Электронная библиотека » Джейн Фонда » » онлайн чтение - страница 17

Текст книги "Вся моя жизнь"


  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 18:01


Автор книги: Джейн Фонда


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

В августе еженедельник Newsweek прямо назвал имя той актрисы – Джин Сиберг. Джин, уже на седьмом месяце, попыталась наложить на себя руки, спровоцировала тем самым выкидыш и потеряла ребенка. На похоронной церемонии в Париже Джин оставила гробик открытым, дабы ее родные и близкие могли убедиться в том, что девочка, которую она нарекла Ниной, была белой. Джин пыталась свести счеты с жизнью ежегодно, в день смерти Нины вплоть до 8 сентября 1979 года, когда ее нашли мертвой в машине в Париже. В сентябре же ФБР призналось в содеянном. Семь месяцев спустя застрелился Ромен Гари. Молодцы, парни, отличная работа – и всё на деньги налогоплательщиков.

В июне, вскоре после первой статьи о Сиберг, тот же Ричард Хелд получил добро от Гувера на то, чтобы подкинуть колумнисту газеты Daily Variety Арми Арчерду фальшивку на меня. “Надо полагать, – подчеркнул Гувер в указаниях Хелду, – что заметка на полосе голливудских светских новостей об участии Фонды в деятельности партии «Черных пантер» подмочит ее репутацию в глазах широкой публики… Позаботьтесь о том, чтобы никакие ниточки не привели к Бюро [ФБР]”. Хелд, в свою очередь, сочинил следующее письмо:


Дорогой Арми,

Я читал Вашу статью о Джейн Фонде в Daily Variety за прошлый четверг, а в субботу вечером имел удовольствие присутствовать на шоу Вадима “Жанна д’Арк”, посвященном “Черным пантерам”. До сих пор я ни разу не сталкивался с таким явлением, как “пантеры” [sic!], однако на входе в зал нас обыскали и с миссионерским нажимом призвали внести свой вклад в дело освобождения отбывающих заключение вождей партии и закупить оружие для “грядущей революции”, а Джейн с одним из членов “Черных пантер” пытались втянуть нас в свое “убьем Ричарда Никсона и всех, кто встанет у нас на пути”. Будто в мюнхенской пивнушке тридцатых годов, и, по-моему, Джейн по уши увязла в этом всём.


Мы с Арми Арчердом были знакомы, и он, надо отдать ему должное, отказался опубликовать этот материал. Но многое в том же духе было напечатано.

В одной статье (в каком именно издании, не припомню) меня изобразили богатой лицемеркой – когда меня пригласили выступить в Мехико, в университете, я потребовала лимузин и привезла с собой личного секретаря и парикмахера. Бедная Элизабет, опять она влипла. В другой описывалось, как я вломилась на мероприятие, устроенное в Нью-Йорке для сбора средств на кампанию Никсона, залезла на стол и, сорвав с себя кофту, выкрикивала непристойности.

В мае 1970 года ФБР, ЦРУ и контрразведка Министерства обороны начали постоянную слежку за мной и в конце концов состряпали дело примерно на 20 тысяч страниц. В 1975 году я узнала, что Агентство национальной безопасности передало для ознакомления Никсону, Киссинджеру и другим высшим государственным чинам распечатку 1970 моих телефонных разговоров. “Слова Брежнева и Джейн Фонды обсуждались почти одинаково”, – написал в своем рапорте кто-то из осведомителей ФБР. Помоги нам, Господи!

Мои адвокаты выяснили у журналиста Джека Андерсона, а я узнала от них, что нью-йоркский банк “Морган Гаранти Траст Компани” и лос-анджелесский “Сити Нэшнл Банк” передали в ФБР сведения о моих счетах – без каких-либо судебных решений. Оказывается, я проходила по Группе 1, то есть касавшиеся меня документы не подлежали автоматическому рассекречиванию, а на некоторых стоял гриф “совершенно секретно”. В моем деле с кодовым наименованием “Серия Гамма” мне давали разные характеристики – то провокатор, то бунтовщица, – при том что в собранных материалах не нашлось доказательств столь высокой степени моей опасности.

В те годы новичку протестных движений и без интриганства властей приходилось нелегко. Левое крыло раздирали междоусобицы из-за того, как следует относиться к тем или иным вопросам. С точки зрения левых радикалов, главным было не прекращение войны во Вьетнаме, а свержение американского империализма. В антивоенном движении царил сексизм, и в политике многих активисток стали ярче проявляться феминистские ценности. Были еще иппи[52]52
  Члены Международной партии молодежи (Youth International Party), политической радикальной группы.


[Закрыть]
– не могу сказать точно, чем они занимались, хотя я неплохо проводила время в центральном парке с Эбби Хоффманом.

Я запуталась. “Не кажется ли вам, что американские солдаты и вьетнамцы гибнут… во имя лжи?” Не свидетельствует ли такой вопрос о политической нерешительности и слабости? Я почувствовала, что не в силах усваивать информацию достаточно быстро для того, чтобы разобраться в причинах разногласий и сути радикалистских речей.

Знай я с самого начала, сколько злобы, издевок и лжи на меня выльется, я всё равно не отступила бы – я слишком глубоко погрузилась в этот новый мир, чтобы дать обратный ход. Мне не хватало только любящих людей, соратников и друзей, с кем я могла бы работать, – но это я поняла позднее. Я больше не стремилась быть Одиноким рейнджером.

Затем, по самому невероятному совпадению, мне попалась статья в журнале Ramparts, автор которой, Том Хейден, через два года обеспечил мне ту самую среду любви. Эта статья под заголовком “Всё для Вьетнама” дала мне ясную картину происходящего. “Большинство борцов за мир и радикалов считают Вьетнам серьезным, катастрофическим промахом американской империи, – писал Хейден. – Мы должны видеть в этой войне не «трагедию», а непримиримую, героическую битву, в которой самый закоренелый цинизм не устоит перед гуманизмом”.

Эти слова придали мне сил, укрепили мою решимость посвятить себя делу мира, и, как мне казалось, лучшее, что я могла делать, – это сотрудничать с солдатским антивоенным движением. Военнослужащие действующей армии и вернувшиеся из Вьетнама ветераны составляли мощную силу, поскольку эти люди происходили из американской глубинки. Они шли в армию как патриоты и вернулись патриотами. Они там были, и средний американец доверял им больше, чем другим группам антивоенного движения. В конце концов, меня приобщили к борьбе именно члены “Джи-Ай”. Я почувствовала себя еще более обязанной сконцентрировать все свои силы на поддержке этих героев, нового класса воинов.

Глава 6
Искупление вины

Сплошь и рядом я слышу: “У нас есть знакомые ветераны Вьетнама, и они не чувствуют того же, что и вы”. Я всегда отвечаю на это: “Поживем – увидим. Если им улыбнется удача, они это сделают. Если у них всё сложится хорошо, они пойдут на откровенность”.

Артур Эгендорф. Американская ортопсихиатрическая ассоциация; Вашингтон, апрель 1971


По моему глубокому убеждению, мы не просто имеем право знать, чтó есть добро, а что зло; если мы хотим нести ответственность за свою жизнь и жизнь своих детей, мы просто обязаны затребовать это знание.

Только знание правды даст нам свободу.

Элис Миллер. “Свободу даст правда”

Вскоре должен был начаться процесс по делу о военных преступлениях, который вошел в историю под названием “Процесс о зимних солдатах” (Winter Soldier investigation)[53]53
  Winter soldier – жестокий боец, готовый стойко переносить все тяготы войны.


[Закрыть]
. Этот термин напоминал о характеристике, которую дал Томас Пейн революционерам, суровой зимой 1777–1778 годов добровольно оставшимся в долине Фордж[54]54
  Долина Фордж – место на юго-востоке Пенсильвании, где во время войны за независимость расположился военный лагерь американской континентальной армии; зимой 1777–1778 годов там от голода и болезней погибло 2,5 тысячи человек. Зимовка в долине Форда стала символом героизма и стойкости борцов за независимость.


[Закрыть]
. Показания ветеранов Вьетнама о жестоких карательных операциях, в которых они участвовали и свидетелями которых они были, могли дать американцам представление о характере этой войны. Информация об этом процессе, как и всё, что было известно об антивоенном движении ветеранов Вьетнама и “Джи-Ай”, ушла куда-то в туман, словно тень Рэмбо, и историю отредактировали так, как это было удобно. Я хотела помочь разгадать эту шараду.

Поводом для расследования стало массовое убийство в селении Милай. В ноябре 1969 года публикация в The New York Times об этих страшных событиях всколыхнула общественное мнение. Но самих ветеранов разозлило то, что власти назвали Милай “отдельным случаем аномального поведения”, а козлами отпущения назначили лейтенанта Уильяма Келли и его подчиненных. Для членов организации “Ветераны Вьетнама против войны” (VVAW) – в 1970–1971 годах в ней состояло 25 тысяч человек – резня в Милае отличалась от любой другой бойни только количеством жертв и тем, что об этом факте заговорили открыто.

Ветераны считали, что все эти зверства стали результатом нашей политики во Вьетнаме, и коли уж судебное разбирательство должно состояться, следует призвать к ответу архитекторов этих событий, начиная с самого президента, подобно тому как это происходило на Нюрнбергском процессе после Второй мировой войны.

Перед слушаниями, назначенными на начало 1971 года, VVAW во главе с Элом Хаббардом провела восьмидесятишестимильный марш из Моррисона (штат Нью-Джерси) до долины Фордж в Пенсильвании, где шествие закончилось митингом в День труда. Мы с Дональдом Сазерлендом там выступили.

Никогда этого не забуду. Под конец трехдневного марша сотни ветеранов устремились на гору, подняв к небу пластмассовые АК-47 и скандируя: “Мир сейчас!” Тысячи людей приветствовали их аплодисментами. Среди выступавших тогда ораторов выделялся один лейтенант с “Серебряной звездой” на груди – рослый красавец из Массачусетса Джон Керри. Он был настолько харизматичен и так вдохновенно говорил, что сразу стало ясно – перед нами прирожденный лидер. В тот день мы с ним не познакомились, хотя на поддельных фотографиях, изготовленных командой Джорджа Буша-младшего в ходе президентской кампании 2004 года, он якобы стоял рядом со мной, что должно было его компрометировать.


Подготовка к процессу требовала интенсивного и быстрого сбора средств – естественно, я захотела в этом участвовать, и Эл Хаббард назначил меня общественным национальным координатором от VVAW.

Как только “Клют” был отснят, я, не тратя времени даром, отправилась в путь. Пошла к тем, кто помог организовать приемную “Джи-Ай”. Уговорила своих добрых знакомых – Дэвида Кросби и Грэма Нэша – дать благотворительный концерт. Но львиную долю денег я собрала во время изнурительного полуторамесячного тура по стране, в течение которого я выступила в пятидесяти четырех университетских кампусах.

Все трудности и тяготы, до сих пор выпадавшие на мою долю, были ничто по сравнению с тем, что случилось 2 ноября 1970 года после моей первой речи в Канаде, в Онтарио. Когда я вернулась в США, меня остановили на таможне международного аэропорта “Хопкинс” в Кливленде и без объяснения причин потребовали предъявить для осмотра чемодан и сумочку. Угадайте, что там нашли? Крохотные пластиковые баночки, 105 штук, с буквами “З”, “О” и “У” – мой запас витаминов.

Этого оказалось достаточно. Мои баночки, записная книжка, все книги и бумаги были изъяты. Меня препроводили в какую-то комнату и промариновали там три часа, даже не позволив мне позвонить адвокату. Когда я попыталась встать, двое верзил-фэбээровцев вдавили меня обратно в кресло. “Если есть закон, по которому вы можете удерживать меня здесь безо всякого повода и имеете право запретить мне связаться с адвокатом, будьте добры, покажите мне его, и я буду сидеть спокойно”, – сказала я. “Заткнись! Здесь я командую. Как я скажу, так и будет. Мне приказывают из Вашингтона”, – ответил один из них. Я еще не знала про COINTELPRO, однако смекнула, что дело нешуточное. Из Вашингтона!

У меня недавно начались месячные, и через несколько часов мне срочно понадобилось в туалет. Агент грубо остановил меня, я попыталась его оттолкнуть. В итоге меня арестовали за нападение на полицейского – а также за контрабанду наркотиков, – хотя обвинений я пока не услышала.

Рано утром меня в наручниках отвезли в тюрьму графства Кайахога, сняли там отпечатки пальцев и сфотографировали в профиль и анфас. Пока меня регистрировали, мужчина, которого только что арестовали, спросил: “ Ты здесь за что?” Я ответила, что меня можно считать политзаключенной.

– А, тогда тебя правильно упекли, – сказал он. – Не надо нам, чтобы коммуняки разгуливали по стране на свободе.

– А ты здесь за что? – спросила я.

– За убийство, – ответил он.

Я просидела в камере десять часов. На следующий день меня в наручниках провели перед строем телерепортеров и фотографов. Руки у меня были тонкие, а запястья – гибкие, поэтому я легко высвободила одну руку из браслета и взметнула вверх кулак, чем здорово разозлила охранников. Камеры остались позади, а меня транспортировали в суд, где я с удивлением и чувством огромного облегчения увидала Марка Лейна. Он узнал о моем аресте – это была главная новость на телевидении и первых полосах многих газет – и прилетел защищать меня.

Я повернулась спиной к председателю жюри – раз, как я считала, “система” показала мне спину. Марк упрашивал меня сесть нормально, но я не согласилась. Меня освободили под личный залог в 5 тысяч долларов по делу о наркотиках, и затем оформили обвинение в нападении на сотрудника полиции аэропорта и по этому делу освободили под обязательство поручителя с залогом в 500 долларов, после чего назначили слушание на следующую неделю.

Заголовки всех газет по всей стране кричали о том, что меня арестовали за контрабанду наркотиков и нападение на полицейского. Спустя несколько месяцев в одной заметке на последней странице The New York Times сообщили: “Установлено, что таблетки, которые Фонда ввезла из Канады, действительно оказались витаминами, как она и говорила”; обвинения в контрабанде наркотиков и нападении на полицейского были сняты. Эта новость сенсации не произвела.

Я перемещалась слишком быстро. Меня изводила булимия. У меня развилась депрессия. Я не видела Ванессу и страшно переживала из-за этого. Я бросила читать. Я даже думала с трудом. Но не останавливалась. Мне и в голову не приходило всё бросить. Я жила в кризисном режиме. Американские солдаты готовы были свидетельствовать в суде о войне – сильно рискуя при этом, – и я чувствовала себя обязанной сделать всё для того, чтобы это стало возможным.

Кое-где можно было увидеть бегущую рекламную строку “СЛУШАЙТЕ: ГОВОРИТ БАРБАРЕЛЛА”. Я будто играла в интермедии и начинала уже сомневаться в том, что мои речи о войне прорвутся к аудитории через весь этот галдеж.

Как правило, я ездила с одной небольшой сумкой. В местных аэропортах меня встречали студенты, ответственные за докладчиков. По дороге в кампус я старалась выведать у своего руководителя, к чему мне следует готовиться. Всё чаще мне говорили о напряженной атмосфере, что предвещало переполненные залы; обычно количество слушателей исчислялось многими сотнями, если не тысячами. Я говорила о войне и предстоящем судебном разбирательстве; однажды упомянула, что свой гонорар за выступление отдам в фонд помощи ветеранам, чтобы они могли приехать на процесс. Под конец я обычно предлагала тем ветеранам в аудитории, кто был в этом заинтересован, сообщить мне свои имена с адресами и, как только добиралась до телефона, передавала эти сведения в детройтский офис VVAW.


В январе 1971 года, накануне начала слушаний, стали объявляться ветераны – спрашивали, нельзя ли им дать показания или хотя бы поприсутствовать в зале суда. Большинство из них не имели опыта участия в организованных антивоенных акциях, многие никогда ни с кем не говорили о том, что пережили на войне.

Для VVAW было важно, чтобы все их свидетели демобилизовались по закону и имели на руках соответствующие документы, а также могли доказать, что действительно были там-то и там-то. Организаторы проделали в связи с этим колоссальную работу – и не зря, потому что администрация Никсона, в свою очередь, доказывала, что эти люди на самом деле не были в бою, а когда ей это не удалось, всё равно постаралась их очернить, обозвав их “мнимыми ветеранами”, – лишь бы вызвать недоверие к ним и к их свидетельским показаниям.


31 января сотни людей со всей страны заполонили конференц-зал мотеля “Ховард Джонсон”, чтобы лично понаблюдать за беспрецедентным процессом. Приехали Барбара Дэйн и Кен Клоук, который изучил документы ветеранов и готов был при необходимости предложить свою помощь. Заглянул ненадолго и Том Хейден, автор той самой судьбоносной для меня статьи в Ramparts.

До этого дня мы с ним не были знакомы, и он пригласил меня выпить кофе в кафе мотеля. Он был самым настоящим “предводителем” движения, я смотрела на него снизу вверх, поэтому нервничала и немного трусила. Помнится, он говорил в основном о “красной семье” из Беркли, членом которой он был. В семидесятые годы эти группы образовались во всех уголках страны. Активисты со стажем создавали новую модель жизнеустройства – дружные сообщества людей, готовых прийти на помощь ближнему, – и таким образом боролись с обезличенностью массового движения.

Заседание открыл лейтенант Уильям Кранделл из дивизии “Америкал”, член VVAW; он произнес пламенную речь и однозначно дал понять, что этот судебный процесс – отнюдь не инсценировка. “Взятых с потолка обвинений здесь не будет”, – пообещал он. Свидетели честно рассказывали о реальных событиях, “о деяниях, которые международное право признает военными преступлениями. О том, что они видели и в чем принимали участие…” О различных аспектах войны говорили гражданские эксперты. Впервые Берт Пфайфер, доктор из Университета Монтаны, поднял вопрос об отравляющем действии “оранджа” – содержащего диоксин гербицида 2,4,5– Т, который США распыляли над джунглями, чтобы деревья засохли и партизаны лишились естественного укрытия. Были зачитаны письма от жен и родных американских военнопленных со словами поддержки.

Мне хочется вспомнить о штаб-сержанте Джордже Смите, первом американском военнопленном, которого я увидела. Он служил в десантных войсках и оставался в плену Фронта национального освобождения в Южном Вьетнаме (Вьетконге) с 1963 по 1965 год. Впоследствии мы с Джорджем и другими активистами вместе совершили тур по стране.

Важнейшей частью процесса стали показания ветеранов Вьетнамской войны. Офицеры и рядовые-добровольцы представляли все рода войск США. С торжественным видом они сидели в одном ряду перед микрофонами, за длинным, покрытым белой скатертью столом, длинноволосые и бородатые, в военной форме, при орденах и медалях – незабываемое зрелище. Один за другим они представились – кто такие, где служили, о каком виде военных преступлений готовы дать показания.

Прерывающимся от волнения голосом эти мужчины говорили о том, как они сами и другие солдаты без разбору убивали мирных вьетнамцев и пытали вьетнамских пленных. О том, как насиловали и калечили женщин и девочек; отрезали уши и головы; превращали целые селения в концлагеря (на гнусном военном сленге, придуманном для создания благопристойной картины, это называлось “деревни новой жизни”). Говорили о ковровых бомбардировках с “боингов” Б-52, о том, как сбрасывали с вертолета тех, кого подозревали в связях с Вьетконгом, о белом фосфоре, который прожигает тело, потому что его невозможно погасить. Один пилот рассказывал:

Северный Вьетнам был одной сплошной зоной свободного обстрела. Запретных целей не существовало. Если ты не видел конкретной цели, можно было просто лететь себе и сбрасывать бомбы куда вздумается.

Всё это, повторяли ветераны, делалось в присутствии офицеров, ни словом, ни жестом не пытавшихся остановить солдат. Некоторые признавались, что подсели на наркотики – глушили свои чувства перед подобными операциями.

Пятеро ветеранов рассказали об участии Третьей дивизии морской пехоты США в секретной операции в Лаосе 1969 года и тем самым в очередной раз вывели на чистую воду наше правительство. Они утверждали, что руководство вооруженных сил Америки, опасаясь огласки в прессе, отказывалось вывозить раненых и тела погибших.

Я слушала один рассказ за другим и постепенно тупела от всех этих ужасов. Я слышала слова, но сердце мое не желало их воспринимать. Причиной тому было и мое общее эмоциональное состояние. Нервы мои отмерли. Я не могла спать. Перед отелем стояли пикетчики с баннерами, обзывавшими меня коммунисткой. Папа со мной не разговаривал; наверно, начитавшись в газетах новостей о моем аресте, поверил, что я занималась контрабандой наркотиков. В Голливуде высказывали опасения, что я уже не вернусь к работе. Мне казалось, что жизнь моя летит в тартарары.

Несколько раз я расплакалась – в частности, из-за “истории о кролике”. Сержант Джо Бангерт из Первой авиадивизии морской пехоты описывал свой последний день в лагере “Пендлтон”, и я вспомнила, что мне говорили военные психологи о травмирующих душу тренировках:

Там есть одно упражнение, оно называется “тренировка с кроликом” – это когда штаб-сержант приносит кролика… и тут, только все успевают уже полюбить этого симпатягу, сержант сворачивает ему шею, сдирает с него шкуру, вспарывает брюхо… и швыряет кишки прямо в солдат. Как хочешь, так и понимай, но это был последний урок перед отправкой во Вьетнам…

Помощники Джорджа Буша, равно как и тогдашнее ближайшее окружение Никсона, попытались выставить “зимних солдат” самозванцами. На самом деле они говорили правду. Ни одно из свидетельских показаний на процессе не было опровергнуто с достоверной точностью. Лишь один человек повысил себя в звании – это был сам Эл Хаббард, но он не выступал на суде. Как выяснилось, Эл не был капитаном ВВС, а имел звание штаб-сержанта ВВС с тарифным разрядом Е-5. В 1971 году он признался в телепрограмме “Сегодня”, что соврал, так как “в этой стране, я знаю, имидж чрезвычайно важен”.

Чуть больше чем через месяц, в Сан-Франциско, во время просмотра в студии “Зоотроп” чернового варианта документальной ленты “Зимний солдат” Френсиса Форда Копполы, где были и другие спонсоры этого фильма, я наконец сломалась. Я не могла остановить слез. До сих пор я полагала, что это судебное разбирательство было начато главным образом с целью выдвинуть обвинение против правительства США, которое отправляло людей на войну, зверски жестокую уже по самой своей природе. Однако за те три дня в Детройте всплыли куда более сложные проблемы, чем вопрос, кто виноват.

Произошел духовный сдвиг, ознаменовавший зарождение надежды. Выступив с показаниями, эти люди отринули старую, калечащую душу воинскую этику и избавились от нравственной глухоты, словно заново родились. Они показали пример нам всем – если в процессе коллективного признания сумели изменить себя те, кто сам делал и видел, как их товарищи делают немыслимые вещи, неужели мы не сумеем стать другими? Сегодня, когда мы делаем вид, что нас оскорбляют их слова и поступки, когда пытаемся отрицать, что американцы были способны на такое людоедское насилие, или обвиняем их в бесчеловечности, мы оказываем бывшим “вьетнамцам” медвежью услугу. Не только они открыли нам страшную правду о войне во Вьетнаме. В 2004 году газета The Blade, которая выходит в Толедо, получила Пулитцеровскую премию за материалы, опубликованные в октябре 2003 года под названием “Похороненные тайны, жестокая правда”, где описывались события в горах центральной части Вьетнама: специальный отряд 101-й воздушной дивизии, “Тайгер Форс”, в течение семи месяцев не прекращал резню в сорока деревнях, в ходе которой погибли множество безоружных мужчин, женщин и детей. Пентагон предпринял полномасштабное расследование по этому факту и в 1975 году представил результаты. Это можно расценить как “провал” администрации Белого дома, которую возглавлял Ричард Чейни, и Пентагона во главе с министром обороны Дональдом Рамсфелдом.

Тогда очень многим не удалось – а многим не удается до сих пор – признать факты, понять, что и как именно случилось, и постараться приложить все усилия к тому, чтобы это больше не повторилось. Выступившие на суде ветераны Вьетнама показали нам, что можно искупить свой грех, если предать огласке правду.

Пока мы не призна́емся во всём, ничего не переменится – с годами я это поняла.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации