Текст книги "Чрезвычайные происшествия"

– Цинрусскийцы подвержены заболеваниям только в детстве, – продолжал Приликла. – Взрослые время от времени страдают кое-какими отклонениями от нормы неорганического характера. Симптомы, как это всегда бывает при расстройствах психики, многообразны, и некоторые из них напоминают те, что наблюдаются у меня…

– Глупости, ты вовсе не сходишь с ума! – вмешался Конвей.

Однако на самом деле он не был так уж уверен в том, что это не так. Кроме того, ему было неприятно осознавать, что чувства его прекрасно видны Приликле. Маленький эмпат снова начал дрожать, как в ознобе.

– Самый легкий путь, – сказал Конвей, стараясь обрести профессиональное спокойствие, – состоит в том, чтобы вкатить тебе хорошую дозу успокоительного. Ты это понимаешь не хуже меня. Но ты слишком хороший врач для того, чтобы ввести себе лекарство, которое, как мы оба понимаем, только снимет симптомы, но никак не ликвидирует само заболевание. Поэтому ты первым делом обратился ко мне. Верно?

– Верно, друг Конвей, – отозвался цинрусскиец.

– Отлично, – поспешно кивнул Конвей. – Кроме того, ты понимаешь, что мы не в состоянии ничего поделать с твоей болезнью до тех пор, пока не доберемся до госпиталя. Пока же мы все-таки прибегнем к успокоительному средству. Я хочу, чтобы ты получил солидную дозу и впал в бессознательное состояние. Естественно, ты освобожден от всех медицинских обязанностей до тех пор, пока мы не найдем ответ на твою маленькую проблему.

Конвей почти физически ощущал все возражения, которые хотелось выразить крошке-эмпату в то время, когда он бережно укладывал его на носилки, оборудованные устройством для понижения гравитации, и закреплял тоненькие ремешки. Наконец Приликла заговорил:

– Друг Конвей, – сказал он, – тебе известно, что я – единственный медицинский сотрудник-эмпат в госпитале. Нашему пациенту потребуется обширная и тонкая нейрохирургическая операция. Если мое состояние не позволит мне принять непосредственное участие в операции, мне бы хотелось, чтобы меня разместили в палате по соседству, чтобы моя эмоциональная гиперчувствительность позволила мне следить за эмоциональным излучением ЭГКЛ.

Тебе не хуже меня известно, – продолжал он, – что операция на головном мозге у существа, принадлежащего к новому для нас виду, в большом смысле носит экспериментальный характер, что она очень, очень рискованна. Только мое эмпатическое чутье способно подсказать, верно ли пойдет хирургическое вмешательство. Став пациентом, я не утратил своей способности эмапата-диагноста. Друг Конвей, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что меня разместят как можно ближе к пациенту и что я буду в сознании, пока будет идти операция.

– Ну… – уклончиво проговорил Конвей.

– Тебе известно, что я – не телепат, – проговорил Приликла так тихо, что Конвею пришлось прибавить громкость транслятора, – но твои чувства, если ты не намерен сдержать обещания, будут мне видны.

Конвей еще ни разу не сталкивался с такой резкостью со стороны всегда такого робкого Приликлы. Он задумался о том, о чем просил его эмпат. Фактически тот просил, чтобы его, впавшего в состояние эмоциональной гиперчувствительности, подвергли сильнейшей эмоциональной травме в процессе длительного оперирования пациента. В связи с тем, что врачи впервые будут оперировать пациента, принадлежащего к новому для них виду, прогнозировать действие обезболивающих средств крайне трудно. На миг Конвей утратил способность рассуждать холодно, как подобает истинному клиницисту, и ему стало тревожно за Приликлу – так тревожился бы он о здоровье близкого друга или родственника.

Приликла задрожал, но успокоительное средство уже начало действовать, и очень скоро цинрусскиец потерял сознание, и чувства, испытываемые Конвеем, перестали его волновать.

– Говорит приемное отделение, – прозвучал из динамика обезличенный компьютерный голос. – Пожалуйста, представьтесь. Перечислите посетителей, пациентов и сотрудников и назовите тип их физиологической классификации. Если вы не способны сделать это в связи с травмой, помрачением сознания или незнанием физиологической классификации, пожалуйста, установите с нами визуальный контакт.

Конвей кашлянул и быстро проговорил:

– Корабль неотложной помощи «Ргабвар», Старший врач Конвей. Сотрудники и два пациента, все – теплокровные, кислорододышащие. Типы классификации: землянин-ДБДГ, цинрусскиец-ГНЛО, кельгианка-ДБЛФ. Один пациент – ЭГКЛ, происхождение неизвестно, жертва космической аварии, степень тяжести – девятая. Второй пациент – наш сотрудник, ГНЛО, степень тяжести третья. Нам нужно…

– Приликла?

– Да, Приликла, – ответил Конвей. – Нам нужна операционная с соответствующей средой и палата интенсивной терапии для ЭГКЛ, лечение которого следует начать немедленно, а также соседняя палата для ГНЛО, чья эмпатическая способность может потребоваться во время операции. Это возможно?

Несколько минут молчали, затем сотрудник приемного отделения ответил:

– Причаливайте к девятому шлюзу на сто шестьдесят третьем уровне, «Ргабвар». Ваш корабль получает красный код срочности. Ожидаемое время прибытия?

Флетчер взглянул на астрогатор, а лейтенант Доддс ответил:

– Через два часа семь минут, сэр.

– Подождите, – сказали из приемного отделения.

Последовала новая пауза, на этот раз – более долгая. Наконец голос зазвучал снова:

– Диагност Торннастор желает обсудить состояние и картину обмена веществ пациента с патофизиологом Мерчисон и вами как можно скорее. Во время операции Торннастору будет ассистировать Старший врач Эдальнет. Обоим нужны сведения о типе и степени тяжести травм ЭГКЛ. Они просят, чтобы вы немедленно передали им фотоснимки и сканограммы. Если других инструкций не последует, пока вам рекомендовано наблюдать за пациентом-цинрусскийцем. Как только представится возможность, о Приликле с вами будет говорить Главный психолог О'Мара.

Предстояли весьма напряженные два часа и семь минут.

За обзорным иллюминатором «Ргабвара» на глазах вырастала конструкция космического госпиталя. Из крошечной светящейся точки постепенно выросло нечто, смутно напоминающее гигантскую рождественскую елку. Тысячи иллюминаторов госпиталя горели всеми цветами радуги, поскольку пациентам и сотрудникам требовалось освещение самых разных цветов и интенсивности.

Через несколько минут после того, как «Ргабвар» причалил к девятому шлюзу, пациента-ЭГКЛ и Приликлу разместили в третьей операционной и седьмой палате соответственно на сто шестьдесят третьем уровне. Конвей плохо знал этот уровень. Здесь еще не закончилось переоборудование – когда-то тут располагались жилые помещения сотрудников ФРОБ, ФГЛИ и ЭЛНТ. Теперь у тралтанов, худлариан и мельфиан появились более просторные комнаты, а прежнее место их обитания постепенно превращалось в отделение интенсивной терапии для теплокровных кислорододышащих пациентов. Здесь уже были обустроены операционные театры, реанимационные, обсервационные палаты и палаты для выздоравливающих, диетическая кухня, где можно было готовить еду для всех известных представителей расы теплокровных кислорододышащих существ.

В то время как Нэйдрад и Конвей занимались размещением пациента ЭГКЛ в операционной и подключали его к системе жизнеобеспечения, прибыли Торннастор и Эдальнет.

То, что для участия в операции был избран Старший врач Эдальнет, было вполне естественно – если не сказать «неизбежно». Он был не просто одним из лучших хирургов в госпитале, постоянным носителем четырех мнемограмм и (по слухам) в самом скором времени должен был быть произведен в диагносты. Пожалуй, этот крабоподобный мельфианин по ряду физиологических параметров из всех сотрудников был наиболее близок к пациенту ЭГКЛ. А это являлось жизненно важным фактором в тех случаях, когда не имелось соответствующей мнемограммы. Что же касалось Торннастора, слоноподобного Главного диагноста Отделения Патофизиологии, то их с пациентом объединяло разве что только то, что оба они дышали воздухом одинакового состава.

Невзирая на то, что Торннастор был тралтаном, то есть одним из самых массивных разумных существ в Федерации, он был неплохим хирургом. Но в данном случае на нем прежде всего лежала ответственность за быстрое исследование физиологии и обмена веществ пациента. Он должен был на основании своего богатейшего опыта в области многовидовой патофизиологии и с помощью уникального оборудования, имевшегося в его отделении, срочно синтезировать необходимые медикаменты, а именно: безопасный анестетик и средства для свертывания крови и регенерации тканей.

Эдальнет и Конвей уже успели подробно обсудить проблемы предстоящей операции, а Мерчисон успела переговорить со своим шефом, Торннастором. Он понимал, что на первом этапе придется заниматься ликвидацией самых тяжелых структурных поражений, после чего должна была последовать исключительно деликатная, опасная, почти невероятная операция на головном мозге и примыкающих к нему органах, пострадавших вследствие разлома раковины пациента. На этой стадии операции, если к тому времени ЭГКЛ не превратился бы в подобие овоща, должен был потребоваться мониторинг Приликлы с его уникальной эмпатической способностью.

Присутствие Конвея уже не было необходимо. Гораздо больше пользы он бы принес, обсудив состояние Приликлы с О'Марой.

Конвей извинился и ушел. Эдальнет помахал ему на прощание клешней, которую в данный момент обрызгивал быстро сохнущим аэрозольным пластиком, заменявшим мельфианскими медикам хирургические перчатки. Торннастор четырьмя глазами одновременно осматривал пациента, смотрел на Мерчисон и дисплеи приборов, потому даже не увидел, как ушел Конвей.

В коридоре Конвей на секунду остановился, чтобы продумать наиболее короткий путь к кабинету Главного психолога. Он знал, что три уровня над тем, где он находился сейчас, – обитель хлородышащих илленсиан. Если бы он даже не знал этого, его бы об этом предупредили соответствующие значки на крышках переходных люков. А вот на нижерасположенных уровнях такой опасности не было, поскольку там обитали МСВК и ЛСВО. Они дышали кислородом, притяжение, необходимое им, было вчетверо меньше земного, а внешне они напоминали тощих трехногих аистов. Еще ниже располагались наполненные водой палаты для чалдериан, под ними – первый из административных уровней, где и находился кабинет О'Мары.

По пути вниз Конвея поприветствовали щебетом двое медиков налладжимцев-МСВК, а один из таких же выздоравливающих пациентов чуть было не врезался на лету в его грудь. Наконец Конвей добрался до люка, ведущего на уровень, где лечили пациентов-АУГЛ. Для того чтобы преодолеть этот участок пути, ему пришлось переодеться в легкий скафандр и проплыть через несколько огромных цистерн с теплой зеленоватой водой, в которой нежились тридцатиметровые, напоминавшие бронированных крокодилов, обитатели планеты Чалдерскол. Еще через двадцать три минуты, не успев отряхнуть с одежды капельки чалдерианской воды, Конвей вошел в кабинет О'Мары.

Майор О'Мара указал Конвею на предмет мебели, предназначенный для ДБЛФ, и проворчал:

– Не сомневаюсь, вы были слишком заняты работой, доктор, и потому не нашли времени связаться со мной. Теперь не тратьте времени на извинения и расскажите мне о Приликле.

Конвей осторожно опустился в кельгианское кресло и стал рассказывать о состоянии цинрусскийца – от появления симптомов до того момента, когда потребовалось ввести эмпату успокоительное. Конвей сказал и обо всех обстоятельствах, сопутствовавших заболеванию цинрусскийца. Пока он говорил, Главный психолог сохранял бесстрастное выражение лица. И по глазам О'Мары, за которыми скрывался ум гениального психоаналитика, прочесть что-либо возможным не представлялось.

Будучи Главным психологом крупнейшего в Федерации многовидового госпиталя, он отвечал за психологическое и психическое здоровье персонала, состоящего из нескольких тысяч существ, принадлежащих к более чем шестидесяти видам. Имея звание майора, он не относился к высшим военным чинам в администрации госпиталя, да и присвоили ему это звание в свое время по причинам исключительно административного характера. Тем не менее О'Мара обладал поистине неограниченной властью. Для него сотрудники тоже были пациентами, независимо от их звания. Важнейшей составной частью работы О'Мары было то, чтобы определять, какой врач будет лечить конкретного пациента, а пациентов в госпиталь ежедневно прибывало неисчислимое множество, и притом самых разных. Главным было то, чтобы ни со стороны медика, ни со стороны пациента не проявилось ксенофобической реакции.

Кроме того, О'Мара курировал медицинскую элиту госпиталя – диагностов. Однако, судя по словам самого О'Мары, причина высокого уровня психологической устойчивости самых разных и порой весьма ранимых сотрудников госпиталя крылась в том, что все они его слишком сильно боялись, чтобы позволить себе сойти с ума.

О'Мара внимательно смотрел на Конвея все время, пока тот говорил, а когда он завершил свой отчет, сказал:

– Ваше сообщение ясно, конкретно и, по всей вероятности, точно, доктор, но вы являетесь близким другом пациента, поэтому не исключается вероятность того, что вы что-то преувеличиваете, а чего-то не договариваете. Вы не психолог, вы – терапевт и хирург с большим опытом в лечении пациентов разных видов. Вы почему-то решили, что цинрусскийца следует лечить в моем отделении. Понимаете, какие передо мной возникают сложности? Прошу вас, опишите мне ваши собственные чувства на протяжении исполнения последнего задания – от момента проведения спасательной операции до настоящего времени. Но прежде всего скажите мне, вы себя хорошо чувствуете?

В данный момент Конвей чувствовал, что у него резко подскочило артериальное давление.

– Постарайтесь быть как можно более объективным, – добавил О'Мара.

Конвей глубоко вдохнул и медленно выдохнул через нос.

– После того как мы срочно вылетели на место катастрофы, все мы, и я в том числе, испытали чувство глубокого огорчения из-за того, что спасти удалось всего одного пострадавшего. Но вы ошибаетесь, майор. Повторяю: это чувство овладело абсолютно всеми, кто был на борту «Ргабвара», и все же оно не было настолько сильным, чтобы им можно было объяснить развившуюся у цинрусскийца гиперчувствительность. Приликла улавливал с болезненной интенсивностью эмоциональное излучение членов экипажа, находившихся в другом конце корабля, – а на таком расстоянии эмоциональное излучение обычно едва различимо. Я же не подвержен ни болезненной сентиментальности, ни преувеличениям. А конкретно в данный момент я чувствую себя точно так же, как я обычно себя чувствую в этом треклятом кабинете, и…

– Не забывайте, я попросил вас об объективности, – сухо оборвал его О'Мара.

– Я вовсе не собирался подменять вас и заниматься психологической диагностикой, – продолжал Конвей, понизив голос, – но судя по всему, у Приликлы какие-то психологические проблемы. В результате у него развилось какое-то непонятное заболевание, или дисфункция внутренних органов, или разладилась эндокринная система. Но чисто психологическая причина его состояния также вероятна, и ее…

– Вероятно все что угодно, доктор, – нетерпеливо прервал Конвея О'Мара. – Давайте поконкретнее. Что вы намерены делать с вашим другом и чего именно вы хотите от меня?

– Две вещи, – ответил Конвей. – Во-первых, хочу попросить вас, чтобы вы лично оценили состояние Приликлы…

– Вы отлично знаете, что я это и так сделаю, – буркнул О'Мара.

– …А во-вторых, я прошу вас записать мне мнемограмму ГНЛО, – закончил Конвей, – чтобы я смог подтвердить или опровергнуть органическую причину заболевания Приликлы.

О'Мара ответил не сразу. Лицо его осталось столь же бесстрастным, как глыба базальта, а вот во взгляде все-таки проскользнула озабоченность.

– Вам уже случалось получать записи мнемограмм, и вы знаете, каковы могут быть последствия. Но мнемограмма ГНЛО… особенная. Получив ее, вы будете себя чувствовать, как жутко несчастный цинрусскиец. Вы не диагност, Конвей, – по крайней мере пока вы не диагност. Вам лучше подумать.

Конвей по собственному опыту знал, что мнемограммы представляли собой странную смесь невыразимой благодати и неизбежного зла. Навыки в области межвидовой хирургии приходили по мере обучения, практики и опыта, и все же ни одно существо не смогло удержать в своем мозгу огромный объем сведений по физиологии, необходимых для лечения такого многообразного контингента пациентов, коими был битком набит Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора. Средством решения этой важнейшей проблемы в свое время стали мнемограммы, являвшиеся записями излучения мозга медицинских светил, принадлежащих к самым разным видам, и содержали все их познания в области медицины. Чаще всего мнемограммы записывались на короткое время. Если, например, врачу-землянину нужно было лечить пациента-кельгианина, он получал кельгианскую мнемограмму до окончания курса лечения, после чего мнемограмма стиралась. Однако время, в течение которого медик являлся носителем мнемограммы, становилось для него далеко не самым приятным.

И утешали себя врачи, временные носители мнемограмм, только тем, что им живется все-таки легче, чем диагностам.

Диагносты находились на вершине медицинской иерархии госпиталя. Только они, существа, доказавшие свою невероятную психологическую стабильность, могли одновременно носить в своем сознании до десятка мнемограмм. Именно диагносты, чьи умы были переполнены знаниями, проводили первые исследования в области ксенологической медицины, именно они занимались диагностикой и лечением заболеваний и травм у пациентов, принадлежащих к впервые обнаруженным видам. В госпитале ходила поговорка (по слухам, ее автором был не кто иной, как сам О'Мара): «Всякий, кому хватило ума податься в диагносты, – безумец».

Дело в том, что при записи мнемограммы реципиенту передавались не только познания донора в области физиологии, а и его память, его личные качества. В итоге диагност как бы добровольно прививал себе форму множественной шизофрении. Его разум населяли сознания существ, самая система логики которых порой была для диагноста дикой. Кроме того, медицинские гении самых разных планет в большинстве своем были существами с препротивным характером – несдержанными, агрессивными.

Конвей понимал, что подобное ему не грозит в случае с цинрусскийской мнемограммой. Сородичи Приликлы были существами, приятными во всех отношениях – стеснительными, дружелюбными, симпатичными.

– Я уже подумал, – сказал Конвей.

О'Мара кивнул и проговорил в микрофон настольного коммуникатора:

– Каррингтон? Старшему врачу Конвею необходимо записать мнемограмму ГНЛО, после которой следует обязательно ввести успокоительное средство на один час. Я буду на сто шестьдесят третьем уровне, в отделении интенсивной терапии, – он неожиданно глянул на Конвея и усмехнулся, – где постараюсь не говорить медикам, что им надо делать.

Конвей очнулся и увидел над собой лицо, похожее на розовый надувной шарик. У него сразу возникло инстинктивное желание поскорее уползти вверх по стене, чтобы на него, не дай Бог, не рухнуло массивное тело, которому принадлежало это лицо. Затем произошло мысленное смещение перспективы – черты лица, нависшего над Конвеем, отразили озабоченность, стройное тело землянина в зеленой форме офицера Корпуса Мониторов выпрямилось.

Лейтенант Каррингтон, один из ассистентов О'Мары, сказал:

– Не волнуйтесь, доктор. Медленно сядьте, затем встаньте. Сосредоточьтесь, поставьте на пол ваши две ноги и не переживайте из-за того, что их у вас не шесть, как у цинрусскийца.

До сто шестьдесят третьего уровня Конвей добирался довольно долго. Он то и дело шарахался в сторону даже от существ, которые были гораздо меньше него, потому что цинрусскийский компонент его сознания полагал, что они большие и опасные.

У Мерчисон он узнал, что О'Мара – в палате у Приликлы и что до этого он заглянул в операционную, чтобы поговорить с Торннастором и Эдальнетом об основах физиологии и вероятном влиянии окружающей среды на пациента ЭГКЛ, но Тралтан и мельфианин были слишком заняты и с О'Марой говорить не стали.

Не стали они говорить и с Конвеем, и он понял почему. Операция стала неотложной, и трудно было сказать, сколько времени было отпущено хирургам.

Мерчисон в промежутках между громоподобными распоряжениями Торннастора негромко рассказывала Конвею о том, как проходила операция. Оказалось, что, когда час назад из головного мозга пациента были удалены осколки раковины, его состояние вдруг резко ухудшилось. Это ухудшение заметил Приликла, который непосредственно в операции не участвовал в связи с плохим самочувствием, но продолжал принимать участие в судьбе пациента как врач-эмпат. Воспользовавшись своим служебным положением, Приликла отправил дежурную сестру из своей палаты в операционную, дабы она рассказала хирургам о его ощущениях, и настойчиво порекомендовал им транслировать ход операции на монитор в его палате, чтобы он имел возможность ассистировать.

Причиной ухудшения состояния больного стало кровотечение из нескольких крупных сосудов, открывшееся после удаления из головного мозга обломков раковины. Оба хирурга согласились на предложение Приликлы, поскольку без эмпатического мониторинга уровня сознания пациента они не смогли бы определить, как сказывается их тонкая, опасная и спешная работа на его состоянии – положительно, отрицательно или никак.

– Прогноз? – еле слышно спросил Конвей. Но прежде чем Мерчисон успела ответить, стебелек одного из глаз Торннастора вывернулся назад, и диагност воззрился на Конвея.

– Если в течение ближайших тридцати минут у больного не произойдет обширного мозгового кровоизлияния, – резко проговорил диагност, – то, весьма вероятно, впоследствии ему грозит смерть от дегенеративных процессов, связанных со старением. А теперь прекратите отвлекать мою ассистентку, Конвей, и займитесь своим собственным пациентом.

По пути в седьмую палату Конвей задумался о том, каким образом Приликла способен оценивать эмоциональное излучение пребывавшего в бессознательном состоянии ЭГКЛ, в то время как вокруг цинрусскийца бушевали эмоции, излучаемые десятками существ, пребывавших в полном сознании. Может быть, эмпату это удавалось за счет болезненной гиперчувствительности? Однако какая-то частичка разума подсказывала Конвею, что это не так.

В палате оказался О'Мара. Здесь царила невесомость, и Главный психолог, держась за скобу, парил в воздухе и вместе с Приликлой наблюдал за ходом операции с помощью палатного монитора.

– Конвей, прекратите! – резко проговорил О'Мара.

А ведь он постарался сдержаться, когда увидел, в каком состоянии эмпат. Но половина его сознания теперь принадлежала цинрусскийцу, представителю вида, заслуженно считавшегося самым чувствительным и жалостливым в Галактической Федерации, и эта половина содрогнулась при виде страдавшего собрата. А человеческая половина сознания Конвея, естественно, сострадала другу, попавшему в беду. Как трудно было обеим половинкам его сознания сохранить профессиональное спокойствие!

– Мне очень жаль, – смущенно проговорил он.

– Я знаю, друг Конвей, – обернувшись к нему, отозвался Приликла. – Тебе не стоило записывать эту мнемограмму.

– Его об этом предупреждали, – буркнул О'Мара, но на Конвея посмотрел с тревогой.

Конвей чувствовал себя существом, принадлежащим к расе эмпатов. Вся его память, вся его жизнь в обличье ГНЛО принадлежали здоровому и счастливому эмпату, но он перестал быть эмпатом. Он мог видеть, слышать Приликлу, прикасаться к нему, но у него недоставало органа, который позволил бы ему ощущать эмоции друга. Если бы это было ему дано, то каждое слово, каждая фраза, каждый жест для него приобретали бы особенную, тончайшую окраску – именно это и ощущали при визуальном контакте двое цинрусскийцев. Конвей помнил, что владел способностью эмпатического контакта, помнил о том, что владел ею всю свою жизнь, но теперь он стал в этом смысле глухонемым. И то, что он теперь ощущал рядом с Приликлой, было всего лишь плодом его воображения. Это была симпатия, а не эмпатия.

Его человеческий мозг был лишен отдела, ответственного за эмпатию, и он не овладел ею за счет записи мнемограммы цинрусскийца. Однако в мнемограмме содержались и другие воспоминания – в частности, богатейшие знания по цинрусскийской клинической физиологии, и этими знаниями Конвей мог воспользоваться.

– Если вы не возражаете, доктор Приликла, – проговорил Конвей холодно и формально, – мне бы хотелось вас обследовать.

– Конечно, друг Конвей. – Приликла перестал судорожно подергиваться, его дрожь стала ритмичной, а это означало, что Конвей овладел своими эмоциями. – У меня появились новые, очень неприятные симптомы, доктор.

– Я вижу это, – сказал Конвей, осторожно приподнял одно из радужных крылышек Приликлы и прижал к его груди сканер. – Прошу тебя, опиши их.

За те два часа, что Конвей не видел Приликлу, состояние эмпата действительно изменилось. Его огромные глаза, снабженные тройными веками, странно потускнели, взгляд стал рассеянным, мышцы, поддерживающие крылья, обмякли и сморщились, четыре тоненькие ножки, благодаря ловкости которых Приликла стал одним из лучших хирургов в госпитале, были сцеплены и дрожали. В общем и целом он производил впечатление старого и жутко больного ГНЛО.

Конвей продолжал обследование, а цинрусскийская часть его сознания разделяла его человеческие опасения. И он сам, и цинрусскиец – донор мнемограммы – не сомневались в том, что Приликла, судя по его симптомам, близок к смерти.

Дрожь эмпата резко усилилась, но тут же утихла – Конвей снова овладел собой и спокойно проговорил:

– Я не нахожу ничего такого, что говорило бы о деформации, обструкции или инфекционном поражении внутренних органов и что могло бы быть причиной описываемых тобой симптомов. Не вижу я также и причины испытываемой тобой дыхательной недостаточности. Мое цинрусскийское alter ego подсказывает мне, что эмпатическая гиперчувствительность встречается у особей твоего вида в подростковом возрасте, однако и тогда она не имеет ничего общего по интенсивности с той, которую ощущаешь ты. Поэтому я позволю себе предположить, что у тебя имеет место непатогенное и нетоксичное поражение центральной нервной системы.

– Вы полагаете, что речь идет о психосоматическом заболевании? – резко вопросил О'Мара и указал на Приликлу. – Это, по-вашему, похоже на психосоматику?

– Мне бы хотелось исключить такую вероятность, – сдержанно отозвался Конвей, а Приликле сказал: – Если ты не возражаешь, мы с майором О'Марой выйдем и обсудим твое состояние наедине.

– Конечно, друг Конвей, – ответил эмпат. Казалось, из-за непрестанной дрожи его хрупкое тельце того и гляди распадется на кусочки. – Но пожалуйста, как можно скорее сотри эту цинрусскийскую мнемограмму. Твой повышенный уровень тревоги и сочувствия не на пользу ни тебе, ни мне. Не забывай, друг Конвей, донором твоей цинрусскийской мнемограммы был великий цинрусскийский медик, живший в далеком прошлом. Без ложной скромности могу сказать, что еще до того, как я поступил на работу в госпиталь, я достиг такого же опыта в медицине.

В истории медицины нашего вида, – продолжал он, – нет описаний ничего и близко напоминающего мое состояние. Комплекс симптомов беспрецедентен. Однако учитывая вероятность неорганической природы моего заболевания, я не в состоянии что-либо оценить объективно. Тем не менее я всегда был оптимистичной и уравновешенной личностью, не страдал никакими расстройствами психики ни в детстве, ни в подростковом, ни в зрелом возрасте. У друга О'Мары имеется мой психологический файл, и он это подтвердит. Болезненные симптомы у меня появились и развились очень быстро, и это вселяет в меня надежду, что они могут столь же быстро исчезнуть.

– Быть может, Торннастор мог бы… – начал Конвей.

– От одной мысли о том, что ко мне приблизится этот бегемот с намерением меня обследовать… нет, тогда я сразу скончаюсь. К тому же Торннастор сейчас занят… Друг Эдальнет, осторожнее!

Приликла вдруг переключил все свое внимание на экран и продолжал:

– Давление, даже временное, в этой области вызывает выраженное понижение бессознательного эмоционального излучения ЭГКЛ. Предлагаю вам подобраться к этому нервному сплетению через отверстие в…

Остального Конвей не услышал – О'Мара решительно взял его за руку и уволок из палаты.

– Очень хороший был совет, – сказал Главный психолог, когда они удалились на некоторое расстояние от палаты. – Давайте сотрем эту мнемограмму, доктор, и по дороге до моего кабинета обсудим проблемы нашего маленького друга.

Конвей решительно покачал головой.

– Пока – нет. Приликла только что сказал все, что можно было сказать о его болезни. Жестокая реальность состоит в том, что цинрусскийцы – один из самых невыносливых видов в Федерации. Они не способны в течение долгого времени сопротивляться болезни или травме. Нам всем – мне, моему alter ego, да и вам, я так думаю – понятно: если мы немедленно не предпримем адекватных мер, Приликла умрет через несколько часов – в самом лучшем случае часов через десять.

Майор кивнул.

– Если вам не придет в голову какая-нибудь гениальная идея, – мрачно продолжал Конвей, – а мне бы очень хотелось, чтобы она пришла, я пока еще поразмышляю, не стирая цинрусскийскую мнемограмму. Пока толку от нее было мало, но мне хотелось бы подумать без напряжения, без необходимости играть в психологические игры с самим собой, дабы не слишком сильно повредить пациенту своими эмоциями. Что-то в этой болезни очень странное. Что-то такое, чего я никак не могу уловить.

Поэтому я погуляю, – неожиданно заявил он. – Далеко не уйду. Просто отойду подальше, чтобы Приликла не улавливал моих эмоций.

О'Мара снова кивнул и, не сказав ни слова, удалился.

Конвей облачился в легкий защитный костюм и поднялся на три уровня вверх – туда, где обитали хлородышащие илленсиане, ПВСЖ – членистые многоножки. По людским меркам, илленсиан нельзя было назвать общительными существами, и Конвей надеялся, что пройдет через их наполненные желтоватым хлорным туманом коридоры, не останавливаясь и не отвлекаясь от раздумий. Но так не получилось.

Старший врач Гильвеш, который несколько месяцев назад вместе с Конвеем делал операцию дверланину-ДБПК, проявил небывалую общительность и обратился к Старшему врачу с предложением поговорить о работе. Они столкнулись в узком коридорчике неподалеку от аптеки, и Конвею просто деваться было некуда.

У Гильвеша возникли сложности. Медик-илленсианин пожаловался Конвею на то, что у него выдался сумасшедший денек: поголовно все больные требовали к себе не только внимания, но и одолели его просьбами дать им лекарств – в большинстве своем абсолютно ненужных. Он просто замотался, поскольку обязан был лично наблюдать за тем, как больные оные лекарства принимают. Соответственно измучились и младшие медики, и медсестры, и потому все успели переругаться. Поэтому Гильвеш извинился перед Конвеем за то, что не может оказать такому важному гостю подобающего гостеприимства, но сказал, что есть несколько больных, которые могут Конвея заинтересовать.