Текст книги "Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики"

Предисловие

Знаете ли вы, что средний северокореец живет за счет плодов капитализма? Или что как минимум половина населения КНДР знакома с южнокорейскими теле– и кинофильмами, а также с южнокорейской поп-музыкой? Известно ли вам, что солдаты армии КНДР проводят больше времени на частных стройках, чем за отработкой действий по уничтожению Южной Кореи?

Нынче «пхеньянология» выродилась в кустарщину, выдавая при этом на-гора массу книг, статей и документальных фильмов. К сожалению, лишь немногие истории о Северной Корее действительно рассказывают о том, как живет эта страна – идет ли речь об элите государства или о простых его гражданах. В центре внимания оказываются, как правило, Ким Чен Ын, геополитика или ракетно-ядерная программа КНДР. А вот гигантские перемены, которые переживает все северокорейское общество сверху донизу, интереса у рассказчиков, как правило, не вызывают.

Северная Корея сегодня – как бы удивительно это ни звучало для читателя – весьма динамичная страна. Средний житель КНДР зарабатывает на жизнь частной торговлей; работники государственных предприятий могут (за взятку) выкупить свой контракт и заняться собственным бизнесом. Женщины, живущие неподалеку от границы с Китаем, носят джинсы в обтяжку – хотя это запрещено законом. Молодежь в Пхеньяне почти поголовно пользуется сотовой связью (да, у них свои собственные сотовые телефоны), а если им нужно место для романтического уединения, они всегда могут арендовать чей-нибудь дом на пару часов.

И богатые, и бедные равно с удовольствием слушают южнокорейскую поп-музыку – им совершенно наплевать на то, что правительство этого не одобряет. И, как и подавляющее большинство населения Азии, северяне дружно «подсели» на южнокорейские ТВ‑шоу, записи которых на DVD, USB-накопителях и SD-картах они добывают в Китае. Те, кого арестовывают за обладание южнокорейским медиапродуктом, чаще всего выходят на свободу за взятку. За последние два десятка лет коррупция расцвела в КНДР пышным цветом, а самых жадных до денег людей можно найти среди северокорейской элиты – то есть среди тех, кого было принято считать самыми индоктринированными, идеологически безупречными членами общества.

Типичный рассказ о Северной Корее исполнен неподдельного сочувствия к исстрадавшимся простым людям. Но такие рассказы, как правило, лишают тех самых людей их субъектности, дегуманизируя их, низводя до плоских карикатур, стереотипов – вроде «почитателя Ким Ир Сена с промытыми мозгами» или «беззащитной жертвы карательной машины госбезопасности». И карательная машина, и ее жертвы, конечно, имеют место – и мы уделим им достойное внимание в главе о преступлении и наказании в Северной Корее. Однако надо помнить, что главные повседневные заботы северокорейцев достаточно обыденны – как и у обычных людей в других странах. Жители КНДР беспокоятся о том, как заработать денег, как вырастить детей, как – порой – немного развлечься. И все чаще решение этих задач северокорейцы находят, выбираясь из-под государственного «зонтика».

Вообще-то главная причина недавних общественных перемен в КНДР трагична – это голод середины 90‑х годов ХХ века, погубивший как минимум несколько сотен тысяч человек. Голод серьезно нарушил связь между государством и народом, заставив среднего северокорейца добывать себе пропитание самостоятельно. В результате государство стало лишь частью квазикапиталистической рыночной экономики, а не монопольным координатором экономической активности, каким оно было прежде. На страницах нашей книги читатель неоднократно будет сталкиваться с последствиями того голода, ставшего агентом социально-экономических перемен в КНДР.

Корейская история знает и другие примеры катастроф, провоцировавших масштабные социальные потрясения, – и неожиданный прогресс в итоге. Из пепла Корейской войны (1950–1953), например, поднялось поколение необычайно целеустремленных южнокорейских меритократов, заложивших основы современного государства в Республике Корея. Авторы верят, что голод, ставший величайшей трагедией Северной Кореи, когда-нибудь будут воспринимать таким же толчком к прогрессу.

Важное замечание

Писать о Северной Корее – тяжелая задача для журналиста. Надежных статистических данных по стране чрезвычайно мало. Возможность поинтересоваться у «человека с улицы» в Пхеньяне его мнением о Ким Чен Ыне – и получить искренний ответ – предоставляется крайне редко (хотя вероятность такого разговора резко возрастает, если есть возможность посидеть за бутылочкой соджу с северокорейцем, живущим за границей). Однако в этой книге мы сделали все возможное, чтобы нарисовать максимально точный портрет северокорейского общества, – мы обращались к надежным, заслуживающим доверия экспертам (некоторые из них широко известны, некоторые – не очень) и к источникам из различных слоев северокорейского общества. Среди таких источников – представители элиты КНДР, надежно встроенные в структуру власти и обладающие инсайдерской информацией; перебежчики разного возраста из разных частей Северной Кореи, покинувшие страну в разное время; дипломаты и работники общественных организаций и НПО; а также торговцы и другие люди, пересекавшие китайско-корейскую границу где-то в районе Яньцзи – китайского уездного городка в сорока минутах езды от границы с КНДР – или где-нибудь еще. Кроме того, мы использовали тексты на английском, корейском и китайском языках. Как правило, мы считали достаточно надежной информацию, полученную из трех и более надежных источников. Читатель, разумеется, может руководствоваться иными критериями.

Посему мы не считаем нашу книгу последним словом и абсолютной истиной по Северной Корее и убедительно просим читателей не воспринимать ее таковой. В конце концов, вы же не посчитаете истиной в последней инстанции относительно тоненькую книжицу, обещающую рассказать вам всю историю США – или России. Мы лишь надеемся, что эта книга станет для вас достаточно информативным знакомством с реальной историей современной Северной Кореи – историей не только ее лидера, но и драматических перемен, происходящих в жизни всех 24 миллионов ее граждан.

Слова благодарности

Множество прекрасных людей бескорыстно делились с нами своими знаниями и временем, когда мы работали над этой книгой. К сожалению, некоторым из них наша публичная благодарность грозила бы серьезными неприятностями. Но имена тех, кого мы можем поблагодарить открыто, мы с радостью здесь приводим (в произвольном порядке):

Майкл Мэдден, Ширли Ли, Пак Соккиль, Чан Джинсон, Андрей Ланьков, Крис Грин, Мэтью Рейчел, Кёртис Мелвин, Саймон Кокерелл, Андрай Абрахамян, Моник Макэ… Те, кого мы не назвали здесь, – вы знаете, к кому мы обращаемся, – спасибо вам.

Кроме того, авторы хотели бы поблагодарить друзей, коллег и родственников, помогавших и великодушно прощавших отмененные встречи и тому подобное, а также и тех, кто просто был мил и любезен, – мы благодарны и им.

Дэниел хотел бы поблагодарить: маму и папу (и всю свою семью), Кан Кённам, Кан Сери, Ку Минджон, Ю Джехуна, Ку Ёнсика, Чон Суджин, Ким Джонхёка, Ли Сынюн, всю семью LFG, Ким Намхуна, Ли Юнхи, Юн Сону, Ким Ёнмуна, Хан Сонхёка, Ли Джиын, Сон Гивана, Сон Джонхва, Мун Джонхи, Пак Суджин, «Корейца», Тома Койнера, Ли Джэуна, Ли Сонхи, Сон Минна, Сон Джина, Бобби МакГилла, Ян Сонху, Ким Хиюн, персонал и завсегдатаев в The Booth (прекрасное заведение с великолепным крафтовым пивом!), Дэвида Молтби, Квон Ёнхо, Андрю Барбура, Дэвида Чанса, Наоми Ровник, Тайлера Коуэна, Майкла Фримена, Райана Андертона, Джоффри Кейна, Чон Юнсон, Пак Джеука, Ли Сыль, Ли Юнджин, Ли Югён, Криса Бакке, Кан Джоним, Пэ Джинмёна и его семью, Заки Шора, Гая Бирана, Чо Ёнсана, Эндрю Салмона, Чо Сонмуна, Пхё Чхольмина, Хо Ынсон, Дэвида Пиллинга, Лин Лин, Крис Ли, группу Kieran Ridge, Ханну Бэ, Даррена Лонга, Чико Харлана, Билла Миллера, Антти Хеллгрена, Роберта Коэлера, его превосходительство посла Вишну Пракаша, Денниса Вартана.

Джеймс благодарит: маму и папу, а также всю большую семью Рирсон-Мантл и всех ее друзей; Ким Хёджин, Дорис Кардинг, Дэвида Чэнса и все сеульское бюро Reuters, особенно коллег Тони Монро, Джека Кима и Пак Джумин, а также Даррена Шуттлера и Себастьяна Тонга в Сингапуре; Отделение Восточной Азии в Кембридже, особенно Джона Свенсона-Райта, Майка Шина и Барака Кушнера; специалистов по Корее и Китаю из Института восточных исследований (SOAS) Лондонского университета, особенно Джима Хоара, Мишель Хокс, Сюань Ли, Чо Джэхи, Ён Дэжэхуна и Ли Кёнхи; всех в Британской ассоциации корееведения, а также Британскую ассоциацию ветеранов Корейской войны; Корейский фонд (Korea Foundation) в Сеуле; Чэда О’Кэррола и Джанлукку Спеццу в NK News; отдельного упоминания заслуживают Саймон Кокерелл, Кёртис Мелвин, Пак Соккиль, Майкл Мэдден, а также старые друзья, близкие и далекие, которых слишком много, чтобы перечислить их здесь поименно.

Список источников на английском языке, ставших для нас бесценным подспорьем, приведен ниже. Внимательный читатель заметит, что они в совокупности представляют широкий спектр идеологических взглядов на Северную Корею, но каждый из них в отдельности имеет свои неоспоримые достоинства. Поэтому мы с удовольствием рекомендуем их любому, кто хочет узнать, что и как происходит в КНДР.

Книги и иные публикации

Collins, Robert. Marked for Life: Songbun (2012)

Cumings, Bruce. Korea’s Place in the Sun (2005)

Haggard, Stephan & Noland, Marcus. Famine in North Korea (2009)

Jang, Jin-sung. Dear Leader (2014)

Kang, Hyok. This is Paradise! (2007)

Kretchun, Nat & Jane Kim. “A Quiet Opening: North Koreans in a Changing Media Environment,” InterMedia (2012)

Lankov, Andrei. North of the DMZ (2007)

Martin, Bradley K. Under the Loving Care of the Fatherly Leader (2004)

McEachern, Patrick. Inside the Red Box: North Korea’s Post-totalitarian Politics (2011)

Myers, B. R. The Cleanest Race (2011)

Сайты

38 North website (38north.org)

Daily NK website (dailynk.com)

New Focus International website (newfocusintl.com)

NK Economy Watch (nkeconwatch.com)

NK Leadership Watch blog (nkleadershipwatch.wordpress.com)

NK News website (nknews.org)

North Korea Tech (northkoreatech.org)

Rimjin-gang/ASIAPRESS (asiapress.org/rimjingang/English)

Sino-NK (sino-nk.com)

За публикациями обоих авторов о Северной Корее можно следить в Твиттере:

Daniel Tudor @danielrtudor

James Pearson @pearswick

О русификации корейских слов

Большинство корейских названий, имен собственных и других слов русифицировано в соответствии с правилами упрощенной системы Холодовича – Концевича (в частности, мы не отображаем сонорную фонему ŋ с помощью буквосочетания нъ) – за исключением имен, названий и терминов, получивших широкое распространение в общественно-политической литературе; поэтому, например, нынешний руководитель КНДР Ким Чен Ын (а не Ким Джонъын) живет в Пхеньяне (а не в Пхёнъяне) – фактически все корейские имена будут передаваться раздельными слогами, а не одним словом, как этого требует академическая традиция. Отличия в фонетике разговорного языка между Севером и Югом оговариваются отдельно.

Глава 1
Рынки Северной Кореи: как они работают, где располагаются и что там почем

Клише «коммунистическая» и «обобществленная» давно устарели и не годятся для описания экономики Северной Кореи, которая сегодня основана на набирающем всё большие обороты частном рыночном обмене. Люди продают и покупают с целью извлечения прибыли. В последние годы в частную торговлю вовлечены все слои северокорейского общества без исключения – от последних бедняков до партийной и военной верхушки. Правда, официальное отношение к капитализму в Корейской Народной Демократической Республике в чем-то сродни отношению к сексу в викторианской Англии – занимаются этим все, но признаться в этом публично решаются немногие.

Рынки в том или ином виде существовали в КНДР всегда, но снижение роли государства в экономике делает сегодня частную торговлю повсеместной – и необходимой – как никогда. Причина проста: государство больше не может обеспечивать людей так, как оно было некогда способно.

Как мы увидим, поворотной точкой стал катастрофический голод середины 90‑х годов ХХ века. Система государственного распределения фиксированных продовольственных пайков тогда была фактически разрушена – и так с тех пор и не восстанавливалась в полном объеме. Выжившие извлекли из этого урок – необходимо переходить на самообеспечение, но не такое, которое предусматривается лозунгом «опоры на собственные силы», входящим в идеи чучхе, а на такое, которое лучше всего описывается выражением «дикий капитализм». Частная собственность и частная торговля остаются незаконными, но в Северной Корее после голода 90‑х действует только одно экономическое правило: там нет никаких правил. Шестьдесят два процента перебежчиков, опрошенных в 2010 году, заявили, что они подхалтуривали где-то еще помимо основной работы до того, как покинуть страну. Процветающий черный рынок, на котором применяется неофициальный обменный курс валют, стал де-факто регулятором цен в стране – им не брезгуют даже представители северокорейской элиты.

Развал системы

Многие годы со дня своего основания в 40‑х гг. ХХ века КНДР жила на практически полном продовольственном самообеспечении. В рамках системы государственного обеспечения крестьяне сдавали бóльшую часть своего урожая правительству, которое затем распределяло продовольствие среди населения. В начале и середине правления Ким Ир Сена северные корейцы не были зажиточными людьми, конечно, но по крайней мере они не голодали массово. Китайские старики, живущие рядом с границей с КНДР, вспоминают, что в 60–70‑е годы ХХ века они завидовали благополучию северных корейцев.

Действительно, экономика Северной Кореи с конца 50‑х до начала 70‑х включительно работала вполне неплохо. Централизованная командно-административная экономика Севера примерно до 1973 г. превосходила госкапиталистическую модель Юга по показателям ВВП на душу населения. Частично этим она обязана историческим обстоятельствам: японские колонизаторы (с 1910 по 1945 г. Корея была колонизирована Японией) занимались индустриализацией в основном северной части полуострова (из-за близости ее к Маньчжурии и Китаю), отведя Югу роль аграрного региона. Таким образом, Север, располагавший гораздо более развитой инфраструктурой, получил, по сравнению с Югом, заметно лучшие стартовые позиции. Вместе с общим энтузиазмом, направленным на восстановление измученной и разделенной нации, это преимущество изначально помогло КНДР активно развивать свою экономику в те ранние годы.

Был и еще один фактор, обеспечивший Северной Корее первоначальный успех, – советская и китайская помощь. В эпоху холодной войны Северной Корее удавалось эффективно эксплуатировать трения между СССР и КНР, играя на их противоречиях. В геополитическом «любовном треугольнике» КНДР аккуратно выуживала преференции у Москвы и Пекина, обратив свою слабость «затертой между китами креветки» в ценный актив. Эта стратегия, эхом которой стала нынешняя способность северокорейского режима балансировать, эксплуатируя противоречия между США и Китаем, гарантировала КНДР стабильный приток помощи, позволяя государству поддерживать приемлемый уровень кормежки, распределявшейся по карточкам. Правда, населению Северной Кореи тогда не сообщали, что продукты на их столах появляются за счет иностранной помощи: правительство позволяло людям верить, что досыта они едят лишь благодаря щедрости Ким Ир Сена[1]1
  При этом обычным предметом обихода в сельских районах КНДР стали мешки со штампом «US AID (Американская помощь)». Вряд ли корейцы-селяне понимают, что означает это выражение, но на мешках снаружи нанесен и другой штамп, на корейском – «Дар от американского народа». Здесь и далее, если не указано иное, – прим. авт.


[Закрыть].

Несмотря на широко (очень широко) распространенные тогда ожидания скорого конца режима, КНДР удалось пережить распад СССР в 1991 году. Частично это было обусловлено увеличением китайской помощи, а также тем, что население в целом все еще доверяло режиму[2]2
  В краткосрочной перспективе стабильность режиму обеспечивал и контроль над информационными потоками. Для примера – об инциденте на площади Тяньаньмэнь некоторые пхеньянцы узнавали только по слухам, а большинство северокорейцев о тех событиях не знали вовсе. Напротив, о восстании в Кванджу в Южной Корее и последовавшей за этим резне 1980 года им рассказывали много и детально.


[Закрыть]. Однако сокращение, а потом и полное прекращение советской помощи – вместе с нарастающей неэффективностью госуправления при Ким Чен Ире – поставило систему государственного распределения под угрозу. Объемы пайков постепенно снижались: в частности, решения о снижении размеров пайков принимались в 1987 и 1992 годах. Тем не менее до начала 1990‑х система продолжала, пусть и с перебоями, функционировать, окончательно пойдя вразнос лишь в середине последнего десятилетия ХХ века.

Продовольственная ситуация, однако, была чрезвычайно напряженной уже в начале того десятилетия, а в 1993 году КНДР впервые столкнулась с дефицитом продуктов питания. Серия разрушительных наводнений в 1994 и 1995 годах резко ухудшила положение – в половодьях погибло до 1,5 млн тонн зерна, огромный урон был нанесен и национальной инфраструктуре. Около 85 % электрогенерирующих мощностей КНДР было потеряно. Система государственного распределения едва держалась: между 1994 и 1997 годами основной рацион был урезан с 450 грамм еды в день до жалких 128 грамм. В тот же период система госраспределения превратилась из основного источника продовольствия для большинства населения в ресурс, доступный лишь шести процентам граждан страны.

Результатом стал жестокий голод, терзавший Северную Корею между 1994 и 1998 годами. Он унес жизни от 200 000 до трех миллионов северных корейцев[3]3
  Точное число жертв голода до сих пор остается предметом яростных дебатов. Официальные данные ООН по народонаселению не подтверждают резкого падения численности населения КНДР в тот период. Однако это не делает трагедию голода 1994–1998 годов менее ошеломляющей.


[Закрыть]. Официальный северокорейский эвфемизм для этой трагедии – «Трудный марш» – отсылает к легендарной военной кампании под руководством самого Ким Ир Сена, бывшего тогда еще молодым партизанским командиром. Грустной иронией выглядит то, что главный провал северокорейского государства – тот, что фактически знаменовал крах социалистической экономической системы, «марш» к которой когда-то возглавил Ким Ир Сен, – теперь рядится в одеяния славного прошлого.

Урон, понесенный страной, был ужасающим. Хуже всего пришлось населению сельских районов, но массовых смертей от недоедания не избежали и горожане. Правительство бросило людей на произвол судьбы, каждый теперь был сам за себя в поисках пропитания. Даже профессуре престижных пхеньянских университетов в борьбе за выживание пришлось обратиться к презренной торгашеской деятельности[4]4
  Дама одной из элитных столичных семей рассказывала, что во время голода их семья не испытывала недостатка в еде благодаря государственному снабжению. Но ее друзья, жившие в том же доме, не имели таких привилегий – и ее семья подкармливала их.


[Закрыть]. Некоторые вместе с женами торговали дешевой похлебкой из муки и воды у вокзалов и учебных заведений, где всегда было многолюдно. Другие семьи, из несколько менее элитных кругов, опустились до продажи домашней утвари на стихийно возникших барахолках.

Так голод посеял первые семена рыночной экономики в Северной Корее. Сегодня только самая верхушка КНДР может рассчитывать на то, что им удастся жить на гособеспечении[5]5
  При этом властная элита тоже активно вовлечена в рыночную деятельность, ибо ее положение позволяет ей получать наибольшие выгоды от маркетизации.


[Закрыть]. Подобно университетским профессорам, которые ради выживания превратились в уличных торговцев, большинство северян сегодня научились вести двойную экономическую жизнь, сводя, таким образом, концы с концами. Эти перемены, вызванные трагической необходимостью, оказали значительное влияние на повседневную жизнь обычных людей, сделав ее гораздо менее тяжелой.

Голод, что немаловажно, побудил женщин в Северной Корее стремиться к чему-то большему, нежели традиционная роль домохозяйки. Многие стали настоящими кормилицами, добывая пропитание для всей семьи. Именно женщины в основном торгуют на рынках, продают пищу, занимаются мелкими экспортно-импортными операциями или сдают дома в почасовую аренду любвеобильным парочкам. Все это, в свою очередь, немедленно отражается на положении женщин в обществе, включая даже количество разводов, которых стало много больше в последние годы. Традиционно северяне считались более маскулинным обществом, чем южане[6]6
  Даже северокорейский диалект более маскулинный, чем южный; северяне считают речь южан-мужчин «женоподобной».


[Закрыть], и даже после утверждения в КНДР северокорейской версии коммунизма – теоретически постулирующего равенство полов – женщина на Севере почти всегда оставалась чьей-то дочерью, женой или матерью. Сегодня же она получила что-то вроде независимости. В прошлом женщины крайне редко использовали просторечный панмаль в общении с мужчинами (корейский язык достаточно жестко стратифицирован по уровням вежливости, и пренебрежение нормами речевого этикета – серьезное оскорбление. – Прим. пер.), несмотря на то что те часто прибегали к панмаль, обращаясь к женщинам; сегодня это уже перестало быть безусловной языковой нормой.

На границе воны ходят хмуро

Правительство КНДР находится с новым экономическим укладом в сложных и запутанных отношениях. Искоренение капитализма в Северной Корее резко увеличило бы вероятность нового голода – с учетом упадка командно-административной системы управления и гособеспечения рыночную экономику сейчас просто нечем заменить. Более того, многие в правящих кругах сегодня используют частную торговлю для личного обогащения, о чем мы поговорим чуть позже в этой главе. Попытка же провести полномасштабные рыночные реформы способна вызвать социальные и экономические потрясения такого масштаба, который поставит под угрозу сохранность нынешней власти как таковой. Разумеется, среди государственных деятелей КНДР существуют и сторонники реформ, но власть в целом испытывает естественный страх перед переменами. Для многих членов северокорейской элиты полная либерализация экономики означает сомнительную перспективу сменить свое привилегированное положение на тюрьму, смерть или, что звучит гораздо прозаичнее, на не самую завидную участь таксиста в Сеуле[7]7
  Бывший военный диктатор Сьерра-Леоне Валентин Страссер еще счастливо отделался (по сравнению со многими другими бывшими диктаторами) – он живет жизнью свободного человека в своей стране. Правда, ему приходится довольствоваться убогой пятидесятидолларовой пенсией и ютиться в трущобах вместе со своей матерью. Говорят, он днями заливает джином память о своем падении с политического Олимпа.


[Закрыть].

Руководство КНДР не вдохновил ни китайский постепенный путь, ни восточноевропейские примеры хаотичных отказов от политической идеологии в пользу экономических реформ. Оно ни в коем случае не собиралось ослаблять контроль за развитием частной рыночной деятельности. Так, время от времени рынки «зачищаются». Но в 2009 году власти решились на самый резкий шаг. В ноябре того года была объявлена деноминация воны – национальной валюты Северной Кореи. С банкнот убирали два последних нуля. Так, банкноту номиналом в 1000 вон меняли на новую, 10‑вонную купюру и так далее. Населению дали неделю на обмен их отягощенных лишними нулями сбережений на деньги нового образца. Естественно, банковские сбережения также были деноминированы, и 100 000 вон одним махом превращались в 1000.

Истинные мотивы такого решения властей можно обсуждать до бесконечности, но, по сути, эта мера оказалась грабежом частных торговцев. Почему? Потому что к обмену было разрешено предъявить максимум 100 000 вон на человека (примерно $30–40 по тогдашнему курсу черного рынка). Любой, кто обладал большей суммой – а на руках у тех, кто занимался бизнесом, естественно, накопились средства, сильно превышающие допустимый максимум, – в одночасье лишались сбережений.

Деноминация обернулась всплеском такой резкой неприязни к властям, какую в КНДР не видели давно. Лимит обмена срочно подняли с 100 000 до 150 000 вон наличными и до 300 000 на банковских счетах, но это не помогло смягчить общественное недовольство: китайское информационное агентство «Синьхуа» тогда сообщало о «массовой панике» среди северных корейцев, а другие СМИ утверждали, что груды старых денег сжигают в знак протеста против деноминации. Если это правда, то подобная демонстрация приобретала особый символизм – уничтожение купюр номиналом в 100, 1000 и 5000 вон означало неизбежное уничтожение изображений Ким Ир Сена.

Недовольство обычных торговцев, несомненно, усугублялось тем, что истинная элита Северной Кореи имеет привычку хранить свои сбережения в других валютах, в первую очередь – в китайских юанях[8]8
  Если вам доведется посетить Северную Корею, от вас будут ожидать расчетов в юанях или в евро. Где-то до начала нового тысячелетия иностранцам позволяли рассчитываться и в вонах, точнее в особых конвертируемых вонах, недоступных обычным северокорейцам (введенных для того, чтобы минимизировать общение между двумя «лагерями»). На Кубе до сих пор используется та же система – с «обычным» и конвертируемым песо. В отличие от Кубы, правда, Северная Корея предлагала иностранцам конвертируемые воны двух типов – купюры в красноватых тонах для гостей из дружественных социалистических стран и купюры подозрительного синевато-зеленого оттенка для капиталистических прихвостней и лакеев империализма. Сегодня, однако, и обычные северокорейские воны могут попасть в руки иностранных туристов – их можно приобрести по обменному курсу черного рынка в некоторых избранных банках, универмагах и даже иногда на улице. Но, как и сам обменный курс, эта деятельность находится в «серой зоне» с точки зрения закона, и незадачливый турист рискует получить из рук ловкого мошенника-«ломщика» стопку сувенирных купюр в обмен на свои юани.


[Закрыть]. Даже перед деноминацией северокорейская вона уже не могла похвастать особым доверием к себе со стороны населения КНДР, поэтому те, кто имел такую возможность – например, госслужащие, занимавшиеся полугосударственным-получастным бизнесом со своими китайскими коллегами, – хранили свои сбережения в иностранной валюте.

Как бы то ни было, долговременным результатом деноминации стал еще больший выход северокорейцев из-под экономического контроля государства. Все чаще даже самые скромные обыватели пытаются по возможности переводить свои накопления в юани или иные валюты. Они научились не доверять своему правительству и его валюте, воне. В то же время они усвоили, что торговля и хранение сбережений в юанях может уберечь их от очередного государственного грабежа или от последствий очередных провалов в экономической политике. В результате большинство сделок на рынке в Северной Корее сегодня, как считается, номинируется (и совершается) в иностранных валютах, самой популярной из которых остается юань[9]9
  Примерно с 1997 по 2004‑й г. самой популярной иностранной валютой был доллар. С ростом опасений того, что американские санкции могут нарушить «долларовое снабжение» страны, северокорейцы (теоретически) перевели свои сбережения в евро, которых, однако, серьезно недоставало, так что на практике это решение позиции доллара поколебало не слишком сильно. Сейчас же главной иностранной валютой, безусловно, становится юань.


[Закрыть].

Неудивительно, что в такой ситуации неофициальный, «черный» курс северокорейской национальной валюты падает. Несмотря на то что официальный обменный курс зафиксирован на величине в 96 вон за доллар США, «реальный» курс в 2013–2014 гг. колебался вокруг отметки в 8000 вон за доллар, резко увеличившись за несколько предыдущих лет – параллельно с падением доверия к воне. Даже в банках Северной Кореи курс обмена приближается к курсу черного рынка, зачастую уступая ему лишь малую толику, что говорит само за себя. В Особой экономической зоне Расон в банке Golden Triangle Bank в середине октября обменный курс составлял 7636 вон за доллар. Есть сведения о том, что в сентябре 2013 года зарплаты рабочих, занятых на немногих крупных государственных предприятиях – таких как шахта Мусан (крупнейшее месторождение железной руды), например, – были увеличены с 3000–4000 вон в месяц до 300 000 вон, отражающих истинную ценность национальной валюты.

«Черный» курс воны постепенно начинает использоваться и в обычных магазинах и ресторанах. Так, в пхеньянском магазине игрушек баскетбольные мячи стоят 46 000 вон за штуку; разумеется, никто не поверит, что цена простого баскетбольного мяча и вправду составляет $400 (при пересчете по официальному курсу). Почти аналогичный пример можно наблюдать в супермаркете, где продаются всем известные западные продукты типа печений Pepperidge, шоколадок Hershey’s и Ferrero Rocher и виноградного сока Ceres. Цены на эти продукты там установлены в соответствии с официальным обменным курсом воны, но эти воны там… не принимаются[10]10
  В принципе это можно посчитать способом сохранить лицо. Ни один покупатель никогда всерьез не поинтересуется, почему он не может заплатить северокорейскими вонами, поскольку все они давно знают ответ на этот вопрос.


[Закрыть]. Такая же ситуация в магазине Adidas, забитом спортивными товарами из Китая (вполне вероятно, что компания Adidas не в курсе) по ценам, которые в вонах выглядят неправдоподобно дешевыми – если бы только эту цену можно было заплатить в тех вонах. Низкие цены служат лишь показателем того, сколько нужно заплатить за товар в иностранной валюте, по цене доллара, отражающей их истинную ценность[11]11
  В 2014 году правительство выпустило в обращение новую купюру номиналом в 5000 вон. На тот момент (после деноминации) это был самый крупный номинал. Однако на купюре не было изображения Ким Ир Сена, что говорило о том, что его приберегают для купюр еще большего номинала – в 10 000, а то и 50 000 вон. Рост номиналов бумажных денег – это еще одно свидетельство того, что правительство КНДР признает фактический обменный курс черного рынка и пытается приспособиться к нему.


[Закрыть].

Двойственная оценочная стоимость северокорейской валюты приводит и к интересным экономическим парадоксам. Так, цены на общественный транспорт все еще номинированы по официальному курсу, так что плата за проезд гораздо меньше его реальной стоимости. Поездка на пхеньянском метро, например, обойдется всего в пять вон. По официальному курсу это каких-то пять центов, а по реальному – фактически даром[12]12
  День, когда поездка в пхеньянском метро будет стоить 300 или 500 вон, а не 5, вполне может стать датой официального перехода КНДР к рыночной экономике.


[Закрыть].

К сожалению, то же самое касается и зарплат. Все работники в КНДР (официально, во всяком случае) работают на государство – и оплату труда они получают в соответствии с официальной ценностью воны. Так, государственные служащие обычно получают от 1000 до 6000 вон в месяц. Даже по официальному курсу в 96 вон за доллар – это совсем немного, но если пересчитать их зарплату по реальному курсу черного рынка, выходит, что даже чиновникам высокого ранга платят меньше доллара в месяц[13]13
  Экономические реформы и переход государственного сектора на рыночные принципы работы (по китайскому образцу) привели к тому, что зарплаты на благополучных предприятиях за годы правления Ким Чен Ына существенно выросли. По состоянию на 2017 год обычная месячная зарплата на благополучном предприятии равнялась 30–40 долл. США, а квалифицированные рабочие могли получать в 2–3 раза больше. – Прим. науч. ред.


[Закрыть].

В коммунистической системе, где здравоохранение, образование, пища и жилье – теоретически – бесплатны, с такой зарплатой в принципе даже можно было бы жить. Во всяком случае, она не выглядела бы так несуразно, как сейчас. Но как мы знаем, государство уже не способно эффективно обеспечивать людей всем необходимым (справедливости ради надо отметить, что элита все еще получает какие-то пайки). Поэтому рабочему и его семье приходится изыскивать иные способы пополнить бюджет – например, торговать на рынке или оказывать какие-то услуги. В результате в Северной Корее все – от шахтера до учителя – ведут своего рода двойную экономическую жизнь. Многие работают неофициально, получая оплату наличными, или приторговывают чем попало на рынках в свободное от основной работы время.

Эта ситуация крайне негативно сказывается на способности страны нормально жить и работать. Поскольку людям практически ничего не платят на месте их основной работы, они и не слишком заинтересованы в том, чтобы реально там трудиться. Полиция пользуется любой возможностью для вымогательства взяток, а многие работники государственных предприятий «подрабатывают» мелкими хищениями со своих рабочих мест или используют мощности своих предприятий в личных целях. Зарплата заводского рабочего составляет около 2000 вон в месяц, поэтому неудивительно обилие сообщений о том, что с государственных фабрик выносят практически все, сделанное из металла, или о том, что рабочие выносят с фабрик продукцию и пускают ее «налево». По официальному курсу рабочий не мог бы себе позволить даже пачку сигарет на свою месячную зарплату – не говоря уже о зажигалке, чтобы прикурить.