Текст книги "Наследник Клеопатры"

– Мой молодой друг, – со всей серьезностью обратился он к Цезариону. – Я понимаю твое горе и разделяю его. Но такими безрассудными поступками ты не сможешь воздать должное царице. Если ты и в самом деле, как рассказывают твои друзья, был другом царя, то не забывай, что царица выслала своего сына из Египта для его же безопасности и послала тебя вместе с ним. Если ты лишишь себя жизни, то окончательно погубишь ее дело. Мы можем чтить богов, только оставаясь в живых, а не кровавыми жертвами самоубийства.

– Мне очень жаль, сударь, что я осквернил ваш храм, – еле слышно произнес Цезарион. Это была небольшая часть правды, которую он мог высказать вслух, а не те отчаянные мысли, которые он не осмеливался озвучить.

– Я верю, что ты не хотел проявить неуважение к богам, – ответил священник. – А ты на самом деле был другом царя Птолемея Цезаря?

– В той степени, в какой можно допустить, что у такого человека могли быть друзья, – ответил Цезарион. А про себя подумал: «Может, сказать ему всю правду? Зачем притворяться, если я все равно собираюсь уйти из этой жизни?»

Но он тут же отмел эту мысль, понимая, что ничего не скажет, потому что ему было очень стыдно. Царь Птолемей Цезарь должен был стоять в том зале со статуями, сохраняя царственное величие, а он – весь в слезах и крови, ощущая приближение приступа, все испортил.

– А царица? – шепотом спросил священник. – Ты ее тоже знал?

Цезарион с болью перевел дыхание.

– Да.

– А-а... – Жрец замолчал и после небольшой паузы взволнованно продолжил: – Однажды я видел ее, когда она останавливалась здесь по пути в Фивы. Для меня она была самой величественной и божественной женщиной, которую я когда-либо видел. Скажи, если ты был в том отряде, которому Клеопатра доверила своего сына, то, вероятно, знал, что она, должно быть, упоминала о том... о том... что должны делать ее подданные в случае... если война будет проиграна?

Цезарион устало посмотрел на жреца.

– Она говорила, что им следует сделать все возможное, чтобы спасти свою жизнь, – без промедления ответил он. На самом деле Клеопатра больше говорила о том, что проклянет тех, кто предал ее еще до конца войны. – Сударь, ваша жена сказала, что вы не знаете, нужно ли вам клясться в верности Риму и позволить им забрать все храмовые драгоценности. Я могу вам точно сказать, что царица велела бы вам поступить именно так. Ей были дороги жизни ее подданных. Я думаю, она бы согласилась с вами в том, что мы славим наших богов в нашей жизни, а не путем саморазрушения. Вы были совершенно правы. Я руководствовался страстью, а не рассудком. Она ушла к своим предкам. И вы не окажетесь предателем, если поклянетесь в верности новому правителю Египта. Не забывайте о том, что римский император – приемный сын Цезаря, которого царица любила. И хотя она была против Октавиана, она никогда не считала его недостойным.

Лицо священника просветлело, и он с облегчением вздохнул. У него за спиной стояла жена, и в ее сияющем взгляде сквозила безмерная благодарность Цезариону. Юноша заморгал, удивляясь тому, какую радость принесло ему осознание, что среди царящего в жизни хаоса он сейчас сделал маленький, но зато правильный поступок.

ГЛАВА 7

Когда они покинули дом жреца, солнце уже село за горизонт. Арион не очень твердо держался на ногах, и Мелантэ опасалась, как бы с ним вновь не случился приступ. Ей показалось, что по дороге к дому священника у него все-таки был приступ, хотя и напоминал простой обморок. Однако все они слишком испугались, чтобы утверждать, что так оно и было. По крайней мере, сейчас Арион выглядел гораздо спокойнее, и девушка решила, что на него, возможно, подействовало лекарство, которое ему дали выпить. На мгновение она закрыла глаза, силясь вычеркнуть из памяти тот страшный момент, когда Арион, словно обезумев, принялся полосовать ножом свое запястье. Может быть, он сделал это в состоянии приступа? Неужели проклятая болезнь гак действует на мозг человека?

Мелантэ удовлетворенно вздохнула, отметив про себя, что сейчас, когда они привели себя в порядок, их внешний вид был вполне приличным и не привлекал внимания тех немногих прохожих, которые встречались им на улице. Их плащи были еще влажными, но вечер выдался теплый, и это обстоятельство не доставляло особого неудобства. Кроме того, в темноте не так уж много можно было разглядеть. Арион снова надел на голову свою шляпу, которая скрывала безобразие, которое теперь творилось у него на голове. Но в любом случае вряд ли поздним вечером кто-нибудь обратил бы внимание на его прическу. Факел, прикрепленный к стене какого-то большого дома, осветил лицо юноши – бледное, изможденное, но полное достоинства.

– Хорошие они люди, – заметила Тиатрес, имея в виду жреца и его жену. – Если будет время, я обязательно зайду к ним завтра и принесу отрез ткани, чтобы как-то их отблагодарить. И мы могли бы все-таки совершить подношение богам-спасителям.

– Боюсь, что завтра они будут очень заняты, – с сомнением в голосе отозвалась Мелантэ. – Женщина сказала, что в город приезжает военачальник, чтобы присутствовать на церемонии принятия присяги.

Мысль о том, что целая армия римлян располагается где-то неподалеку, вызывала тревогу. Девушка исподволь оглядывалась по сторонам, надеясь на то, что солдатам не позволят входить в город самостоятельно. К счастью, на улице их действительно не было.

Несколько минут они шли в полном молчании. Затем Тиатрес сказала:

– Ани, должно быть, уже волнуется.

Мелантэ и сама знала, что это правда. Они вернутся очень поздно, а он, скорее всего, услышал от людей в доках, что под городом стоят римляне. Возможно, отец уже отправился их искать. Хоть бы он не наткнулся на какого-нибудь римлянина. Девушка сердито посмотрела на Ариона, но так и не осмелилась упрекнуть его.

Не стоит ничего ему говорить, иначе он снова что-нибудь вытворит: снимет повязку, выхватит нож, чтобы вскрыть себе вены на другой руке... А может, ему в голову взбредет напасть на нее... Нет, такого он никогда не сделает. Наверное, виной всему его болезнь. Из-за нее он так стремится покончить с собой. Жуткая болезнь. Как страшно, должно быть, жить с нею. Еще она подумала о том, что вся команда на лодке только способствует ухудшению его состояния.

Мелантэ поморщилась, почувствовав острый укол вины. Девушка живо представила, как бы она себя вела, если бы все относились к ней с таким же презрением и насмешками, как к Ариону. К тому же отец говорил, что он якобы происходит из знатной семьи. Скорее всего, для него такое отношение особенно оскорбительно. Ани убедил ее в том, что она была не права, когда предложила юноше участвовать в совместной работе. «Ты же не стала бы предлагать такое Аристодему? – заметил он. – А этот мальчик позволяет себе насмехаться над ним. Он искренне думает, что писать письма – занятие, которое ниже его достоинства. Вряд ли стоит ожидать, что он с удовольствием согласится мыть кастрюли».

Мелантэ понимала, что отец прав, и ей стало не по себе при мысли о том, что, быть может, именно из-за нее Арион впал в такое отчаяние, находясь в храме. И хотя девушку по-прежнему раздражало высокомерие и подчеркнутое презрение, с которым юноша относился к отцу и Тиатрес, жуткое кровавое покушение на собственную жизнь потрясло ее до глубины души.

С его головой, думала Мелантэ, явно что-то не в порядке. Прошло столько времени с тех пор, как погиб царь, и все было вроде ничего. И вот, узнав о смерти царицы Клеопатры, он вдруг попытался покончить с собой – это не укладывалось в ее голове. Ведь Арион был другом царя, а не царицы. Нет, что-то с этим молодым греком не так. Как было бы здорово, если бы он убрался с «Сотерии» и оставил в покое ее семью.

Спустившись с холма к докам, Мелантэ увидела, что возле одной из лодок, пришвартованных к причалу, горят факелы и их яркий огонь отражается в темной воде Нила. Подойдя поближе, она узнала грубоватые очертания «Сотерии». Девушка подумала, что это, вероятно, ее отец собирается идти их искать, и ускорила шаг. На самом причале она уже почти бежала, прижав к груди корзину с овощами и оставив позади себя Тиатрес и Ариона, которые не поспевали за ней.

К шестам, возвышающимся рядом со столбами, где на волнах качалась «Сотерия», были привязаны три факела. Подбежав поближе, Мелантэ увидела, что возле них на причале сидят какие-то люди, облаченные в доспехи.

Она резко остановилась. Один из сидевших мужчин, услышав ее шаги, встал и оглянулся по сторонам. На нем были длинная кольчуга и шлем, украшенный красным гребнем из конского волоса, а на поясе висел меч. Мелантэ с ужасом поняла, что шесты с привязанными к ним факелами на самом деле были копьями.

Она в недоумении смотрела на солдат и на свою лодку. По всей палубе был разбросан пепел из разоренного очага, валялся чей-то плащ, осколки стекла. Никого из команды не было видно, в каютах не светился огонь. На лодке вообще не было никаких признаков жизни. Мелантэ замерла, разрываясь между инстинктивным желанием бежать отсюда и мучительной необходимостью узнать, что же произошло.

– Что тебе здесь нужно? – спросил у нее вооруженный воин. Он говорил по-гречески с сильным акцентом.

– Это наша лодка! – дрожащим голосом воскликнула девушка. – Что случилось? Где мой отец?

– Ваша лодка, говоришь, – повторил тот, кивнув головой. Увидев приближающиеся фигуры Тиатрес и Ариона, он поднял руку, и двое других солдат тут же вскочили на ноги, подобрав с земли копья.

Тиатрес в ужасе застыла. Арион же... На его лице читалось нечто такое, что привело Мелантэ в замешательство. Со стороны казалось, что юноша испытывает чувство облегчения.

– Ты Арион из Александрии? – бесцеремонно спросил его воин.

Молодой грек явно был удивлен этим вопросом.

– Quern quaerite[24]24
  Кого вы ищете? (лат.)


[Закрыть]?

После некоторого замешательства римлянин с изумлением спросил:

– Loquerisne Latine[25]25
  Ты говоришь по латыни?


[Закрыть]?

– Sane loquor[26]26
  Говорю


[Закрыть], – ответил Арион, пристально наблюдая за воином. – Arionem quaerite?[27]27
  Вы ищете Ариона?


[Закрыть]

– Nonne Arion es, Alexandrinus quis, hostis populi Romani?[28]28
  Не тот ли ты Арион, что родом из Александрии, враг римскою народа?


[Закрыть]

Арион, волнуясь, часто заморгал глазами.

– Sum Arion, – заявил он. – Sed haud hostis Romanorum. Pater mi ipsi Romanum est![29]29
  Да, я Арион. Но я не враг римского народа. У меня самого отец римлянин.


[Закрыть]

В свою очередь он тоже что-то спросил у римлянина, и тот с удивлением, но явно польщенный, ответил ему.

– Что происходит? – дрожащим голосом произнесла Тиатрес, не в силах скрыть смятение и страх. – О чем они толкуют? Где Ани? Где мои дети?

– Успокойся! – одернул ее Арион. – Они не понимают по-египетски. Если мы будем сейчас переговариваться, им это может не понравиться. Дай я сначала спрошу у них разрешения.

Он обратился к легионеру, и тот утвердительно кивнул головой.

– Римляне арестовали Ани и всех остальных, – повернувшись к Тиатрес, сказал Арион. – Они забрали их в свой лагерь. Тессарарий точно не знает, на каком основании. Он просто получил приказ задержать и меня, как только я вернусь на лодку. Ему сказали, что я подстрекаю людей против римлян. Я...

– Тессарий? – переспросила Мелантэ, бросив настороженный взгляд на римлянина.

– Тессарарий, – поправил ее Арион и объяснил: – Это что-то вроде помощника центуриона. Мне кажется, что этот римлянин – довольно честный малый. Я почти уверен, что ты права и все это дело рук Аристодема. Я сказал об этом тессарарию, и он, по-моему, согласен со мной. По крайней мере, мне так показалось. Пойду спрошу его о детях.

Юноша снова подошел к римлянину и задал ему вопрос. Тот без промедления ответил, махнув рукой в сторону соседней лодки. Затем он ободряюще улыбнулся Тиатрес и кивнул головой.

Арион вернулся к перепуганным до смерти женщинам и сообщил:

– Римлянин говорит, что, когда их забирали, они попросили людей на соседней лодке приютить у себя детей и няньку. Ему не приказывали арестовывать женщин и детей. Но он предупредил, что на «Сотерию» заходить нельзя. Она временно конфискована и находится под стражей. По крайней мере сейчас.

Тиатрес хотела было броситься к лодке, на которой находились ее дети, но внезапно остановилась и, чуть не плача, спросила:

– А как же Ани? Где он? Что они с ним сделают?

– Он в лагере римлян, – терпеливо объяснил Арион. – И тессарарию больше ничего не известно. – Поколебавшись, он дополнил: – Они собираются и меня отвести в свой лагерь, но я убедил римлянина узнать у своего начальника, нужно ли забрать с «Сотерии» документы.

– Документы? – ничего не понимая, переспросила Тиатрес.

– Да, таможенные документы и декларации с описью товара, – сказал Арион. – С их помощью можно убедительно доказать, что Ани и в самом деле купец, что бы там ни наговорил про него Аристодем. Если римляне убедятся в достоверности документов, то стражники не посмеют разворовать груз. Как только меня приведут в лагерь, я постараюсь узнать точно, какое обвинение предъявляют Ани. Надеюсь, мне удастся его опровергнуть. Кстати, фиги, которые ты купила, – они еще у тебя?

– Какие еще фиги? – всхлипывая, воскликнула Тиатрес. – Ах да. И что мне с ними прикажешь делать?

– Предложи их этим солдатам в знак благодарности за то, что они отпускают тебя. И мне тоже дай. Сейчас они прислушиваются ко мне, но если у меня случится приступ, то им до меня не будет никакого дела. Но приступ может произойти, если я буду голоден.

Глотая слезы, Тиатрес предложила легионерам фиги из своей корзины. Улыбаясь и говоря «спасибо» на ломаном греческом, они взяли немного фруктов. Арион тоже взял пригоршню, положил их в полу своей хламиды и изящно откусил от одного плода.

– А как же Ани? – снова жалобно спросила Тиатрес. – Он же не кушал... И он не знает, что с нами. Нам позволят принести ему что-нибудь поесть?

Арион перевел вопрос и получил пространный ответ.

– Тессарарий говорит, что не сегодня. Ворота в лагерь уже закрыты. Можешь прийти туда с утра и вызвать этого римлянина, Его зовут Гай Симплиций, он из первой центурии второго легиона, А он попытается узнать, где держат твоего мужа, и добиться для тебя разрешения увидеться с ним. Он говорит, что волноваться не стоит. Если твой муж ни в чем не виноват, ему нечего бояться.

Тиатрес, запинаясь, повторила:

– Г-гай Сима...

– Гай Симплиций, – еще раз сказал Арион, – из первой центурии второго легиона.

Мелантэ прилежно повторила за ним. Симплиций улыбнулся ей и кивнул. Он сказал что-то еще и снова показал рукой в сторону соседней лодки, на которой находились оба мальчика, которые, должно быть, тоже перепугались не на шутку. Понятное дело, дети будут вне себя от радости, увидев свою мать. Тиатрес поклонилась ему, тронула Мелантэ за руку и поспешила туда. Но Мелантэ за ней не пошла.

– Попроси этого римлянина, чтобы он разрешил мне пойти с тобой, – обратилась она к Ариону. – Я хочу чем-нибудь помочь.

Арион покачал головой.

– Ты ничего не сможешь сделать. Здесь ты будешь в большей безопасности.

– А вдруг у тебя случится приступ? – спросила она. – Или ты потеряешь сознание и обезумеешь настолько, что наложишь на себя руки? Ты неуравновешен и к тому же презираешь моего отца. Как я могу доверить тебе его жизнь?!

Арион вскинул голову и бросил на нее свирепый взгляд. При свете факелов было видно, как кровь прилила к его бледным щекам.

– У меня эпилепсия, а не сумасшествие! И я не собираюсь лишать себя жизни, пока твой отец в опасности. Я не презираю его: напротив, я бесконечно его уважаю и в полной мере осознаю, сколь многим ему обязан. А еще я думаю, что отблагодарю его не самым лучшим образом, если приведу его красавицу дочь в лагерь, полный вооруженных солдат, которые могут обидеть ее, если дело примет совсем уж дурной оборот. Я буду там на правах пленника и не смогу тебя защитить. Ступай к матери, а утром приходите в лагерь римлян и спросите об отце. Надеюсь, что к тому времени что-нибудь изменится к лучшему.

– Откуда ты знаешь латынь? – спросила Мелантэ. Выражение его лица изменилось, стало гордым, спокойным и совершенно непроницаемым.

– Мой отец римлянин.

Тут она вспомнила, что где-то слышала о том, что точно так же, как грекам не позволялось вступать в законный брак с египтянами, римским гражданам тоже не разрешали заключать законные браки с чужеземцами, какой бы они ни были национальности. Таким образом, Арион, затмивший Аристодема, был внебрачным ребенком. Но в то же время он был другом царя. Интересно, как он занял столь высокое положение при дворе? Скорее всего, благодаря протекции самой царицы, и это объясняет, почему он впал в такое отчаяние, когда узнал о ее смерти. Она ведь сама имела детей от римлян и вполне могла выбрать Ариона в друзья своему сыну, в то время как другие цари не обращали бы на него внимания.

Мелантэ внезапно поняла, что глубоко заблуждалась насчет Ариона. С головой у него, похоже, все было в порядке. Но этот незрелый юноша, потерявший свою семью и ставший свидетелем того, как все, во что он верил, гибнет в крови, утратил всякую надежду вернуть былое положение. Путешествие на лодке, естественно, бередило рану в его душе. Неудивительно, что ему хотелось умереть. И сейчас – раненый, измученный, обезумевший от горя и ослабевший от потери крови – он все равно полон решимости идти к римлянам, чтобы вызволить ее отца. Легионеры забрали Ани, даже не захватив с собой документов, которые доказывали его невиновность. Если бы Арион не говорил на латыни, они точно так же забрали бы и его. Мелантэ четко осознавала, что при том положении, которое занимал в обществе ее отец, обвинение со стороны более высокопоставленного лица приравнивалось к приговору. Арион, разумеется, имел более высокий статус и, кроме того, знал латинский. На него была единственная надежда.

– Прости... меня, – запинаясь, произнесла Мелантэ. – Я не хотела... Я не должна была...

– Тебя ждет твоя мать, – непреклонным тоном напомнил ей Арион, снова опустив голову так, что его лица не было видно.

Она с благодарностью посмотрела на юношу и поспешила к Тиатрес. Пока они шли к соседней лодке, девушка чувствовала на себе его взгляд.

Легионеры, которых тессарарий послал в лагерь, вскоре вернулись и привели с собой чиновника. Цезарион облегченно вздохнул: он не был уверен, что центурион удовлетворит его просьбу. После недолгих переговоров римляне позволили пленному греку зайти на борт «Сотерии» и показать место, где лежали документы. Чиновник забрал бумаги и, немного поворчав, выдал Цезариону: расписку. Римляне оставили одного человека на посту и отправились в лагерь, вверх по течению реки.

– Самая грязная из всех стран, где мне приходилось бывать, – недовольно сказал тессарарий, ища, где бы соскрести грязь со своей сандалии, подбитой железными гвоздями. – Я-то думал, что в Египте один песок и всегда сухо.

– Пройди несколько километров вверх по холму, – посоветовал ему Цезарион. У него было такое ощущение, что он знаком с этими людьми: тот же самый акцент, такие же привычки и жалобы, какие были у легионеров Антония.

– Неужели эта река разливается каждый год? – поинтересовался Симплиций. Казалось, он неоднократно уже слышал об этом, но хотел лишний раз удостовериться.

Поражаясь собственной невозмутимости, Цезарион пустился в обсуждение разливов Нила и опасности повстречать бегемотов на пути в лагерь. Может, ему удается сохранять спокойствие потому, что он пережил сильное эмоциональное потрясение сегодня утром? Или, возможно, это действует настой чемерицы, которой его напоили в доме жреца? Какова бы ни была причина, юноша чувствовал, что у него все получится, что никто его не узнает и он все-таки убедит римское начальство в том, что основанием для обвинения, которое выдвигалось против Ани, была лишь зависть неудачливого конкурента.

Сами легионеры, похоже, не сомневались в невиновности Цезариона, и это было хорошим началом. Они никогда еще не встречали грека, который бы так хорошо говорил на латинском: ишаны, в основной своей массе, считали, что каждый должен осваивать их язык, а изучение чужого языка расценивали как унижение. Этот юноша настолько не соответствовал устоявшемуся представлению о высокомерных эллинах, что в голове не укладывалось, будто он мог подстрекать людей против римлян.

Сам Цезарион прекрасно понимал, что после такого обвинения его, несомненно, ждет суровый допрос. Возможно, ему удастся избежать пыток – людей благородного происхождения обычно не подвергали такому унижению. Но если его признают виновным, ему не уйти от наказания. Кроме того, это дело, рассматриваемое как военное, будет вести победившая сторона, и тогда ему вряд ни придется рассчитывать на суд. В лучшем случае его выслушает военачальник, но даже это будет во многом зависеть от впечатления, произведенного им на людей, которые будут первыми допрашивать его. Если дело все же дойдет до военачальника, вероятно, возникнут новые сложности. Цезариону приходилось встречаться с некоторыми командирами Октавиана. В начале года вторым легионом командовал Гай Корнелий Галл, слывший талантливым полководцем и, как ни странно, замечательным поэтом, автором любовных элегий. С ним Цезарион никогда раньше не встречался. Однако может статься, что вместо него в эту экспедицию послали кого-то другого.

Лагерь располагался примерно в километре от Птолемаиды. Он был разбит по стандартному образцу: аккуратные ряды палаток, окруженные грубо сколоченным частоколом и канавой с водой. Их впустили внутрь через южные ворота, и они, войдя на территорию лагеря, сразу повернули налево, минуя развевающийся стяг второго легиона.

Симплиций повел всех прямиком к большой палатке, разбитой в самом конце центрального ряда, которая заметно выделялась на фоне остальных. Итак, его пока ждет предварительный допрос у командира первой центурии. Как правило, первая центурия в легионе была самой сильной и тот, кто командовал ею, обычно выделялся среди других командиров. Его почитали за старшего и наиболее надежного военачальника, но, разумеется, авторитет центуриона не мог превысить авторитета, которым пользовались командующий легионом и трибуны. По одному этому факту можно было судить, насколько внимательно римляне отнеслись к делу Ани: для них оно было серьезным, но не настолько, чтобы тревожить командующего. Симплиций остановился возле палатки и топнул ногой, давая знак о своем приходе. Из палатки выглянул какой-то седовласый мужчина, который мельком посмотрел на прибывших и раздраженно сказал:

– Очень хорошо, заводи его сюда.

Цезарион склонил голову и последовал за Симплицием в палатку. Внутри было сравнительно просторно и незамысловато: одна походная кровать, кресло, три масляные лампады и стульчик, на котором сидел писарь, держа в руках восковые таблички. А на фоне всего этого – центурион, немолодой худощавый человек с угрюмым выражением лица, одетый в красную тунику, но без доспехов. Из оружия у него был только церемониальный жезл, заткнутый за тяжелый кожаный пояс. Центурион посмотрел на юношу и с упреком сказал Симплицию:

– Тебе следовало связать его. Симплиций пожал плечами.

– Да он не сопротивлялся. К тому же у него ранена рука.

Центурион взглянул на перевязанную руку Цезариона и фыркнул. Опустившись в кресло, он принялся с неприязнью разглядывать своего нового пленника.

– Мне доложили, что ты говоришь на латыни, – сказал он, естественно, на латинском языке.

– Конечно, – ответил Цезарион и начал свою вступительную речь: – Сударь, я полагаю, что это ложное обвинение против меня самого и моего компаньона Ани, сына Петесуха, исходит от одного из конкурентов, а именно от некого Аристодема. Могу я спросить вас, сударь, это обвинение – какое бы оно ни было – выдвинул сам Аристодем? И если это так, заключили ли вы и его под стражу?

Центурион побагровел от гнева и рявкнул:

– Вопросы здесь задаю я! Цезарион слегка наклонил голову.

– Я отвечу на ваши вопросы, сударь, причем с большой готовностью. Однако я полагаю, что Аристодем тоже должен нести ответ. Он намеревался исказить величие римского права ради удовлетворения собственной мелкой мести.

– О Геркулес! – пробормотал чиновник, в изумлении глядя па Цезариона.

– Величие, – повторил центурион. – Ты хоть сам понимаешь, о чем говоришь? Да, конечно же, понимаешь, будь проклят ты всеми богами!

К его неприязни по отношению к Цезариону прибавилось еще и раздражение. Это греческое слово на латыни обозначало обвинение в измене, и юноша нарочно употребил его, упомянув об Аристодеме, который подал против Ани иск. Теперь римляне просто вынуждены будут рассматривать контробвинение, выдвинутое Арионом.

Цезарион снова склонил голову и продолжил:

– У меня и в мыслях не было диктовать вам, сударь, как нужно поступать. Я всего лишь заявляю, что данное обвинение ложно и злонамеренно. Тот, кто выдвинул его, должно быть, считал, что римляне слишком дикие и недалекие, чтобы тщательно расследовать дело. Я искренне надеюсь на то, что вы докажете этому человеку, что он ошибался.

– Ты разглагольствуешь, как какой-нибудь пронырливый адвокат! – прервал его центурион. – Где ты выучил латынь?

– Мой отец был римлянин, – ровным голосом ответил Цезарион, – и он изъявил желание, чтобы я выучил его язык. При дворе всегда были римляне, которые с радостью общались со мной. – Он оглянулся и вежливо осведомился: – Могу я где-нибудь присесть? – У него очень сильно устали ноги и начинала болеть голова.

– Нет, – отрезал центурион, пристально рассматривая пленника. – Ты сказал, что будешь отвечать на мои вопросы. Твое имя Арион? Ты сын...

– Моего отца звали Гай, – с чистой совестью ответил Цезарион.

– Ты не сын римлянина, – заявил центурион. – У римлян не может быть сыновей от женщин неримского происхождения.

– Сударь, моя мать происходила из знатной семьи, и их связь была признана. Я не претендую на статус и имущество моего отца, но он признал меня своим сыном, и мне не пристало отрекаться от него. Мне кажется, что если я это сделаю, то отрекусь от Рима и заявлю о своем презрении к нему. Я никогда даже мысли такой не допускал. Неужели вы прикажете мне сделать это сейчас?

Центурион с ненавистью посмотрел на Цезариона, но не стал продолжать этот бессмысленный, как он считал, спор.

– А какая у тебя фамилия?

Цезарион был готов к этому вопросу. Набрав полную грудь воздуха, он выпалил:

– Валерий.

Эта фамилия была, наверное, самой распространенной в Римской империи, как и имя Гай – одним из самых популярных имен. Центурион никогда не сможет найти конкретного Гая Валерия, который жил в Александрии восемнадцать лет назад.

– Он приехал в Александрию вместе с божественным Юлием и встретил мою мать, которая состояла при дворе царицы.

Этот ответ, казалось, удовлетворил центуриона.

– И ты стал другом царя Птолемея, которого называли еще Цезарионом? А потом тебя назначили командовать личными стражниками при царе? Именно ты сопровождал его во время того последнего путешествия, когда он хотел убежать из Египта, да?

– Большая часть из того, что вы сказали, – правда.

– И после гибели царя ты снова вернулся и, пользуясь поддержкой со стороны мятежного египтянина по имени Ани, намеревался поднять восстание против Сената и римского народа.

Цезарион сделал глубокий вдох и громко заявил:

– Это ложь! Бесстыдная ложь! Я сдался еще в Беренике центуриону по имени Гай Патеркул. Он отпустил меня в соответствии с амнистией, провозглашенной императором. Я не сомневаюсь, что он подтвердит мои слова. Ани, сын Петесуха, набожный, порядочный торговец, нашел меня, раненого, на дороге, помог мне и предложил поехать вместе с ним из Береники в Александрию при условии, что я буду помогать ему вести корреспонденцию. Он везет товар из Береники, все необходимые пошлины уплачены. У него есть и доверенность, которая позволяет ему действовать от имени капитана корабля, владельца товара. Все эти бумаги находятся сейчас у вашего чиновника.

Тот показал бумаги, которые были у него в руках, и утвердительно кивнул. Нахмурившись, центурион откинулся на спинку кресла.

– Ты сказал, что тебя ранили? Когда это случилось?

– Когда ваши люди захватили лагерь царя. Насколько я помню, но было больше десяти дней назад.

– Так почему же у тебя на руке свежая повязка?

В глазах центуриона вспыхнул злорадный огонек. Цезарион понял, что до него дошли слухи о том, что произошло в храме. Кто-то уже успел доложить: человеческая кровь, пролитая на жертвенник царицы, непримиримое отношение к новым порядкам, попытка вызвать злых духов, чтобы те прокляли завоевателей, и кто знает, что еще могли выдумать доносчики. Как только центурион заметил повязку, он сразу же поверил этим сплетням. Но это уже не имело значения: Цезарион знал, как будет отвечать на вопрос римлянина.

– Меня ранили в бок, – ответил юноша. – А это, – спокойно произнес он, показав запястье, – след несчастного случая, который произошел со мной сегодня после полудня.

– Несчастный случай?

– Всего лишь глупая оплошность, – уточнил Цезарион. – Мы пришли в храм, чтобы принести жертву богам Сотерам. В честь них названа лодка моего друга Ани. Жрец сообщил мне о смерти царицы. Для меня это было неожиданной новостью, и я очень сильно опечалился. В знак траура я хотел обрезать себе волосы и принести их в жертву духам. Нож нечаянно выскользнул у меня из руки, и я порезался.

Возмущенный центурион с удивлением переспросил:

– Ты хотел обрезать свои волосы?

Цезарион снял петас и показал всем свою изуродованную шевелюру.

– Я, конечно, испортил свой внешний вид, – сказал он, невинно улыбнувшись. – Нож был небольшой, но острый. Нужно было все-таки ножницами...

Цезарион услышал, как за его спиной Симплиций подавил смешок.

– Мне доложили, – прорычал разгневанный центурион, – что какой-то юноша, по описанию похожий на тебя, вскрыл себе вены перед жертвенником и молился о том, чтобы боги отомстили Риму.

Цезарион в недоумении вскинул брови.

– О Зевс! Тот, кто вам такое рассказал, по всей видимости, был изрядно пьян. Я просто хотел срезать несколько локонов и случайно поранился. Или вы считаете, что у меня всегда была такая прическа? Можете спросить у жреца, молился ли я об отмщении и вообще просил ли о чем-то, кроме того, чтобы мне срочно перевязали руку. Жрец отвел меня к себе домой и позаботился обо мне. Скорее всего, ваш осведомитель видел, как мы выходили из храма, и приукрасил эту историю.

Центурион неотрывно смотрел на Цезариона.

– Ты ведь был очень предан царице?

– Да, – без промедления ответил Цезарион. – Я сражался до конца ради нее и ради всего дома Лагидов. Если это преступление, тогда убейте меня за это. Но в таком случае вам придется лишить жизни тысячи других людей, включая половину вашего сената, которая поддерживала Антония. Однако мне сказали, что император Октавиан объявил амнистию для тех, кто сдался и сложил оружие. Я сдался, я безоружен и, с тех пор как уехал из Береники, ни словом, ни делом не выражал недовольства по поводу сената или римского народа. Чего стоит в таком случае закон, объявленный императором, если на деле он весит меньше, чем та гнусная клевета, которую какой-то захудалый торговец возвел на своего более удачливого конкурента? В руках у вашего чиновника доказательства того, что мой друг Ани заключил законную сделку. Какие доказательства предоставил вам Аристодем?