Текст книги "Сердце рыцаря"

На следующий день король наконец рассмотрел дело о спорном владении Шаландри. Судебное разбирательство было уделом мужчин, и Мари с герцогиней ждали решения в отведенных им во дворце покоях. Мари, сопровождавшая герцогиню в выездах, приобрела пару книг и теперь развлекала Авуаз и ее дам, читая одну из них. Втайне ей было тревожно до тошноты. Она сожалела, что объявила о своем решении королю: ведь в противном случае он мог бы решить, что Шаландри по праву принадлежит Хоэлу.

Суд сделал перерыв в полдень, и Хоэл вернулся, чтобы быстро поесть. Он только сказал им, что решения пока не было. Он представил королю свои доказательства и высказал свои доводы. Теперь очередь нормандцев. Потом обе стороны подведут итог, а король вынесет вердикт. Хоэл поцеловал Авуаз и вернулся в суд.

Мари села на камыши рядом с Изенгримом и начала почесывать волку уши. Он положил голову ей на колени, повернув ее чуть набок, чтобы не придавить разорванную морду. Рана была довольно глубокая и шла от середины нижней губы до половины шеи, и она болела и воспалилась. Мари заметила воспаление и принесла миску с подсоленной водой и губку, чтобы промыть ее.

– Хороший волк, – прошептала она и осторожно провела по ране.

Она сидела, промывала волку рану и старалась думать о чем-то, что отвлекло бы ее от мыслей о суде. И внезапно ей вспомнился рассказ Кенмаркока о ночи в колодках, и она наконец поняла, что именно в этой истории не давало ей покоя. По словам бывшего управляющего, Элин вернулась в Та-леисак после того, как ее муж в последний раз ушел из дома, но до того, как стало понятно, что он исчез. И тем не менее она не хотела помириться с мужем: она поссорилась с Жюдикелем, когда тот пришел, чтобы помочь ей это сделать, а Жюдикель представлялся Мари не склонным к ссорам. И Мари вспомнились слова, прозвучавшие в темноте: «Мой брак с ним был моей самой большой ошибкой, и я рада, что от него избавилась». Если Элин не хотела с ним мириться, то зачем она вернулась в Таленсак?

Потому что она знала, что ее муж уже мертв, и хотела казаться невиновной в его убийстве.

Рука Мари замерла, не закончив движения. Она пыталась переубедить себя. Элин просто трагически поздно решила сделать попытку примирения. Это трагично, а не подозрительно.

Но Ален, который любил Элин все это время, уехал из Нанта незадолго до исчезновения Тиарнана. Теперь Мари вспомнились две поездки в Сен-Мало для покупки ястребов – два возвращения без птиц и едкие высказывания Тьера по этому поводу. Они действительно совпали с исчезновением Тиарнана, или она ошибается? Впервые Ален отправился в Сен-Мало примерно в День святого Михаила: этот праздник Мари всегда особенно чтила и помнила, что на нем Алена не было. А вторая отлучка? Пару недель спустя. Во второй раз он даже был вооружен: Тьер обратил внимание и на это, подшучивая над тем, как нелепо ехать покупать ястреба при всем вооружении. Если даже у нее нет полной уверенности в совпадении, тем не менее сроки выглядят близкими. Пугающе близкими. Один раз он мог отправиться повидать Элин и выслушать ее мольбу об освобождении, а второй – чтобы убить соперника, который ушел на охоту один и с малым количеством оружия.

Изенгрим заскулил: Мари прижала губку к его ране. Она виновато погладила его по голове, выжала губку, окунула ее обратно в раствор и снова начала промывать рану. Пришедшая ей в голову мысль была чудовищной, и было бы непозволительно делиться с кем-то подозрениями... пока. Сначала ей надо будет уточнить кое-какие детали. Она может поговорить с Кенмарко-ком и точно выяснить, когда именно исчез Тиарнан, а заодно и посмотреть, не скажет ли он еще чего-нибудь о своем бывшем господине и его охотничьих вылазках. Это будет нетрудно: Кен-маркок – человек разговорчивый и к тому же всегда рад рассказывать любому слушателю о великолепных качествах Таленса-ка в целом и его маштьерна в частности. Вторую вещь проверить будет сложнее: ей надо узнать, не получал ли Ален от кого-то вестей перед тем, как отправиться в Сен-Мало. Но если подумать... И можно будет спросить Тьера о кораблях, о том, как люди узнают, какие именно корабли приплыли, откуда Ален услышал о корабле с ястребами...

Наверное, Жюдикелю известно гораздо больше. Она хорошо понимала, что отшельник не станет выдавать никаких тайн, однако теперь вспомнила его непонятные слова о том, чтобы она сказала ему, когда вынесет окончательное суждение. Он надеялся, что ей удастся что-то выяснить – что-то, в чем он не доверял собственному суждению. Виновность Элин.

Но имеет ли она право решать это? Правильно ли, даже ради Тиарнана, пытаться выяснять подробности случившегося? У него была какая-то тайна: Элин ясно дала это понять, и Жюдикель это подтвердил. Если она вытащит подробности его исчезновения на свет Божий, то с ними может раскрыться и его тайна. И виновна Элин или нет, но расспросы Мари могут разрушить последнее, что осталось на земле у ее бывшего мужа, – его репутацию.

Если Тиарнана действительно предала жена и убил ее возлюбленный, тогда им полагается возмездие. Все ее убеждения гласили, что нельзя думать, будто преступление можно скрыть – и при этом избежать наказания. Если действительно совершено убийство, она расскажет об этом герцогу Хоэ-лу, а тот позаботится, чтобы правосудие свершилось.

Дверь распахнулась, и вошел Хоэл, лицо у которого побагровело от шеи до лысой макушки. Он рухнул в кресло и гневно воззрился на Мари.

– Ну вот! – объявил он. – Архангел выиграл!

– По крайней мере не нормандцы, – утешила его Авуаз, которая вскочила и быстро подошла к нему. – Милый, выпей чего-нибудь. День сегодня слишком жаркий, чтобы говорить о законах, не промочив горла.

Она кивнула Сибилле, которая поспешно поднесла ей кувшин с разбавленным водой вином и чистую чашку.

Хоэл жадно проглотил вино, а потом швырнул чашку в камин, где она разлетелась вдребезги. Тут Изенгрим встал и ткнулся носом в руку герцогу. Хоэл моментально смягчился и начал трепать волку загривок.

– Архангел выиграл, – повторил он, на этот раз усталым голосом. – Король Филипп выслушал все наши доводы, а потом сладко заявил, что вопрос слишком сложный, чтобы его можно было быстро решить, и что раз законная наследница владения объявила о своем намерении передать свои земли монастырю, а это намерение боголюбивое и благое, а молитвы святых монахов способствуют миру, то земля должна отойти Богу. Если Мари захочет, мы должны позволить ей уйти в монастырь Святого Михаила и принять постриг. Если она раздумает, земля все равно должна отойти монастырю, но она может взять себе все имущество, находящееся в господском доме и использовать его как приданое. Если она откажется передать владение Святому Михаилу, то вся земля отходит короне. Короне! Какое право на Шаландри имеет король, хотел бы я знать?

– Милый, – заметила Авуаз после минутного раздумья, – мне кажется, что если бы в спор не вмешался архангел, то корона заявила бы свои права на все.

Хоэл фыркнул:

– Это у него не прошло бы.

– Именно поэтому он, наверное, и остановился на архангеле,

Хоэл невесело рассмеялся и провел рукой по лысине. Мари озадаченно смотрела на него. Сердце у нее колотилось словно в надежде, хотя, казалось бы, рассчитывать не на что.

– Король предложил, чтобы я отдала поместье Шаландри, но оставила себе все имущество? – переспросила она.

Как ей было прекрасно известно, имущество Шаландри включало в себя огромное количество серебра, посуды и драгоценностей – сокровищ, вывезенных из Англии, которую ее дед помогал завоевывать герцогу Вильгельму. Ей никогда раньше не приходило в голову, что деньги можно отделить от дома и земель. Богатства деда представлялись ей частью Шаландри, как и крепостные поместья, – неким ресурсом, к которому владетель мог прибегать в случае необходимости. Теперь она поняла, что это действительно можно будет увезти – и это составит вполне приличное приданое.

Ее вопрос заставил Хоэла ухмыльнуться.

– Это король хорошо придумал, правда? – сказал он. – Ему не больше моего хочется, чтобы ты ушла в монастырь следом за своими землями.

Мари воззрилась на него еще более глупо – словно малое дитя, которое не может понять слов взрослых.

– Вы сказали, – медленно проговорила она, – что не хотите, чтобы я уехала обратно в монастырь?

– Конечно, – подтвердил Хоэл, удивленно поднимая брови. – А с чего мне этого хотеть?

Авуаз посмотрела на выражение лица Мари и рассмеялась.

– Милая, – объяснила она, – неужели тебя так удивляет, что ты нам нравишься? Ты же знаешь, каков наш двор. Он биткрм набит мужчинами, причем шумными и молодыми. Никому не нравится вечно жить в военном лагере. Даже сами мужчины этого не любят. И такая хорошенькая, умная девушка, как ты, несказанно украшает дом. Ты с самого приезда стала для меня огромной радостью. Поживи у нас хотя бы еще немного и не спеши становиться монахиней. Теперь у тебя есть приданое, но я знаю, что по крайней мере один рыцарь взял бы тебя, даже не будь у тебя ни гроша.

– Тьеру нужна земля, – пролепетала Мари, краснея от смущения и удивления.

– У Тьера будет земля, – заявил Хоэл, – как только кто-то из моих вассалов умрет, не оставив наследника. Я не допущу, чтобы такие люди, как Тьер, оставались ни с чем, когда идиоты вроде его кузена имеют владения. Подожди, пока Тьер получит поместье, – и посмотрим, не решит ли он снова вступить в борьбу! Но в любом случае поживи с нами подольше.

Мари недоуменно переводила взгляд с герцога на Авуаз. Герцогиня снова засмеялась.

– Это было бы просто прекрасно! – воскликнула Мари и, бросившись к ней, расцеловала ее.

«И я задержусь там, – про себя решила она, – по крайней мере до тех пор, пока не пойму, должна ли Элин отвечать за преступление».

Глава 15

Герцог Хоэл вернулся в Бретань в первую неделю июня. В его владении Таленсак почти не обратили внимания на отъезд сюзерена и еще меньше заинтересовались его возвращением. Для Таленсака тот июнь запомнился как месяц, в котором лорд Ален удвоил плату за пользование мельницей.

С самой Пасхи Ален все более отчаянно нуждался в деньгах. Когда он вернулся домой после той катастрофически неудачной охоты на волка в Треффенделе, он решил, что осушить слезы жены легче всего будет, уничтожив в доме все следы его прежнего владельца. Он избавился от прежней мебели, предав огню ту, которую не смог продать, и заказал новую, самого лучшего качества. Он сорвал со стен охотничьи гобелены Тиарнана, свалил их вместе со всеми костюмами Тиар-иана, его доспехами, луком, копьями и мечом, которым он когда-то разрубил шлем и череп Жоффрея Беллемского, и увез их в Нант вместе с гнедым боевым конем, предложив их еврею в счет долга.

Еврею они были не нужны. Всем последователям его религии было запрещено ездить верхом и носить оружие, и он был банкиром, а не купцом. Однако ему не хотелось оскорблять своего должника, и он знал, какими сказочно дорогими бывают доспехи и боевые скакуны, поэтому взял их и передал на хранение своему компаньону-христианину до того момента, когда их можно будет продать. После этого Ален отправился за покупками с остававшимися у него от займа пятнадцатью марками и все их потратил. Огромное количество нового постельного белья для новых кроватей, новые одеяла, новый комод, один новый гобелен... Он надеялся, что регулярная арендная плата, которую он должен был получить, даст ему возможность продолжить покупки. Однако полученная сумма его разочаровала, а хозяйственные расходы к этому моменту начали тревожно расти.

Его расчистка дома ужаснула домашнюю прислугу. Ведь это был и их дом тоже! Дубовые столы в зале стояли там со времен деда Тиарнана. Они были слишком велики для простого дома и продать их было нельзя, так что их сожгли. Некоторые служанки при виде языков пламени, лижущих темное дерево, которое натирали четыре поколения им подобных, плакали, и управляющий Жильбер осыпал их ругательствами, а двоих хлестнул кнутом. Некоторые из слуг-мужчин, как Донал, вместе с Тиарнаном участвовали в военных походах герцога и с горечью смотрели, как вооружение и гнедого боевого коня отправляют в Нант. Когда Ален вернулся из Нанта со своими покупками, то недосчитался дюжины слуг. Оставшиеся были крепостными, не имевшими права уйти.

– Они еще приползут обратно с поджатыми хвостами, – презрительно заявил Жильбер. – В городах им не найти такой хорошей работы и платы, как здесь.

Возможно, он был прав, но пока в доме не хватало прислуги, а нужно было расставить новую мебель.

Ален отправился к слугам, переехавшим в деревню, и сказал, что готов забыть об их измене, если они вернутся. Никто возвращаться не захотел. Его это удивило: ни у одного из них не было ни дома, ни собственного поля, они превращались в бездомных наемников, однако упрямо отказывались вернуться на единственное место, которое у них было. Особенно сильно Ален разозлился на конюха Донала. Со времени охоты на волка он считал, что знает Донала лучше других, и благоволил ему. Однако Донал тоже переехал в деревню, в дом кузнеца Глевиана, где помогал в поле своему другу Юстину. Ален предложил Доналу более высокую плату, если он вернется. Донал отказался, как и остальные.

– Да что с тобой такое? – разъяренно спросил у него Ален. – Ты обиделся, что я продал какую-то мебель?

Донал бесстрастно смотрел на него.

– Господин, – сказал он, – это теперь ваш дом. Вы можете делать там все, что захотите.

– Тогда почему ты оттуда ушел? – спросил Ален.

– Господин, – ответил Донал голосом дурня, – я жил в господском доме, когда там был маштьерн. А теперь это ваш дом.

Ален накричал на него, но другого ответа не добился.

Вскоре он отправился в Фужер, где нанял новых слуг из числа арендаторов своего отца. Однако чтобы они согласились оставить свои дома и переехали жить в Таленсак, ему пришлось обещать им более высокую плату. А когда они приехали и увидели, как его ненавидят местные жители, плату пришлось увеличить еще больше, чтобы они остались. Вот почему ему нужны были деньги.

Он по-прежнему хотел бы повысить арендную плату, но после того, что сказал ему в Треффенделе герцог, не решился это сделать и стал искать другие источники дохода. Самым очевидным оказалась мельница. Она принадлежала ему, а деревенские жители были вынуждены ею пользоваться, чтобы молоть зерно. И он удвоил плату.

Для жителей деревни грубый гречишный хлеб, испеченный из муки с мельницы, был основой жизни. Ален не мог придумать более жестокого удара. Значит, деревня должна платить за свою жизнь вдвое больше из-за того, что господину вздумалось купить новую мебель? В тот день, когда повы-мили плату, на церковном дворе состоялось полное страстей собрание, на котором крестьяне, возмущенные произволом, единодушно решили, что не станут вносить эту жестокую и несправедливую плату. Этот июнь и последовавшее за ним лето изменили этих людей на всю оставшуюся жизнь.

Первую половину июня Мари тщательно проверяла, были ли ее подозрения относительно Алена и Элин обоснованными. Сначала она расспросила Кенмаркока. Тот, как всегда, был готов поговорить и не увидел в ее вопросах ничего странного: происшедшее в Таленсаке казалось ему настолько интересным, что его скорее удивляло, почему другие люди не задавали ему этих вопросов. Да, леди Элин решила помириться со своим мужем вскоре после того, как он ушел из дома. Она вернулась из Иффендика через два дня после того, как он ушел на свою последнюю охоту. Когда именно? О, примерно в середине октября. Да, в середине октября: Кенмар-кок вспомнил, что они закончили молотьбу к полнолунию, и в тот вечер лорд Тиарнан ушел. Из-за чего господин и госпожа поссорились? Ну, у господина была привычка уходить на охоту одному, даже без собаки, а госпожа забрала в голову, будто он ходит к другой женщине. Это была чепуха: он души в ней не чаял. Но она оскорбилась и уехала к сестре. А почему маштьерн действительно уходил без собаки? Тут Кенмаркок неожиданно замялся и стал молчаливым. Ну... ходили глупые истории, но на самом деле скорее всего маштьерну просто нравилось бывать в лесу одному и не хотелось обременять себя заботами о собаке.

Мари поняла, что снова зашла в тупик, которым была тайна Тиарнана. Вряд ли Кенмаркок знал, в чем дело. Однако ей показалось вероятным, что тайна была открыта Элин – и та уехала в Иффендик, чтобы быть подальше от него. Она вернулась только в октябре, сразу после полнолуния. В то время, когда Ален действительно уехал от герцогского двора в свою вторую безрезультатную поездку за ястребами.

Вторая часть ее расследования оказалась, как она и предвидела, более сложной. По правде говоря, ее просто невозможно было провести незаметно. Тьер был слишком сообразительным, и его не обманул небрежный тон, которым она спросила, откуда Ален узнал, что в Сен-Мало пришел корабль с ястребами.

– У дяди Жюля в городе есть свой человек, – ответил он. – А почему тебя это интересует, милая дама? Если ты хочешь заняться соколиной охотой, то тебе нет нужды дожидаться корабля. Я завтра же куплю тебе кречета.

Мари улыбнулась:

– Мне не нужно, чтобы ты покупал мне птицу. У меня будет куча денег, когда Шаландри передадут монастырю. Значит, подданный твоего дяди прислал Алену письмо?

Брови Тьера начали насмешливо изгибаться.

– Твой отец наверняка держал в Шаландри ловчих птиц, – сказал он. – И он не стал бы их брать с собой в Святую землю. Тебе не нужно покупать ястребов. – Он помолчал, глядя на нее с откровенным любопытством. – Тогда почему такой интерес к намерениям моего дяди?

– Я просто пыталась понять, откуда Ален узнал, когда туда ехать.

Тьер пристально посмотрел на нее, и его веселье исчезло.

– Тебя нисколько не интересуют корабли, так? – спросил он. – Ты хочешь узнать, действительно ли Ален поехал тогда в Сен-Мало.

Тьеру уже тогда эта поездка показалась подозрительной. Ален был вполне способен внезапно решить, что ему нужна новая птица, и помчаться на поиски корабля по всему побережью Бретани, если, по слухам, на нем находился нужный ему ястреб. Однако для Алена нехарактерен был отказ от компании в такой поездке. Уезжая, он имел крайне довольный вид, который, как знал Тьер по опыту, обычно предвещал беду. И не было особых сомнений относительно того, какую именно беду мог в тот момент навлечь на себя Ален: он был до одури влюблен в Элин.

– Но он поклялся мне, – произнес Тьер, – поклялся на святом кресте, что не едет в Таленсак.

Мари немного поколебалась, а потом тихо ответила:

– Насколько я знаю, в тот момент леди Элин была в Иф-фендике у сестры.

– Христос и святой Михаил!

Самодовольная улыбка после принесения клятвы. Тьер еще несколько секунд смотрел на Мари, и лицо его стало напряженным. Она видела, как он мысленно сопоставил даты двух поездок кузена с еще одним событием – и содрогнулся.

– Ты что-то говорила об этом герцогу? – резко спросил он.

– Нет, – отозвалась Мари. – Я никому ничего не хочу говорить. Если только у меня не появятся основания думать, что это правда.

– Я это выясню, – мрачно пообещал Тьер.

Не было никаких сомнений: если бы Элин позвала Алена, он немедленно отправился бы с ней встретиться. Не было сомнений в том, что он ненавидел Тиарнана и ради Элин был готов убить соперника. И все же... Как Ален смог бы одолеть такого рыцаря, как Тиарнан, – даже с учетом того, что Тиар-нан имел только лук и охотничий нож, тогда как Ален был в полном вооружении? Тиарнан – великолепный охотник, и Алену просто не удалось бы к нему приблизиться.

Однако было ясно, что Мари вспугнула из зарослей птицу подозрений и кому-то предстоит ее поймать. Тьер был намерен узнать правду – ради Алена.

Вот почему Тьер сам начал незаметные расспросы при дворе. Один из пажей вспомнил, что прошлым сентябрем Ален получил письмо, но с тех пор прошел почти год, а для десятилетнего мальчишки, чьи мысли и тело заняты обучением воинскому делу, год – это большой срок. Подробности оказались полностью забытыми. Тьер пошел по другому пути: он написал в Сен-Мало помощнику лорда Жюля, справляясь о корабле, который приходил туда в прошлом году и привез ловчих птиц. В начале июля пришел недо-у менный ответ: такого корабля не существовало.

Получив этот ответ, Тьер промолчал. Мари при дворе не было: она уехала в Шаландри с управителем герцога Хоэла Гральоном, чтобы переписать имущество замка, а потом должна была заехать в Сен-Мишель и официально подарить свои земли монастырю Святого Михаила. Ален солгал относительно своей поездки и отсутствовал в момент исчезновения Тиарнана. Смерть Тиарнана принесла Алену жену и поместье. Тьер по-прежнему не верил в то, что его кузен мог подойти к человеку с дружеским приветствием, а потом пронзить ему сердце – однако он не мог избавиться от сомнений: возможно, ради того, чтобы получить Элин, Ален пошел бы даже на такое. При мысли о том, что красивый, порывистый Ален, юный глупец, чьи увлечения Тьер постоянно пытался сдерживать, тайно хоронил тело своей жертвы в лесу, ему стало тошно. Тьеру не хотелось даже думать об этом сейчас, пока Мари не вернулась ко двору: после ее возвращения этого уже не избежать. И он отдался своей работе. Начался сезон охоты на оленей, и дел у него было немало.

Двор снова переехал в Плоэрмель, и герцог много охотился в соседнем лесу. Кроме того, в последнюю неделю июля готовилась особая охота в честь приезда ко двору епископа Нантского Кириака. Епископ приходился Хоэлу братом и разделял фамильную страсть к охоте. В качестве подходящей дичи Тьер в конце концов остановился на шестнадцатилетнем олене, которого видели в лесу Треффендел.

Хоэлу это предложение понравилось.

– В марте в Треффенделе я был удачлив, – сказал он, ласково посмотрев на Изенгрима, который, как обычно, шел за ним по пятам. – Да, отправь туда гонца и скажи, что мы приедем вечером после Дня святого Иоанна. И позаботься о том, чтобы дамы тоже поехали. Кириак любит женщин, а ему в его дворце редко случается их видеть, бедняге!

Если герцог намеревался прибыть в Треффендел вечером после Дня святого Иоанна, то самому Тьеру и придворной прислуге следовало отправиться туда в сам праздник, чтобы подготовить охотничий дом и найти добычу. Однако Тьер заявил, что слуг не годится лишать отдыха в праздничный день, и назначил отъезд надень раньше, чтобы п День святого Иоанна они были свободны. И только после того, как это решение было принято, он понял, что лишний день позволит ему самому навестить в Таленсаке своего двоюродного брата Алена. Он ухватился за эту возможность с нетерпением и страхом. Они с детства росли вместе, и подозрение, что его кузен – убийца, язвой разъедало ему сердце.

Он еще никогда не бывал в Таленсаке, но всегда слышал, что о нем отзывались как об очень красивом месте. Окрестности здесь определенно были красивыми: он выехал из зеленого леса на широкие поля, золотящиеся урожаем, зеленеющие аккуратными рядами виноградных лоз или усеянные серебряно-зелеными пятнами пасущихся коров и овец. Однако местность не выглядела приветливой. Работавшие в полях крестьяне хмуро смотрели на него, когда он проезжал мимо, а улица оказалась пустынной, хотя из дверей выглядывали полные подозрений лица. Никто не крикнул ему принятых в этих местах приветствий. Никто с ним не заговорил. Перед церковью находились люди в колодках. Рядом высился столб из свежего дерева, с которого свисали кандалы. Они были окрашены кровью, отчасти – свежей, отчасти – уже запекшейся. Похоже было, что за последнее время Таленсак видел немало порок.

Ворота господского дома были закрыты и заперты на засов. Когда Тьер в них постучал, в узком окошке привратииц-кой показался один глаз и чей-то голос вопросил:

– Чего нужно?

– Меня зовут Тьер де Фужер! – крикнул в ответ Тьер. – Я приехал навестить моего кузена Алена.

Наступила короткая тишина, а потом засов отодвинули и ворота чуть приоткрылись. – Тогда вам лучше войти, милорд, – сказал испуганный крестьянин. Лицо крестьянина показалось Тьеру смутно знакомым, и говорил он на французском языке долины. Как только Тьер въехал, ворота за ним со стуком захлопнулись. Тьер начал жалеть о том, что приехал.

– Я скажу господину, что вы приехали, милорд, – сказал привратник. – Вы не могли бы поставить коня в конюшню сами? Простите, что прошу вас о таком, но у нас народу маловато.

Тьер поднял брови, но молча отвел свою лошадь в конюшню. Он еще чистил ее, когда к нему пришел Ален и тепло его приветствовал.

Тьер извинился, что приехал без предупреждения, выслушал в ответ длинные гостеприимные заверения – и наконец Ален провел его в дом. Элин ждала в дверях. Она тоже встретила его очень приветливо, но ее прекрасное лицо оказалось бледным, худым и напряженно нахмуренным, а глаза – красными. И если деревня выглядела ощетинившейся и мрачной, то бретонская прислуга в доме оказалась испуганной и подавленной, а многочисленные слуги из Фужера – сварливыми и шумными.

Мебель была новой и красивой, но ее не хватало: постели слуг лежали неопрятными грудами по углам, вместо того чтобы храниться з комодах. Одна стена зала была частично закрыта безвкусной вышивкой со сценами жития святого Мартина, а остальные были голыми.

Вечерняя трапеза запоздала. Они дожидались ее, беседуя о дворе, охоте в честь епископа Кириака и тому подобных пустяках. Когда еду наконец подали, мясо оказалось подгоревшим, а тушеные кролики – полусырыми: похоже, нехватка слуг распространялась и на кухню. Слуги выглядели встревоженными и сновали туда-сюда, постоянно перешептываясь. Ален не обращал на них внимания и много пил. Нехватки в вине не было.

– У вас тут какие-то неприятности? – спросил Тьер, когда счел, что вопрос не покажется слишком обидным. – Трое сидят в колодках, да и позорный столб явно использовали совсем недавно.

– Я этим утром приказал выпороть человека за то, что он возил свое зерно в Монфор, – тут же ответил Ален, наливаясь злобой. – Двое в колодках виноваты в том же, но только попались в первый раз...

– Возили свое зерно в Монфор? А что случилось с твоей мельницей?

– Ничего! Ничего с ней не случилось! Но она неделями простаивает, а эти упрямые, жадные дурни ездят в Монфор или мелют зерно дома. Или даже едят варево из немолотого ячменя. Я повысил плату за помол, и они отказываются платить.

Тьер мрачно подумал, что глупость Алена стала причиной очередной катастрофы – гораздо более серьезной, чем все прежние.

– Ну а чего ты хочешь, если мельница в Монфоре дешевле? – резко спросил он.

– Они – мои арендаторы и обязаны пользоваться моей мельницей! Это – мое право. Я имею право.повышать плату, если хочу. А я хочу.

– Почему?

Гневный румянец Алена погас, и он опустил голову.

– Я в прошлом ноябре взял в Нанте деньги в долг, – пробормотал он. – Проценты берут разорительные, и я хотел бы заплатить его как можно быстрее. Герцог Хоэл определенно сказал, что мне не следует повышать арендную плату, и я не хочу его ослушаться. И я подумал, что можно вместо этого повысить плату за помол.

Говоря это, он чувствовал себя немного неловко. На самом деле он выплатил половину долга с помощью вещей Ти-арнана, и нантский еврей с самого начала не торопил его с выплатой. Проблема заключалась в том, что теперь Ален хотел получить еще денег. Ему нужны были мебель и гобелены. Ему нужно было платить слугам из Фужера и четырем солдатам, которых он нанял охранять дом, когда начались проблемы с мельницей. К тому же вещи теперь все время терялись и ломались, и, значит, надо было покупать новые. А некоторые крепостные пытались сбежать – за ними нужно было посылать людей и обещать вознаграждение. Он снова взял бы в долг, но никто не соглашался давать ему денег под такие же проценты, пока он не заплатит свой первый долг.

– Понятно, – проговорил Тьер наконец. – Но похоже, что увеличение платы все только испортило и ты не получаешь лишних денег даже с мельницы.

– Да! – воскликнул Ален, снова разъяряясь. – И все из-за упрямства местных жителей. Они могут позволить себе такую плату: арендная плата тут вполовину меньше, чем в Фужере, но им кажется, будто они имеют право молоть свое зерно за прежнюю цену. И они предпочитают остаться без муки, чем заплатить за свой хлеб-лишнюю четверть гроша в неделю.

Тьер хлопнул ладонью по столу. Сам он никогда не управлял имением, но понимал, что деревня состоит в первую очередь из людей, от которых следует ожидать консерватизма и упрямства, свойственного природе человека.

– Ради Бога, Ален, а чего еще ты ждал? – с досадой вопросил он. – А ты бы сам покорно согласился платить вдвое больше, если можно платить по-старому, проехав лишнюю милю? Ты поднял цену хлеба, и понятно, что крестьяне тебя возненавидели.

– Но я ведь уже не могу пойти на попятную! – запротестовал Ален. – Меня тут и без того ненавидят. Если они решат, что можно безнаказанно мне перечить, то одному Богу известно, чем это закончится.

Элин, которая почти ничего не говорила в присутствии Тьера, внезапно выскочила из-за стола и убежала из зала. Ален возмущенно посмотрел на кузена.

– Ты ее расстроил! – сказал он.

—Я? Я ничего не говорил.

– Это из-за твоих слов насчет недоброжелательности. Ее это очень тревожит. Слуги убегают, люди у нее за спиной ее обзывают, А ей... ей сейчас нельзя расстраиваться. У нее будет ребенок, Тьер.

– О! – воскликнул Тьер, почувствовав жалость к бледной, больной, испуганной молоденькой женщине, которая только что убежала из комнаты. Он не слишком убедительно произнес положенные поздравления. – Молю Бога послать вам обоим радость.

Ален покачал головой и уронил ее на руки.

– Я молю Бога послать нам радость, потому что пока никакой радости мы не видели! Тьер, мы должны были быть так счастливы, но сейчас это только лишний повод для тревоги.

Она так мучается последние месяцы, что мне за нее страшно. Мне хочется увезти ее отсюда. Ей нужен покой. Но я не могу никому доверить управлять поместьем в мое отсутствие. Этот мой управляющий, Жильбер, – он вор, и крестьяне ненавидят его еще сильнее, чем меня. И потом, я не могу купить ей дом, когда на мне висит долг. – Он посмотрел на Тьера со знакомой мольбой в голубых глазах. – Я так рад тебя видеть! – сказал он. – Я не знаю, что мне делать, Тьер! Здесь меня возненавидели еще до того, как я приехал, и что бы я ни делал, становится только хуже. Они все время сравнивают меня со своим маштьерном. Если бы они знали, чем был на самом деле их драгоценный маштьерн, они не захотели бы, чтобы он вернулся!

– О чем ты говоришь? – нетерпеливо бросил Тьер. Ален поморщился и покачал головой.

– Он не был благородным рыцарем, за которого все его принимали. Элин об этом узнала. Я и раньше его ненавидел, – заявил Ален внезапно, – но не так сильно, как ненавижу сейчас. Я живу в одном доме с его призраком – и это злобный, темный, смертоносный призрак. Тьер, ты умный, и герцог к тебе благоволит. Помоги мне, пожалуйста!