Текст книги "Чрезвычайные происшествия"

Я хочу сказать, доктор, – угрюмо закончил Дермод свою тираду, – что если вы за трое суток не успеете завершить свою работу по воссоединению сегментов КРЛТ, то лучше скажите мне об этом сейчас, чтобы я заранее распорядился о начале демонтажа спирали.

Конвей снова протер слипающиеся глаза и сказал:

– Между теми двумя сегментами, которые мы только что успешно соединили и разъединили, была прореха длиной в семнадцать отсеков. Следовательно, с самой тяжелой частью работы мы справились. Остальные прорехи не так велики: два, три, пять сегментов, потому и работа с ними должна пройти более легко. Схема операций у нас теперь, можно считать, отработана, так что трех суток нам за глаза хватит, если только ничего непредвиденного не произойдет.

– Ну, это уже не по вашей части, доктор, – сухо проговорил Дермод. – Каковы ваши ближайшие планы?

– В самое ближайшее время, – решительно ответил Конвей, – мы намереваемся поспать.

Дермода такой ответ несколько удивил. Похоже, за последние несколько дней он успел порядком подзабыть, что означает слово «сон». Он недовольно кивнул и прервал связь с «Декартом».

Выспавшись, отдохнув, набравшись сил и чувствуя себя гораздо в большей степени по-человечески – ну, и конечно, по-кельгиански и по-цинрусскийски, медики вернулись в грузовой отсек «Декарта», где их уже поджидала следующая пара сегментов КРЛТ, а остальные отсеки спирали, содержавшие нуждавшихся в операциях существ, были закреплены на наружной обшивке.

Очевидно, командующий флотом Федерации был человеком, привыкшим форсировать события.

С первой парой все получилось на удивление легко. Здесь недоставало только двух соединительных элементов, поэтому и потребовалось минимальное вмешательство. А вот со следующей парой пришлось повозиться, но тем не менее уже через два часа медики добились адекватного соединения. Затем в среднем именно такое время и уходило на каждую операцию, поскольку врачи успели набраться уверенности и опыта. То есть работа пошла в таком темпе и настолько гладко, что медики были даже недовольны, когда им приходилось отрываться от нее для того, чтобы поесть или поспать.

А потом неожиданно работы не стало, и делать было положительно нечего, кроме как смотреть на экран, где в это время во всей красе демонстрировалась финальная стадия реконструкции корабля КРЛТ. Технари водрузили на место последний недостающий отсек спирали, и теперь вокруг нее сновали сотни фигурок в серебристых скафандрах. Шла последняя проверка автоматических устройств каждого отсека, которые обязаны были сработать после посадки, в результате чего должны были открыться торцевые диски и начался бы процесс выхода КРЛТ из состояния анабиоза.

За исключением «Ргабвара» и одного из спасательных катеров «Декарта», вся огромная флотилия поисковых кораблей и вспомогательных судов удалилась на расстояние в полторы тысячи километров, дабы не создавать «пробок» вблизи от спиралевидного корабля. В случае необходимости корабли могли быстро вернуться.

– Я не думаю, чтобы что-то могло пойти не так, – заявил командующий флотом, когда величественная спираль наконец стала целой. – Вы сэкономили для нас вполне достаточно времени, доктор, и теперь мы имеем возможность спокойно провести всю необходимую подготовку и расчеты перед прыжком. На это уйдет немало времени, поскольку трем звездолетам, которые обнимут своей гиперпространственной оболочкой спиралевидный корабль, нужно будет совершить прыжок одновременно, согласованно. Если возникнут какие-то сложности и нам не удастся совершить прыжок, дежурящие неподалеку корабли вернутся сюда, затем мы произведем быстрый демонтаж спирали, и отдельные корабли уйдут в гиперпространство с ее отсеками, чтобы спасти всех, кого только можно.

На этих кораблях, – продолжал он, – будет достаточное число медиков Корпуса Мониторов, и они сумеют оказать помощь пострадавшим, если таковые появятся. Поэтому я бы порекомендовал «Ргабвару» немедленно покинуть место нашего старта и отправиться к той планете, которую избрали для поселения КРЛТ. По моим предположениям, если что и пойдет не так, то скорее в конечном пункте нашего маршрута.

– Понимаю, – негромко откликнулся Конвей.

Дермод кивнул.

– Благодарю вас, доктор. С этого момента спасательная операция становится чисто транспортной проблемой и переходит под мою ответственность.

«Да уж, – угрюмо подумал Конвей, – теперь действительно проблемы у вас, а не у меня».

Он думал над проблемой командующего флотом все время, пока медики прощались с полковником Окосси и операторами гравиустановок, желали им удачи. Эта мысль не покинула его и тогда, когда медики вернулись на «Ргабвар», и корабль-неотложка направился к точке, откуда должен был уйти в гиперпространство и совершить прыжок в направлении нового адреса КРЛТ.

Конвей слишком хорошо понимал суть стоящей перед командующим флотом «транспортной» задачи, понимал и то, почему Дермод столь настойчиво порекомендовал кораблю-неотложке направиться к конечной цели маршрута. Они оба отлично знали, что большая часть аварий отдельных кораблей имела место вследствие преждевременного выхода в обычное пространство из-за поломки одного из генераторов гипердрайва. При том, что один из генераторов оказывался в обычном пространстве, а остальная часть корабля в это время еще находилась в гиперизмерении, корабль мог разлететься вдребезги. Поэтому точный расчет времени выхода из гиперпространства был чрезвычайно важен даже для одного корабля, на котором должны были быть синхронизированы два или четыре генератора гипердрайва. Проблема, стоявшая перед командующим флотом, заключалась в том, что транспортное средство, которому предстояло совершить прыжок и выйти затем в обычное пространство, представляло собой соединенные мощными гравилучами «Веспасиан», «Клавдий», «Декарт» и громадный спиралевидный корабль КРЛТ.

Крейсеры имперского класса были самыми крупными звездолетами Корпуса Мониторов, и на каждом из них было установлено по шесть генераторов гипердрайва, призванных брать на себя колоссальную массу этих гигантов при входе в гиперпространство и выходе из него. На «Декарте», корабле менее внушительных размеров, стояло только четыре таких генератора. Это означало, что для совершения одновременного прыжка через гиперпространство должны были синхронно сработать сразу шестнадцать генераторов. Проблема еще более осложнялась тем фактом, что все шестнадцать гипергенераторов должны были работать в условиях контролируемой перегрузки, поскольку создаваемая ими общая гиперпространственная оболочка должна была охватить и гигантский спиралевидный корабль КРЛТ.

«Ргабвар» ушел в гиперпространство. Конвей так сильно нервничал, что даже Приликла не мог успокоить его. Ему казалось, что все они того и гляди станут свидетелями самой страшной космической катастрофы в истории Федерации.

Планета, избранная для поселения КРЛТ, экспертам Федерации была известна уже двадцать лет и в перечне значилась как по всем параметрам подходящая для жизни чалдериан. Однако обитатели третьей планеты системы Чалдерскол – вододышащие гиганты, с виду напоминавшие крокодилов-переростков, снабженных множеством щупалец, и отличавшиеся редкостным флегматизмом в сочетании с живым интеллектом, особого энтузиазма в плане поселения на этой планете не выказали. У них уже имелись две колонизированные планеты, да и родная их планета не отличалась перенаселенностью. Поэтому, когда чалдериане узнали о проблеме поселения КРЛТ, они с готовностью отказались от своих притязаний на эту планету, тем более что она их и так не слишком сильно интересовала.

Климат на этой планете был теплый и мягкий. Один здешний материк, большей частью пустынный, обвивал экватор подобно широкому, слегка зазубренному ремню. Два сравнительно небольших океана отделяли этот материк от двух крупных полярных континентов, которые отличались буйным растительным покровом, климат там был умеренный и льдов не было вовсе.

На основании изнурительных исследований трупов КРЛТ Мерчисон и Торннастор пришли к твердому убеждению, что эта планета станет идеальным домом для КРЛТ. Более того, здесь КРЛТ не пришлось бы периодически впадать в спячку.

Место посадки – обширная пустошь на побережье огромного внутреннего моря – уже было помечено маяками. Там ждали прибытия КРЛТ. Ждали его со все возрастающим волнением и все, кто находился на борту «Ргабвара». На медицинской палубе все приникли к иллюминаторам. Почему-то всем казалось, что их волнение и ожидание обеспечат безопасную транспортировку спиралевидного корабля.

О его прибытии им, однако, сообщили мониторы, транслирующие информацию из отсека управления.

– Объект, сэр! – послышался взволнованный голос Хэслэма. – Координаты…

– Вы уверены, что это они?

– Единичный объект такого размера, сэр, не может быть чем-то иным. Да, датчики подтверждают, что это так и есть.

– Отлично, – отозвался Флетчер. Ему не удалось скрыть облегчения. – Соедините ваш радар с телескопом и дайте мне полное увеличение. Доддс, свяжитесь с астронавигаторами на «Декарте» и договоритесь о встрече. Энергетический отсек, готовность номер один.

Не слушая дальнейших переговоров членов экипажа, медики сгрудились около экрана монитора. Одного взгляда на экран им хватило для того, чтобы понять, что все их тревоги и готовность к приему большого числа пострадавших были напрасны. Сразу стало ясно, что сложнейший маневр завершился успешно.

Посередине экрана красовался спиралевидный корабль, ось которого была замещена тремя звездолетами Корпуса Мониторов. Все вместе выглядело как упражнение в немыслимой стереометрии. «Веспасиан», являвший собой подобие кормы, уже включил посадочные двигатели, и все три соединенных между собой звездолета начали разворот по горизонтальной оси, дабы воспроизвести первоначальную скорость вращения спиралевидного корабля до аварии. Наконец радостные возгласы, издаваемые медиками, перекрыл голос из отсека управления:

– …Встреча через четыре часа тринадцать минут, – сказал Хзслэм. – Предварительного маневрирования на орбите не ожидается, сэр. Они намерены сразу совершить посадку.

«Ргабвар», приняв конфигурацию сверхзвукового глайдера, кружил, облетая снижавшийся спиралевидный корабль на расстоянии три километра от него. Двигатели включались только тогда, когда возникала необходимость синхронизировать скорость снижения. Спираль медленно вращалась, освещаемая слепящим солнцем, отражавшимся от окутывавших планету облаков. Конвею казалось, что спираль ввинчивается в облака подобно гигантскому сверлу. Трех звездолетов Корпуса Мониторов почти не было видно внутри спирали, поскольку их обшивка за время маневров весьма потускнела. Видно было только пламя, вырывавшееся из сопл «Веспасиана», который нес на себе не только вес спирали, но и вес еще двух звездолетов. Колоссальный, фантастический комплекс продолжал снижение до тех пор, пока до поверхности не осталось трех километров. Тогда было включено торможение.

Пламя, рвущееся из сопл «Веспасиана», стало длиннее и ярче. Снижение замедлилось. Комплекс завис в одном метре от поверхности. Затем одновременно прекратилось вращение спирали, и стабилизаторы «Веспасиана» вонзились в расплавленную и обугленную почву.

Примерно пять секунд не происходило ровным счетом ничего, а потом, в ответ на прекращение вращения и наличие благоприятных атмосферных условий, сработали датчики и реле всех до одного отсеков спирали. Во все стороны, словно монетки, посыпались герметизирующие диски и начался выход из анабиоза коллективного существа. Конвей пытался представить себе, как это происходит, как просыпаются отдельные сегменты КРЛТ, как они потягиваются, а затем соединяются между собой – обитатели почти девятисот отсеков, для которых после аварии прошло восемьдесят семь лет. А потом он начал' волноваться: а вдруг какие-то сегменты не смогут соединиться, вдруг что-то не сработало в системе разгерметизации отсеков…

Однако групповое существо удивительно быстро покидало корабль. Головные сегменты осторожно передвигались по обугленной почве вокруг кормы «Веспасиана» к лесу на краю пустоши. За ними, подобно бесконечной гусенице, из отсеков появлялись более юные сегменты, несущие оборудование и припасы, и устремлялись вслед за старшими.

Когда наконец из последних отсеков выбрались все хвостовые сегменты, мощность гравилучей постепенно понизили, и тогда огромная спираль осела, и ее витки легли друг на друга, отчего она стала похожей на лежащий на земле моток металлизированного кабеля. Через несколько минут «Веспасиан», «Клавдий» и «Декарт» стартовали с поверхности планеты и разделились. Два крейсера вышли на орбиту, а «Декарт» вернулся и совершил посадку на побережье, в нескольких километрах от места выхода КРЛТ из корабля, чтобы затем эксперты попытались наладить официальный контакт с групповым существом. Эксперты не сомневались в том, что контакт состоится, поскольку те КРЛТ, что пережили операции, уже знали, что существа, находящиеся на борту кораблей Федерации, желают им только добра, а при том, что КРЛТ обладал объединенным разумом, такого же мнения должны были придерживаться и все прочие его сегменты.

К этому времени катер «Ргабвара» тоже совершил посадку, и его медицинская бригада вышла наружу и разместилась как можно ближе к гигантскому существу, которое величественно продвигалось мимо. В принципе они высадились на планету для того, чтобы в случае необходимости оказать КРЛТ медицинскую помощь. Но на самом деле все занимались тем, что попросту удовлетворяли свое любопытство. Перед медиками было самое необычное создание, которое им когда-либо доводилось лицезреть.

Конвей волновался, как любой хирург после операции. Взмахнув рукой, он указал на немыслимое число боковых выростов, которыми КРЛТ собирал съедобную растительность или помахивал ему, и сказал:

– По всей вероятности, один из головных сегментов уже отведал местной травки и пришел к выводу, что она съедобна. Теперь все сегменты знают о том, чем тут можно питаться. Между прочим, я пока не разглядел ни одного следа от наших операций. По идее в этих участках должна иметь место некоторая слабость мышц, и, пожалуй, определенные сенсорные нарушения, и… О Господи, это еще что такое!

Под этим Конвей имел в виду утробный, постепенно ставший оглушительным стон, пробежавший по всей длине километрового гиганта. Казалось, КРЛТ стонет от сильнейшей боли или психологического потрясения. Но как ни странно, у Приликлы этот стон не вызвал никаких опасений.

– Не надо бояться, – сказал маленький эмпат. – Этот звук отражает коллективное удовольствие, благодарность и облегчение. Это они так радуются, друг Конвей.

ЛЕКАРСТВО ОТ ЛЮБВИ [2]2
  Из сборника «White Papers».


[Закрыть]

На самом краю Галактики, где звезд совсем немного и царит почти абсолютная темнота, в пространстве повисла огромная замысловатая конструкция Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора. На трехстах восьмидесяти четырех уровнях этой громадной больницы были воспроизведены условия обитания шестидесяти девяти видов разумных существ, населявших Галактическую Федерацию, – от сверххрупких метанолюбивых созданий до странных существ, питавшихся жестким излучением. В промежутке между этими двумя крайностями помещались более или менее «обычные» кислородо-, хлоро– и вододышащие формы жизни. В небольшом отсеке на двести третьем уровне Старший врач Конвей читал лекцию троим медикам-ЭЛНТ, прибывшим в госпиталь для повышения квалификации, и ощущал необычайное смятение чувств: он страдал от сильнейшего приступа неразделенной любви.

Предметом воздыханий Конвея была одна из троих ЭЛНТ – шестилапых, покрытых прочным панцирем существ, смутно напоминавших здоровенных крабов, уроженцев четвертой планеты звездной системы Мельфа. Чем дальше, тем чаще взгляд лектора задерживался на этом создании и все более и более наполнялся любовной страстью. Половина сознания Конвея – его разумная, человеческая часть, твердила ему о том, что по уши втюриться в крабиху-переростка мог бы только законченный тупица, а вот вторая половина была полна восторгов по поводу роскошной окраски панциря этой особы. Еще чуть-чуть – и эта самая половина от страсти завыла бы на луну.

«У меня проблемы…» – с тоской подумал Конвей. Как много раз в прошлом, эта проблема началась с посещения кабинета Главного психолога О'Мары…

Майор О'Мара начал беседу с лестных высказываний, которые тому, кто не знал его, как Конвей, запросто могли бы показаться неприкрытыми оскорблениями.

– До сих пор, – сказал О'Мара, – доктор Конвей существовал в нашем госпитале на правах, я бы сказал, свободного художника и только тем и занимался, что выбирал себе эдакие миленькие, сочненькие, интересненькие случаи – динозавров, владеющих левитацией, СРТТ, у которых вместо мозга – вода, и тому подобных.

Но вся эта кричащая, мелодраматическая дребедень совершенно нетипична для работы врача, – продолжал Главный психолог, – и теперь, когда вы назначены Старшим врачом, вам пора бы это понять.

Нет-нет, вы не перестанете лечить больных, ни в коем случае, – заверил он Конвея. – Но теперь под вашей ответственностью будут одновременно пятьдесят пациентов, а не один, отдельно взятый. И если кто-то из этих пятидесяти не будет тяжелым или сложным пациентом, то их лечение вы будете передавать своим подчиненным, порой даже не взглянув на больного. Впоследствии вы, судя по всему, примете участие в одном из долгосрочных научных проектов, разрабатываемых в госпитале – эта работа не сулит вам лавров и фанфар, – и, кроме того, вы теперь будете больше заняты преподавательской деятельностью.

Все вышесказанное означает, – мрачновато закончил О'Мара, – что вам предстоит носить одну или несколько мнемограмм в течение более или менее длительных промежутков времени. Вы понимаете, что это значит?

Конвей кивнул – поскольку полагал, что понимает.

Без системы мнемограмм такая огромная многовидовая больница, какой являлся Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора, просто не могла бы существовать. Ничей разум – ни человеческий, ни чей бы то ни было еще – не в состоянии был бы удержать колоссальный объем познаний в области физиологии, необходимый для диагностики и лечения такого числа видов пациентов. Однако полный комплект знаний по физиологии любого вида можно было получить с помощью мнемограммы. Мнемограммы представляли собой всего-навсего запись излучения головного мозга какого-либо светила медицины, принадлежавшего к тому же виду, что и пациент, которого предстояло лечить врачу, сородичем пациента не являвшемуся.

Доктору, становившемуся реципиентом такой мнемограммы, приходилось в буквальном смысле слова разделить свой разум с ее донором – личностью чужеродной во всех отношениях. Увы. В сознание реципиента переносились не только профессиональные познания донора, но все его воспоминания, привычки, жизненный опыт. Мнемограммы редактированию не поддавались.

– …До сих пор, – продолжал О'Мара, – вы получали мнемограммы ненадолго – на время проведения операций или поисков диагноза, после чего записи стирались. Даже в таких случаях ментальность может в значительной степени нарушиться, и порой мне приходилось устраивать для вас сеансы гипнотерапии, дабы напомнить вам, кто из обитателей вашего сознания, грубо говоря, в доме хозяин. Но с этих пор вы не получите никакой помощи.

– То есть совсем никакой? – озадаченно переспросил Конвей. Он-то думал, что ему удастся привыкнуть к этому делу постепенно.

– Считается, что Старшие врачи – это большие мальчики, – ответил О'Мара и криво улыбнулся, а это означало, что к его насмешке примешивается сочувствие, – и что они способны вести свои ментальные сражения самостоятельно. Так что ни на какие таблетки, ни на какую гипнотерапию не рассчитывайте. Я лишь сумею давать вам советы, которые вы навряд ли сочтете полезными. Но не волнуйтесь: ваше первое задание не такое уж сложное…

Не так давно была разработана новая хирургическая методика, так объяснил Конвею О'Мара, и теперь ему, то есть Конвею, следовало обучить этой методике группу специально прибывших в госпиталь врачей-мельфиан, дабы они затем внедрили эту операцию на своей родной планете. В последнее время Конвей как раз занимался чем-то в духе этой самой методики, потому его и выбрали в качестве преподавателя. Муляжи, техническая помощь и более мелкие подробности – всем этим должна была обеспечить Конвея дирекция. Вообще предполагалось, что, выполняя это поручение, он в некотором роде обретет отдых.

– …Практика показывает, что с некоторыми врачами, долгое время носящими мнемограммы, порой происходят кое-какие странности, – говорил О'Мара, когда Конвей уже удобно устроился на кушетке, а психолог, надев на его голову особый шлем, окончательно прилаживал его. Руки у О'Мара, как и сам он, были крепкие, сильные и умелые. – Некоторые люди, во всем остальном просто идеальные, психологически не способны выдержать мнемограмму долее суток. Жалуются на боли, неприятные кожные ощущения, порой – на дисфункции внутренних органов. Безусловно, все эти явления имеют психосоматическую природу, но мы оба отлично знаем, что для того, кого это касается, все ощущается, как на самом деле. В то же самое время все эти отклонения от нормы вполне может держать под контролем сильное, устойчивое сознание. Однако одной силы мало, – продолжал О'Мара. – Даже сильная психика способна рухнуть под таким напором. Нужна еще гибкость, и моя работа состоит в том, чтобы уяснить, обладает ли такими качествами безответственный ком овсянки, который вы именуете головным мозгом.

Затем О'Мара велел Конвею постараться на время процедуры по возможности ни о чем не думать, а через несколько минут снял с него шлем и, кивнув, дал понять, что процедура закончена и он может идти. Уже ощущая первые признаки раздвоения сознания, Конвей направился в кабинет директора, чтобы ознакомиться с деталями порученного ему задания.

А было это всего-то шесть часов назад.

Конвей мысленно одернул себя и вернулся в настоящее, обнаружив при этом, что все это время вторая половина его разума обходилась без него. Он раздраженно мотнул головой, пытаясь соединить две половины между собой, и продолжил чтение лекции.

– Ранее, – сказал он, – я упомянул о почти неразрешимой проблеме лечения диабета у особей вида ЭЛНТ. В принципе этому заболеванию или его близким аналогам подвержены практически все теплокровные кислорододышащие существа. В идеале болезнь лечится рестимуляцией плохо работающей или вообще бездействующей поджелудочной железы. У некоторых видов, включая и ЭЛНТ, этот подход неприменим – он вызывает общее нарушение эндокринного баланса в организме, что почти всегда смертельно опасно и неизменно приводит к изменениям в психике.

Не годятся для ваших сородичей, – продолжал Конвей, – и более ранние и менее эффективные методы лечения диабета, заключающиеся скорее в сдерживании болезни, нежели в лечении. Ввести инсулин подкожно можно только тогда, когда у пациента тонкие кожные покровы, ниже которых лежат мышцы и жировая клетчатка, пропитанные капиллярами, через которые лекарство медленно и равномерно распределяется по кровотоку. Тело ЭЛНТ покрыто панцирем, а сделать укол через пять дюймов костной ткани невозможно. Мысль о том, чтобы просверлить в панцире маленькое отверстие и ввести в него иглу, дабы затем пациент получал препарат капельно, неприменима по целому ряду причин физиологического свойства. Прием инсулина внутрь, при котором значительная пропорция препарата выводится из организма с мочой, а остальная его часть всасывается в желудке, также не годится для ЭЛНТ, поскольку деятельность вашего желудочно-кишечного тракта напрямую зависит от эмоционального состояния.

Все это означает, – не лукавя, закончил свою мысль Конвей, – что мельфиане пока остаются единственным видом, для которого диабет – смертельно опасное заболевание.

Все трое ЭЛНТ по очереди коротко поблагодарили Конвея за исключительно полезную, на их взгляд, первую лекцию. Сенрет – та особь, о которой Конвей упорно пытался думать в среднем роде, наиболее лестно отозвалась о лекции. При этом вторая, мельфианская половина его сознания вопила: «Она! Она!» Какой там «средний род»…

Как правило, в таких ситуациях Конвей устраивал перерыв минут на двадцать, дабы передохнуть и собраться с мыслями, но в этот раз он вынужден был изменить своим обычаям. Эти ЭЛНТ на своей планете были важными шишками, и потому он обязан был принимать их в госпитале не только как лектор, но и как хозяин.

Усесться, скрестив ноги, за столик высотой в два фута оказалось не так-то трудно. Гораздо труднее было справиться с грудой морепродуктов растительного и животного происхождения. Конвей жутко проголодался. Он понимал, что диетолог ни за что не дал бы ему такой еды, которая вступила бы в противоречие с его обменом веществ, а по стандартам ЭЛНТ эта гора водорослей была настоящим деликатесом – по крайней мере на этом упорно настаивала мельфианская половина сознания Конвея. Но для глаз и носа человека это была отвратительная мешанина, от которой несло протухшей рыбой.

Конечно, он мог бы заказать нормальной человеческой еды, но это стало бы нарушением хороших манер. Мнемограмма подсказывала Конвею, что вид отбивной с жареной картошкой оскорбил бы его гостей куда сильнее, чем их рыбешки и водоросли – его. Он не сразу сумел расслабиться и заставить свою человеческую половинку удалиться на задний план, и только тогда смог начать есть. При этом он сам себе удивился: оказалось, что он хватает еду с тарелки руками, имитируя клешни гостей большими и указательными пальцами. Ну и конечно, Конвею очень помогли заранее вставленные в ноздри ватные турунды.

После обеда Конвей провел гостей по тем помещениям, для входа в которые не требовалось облачаться в защитные костюмы. Теплокровных кислорододышащих существ, предпочитавших силу притяжения в один g, в госпитале находилось немало, и экскурсия заняла более четырех часов. Большую часть этого времени гид и экскурсанты вели профессиональные беседы, и Конвей очень старался, чтобы его от Сенрет отделял хотя бы один из ее сородичей, поскольку им чем дальше, тем сильнее овладевало безотчетное желание побиться головой о ее панцирь рядом с шеей и местом прикрепления верхней клешни.

Мельфиане ели каждые десять часов, а после еды по четыре часа спали, поэтому во время следующего визита в столовую Конвей заказал ту еду, какую хотел. Но к этому времени мельфианин, донор мнемограммы, уже успел настолько прочно обосноваться в сознании Конвея, что тому стала одинаково противна любая еда – и человеческая, и мельфианская. Но при всем том он был голоден! Конвей в отчаянии пробежал глазами меню, мысленно нарисовал себе внешний вид блюд, но тут же поспешно выбросил их из головы, поскольку его мельфианскую половину чуть не стошнило. Пришлось удовольствоваться сандвичами – фирменным блюдом замученных мнемограммами диагностов и Старших врачей.

Половина сознания Конвея жаловалась и утверждала, что сандвичи на вкус напоминают пробку, а другая половина утешала его и говорила, что это все же лучше, чем ничего. «Топливо, – с отвращением думал Конвей. – Просто топливо и больше ничего». Он совсем перестал получать удовольствие от еды.

Следующие три часа Конвей провел в своей комнате и работал над лекциями, которые ему предстояло читать на следующей неделе. Мнемограмма несказанно помогла ему в работе Нагруженный обширными познаниями в физиологии ЭЛНТ и практическим опытом донора, Конвей всего лишь бегло просмотрел теоретические аспекты лекций – и все. Это вызвало у него необычайную гордость, хотя он и понимал, что в таких обстоятельствах любой бы на его месте мыслил почти как гений. Вот он, Идеал – действующий синтез знаний и опыта давным-давно умершего существа и живого, оригинального мышления здравствующего практического врача.

Конвей приготовил материалы для лекций на ближайшие три дня и остановился на этом. Дальше он в подготовке идти не мог, поскольку прежде должен был уяснить, насколько быстро его слушатели поглотят эти знания. Затем он ощутил усталость и решил как можно скорее уснуть, поскольку ЭЛНТ, поселившийся у него в сознании, начинал бесчинствовать именно тогда, когда Конвей отвлекался от профессиональных раздумий. Он решил, что чем скорее погрузится в естественное бессознательное состояние, тем лучше будет и для него, и для донора мнемограммы.

Увы, эта идея не принесла никаких плодов.

Ворочаясь в постели, Конвей неустанно твердил себе, что существо, с которым он вынужден теперь делить свой разум, всего лишь запись, и что оно уж никак не может интересоваться чем-то материальным. «Хозяин положения – я, – думал Конвей, – и я должен и могу, в ментальном смысле, топнуть ногой! Этот мельфианин у меня в мозгу не имеет никакого отношения к объективной реальности, и его потребности – это всего-навсего жалкие тени желаний!»

«Угу, – думал он некоторое время спустя, – вот только почему-то они совсем не смахивают ни на какие тени!» А дело было в том, что ЭЛНТ стал донором мнемограммы на пике своей профессиональной карьеры, будучи, что называется, «в самом соку», и потому от всей убежденности Конвея в том, что этот мельфианин давным-давно мертв и покоится в мире, толку не было никакого: в его сознании ЭЛНТ вел себя еще как живой. Мельфиане были существами теплокровными, и их обмен веществ не столь уж разительно отличался от человеческого. Вернее даже было бы определить их как существ «горячекровных», поскольку они отличались бурными эмоциями и страстями. Теперь Конвей это точно знал. А треклятый донор мнемограммы вдобавок оказался жутким бабником.

В конце концов Конвей все-таки уснул. Сны ему снились такие, какие приснились бы подростку, которого впервые серьезно взволновала представительница противоположного пола. Вот только снилась Конвею… шестилапая разумная крабиха по имени Сенрет.

Он очнулся от собственного испуганного крика. Через несколько минут, когда его сердце забилось ровнее, Конвей попытался трезво обдумать приснившийся ему кошмар. Он испытал жуткий, первобытный страх, сильнейшее головокружение и ощущение полнейшей беззащитности. Конвей снова улегся, закрыл глаза… а уже через пять минут снова проснулся в холодном поту и рывком сел.

Как правило, сны Конвею не снились, и уж тем более – кошмары. Он понимал, что испытанное им во сне чувство страха относится не к нему самому – значит, в комнате должно было находиться что-то такое, что воздействовало на мельфианскую половину его сознания. Конвей снова улегся и принялся копаться в памяти ЭЛНТ, пытаясь выяснить, что могло так напугать его «гостя». Раздумья получились долгими, поскольку причиной страха было нечто настолько простое, примитивное, о чем ЭЛНТ не думали сознательно. Конвей перевернулся на живот. Последняя мысль перед тем, как он сладко заснул, у него была такая: «Ну конечно же, любое существо с тяжелым панцирем напугалось бы до смерти, если бы ему пришлось спать, лежа на спине!»