Текст книги "Сердце рыцаря"

– Значит, жена к тебе не вернулась?

– Нет, – ответил Тиарнан.

– А она придет говорить со мной?

– Она сказала, что, может быть, придет. Но мне кажется, что нет.

– Значит, на прошлой неделе ты ее видел?

– Я ездил в Иффендик в прошлый вторник. Она смотрела на меня так, словно я чудовище. Даже ее сестра наконец заметила, что между нами что-то не так. Когда пришло время ложиться спать, Элин... она даже не стала спать в одной комнате со мной. Я лег на полу, но она вся сжалась на кровати и вскрикивала, стоило мне пошевелиться. Я не смог этого вынести – уехал домой в середине ночи.

Вновь наступило молчание.

– Я знаю, что мне не следовало ей говорить! – с жаром воскликнул Тиарнан. – И конечно, мне не следовало говорить ей об этом так скоро. Она меня любила. Если бы мы прожили вместе хотя бы год, она не смогла бы так меня отвергнуть. Но ведь она обещала мне, что ничего не изменится!

– То, что ты ей рассказал, заставило бы измениться почти любого человека, – сухо проговорил отшельник. – Тиарнан, сын мой, Бог дал тебе искупление того, кто ты такой. Если ты сумеешь перенести его смиренно и отважно, то оно приведет тебя к его милости.

– Я переносил его смиренно! Я дал ей все, что она хотела: время, возможность подумать обо всем среди своих близких, деньги. Все, о чем она меня просила. Я езжу навещать ее у сестры, словно кающийся грешник, склонив голову. В ответ она, похоже, испытывает ко мне даже более сильное отвращение, чем вначале. Когда она уезжала в Иффендик, я думал, что это на неделю или на две, но она живет там уже больше месяца, и не похоже, чтобы она собиралась вернуться домой! Что мне делать, Жюдикель?

Помолчав, отшельник медленно сказал:

– Я прав, когда думаю, что твоя мать была двоюродной сестрой ее деда?

– Вы считаете, – отозвался Тиарнан резко, – что мне следует признать брак недействительным на основании кровного родства?

– Значит, ты можешь сделать так, чтобы его признали недействительным.

– Она меня об этом не просила.

– А ты это предлагал?

– Она об этом не просила! И я этого не хочу. Я женился на ней, потому что ей принадлежала большая часть моего сердца – и она по-прежнему ей принадлежит. Она не просила об этом, Жюдикель, а она ведь должна знать о такой возможности.

– Она – женщина и не бывала в судах. Ей могло не прийти в голову, что она может просить о таком.

После затянувшейся паузы Тиарнан сказал: – Ока все время повторяет: «Дай мне время, я пытаюсь понять. Дай мне время». Значит, она хочет понять и вернуться домой! И это такая безвредная вещь!

– Нет! – сурово ответил отшельник. – Это не так. Она уже причинила вред – и ей, и тебе. Только жестокий человек говорит истекающей кровью жертве: «Я же тебе говорил», – но, дитя мое, мне жаль, что ты не прекратил это много лет назад.

– Я не могу. Мне это необходимо. Я ненавижу запах моей кожи после того, как несколько недель провожу без этого, и все мои домашние начинают страдать от моей вспыльчивости.

– С этим можно было бы справиться, по вред уже причинен. Ну что ж, если вы оба не хотите, чтобы ваш брак был признан недействительным, возможно, тебе следует привезти ее домой. Ты говоришь, что ее сестра уже почуяла неладное – наверное, всем было бы проще, если бы она вернулась в Таленсак. Если она пытается понять, то ей легче будет это сделать там, где она сможет видеть тебя, даже если ты будешь спать в другой комнате. Воображению легче творить демонов во тьме, а не тогда, когда его при дневном свете питают реальные образы.

– Да! – радостно подхватил Тиарнан. – Да, я привезу ее домой. И тогда она должна будет понять, что я не чудовище.

– Ты отправишься за ней... завтра? – сказал отшельник, и последнее слово прозвучало многозначительно.

Наступило молчание.

– Ты никогда не являешься сюда так рано только для того, чтобы со мной встретиться, – устало проговорил отшельник. – Я это знаю. Я знаю, для чего ты пришел. Тебе следовало прекратить это много лет назад. И уж конечно, тебе следует прекратить это сейчас.

– Мне это необходимо, – ответил Тиарнан, оправдываясь. – А сейчас – особенно.

– Тебе следовало бы в бедах обращаться за помощью к Богу, а не к лесу Броселианд! Ты приходишь сюда в этой одежде и с этим взглядом – и я знаю, о чем ты думаешь, даже в тот момент, когда исповедуешь свои грехи перед нашим Господом и Спасителем Иисусом Христом. Я это знаю! Я и сам много раз был опьянен красотой творения, хотя и не так глубоко, как ты. Но любое опьянение – это грех и в конце концов не выход, а ловушка. Возвращайся домой, Тиарнан. Если ты сегодня отправишься на охоту, тебя ждет несчастье.

Я это чувствую: прошлой ночью ты вдруг пришел в мои молитвы, и я стал за тебя тревожиться. Пожалуйста, помолись здесь, а потом отправляйся домой. Ответом было молчание.

– Ну что ж! – сказал священник и с кряхтеньем встал. – Я возвращаюсь к своему огороду и своим молитвам и не стану вмешиваться в эти дела.

– Да пребудет с вами Бог, святой отец, – сказал Тиарнан.

– Ах, дитя! – с мукой воскликнул отшельник. – Ты ближе всех моему сердцу – и из-за этого я оказался для тебя очень плохим советчиком. Я прекрасно знаю, что об этом сказали бы свет и церковь, и мне давно следовало бы отнестись к тебе гораздо суровее. Да хранят тебя Бог и все его святые.

Священник вышел из часовни и размашистыми шагами ушел с поляны не оглядываясь.

Ален кусал кулак, пытаясь осознать услышанное. И, осознавая, он пугался все сильнее. Ему показалось, что прошло очень много времени, прежде чем Тиарнан появился на пороге храма.

Затаив дыхание, Ален смотрел, как человек в зеленом охотничьем костюме медленно выходит на двор часовни. Он посмотрел на лесную тропу, а потом повернулся и направился в противоположную сторону, к лесу за часовней. На краю леса, в густом подросте, он остановился, встав на колени, поднял один из межевых камней – круглый большой валун, полускрытый кустом. Он осторожно закрепил валун веткой. А потом снял куртку, сложил ее и положил в ямку под камнем.

Ален потрясенно выдохнул сквозь зубы. Казалось, будто Тиарнан его услышал: он поднял голову и осмотрелся. Ален с трудом удержался, чтобы не пригнуться. Он напомнил себе, что плетеная ставня, защищающая колокол от дождя, издали кажется сплошной. Секунду Тиарнан стоял неподвижно, так что его рубашка белым пятном выделялась на фоне коричнево-золотых октябрьских деревьев. А потом он зашел глубже в кусты и продолжил раздеваться. Сердце Алена колотилось все сильнее и сильнее, удары гулко отдавались в висках, вызывая головокружение. Он чувствовал, что наблюдает за тем, что никто не должен был видеть – насилие над естеством. И он смотрел так пристально, что его сухие глаза начало жечь огнем.

Тиарнан сел, чтобы снять сапоги и шоссы, потом поднялся. Кусты наполовину скрывали его наготу. Он повернулся к часовне и на секунду склонил голову, скрестив руки на груди. Ален изумленно подумал, не молится ли он, но заметил движение пальцев, словно они что-то отрывали от сердца. Секунду Тиарнан подержал это невидимое нечто перед собой, а потом наклонился, как бы кладя поверх одежды.

Это не было постепенным преображением. Мгновение назад среди кустов стоял мужчина, а в следующий миг там оказался волк. Алену показалось, будто он лишь вообразил человека там, где было животное. Волк поднял нос и принюхался. Казалось, он испытывает беспокойство. Он сделал два шага в сторону поляны, прижимая уши к голове, а потом встряхнулся и повернул обратно. Передней лапой он выбил палку из-под камня с полостью, и тот с глухим стуком встал на место. Волк понюхал его, а потом скользнул между деревьями и исчез.

Ален еще долго оставался на лестнице. У него так тряслись ноги, что он не решался спуститься вниз. Он заплакал, сам не понимая, что вызвало слезы: ужас, потрясение или изумление.

Наконец он с трудом слез с лестницы и проковылял обратно в часовню. Его шлем оказался на полу, за полуоткрытой дверью. Ему повезло, что другие его не заметили. Он надел его и застегнул ремень, а потом пошел к двери. Двор храма был пуст и тих. Было еще утро, хотя Алену казалось, что с его пробуждения прошло уже несколько дней. Он обнажил меч, набрал побольше воздуха и зашагал к межевому камню на негнущихся от страха ногах.

Когда он поднял валун, под ним оказалась одежда, уложенная в пещерку, выстеленную сухой листвой. Никакой вещи, которую, казалось, Тиарнан туда положил, вынув из себя, не было, но Элин предупредила его, что она скорее всего будет невидимой. Ален опустился на колени и подпер камень той же палкой, что и Тиарнан. Непослушными руками Ален скатал одежду в сверток и вынул из-под камня.

Он попытался спрятать ее в сумку для еды, но сверток оказался большим. Он не смел идти, держа одежду Тиарнана на виду: если бы его так увидели, то назвали бы убийцей. Ален с неловкой поспешностью разрезал мешок, обернул сверток кожей, перевязал тесемкой и быстро пошел по тропе к ручью, где оставил своего коня. На половине пути он понял, что забыл поставить камень назад, однако не решился вернуться обратно.

Его гнедой скакун мирно пасся у ручья. Ален поспешно оседлал и взнуздал его, а потом запихнул кожаный сверток в седельную сумку. Он сел верхом, поехал по тропе, но вынужден был снова спешиться из-за веток. Ведя коня в поводу, спотыкаясь о ножны и нетвердо удерживая меч в свободной руке, он наконец добрался до часовни, миновал ее и вышел на тропу, когда увидел в кустах быстрое движение чего-то коричневого, и остановился с отчаянно бьющимся сердцем, выставив меч вперед.

Жюдикель вышел с боковой тропы, которой накануне в сумерках Ален не заметил. Вблизи отшельник оказался человеком лет сорока пяти с длинным узким лицом, на котором горели темные внимательные глаза. Он нес ведро воды, которое при виде Алена уронил.

– Господи помилуй! – воскликнул он, переводя взгляд с лица Алена на меч у него в руке. – Зачем вы сюда пришли?

Ален вложил меч в ножны.

– Я приходил молиться в часовню, – сказал он. – Извините, если я вас испугал, святой отец. Я обнажил меч потому, что видел в лесу волка.

Он изумился собственному хладнокровию. Жюдикель медленно наклонился и поднял ведро.

– Я не слышал, как вы пришли. Вы хотели со мной поговорить?

– Я просто остановился, чтобы отдать дань уважения святому, – ответил Ален. – Я уже возвращаюсь.

– Вас что-то испугало, – решительно заявил Жюдикель. – У вас лицо еще бледное. Что это было?

Его пристальный, недоверчивый взгляд внезапно и неуютно напомнил Алену Тьера.

– Меня удивило появление волка; – высокомерно отозвался Ален, – но вы ошиблись, святой отец. Я не испугался. Я – сын владетеля Фужера и не боюсь никакого зверя, каким бы кровожадным он ни был. Доброго вам дня.

Он двинулся было по тропе, но Жюдикель заступил ему дорогу.

– Вы – Ален де Фужер? Я о вас слышал. Когда вы сюда приехали? И почему?

– Я приехал помолиться в вашем храме, святой отец, – гордо ответил Ален. – Вам это не нравится? Если так, то в будущем я не стану здесь появляться. А сейчас уйдите с дороги: меня ждут при дворе и мне надо спешить.

Жюдикель не двинулся с места. Его собственное лицо побледнело. Ален понял: священник обо всем догадался. Наверное, он слышал имя Фужера от Тиарнана в связи с Элин. И этого оказалось достаточно, чтобы он догадался, что Тиарнана предали.

Но Ален также понял, что это не имеет значения. Жюдикель ничего не может сделать. Он даже не посмеет признаться, что ему было известно о том, кем был Тиарнан: епископ Ренна и так плохо относится к отшельнику, а если Жюдикель признается, что позволял члену своей паствы практиковать магию, то он лишится сана – а возможно, и жизни. Жюдикель не может знать, что у Алена лежит в седельной сумке, но даже если бы он знал и понимал важность этих вещей, он не смог бы силой отнять вещи Тиарнана у вооруженного рыцаря. Единственный защитник Тиарнана уже проиграл поединок.

И внезапно остатки страха Алена оказались погребены под лавиной радости и торжества. Тиарнан действительно проиграл: он повержен, лишился жены, потерял все. Колесо фортуны завершило поворот. Элин, и Таленсак, и все, что принадлежало Тиарнану, теперь найдет другого владетеля, и этим владетелем станет Ален. Глупо было бояться волка. Что может сделать волк вооруженному рыцарю? Разве клыки справятся с доспехами и мечом? У Тиарнана даже не осталось голоса, чтобы пожаловаться: ему придется сообщать о своей потере, воя на луну!

При этой мысли Ален громко расхохотался. Опьянев от радости, он вскочил в седло и подобрал поводья.

– Подождите! – хрипло сказал Жюдикель. – Подождите. То, что выделаете, неправильно. Это принесет одно только горе.

– Я не знаю, о чем вы говорите! – крикнул Ален.

Он стиснул пятками бока коня и галопом умчался прочь.

Глава 8

Волк вернулся к часовне только поздно вечером спустя три дня. Он приблизился к зданию как всегда осторожно, зайдя с наветренной стороны и часто останавливаясь, чтобы принюхаться. Он не почуял никаких посторонних запахов – только прелую листву, землю, кролика, знакомый запах отшельника Жюдикеля и козы, которую он держал ради молока. Был еще запах дыма и другие человеческие запахи, давние и потому слабые и неустойчивые, и сладость трав из огорода отшельника. Запах человека – даже запах знакомого человека – был опасным, и его следовало по возможности избегать, но он доносился не от самой часовни, а от хижины у ручья, стоявшей близ дороги. Успокоившись, волк побежал через густые кусты к межевому камню за часовней.

Еще не добравшись до него, он понял: что-то не так. Обычное ощущение того, как при приближении все в нем начинает перестраиваться, – это ощущение исчезло. Он пробежал последние несколько шагов до камня и остановился перед ним. Камень стоял на боку, а выемка под ним пустовала.

Мысли волка были в большей степени звериными, чем человеческими. Он не сразу смог понять, что случилось. Он обнюхал опустевшую впадину и потрогал ее лапой, а потом сбил ветку и дал камню упасть. Он сделал круг и снова подошел к валуну. Но выемка осталась пустой, а его лапе не удалось извлечь из-под камня то, чего там не было. Он начал понимать, в чем дело, заскулил и стал принюхиваться, пытаясь взять след. За время его отсутствия прошел дождь, так что следов вторжения почти не оставалось, но кое-где – под кустом, полускрывавшим камень, на палке, на боку самого валуна – он почуял незнакомый человеческий запах с резкой примесью страха. Он сделал более широкий круг, пытаясь проследить запах, и ему удавалось время от времени его учуять – но не настолько хорошо, чтобы пойти по следу. Он сел, снова встал, забегал поддеревьями и наконец припал к земле, плотно прижав уши к голове. Из самой глубины его существа пришла потребность вопить от ужаса – и смутила его, потому что у него не было ни инстинкта, ни способности вопить. Спустя какое-то время одно человеческое слово всплыло в его голове: «Помощь». Он отошел от камня и медленно двинулся по лесу к маленькой круглой хижине у ручья.

Он очень долго не мог заставить себя приблизиться к ней. Все его инстинкты запрещали ему подходить к людям: их формы и запах были помечены угрозой смерти. Он пригнулся у крошечного огорода, дрожа, прислушиваясь к тому, как голос отшельника произносит слова вечернего правила, которые для волчьего слуха оставались непонятными. Но наконец, когда голос смолк, глубинная часть его существа заставила его пройти через огород и поскрестись в дверь.

Когда в дверь поскреблись, Жюдикель укладывался спать. Он отяжелел от недосыпания: после встречи с Аленом он каждую ночь бодрствовал с заутрени до первого часа, готовясь встретить позор – и, возможно, смерть. Ему не было известно о той вещи, которую украл Ален, – ему никогда не хотелось узнать подробности того, как Тиарнан преображался, и Тиарнан ими не делился. Он догадался, что жена Тиарнана послала к часовне своего бывшего поклонника, но подозревал только, что Ален все видел и отправился сообщать облеченным властью. Он думал, что вскоре люди из епископского суда приедут, чтобы допросить его об оборотне и поставить на него капкан. А потом будет долгий кошмар судов, гневных допросов, публичного унижения. Для Тиарнана это закончится медленной и тяжелой смертью, а для него самого... Кто знает, какое решение примет церковь?

Ему оставалось только поручить себя и Тиарнана милосердию Божию. Услышав царапанье у двери, он поначалу решил, что это дьявол явился, чтобы соблазнять его ложными обещаниями безопасности.

Жюдикель сел и перекрестился. В его хижине без окон царил непроглядный мрак. Он не стал вечером возиться с огнем, так что угли в очаге едва теплились. Царапанье повторилось. Жюдикель шепотом прочитал молитву святому Майло-ну и протянул руку за молитвенником, лежавшим на столике у кровати. Его кожаный переплет, потертый долгим употреблением, придал ему уверенности. Крепко сжав молитвенник в руке, он подошел к двери и распахнул ее.

Волк, освещенный луной, отскочил назад и отбежал к краю огорода, но там остановился, дрожа и поджав хвост. Жюдикель секунду смотрел на него, а потом опустил молитвенник. Волк заскулил и пошел к нему, а потом остановился, опустив голову и наблюдая за священником. Жюдикель сделал шаг вперед. Волк не пошевелился. Отшельник подошел еще ближе – и в конце концов упал на колени на дорожке перед волком.

– Тиарнан? – прошептал он.

Волк заскулил. Его уши не улавливали низких нот, так что принадлежавшее ему в прошлом имя стало непонятным скоплением звуков «ярра». Жюдикель протянул свой молитвенник, и волк, понюхав книгу, снова заскулил и лизнул руку священника.

С того момента когда Тиарнан осиротел, Жюдикель считал его своим приемным сыном – ребенком, которого ему не суждено иметь от своей плоти. Он всегда думал, что вид любимого человека, превратившегося в животное, заставит его ужаснуться. Но сейчас, глядя на испуганного зверя, он чувствовал только бесконечную жалость. Гордый, сдержанный Тиарнан доведен до такого!

Он погладил волчью шерсть, мягко приговаривая, и волк заскулил от горя, которое животному испытывать не положено. Спустя недолгое время волк потянул его за рукав, повел вверх по холму и показал камень с выемкой позади часовни. И тогда Жюдикель понял, что на самом деле сделал Ален де Фужер, и был настолько потрясен, что даже страх его прошел.

Вечером двадцатого октября в дверь поместного дома в Таленсаке постучали. Открыв ее, Кенмаркок увидел стоящего в сумерках Жюдикеля. Секунду управляющий изумленно взирал на него. Отшельникам не положено было покидать место своего уединения. Некоторые настолько удалялись от мира, что замуровывали себя в кельях, прочитав заупокойную службу. Жюдикель так далеко не заходил – но в то же время он не покидал часовни Святого Майлона с тех пор, как одиннадцать лет назад туда удалился.

– Да смилуются над нами Христос и все святые! – воскликнул Кенмаркок, перекрестившись. – Святой отец Жюдикель! Молю Бога, чтобы вас привели сюда не дурные вести о маштьерне!

Слово «маштьерн» ударило в Жюдикеля, наполнив его мучительной гордостью. Вот как жители Таленсака смотрели на парнишку, которого он помог вырастить! Он был для них не «господином», не «владетелем», а хранителем закона. Он неопределенно покачал головой.

– Я видел Тиарнана четыре дня назад. Он попросил, чтобы я поговорил от его имени с его женой. Он сказал, что она в Иффендике, и я отправился туда этим утром, но оказалось, что она вернулась домой.

Это объяснение звучало достаточно убедительно: отшельник мог оставить свое убежище ради святой обязанности примирить особо дорогого ученика с его супругой. Но даже полностью объясненное появление Жюдикеля поразило Кенмаркока. Присутствие столь достойной восхищения особы у его порога смутило его сильнее, чем если бы перед ним стоял сам герцог. Он промямлил подтверждение: да, Элин вернулась в Таленсак накануне днем, – а потом, вспомнив о приличиях, пригласил Жюдикеля войти и крикнул жене, чтобы та принесла еды и питья.

– Вы разделите с нами трапезу, святой отец, и проведете ночь под нашей крышей? – обеспокоенно спросил он.

Тем временем толпа детей и слуг собралась, чтобы поглазеть на святого человека.

– Это зависит от хозяйки поместья, не так ли? – отозвался Жюдикель.

Однако он вошел и сел за стол у огня. Дорога от часовни Святого Майлона до Таленсака – с заходом в Иффендик – составила больше пятнадцати миль, и у него все тело ныло от усталости. Он оставил волка в лесу около хижины. Зверь проводил его взглядом, полным человеческой надежды, но Жюдикель понимал, что у него не останется надежды, если его поход окажется безрезультатным.

– Я уверен, что госпожа будет рада оказать вам гостеприимство, – сказал Кенмаркок, пока его жена Лантильдис подносила гостю кувшин вина и кружку. – Если Тиарнан попросил вас поговорить с ней, значит, он должен был рассказать вам, что они поссорились. Глупая женщина обиделась из-за его уходов на охоту. Не знаю, почему она решила, что муж будет оставаться при ней постоянно, восхищаясь ею, но когда оказалось, что это не так, она разобиделась и отправилась к сестре под предлогом, будто хочет поучиться вести хозяйство. Это ей действительно было нужно, но, судя по тому, что я слышал, ей было бы лучше учиться у моей Лантильдис, чем у кого-то из Иффендика. Моя дочь Дрикен ездила с ней как служанка – бедняжка! Она говорит, что это просто стыд, как госпожа обходилась с маштьерном, когда он ее навещал. Вела себя так, словно он не заслуживает, чтобы сказать ему и трех слов, и заставляла спать на полу. Я бы ее поколотил и приволок домой за волосы, но он был спокоен и терпелив – и, похоже, это помогло. По крайней мере она дома и говорит, что намерена хорошо встретить его, когда он вернется. Сейчас она в сыроварне. Мне передать ей, что вы пришли, святой отец?

– Дай мне отдышаться, – ответил Жюдикель.

Он отказался от вина, принесенного Лантильдис, но теперь женщина вернулась с водой, и он позволил наполнить ему кружку. В толпе слуг шептали, что сердце госпожи смягчилось благодаря молитвам Жюдикеля. Господь дол жен был откликнуться на молитву человека такой святости. Жюдикель медленно пил воду. Шумное восхищение, окружавшее его, вызывало у него смущение, и ему хотелось оказаться снова в лесу, где птички щебечут, не обращая внимания на духовность человека.

Дверь снова открылась, и вошла Элин – бледная в неясном свете, с окруженными тенью глазами. Она недоуменно приостановилась, а потом узнала Жюдикеля, которого один раз видела, посещая часовню Святого Майлона с отцом. Недоумение моментально сменилось возмущением и враждебностью.

Жюдикель тяжело поднялся.

– Да хранит вас Бог, леди, – сказал он. – Ваш муж попросил меня поговорить с вами от его имени. Нам можно поговорить без свидетелей?

Элин замялась. У нее не было желания разговаривать с чересчур терпимым исповедником Тиарнана, и ей очень хотелось прямо об этом сказать, но это шокировало бы его почитателей, которых собрался полный зал. Ей приходилось притворяться, будто она простила Тиарнана и ожидает его возвращения, чтобы помириться с ним, – так они договорились с Аленом. Она заставила себя улыбнуться.

– Конечно, святой отец, – ответила она, – для меня честь, что вы согласились проделать столь долгий путь. Я могу предложить вам подкрепить силы?

– Давайте сначала поговорим, – предложил Жюдикель. – Наилучшим местом стала бы часовня.

Домовая часовня поместья была небольшой деревянной постройкой, ненамного лучше сарая. Он был пристроен к залу со стороны, противоположной кухне. Жюдикель и сам иногда проводил там службы в бытность свою священником Таленсака. Когда его рука инстинктивно потянулась за свечами к бронзовому ящичку у двери (их держали там, чтобы уберечь от мышей) и действительно обнаружила их на месте, ему показалось, будто он протянул руку в прошлое. Он вспомнил, как читал молитвы перед этим алтарем, а Тиарнан – маленький, худой, большеглазый мальчик – серьезно наблюдал за ним. Это воспоминание было особенно болезненным, так что ему пришлось на мгновение неподвижно замереть. Кенмаркок пришел следом за Элин и отшельником, принеся фонарь из зала. Он зажег две свечи, установил их на подсвечнике у алтаря и оставил их вдвоем для разговора.

Жюдикель перекрестился и преклонил колена перед алтарем, низко склонив голову. Улыбчивый, лживый ответ Элин вызвал в его душе волну гнева, который граничил с ненавистью, и ему пришлось бороться с собой, чтобы не поддаться этим чувствам. Он сказал себе, что перед ним молодая и неопытная женщина. Ее обманули в браке – и ей было очень страшно. Ее сотворил Господь, и ее любил Тиарнан – по этим двум причинам Жюдикелю следует относиться к ней с симпатией. Он пришел не осуждать ее, а помочь ей. Он был уверен в том, что совершенное ею дело погубит и ее жизнь, и ее бессмертную душу, если она немедленно не исправит содеянное. «О Боже, о мой дражайший Господь Иисус Христос! – взмолился Жюдикель со внезапной вспышкой страсти. – Смягчи ее сердце и сделай так, чтобы она прислушалась ко мне!»

Элин также опустилась на колени перед алтарем, но в стороне. Она нетерпеливо наблюдала за отшельником из-под опущенных ресниц. Ален рассказал ей о своей встрече с Жю-дикелем на обратном пути от часовни. Она раздраженно думала, что это – лицемерие. Он притворяется, будто молится, хотя на самом деле они оба знают: он пришел просить, чтобы она терпела омерзительные дела Тиарнана.

Элин показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Жюдикель снова перекрестился и повернулся к ней.

– Мне можно говорить откровенно, госпожа? – спросил он.

– Если мы оба не будем говорить откровенно, то вообще нет смысла разговаривать, святой отец Жюдикель, – ядовито отозвалась она.

Жюдикель кивнул:

– Да. Госпожа, я знаю о вашей ссоре с мужем и о ее причине. Я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать, что тут правильно или неправильно, а для того, чтобы помочь вам отодвинуть ваши страхи в сторону и действовать по справедливости. Как бы Бог ни смотрел на происходящее, ваш заговор с любовником для того, чтобы предать мужа, только ухудшит все дело.

– «Как бы Бог ни смотрел на происходящее»? – саркастически переспросила Элин. – А как, по-вашему, это может выглядеть, святой отец? Тиарнан сказал мне, что вы не были уверены в том, совершает ли он грех. Но мне кажется, – теперь она уже говорила с яростью, – что нельзя сомневаться в том, как бы на происходящее посмотрела наша мать-церковь. Самое большое милосердие, на которое мог бы рассчитывать Тиарнан, – это возможность раскаяться перед сожжением на костре!

Жюдикель содрогнулся, но ответил спокойно:

– Вот почему я раскаиваюсь в том, что не был ему лучшим советчиком. Но вы не отправили его на костер, госпожа. Вот почему я пришел.

Элин фыркнула.

– Мы собирались говорить откровенно. Скажите, что вам нужно.

– Ваш рыцарь де Фужер забрал нечто – нечто, принадлежащее Тиарнану. Я пришел умолять вас, чтобы вы это вернули, – не только ради вашего мужа, но и ради благополучия вашей собственной души.

– Значит, мой муж приходит с вами повидаться? – спросила Элин. – Он прибежал к вам, да? Прибежал на четырех ногах и поскребся в вашу дверь, как пес, умоляя вас найти человеческую суть, которую он так беззаботно оставил под камнем?

Жюдикель изменился в лице. В свете свечей казалось, что оно вытянулось и побледнело, а взгляд темных глаз стал еще более пристальным. Помимо собственной воли он начал сердиться. Неужели это прекрасное дитя действительно способно навсегда обречь на такое мужчину, который ее любил, и говорить об этом с таким презрительным удовлетворением?

Он заставил себя негромко ответить:

– Да. Если вы сейчас это вернете, он еще сможет вернуться домой без огласки. Люди скажут только, что на этот раз его охота продолжалась дольше обычного. Но с каждым днем промедления все труднее станет объяснить, где он был, – труднее будет его вернуть. А вам – труднее раскаяться.

– А в чем я должна раскаяться? – возмущенно вопросила Элин. – Меня обманом заставили стать женой чудовища! И я спаслась единственным способом, какой у меня был!

Терпение Жюдикеля лопнуло.

– Неужели вы не видите, что вы делаете, леди? – яростно спросил он. – Вы хотели избежать позора открытого суда и потому предали мужа тайно. Вы притворяетесь его любящей женой, а скоро, думаю, будете притворяться его горюющей вдовой, чтобы унаследовать все его земли и имущество. Думается мне, что вы намерены взять нового мужа при еще живом прежнем. И какое благо может принести такое множество грехов и лжи? Все, что вы получите с их помощью, превратится в горечь, а страх перед содеянным отравит вашу жизнь. Вы только что сказали, что вас обманом заставили вступить в брак и вы спаслись единственным способом, который у вас был. Однако вы могли избрать три других способа – и все они были бы лучше. Первый состоял в том, чтобы представить все на суд церкви. Никому из нас не хотелось бы предстать перед этим судом, но по крайней мере мы все должны были бы подчиниться его решению. Второй – взять ваше приданое и имущество мужа, положенное вам по брачному договору, и уйти в монастырь. Думаю, это вас не привлекает. Третий путь – признать ваш брак недействительным. Это было бы возможно, и я готов обещать вам, что теперь Тиарнан на это согласится. Отдайте то, что ваш любовник забрал у часовни, расстаньтесь с мужем честно и выходите за своего возлюбленного законно. Иначе я боюсь за вас всех.

Мгновение Элин молчала, склонив голову.

– Я слышала о таких недействительных браках. Любой мужчина, которому вдруг надоела его жена, внезапно обнаруживает, что состоит с ней в родстве, и находит свидетелей, которые это подтверждают. Но всегда находится множество мужчин, которые смеются над этой женой и говорят: «Мне она тоже надоела бы». И я знаю, что они уже обо мне говорят: «Глупая женщина, зачем столько шума из-за того, что муж уходит охотиться!» Если Тиарнан получит признание брака недействительным, надо мной станут насмехаться. А тем временем у него останется Таленсак, и он будет свободен жениться снова. И если женится, то можете не сомневаться: на этот раз он не станет рассказывать о том, что делает, уходя на охоту. А его новая жена, как я, будет замужем за животным, за грязным, диким зверем! – Тут в ее голосе появились пронзительные ноты истерики. – Но в отличие от меня она никогда об этом не узнает. Пока не будет слишком поздно. Тогда, в Судный день, когда она предстанет перед престолом Господа, ангел-хранитель скажет ей: «Ты получила свое прекрасное тело, чтобы оно было храмом Духа Святого, а отдала его волкам и спала с дикими зверями. Изыди отсюда, нечестивая, и будь проклята навеки!» – Элин судорожно вздохнула и громко воскликнула: – Нет! Нет, я не соглашусь быть смиренной, покорной женой и не допущу, чтобы он еще кого-то обрек на вечные муки! Я не соглашусь» чтобы наш брак признали недействительным, и не кану тихо в нищету и позор, оставив его богатым и уважаемым! Таленсак я возьму себе. Он принадлежит мне по праву за то, что я от него претерпела!