Текст книги "Наследник Клеопатры"

Последовало молчание, затем Ани неуверенно спросил:

– Господин, что вы собираетесь делать с мальчиком?

Он не столько хотел это знать, сколько понимал, что ему нужно это знать. Но при этом Ани чувствовал, что по какой-то необъяснимой причине Октавиан хочет, чтобы он, именно он, задал ему этот вопрос.

– Оставлять его в живых слишком опасно, – тут же ответил Октавиан. – Ты называешь его мальчиком, но, когда мне было столько же лет, сколько ему сейчас, погиб мой дядя и меня объявили его наследником. Многие – в том числе Марк Антоний – думали, что я слишком молод, и не собирались принимать меня всерьез. Но все они жестоко ошиблись.

– Но вы же слышали, что Арион не хочет соперничать с вами, – осмелился возразить Ани, взвешивая каждое слово и остерегаясь, чтобы его снова не назвали наглецом. – Государь, вы ведь не против, если он бесшумно исчезнет. И он мечтает о том же. Птолемея Цезаря уже месяц как нет в живых. Разве вы не можете сказать, что Арион – обыкновенный юноша, который просто похож, на покойного царя. Никто никогда не поверит, что сын Клеопатры стал торговцем на Красном море.

Октавиан, усмехаясь, посмотрел на египтянина.

– Ты действительно похож на моего отчима. Он тоже до последнего стоял на своем. Я вижу, что ты все еще хочешь, чтобы этот юноша стал твоим партнером. Он что, спал с твоей дочерью?

Кровь снова прилила к лицу Ани.

– Нет, – коротко ответил он. – Насколько мне известно, нет. Мелантэ – порядочная девушка. – Ани вздохнул и признался: – Мне очень жаль, что моя дочь вообще с ним повстречалась, потому что она уж точно не захочет его отпускать.

Октавиан снова посмотрел на нож, который продолжал держать в руках, и начал им поигрывать.

– Вот что я тебе скажу. Когда Цезарь объявил меня своим преемником, мой отчим уговаривал меня отказаться от престола. Он говорил, что меня или сметут с пути, или убьют в борьбе за престол, или вся эта бесконечная вереница обманов, жестокости и измен, на которые мне придется пойти самому, чтобы достичь успеха, разрушат в конечном итоге мою душу. Я очень любил Филиппа и внимательно прислушивался к его советам. Мне кажется, что он был очень мудр, о чем свидетельствуют сказанные им слова. Моя душа еще не совсем умерла, но я вижу, как постепенно я утрачиваю то, что всегда считал главной ценностью: вот я поступился принципами, вот расстался с сокровенной надеждой, а вот и кого-то предал...

– Вы хотите пощадить его, – твердо сказал Ани, внезапно осознав, для чего его здесь оставили.

Октавиан, криво улыбаясь, снова посмотрел на египтянина и ответил:

– Когда Клеопатра была у меня в плену, она показала мне некоторые письма, которые мой дядя ей писал. Он и вправду ее любил. Будучи ребенком, я обожал дядю Юлия. Я обязан ему всем. Он признал Цезариона своим сыном. И этот юноша действительно его сын, что бы я ни говорил всему свету. До сегодняшнего дня я не был в этом уверен, но сейчас у меня не осталось никаких сомнений. Дяде Юлию не понравилось бы, если бы я его убил. – Октавиан тяжело вздохнул. – Признаться, Цезарион чуть не вывел меня из себя своим показным превосходством и тем, как он говорил тут о проскрипциях. Тем не менее нужно признать, что он обладает исключительной смелостью вкупе с умом, красноречием и преданностью своим друзьям. Кроме того, он знает, что такое совесть. Лучше бы я вообще с ним не встречался. Не видясь с ним, мне бы было гораздо легче отдать приказ, чтобы его убили.

– Но вы же император! – воскликнул Ани. – Почему вы должны делать что-то, чего вам не хочется?

– Если я подарю юноше жизнь, это будет похоже па то, как если бы я победил армию, но оставил при этом всех целыми и невредимыми, не забрав у них даже оружие и деньги. – В голосе Октавиана чувствовалась горечь. – До тех пор пока Цезарион ходит по этой земле, он представляет собой угрозу для мира. Сегодня он хочет незаметно скрыться, и в этом его поддерживают друзья, – но только сегодня. А что станет через несколько лет, если случится какое-нибудь непредвиденное несчастье – опустошительное наводнение или вторжение иностранных завоевателей – и Египет будет взывать к спасителю? Не появится ли он тогда?

– Государь! Вы же сами слышали, что он сказал! Арион твердо убежден в том, что если он пойдет на вас войной, то будет только хуже. Он признает, что вы единственный, кто способен обеспечить в этой стране мир. Или вы думаете, что он лгал, когда заявил вам, что ему и в самом деле лучше умереть? У него даже в мыслях не было, что вы можете его пощадить!

– Я не сомневаюсь, что Цезарион не кривил душой, – он говорил правду, в которую он сейчас свято верит. Но обстоятельства меняются, и царям, если они хотят выжить, приходится под них подстраиваться.

– Такое может случиться, если он будет оставаться Птолемеем Цезарем, – подойдя ближе и став на одно колено, произнес Ани. Он пронзительно посмотрел императору в глаза и продолжил: – Будучи Арионом, он уже ни для кого не опасен. А после трех лет жизни под этим фальшивым именем никто и не поверит, что он когда-то был Птолемеем Цезарем. Вы убили Птолемея Цезаря, и всем об этом известно. Но теперь вы могли бы подарить жизнь Ариону.

Октавиан засунул нож в чехол и крепко сжал его двумя руками. Затем он поднял голову и пристально посмотрел на Ани.

– Такая жизнь, разумеется, не подходит для царя, – осторожно произнес Ани. – Это будет жизнь купца. Но мальчик будет жить, и вы будете знать, что сын вашего дяди все еще видит белый свет и что кровь все еще течет в его жилах. Вы будете осознавать, что где-то продолжается его род, пусть даже с примесью нецарской крови. Вас не будут терзать угрызения совести, что вы уничтожили это семя. Сейчас у вас есть возможность одновременно избавиться от врага и сохранить троюродного брата.

– Ты за него ручаешься? – негромко спросил Октавиан. – Поклянись своей жизнью и жизнью каждого из членов твоей семьи, что он останется Арионом до конца своих дней.

Ани подумал с минуту, а затем набрал полную грудь воздуха и торжественно объявил:

– Да, государь. Я клянусь своей жизнью и жизнью каждого члена моей семьи. Отдай его мне, и я буду за него в ответе. Только я не знаю... не знаю, согласится ли Арион на это. Юноша чрезвычайно горд, а его собственная жизнь не представляет для него никакой ценности. Мне кажется, что он видит в смерти свое освобождение.

– Он любит твою дочь, – возразил Октавиан. – Я сделаю ему это предложение. Если он согласится, я перепоручу его тебе.

С этими словами император поднялся, подошел к двери и распахнул ее.

Неподалеку от двери, посреди тускло освещенного коридора, стояли Арион и Мелантэ, охраняемые стражниками. Мелантэ проскользнула в петлю, образованную двумя руками юноши, закованными в кандалы, и ласково гладила его по волосам. Когда дверь отворилась, все обернулись.

– Заведите его обратно, – приказал император.

Мелантэ вынырнула из-под оков и взяла Ариона за руку. Стражники поспешно встали на свои места: один – в голове их маленькой процессии, а второй – сзади. В таком порядке они снова прошли в зал для аудиенций.

Ани вспомнил, каким был Арион в последние дни их путешествия, когда они плыли от Птолемаиды до Александрии. Преодолевая сомнения, робость и страх, Арион как будто раскрывался навстречу новому счастью. Ани внезапно захотелось, чтобы это не заканчивалось. Однако гордый юноша был Арионом лишь месяц, а всю свою прежнюю жизнь он оставался Птолемеем Цезарем. Можно ли надеяться, что он с готовностью откажется от всего того, что было неотъемлемой частью его жизни, ради чего-то совершенно нового, которое только-только начинает зарождаться?

Октавиан присел, снова пристально посмотрел на своего узника и объявил:

– Я обсуждал создавшуюся ситуацию с твоим другом Ани, сыном Петесуха. И он, как мне кажется, выдвинул дельное предложение. Ты читал «Электру» Еврипида?

Арион непонимающе уставился на Октавиана. Затем его лицо побледнело.

– Цезарь, – начал было он, но осекся.

– Конечно же, в этой пьесе ожиданий царицы не выполнил простолюдин, – безжалостно продолжал Октавиан. – Но от тебя я такого поведения не потерплю.

– Цезарь, – прошептал Арион. – Цезарь, я этого не просил.

– Птолемей Цезарь мертв и должен таковым оставаться. Если ты будешь жить, то станешь Арионом, сыном Гая. Ты откажешься от своего прежнего имени и статуса и поклянешься никому об этом не рассказывать. Ты уедешь прочь из Александрии, как только представится возможность, и никогда больше сюда не вернешься. Что же касается Родона и Архибия, я сообщу им, что предал тебя смертной казни, а ты, в свою очередь, не будешь искать встреч ни с ними, ни с кем-либо еще, кто знал тебя в прошлом. Ты будешь оставаться в семье Ани, сына Петесуха, который согласился отвечать за твое поведение, поклявшись своей жизнью и жизнью всех членов его семьи. Мы условились, что я отдаю тебя на его попечение, а сам ты никогда не будешь нарушать спокойствия Египта. Ты согласен принять мое предложение?

Арион не сказал ничего. Вместо ответа он удивленно посмотрел на Ани, затем перевел взгляд на Мелантэ, в глазах которой светилась надежда. Из его горла вырвался нечленораздельный звук, он вцепился руками в край хитона и упал на колени. Глаза юноши уставились в одну точку, и в них застыло ощущение беспредельного ужаса.

– Это приступ, – поспешно пояснил Ани, опасаясь, как бы император не оскорбился и не забрал назад свои слова. – Он... его слишком переполнили чувства. Придется подождать, пока это пройдет, господин.

Октавиан отстраненно смотрел на юношу, а когда он начал скрежетать зубами, лицо императора исказилось от ужаса.

– Но он же не упал, – пробормотал Октавиан, не в силах скрыть отвращения.

– У него часто такое бывает, когда он не падает, – сказал Ани, чувствуя некоторый стыд за то, что обсуждает эту болезнь таким спокойным тоном, будто это в порядке вещей. – Такие небольшие приступы случаются с ним гораздо чаще, но они быстро проходят.

Октавиан вздохнул. Оглядевшись по сторонам, он увидел на том же месте на полу, где до этого лежал нож, шелковый мешочек на тонкой золотой цепочке.

– Он сказал, что это лекарство, – сказал он и протянул мешочек Ани.

– Да, это оно, – подтвердил египтянин и поспешил приложить мешочек к лицу Ариона, искаженному страшной гримасой. – Не помню, чтобы это средство когда-нибудь предотвращало приступ, но все же оно как-то успокаивает его.

– Государь, – благоговейно произнесла Мелантэ, глядя на Октавиана своими сияющими от радости глазами. – Вы очень добры, и я бы хотела от всего сердца поблагодарить вас. Я буду молить богов, чтобы вы правили в Египте долго и счастливо. Я надеюсь, мои дети застанут еще ваше правление.

– Он же еще не дал своего согласия, девочка, – сказал Октавиан и снова самодовольно улыбнулся.

ГЛАВА 15

Арион закончил читать текст клятвы и убрал руку с небольшой горки печаток и амулетов, на которых были выгравированы символы различных богов, обычно упоминавшихся при совершении клятвы, – в тайном зале для аудиенций не поместился бы алтарь, предназначенный для заклания жертвенного животного. При мерцающем свете лампы юноша посмотрел на свою руку. Она была точно такой же, что и десять минут назад, когда он еще оставался свергнутым царем. Но чьей рукой она только что стала?..

Арион не мог ответить на этот вопрос. Он просто-напросто не знал, и внутренний голос кричал ему, что все это было ошибкой, непростительной ошибкой, что ему следовало принять смерть еще тогда – в Кабалси, или в Беренике, или в Птолемаиде, или же здесь, в Александрии, – но не опускаться до такого унижения, чтобы добровольно отказаться от собственного имени.

В то же время он неожиданно для себя почувствовал удивительное облегчение.

Мелантэ с восторгом смотрела на него. Юноше очень хотелось поцеловать ее, но ощущение, что он еще злится на нее, – ведь именно она послужила причиной этого сокрушительного падения и нестерпимого чувства утраты, которое охватило его сейчас, – не прошло. Девушка хотела подойти к нему, однако Ани предусмотрительно остановил дочь, угадав, какая борьба в этот момент происходит в душе, гордого юноши. Арион мысленно поблагодарил его за это.

– Надеюсь, что я не пожалею о принятом мною решении, – сказал Октавиан.

– Хотелось бы верить, что я тоже не буду сожалеть об этом, – ответил Арион. – Если ты передумаешь, я не стану сопротивляться.

Агриппа, стоявший рядом, нахмурился. Ему не понравилось, что император решился на этот безрассудный и ничем не оправданный милосердный поступок, и он пытался отговорить своего друга от необдуманного, с его точки зрения, шага. Арион все же не до конца понимал, почему, собственно, Агриппе не удалось переубедить императора. Он предполагал, что Октавиан пошел на этот шаг только ради того, чтобы стать единственным обладателем имени «Цезарь», ведь иначе Цезарион гордо бы унес это имя с собой в могилу. Император не мог отказать себе в удовольствии унизить своего врага дважды: сначала низвергнуть его, а затем заставить признать свое падение.

Цезарион задавался вопросом, согласился бы он на это, если бы собственный мозг, пораженный болезнью, предательски не довел его до такого жалкого состояния, когда он совсем разучился сопротивляться. Бессмысленно, однако, воображать, как бы он себя вел, не будь у него этого недуга. Проклятая болезнь была частью его, и без нее он был бы совсем другим человеком.

– Я тут подумываю, какое объяснение дать сегодняшним событиям, – как бы советуясь с ними, сказал Октавиан, – и не могу придумать ничего, что бы удовлетворяло меня.

Ани закашлялся.

– Может, сказать, что вы приняли нас за кого-то другого?

– Интересно, за кого? – спросил император. – Я, как вы понимаете, предпочел бы не упоминать о царе Птолемее Цезаре.

– Шпионы, – предложил Арион, наконец принявший одну сторону в борьбе, разрывавшей его сердце. – До тебя, скажем, дошли сведения о том, что царь Эфиопии послал шпионов вниз по реке, чтобы те оценили могущество и прочность нового режима. Мы с Ани походили по описанию на шпионов. Однако после тщательного разбирательства и допроса ты пришел к выводу, что мы законопослушные купцы. А предоставленные тебе сведения оказались неточными или заведомо ложными.

– Царь Эфиопии? – с любопытством переспросил Октавиан.

– У Эфиопии с Египтом давний спор по поводу взаимных набегов в приграничных районах, а также из-за земельной собственности и прав на некоторые храмы в Филах и Сиене, – уставшим голосом объяснил ему Арион. – Их царь осторожничал с моей ма... с царицей, но думаю, что в течение следующего года он обязательно решится испытать силы твоей армии.

– Действительно! – воскликнул Октавиан. – Честно говоря, я даже не задумывался о том, как обстоят дела к югу от Египта. И царь Эфиопии на самом деле может заслать шпионов?

– Скорее всего, он уже это предпринял.

– Надо же! Я и не предполагал, что такое возможно. Думаю, такое объяснение удовлетворит всех, а позже я дам указание Галлу тщательно следить за границей с Эфиопией. – Он посмотрел на Ариона и добавил: – Я назначаю Галла префектом провинции и оставляю ему три легиона, которые – надеюсь, ты согласишься с этим – смогут совладать с любой опасностью, независимо от того, будет ли она исходить из Эфиопии или какой-нибудь другой страны.

Арион слегка склонил голову в знак согласия.

– Сам я в начале следующего месяца возвращаюсь в Рим. Как бы то ни было, мне придется рассказать Галлу о тебе, естественно соблюдая строжайшую секретность. Ничто из того, что сегодня произошло, никогда не попадет на бумагу, и даже самые доверенные лица не будут знать об этом. Но если что-нибудь пойдет не так, то Галл без особых усилий сможет найти тебя и твоего друга Ани.

Арион снова склонил голову.

– Марк говорит, что в своем письме Галл пишет, что якобы предлагал тебе должность при своей особе.

– Он звал меня на должность секретаря. По всей видимости, из-за того, что я владею языками. И еще из-за нашего общего пристрастия к поэзии.

Агриппа презрительно фыркнул.

– Слишком уж он любит поэзию, особенно собственные стихи. Нужно быть совершенным глупцом, чтобы предложить такую должность юнцу, даже не зная, кто он и чем занимается, – раздраженно произнес он.

– Я тоже люблю поэзию, – спокойно возразил ему Октавиан. – Подумай сам, Марк, не так часто встретишь человека, настолько свободно владеющего и латынью, и греческим, а кроме того, еще и египетским просторечием. На этом, вероятно, настаивала твоя мать?

– Да, – кивнув, сказал Арион.

– Признаться, я не думаю, что Галл повел себя глупо, – сделал вывод Октавиан. – Кровь все-таки что-то значит, даже если не хватает внешних признаков благородного происхождения. – Он бесстрастно посмотрел на Ариона и, протянув руку, с твердостью в голосе произнес: – Желаю тебе всего доброго.

Арион ответил на рукопожатие. Рука Октавиан а была прохладной и влажной. Вот у кого в организме действительно преобладает флегма.

– И тебе того же, – сказал Арион, чувствуя, что внутри у него что-то умерло. Как только они расстанутся, ничего уже нельзя будет изменить и он навсегда распрощается со своим наследством. Туг он вспомнил о младшем брате, о котором давно хотел спросить у императора.

– Цезарь, – обратился он к Октавиану с неожиданной решимостью. – А как насчет Филадельфа? Какие у тебя планы относительно мальчика?

Октавиан удивленно вскинул брови:

– А почему именно Филадельф? У тебя ведь есть еще один брат и сестра.

– Я любил одного только Филадельфа, – чистосердечно признался он. – С Александром и Селеной я никогда, собственно, даже не общался.

– Они втроем будут венчать мой триумф, – ответил император. – Дети Клеопатры, в добром здравии, красиво наряженные, будут стоять рядом со мной на колеснице. Без всяких цепей. Народу это должно понравиться. А в дальнейшем я отвезу их к моей сестре – она сама изъявила желание забрать их. Она уже воспитывает других детей Антония – тех, которых ему родила Фульвия.

«Кроме Антилла», – подумал про себя юноша.

– Моя сестра – благородная и великодушная женщина. У нее доброе сердце, – продолжал Октавиан. – Не беспокойся, она позаботится о твоем брате.

Клеопатра терпеть не могла Октавию. «Холодная, чопорная и надменная коротышка», – отзывалась о ней мать. Однако Клеопатра говорила так из ревности, поскольку Октавия так и осталась официальной женой ее возлюбленного. Однако остальные были об этой женщине самого хорошего мнения: благочестивая, великодушная и на самом деле очень порядочная.

Вне всяких сомнений, она позаботится о том, чтобы с Филадельфом обращались достойно, чтобы мальчик был сыт, одет, получил хорошее образование и ни в чем не нуждался. А что касается любви, то вряд ли Октавия, будучи римской матроной, станет сама заниматься детьми. Рядом с Филадельфом всегда будет его кормилица. Может, он подружится с Александром и Селеной или с другими своими сводными братьями и сестрами, детьми Антония и Фульвии. Что ж, могло быть и хуже.

– Благодарю тебя, – прошептал Арион. – Я буду у нее в долгу. Ему очень хотелось встретиться с Филадельфом, чтобы просто с ним попрощаться. Но они давно расстались, и мальчику наверняка сообщили, что его старший брат погиб. Быть может, эта душевная рана только сейчас начала заживать, поэтому лучше ее не бередить.

– Тогда позволь еще раз пожелать тебе всего наилучшего, – сдержанно произнес Арион.

– И тебе того же, брат, – ответил император.

Арион с удивлением посмотрел на него, но Октавиан отвернулся, жестом приказывая стражникам отворить дверь в потайной коридор и проводить пленников.

Солнце село, и на землю опустилась темнота. Стражники освещали дорогу факелами. Арион, ссутулившись и не говоря ни слова, шел впереди. Он очень сильно устал, его тело и душа ныли от боли, и непонятно было, что болит сильнее. Юноша неожиданно подумал, что стало с его шляпой, хламидой и той корзиной, в которой лежала запасная одежда, Мелантэ несла корзину в руках, когда у него случился приступ, и, скорее всего, она осталась валяться посреди дороги к радости какого-нибудь бродяги. По крайней мере, Октавиан отдал ему лекарство. Дотронувшись до мешочка, он убедился, что тот по-прежнему висит у него на груди. Жаль только, что нож ему так и не вернули. Арион слышал, как следом за ним спешит Мелантэ, и догадывался, что девушка хочет взять его за руку, но все равно не обернулся.

Наконец они дошли до конюшен. Ему вспомнилось, как он приходил сюда вместе с Антиллом, как их учили ездить верхом на лошади. Он вспомнил своего гнедого жеребца – красавца Персея. Интересно, здесь ли он еще? Если он подойдет к стойлу любимца, то лошадь, несомненно, учует его и выйдет, чтобы взять из рук хозяина кусок яблока, как это всегда бывало. Может, посмотреть на Персея? Не будет же это считаться нарушением договора... Он вспомнил, что поклялся не подходить ни к кому, кто знал его в прошлом. Интересно, лошадь тоже имелась в виду? У юноши было такое ощущение, будто он бестелесный призрак из какого-то смутного видения.

Лонгиний, командир преторианцев[51]51
  Личные телохранители императоров Римской империи; одни из самых умелых и прославленных воителей древнего мира


[Закрыть], с тревогой посмотрел на Ариона и приказал:

– Сударь, отойдите от света! А ты, – обратился он к одному из стражников, – принеси ему какой-нибудь плащ и захвати шляпу, чтобы покрыть голову. Да убери ты факел! О Юпитер! Тут же каждый слуга или конюх может его узнать!

– Сударь, мои люди все еще во дворе? – с беспокойством спросил его Ани.

– Сейчас выясню, – коротко ответил начальник стражи. – Но для начала нужно подыскать плащ для твоего друга.

Арион отступил назад, к темному пустому стойлу, и стоял там, терпеливо ожидая, когда ему принесут одежду. Мелантэ неотрывно смотрела на него, но он почему-то не решался взглянуть на нее. Ани с трудом скрывал свое нетерпение: ему хотелось поскорее увидеть свою жену и сыновей.

Наконец стражник вернулся. Он принес простую черную шерстяную хламиду и дорожную шляпу, похожую на ту, которую Арион потерял. Несмотря на то что хламида была слишком теплой для душной сентябрьской ночи, а петас оказался немного великоват, юноша покорно надел все это. Надвинув шляпу на глаза так, что его лица не было видно, он к тому же закинул край плаща, закрыв подбородок. Начальник стражи посмотрел на него и удовлетворенно кивнул.

Семью Ани и всех остальных заперли в темнице при казарме. Пришлось ждать, когда закончится долгая возня с поиском ключей, расписками и прочими формальностями, которые Ани едва выдержал. Наконец-таки дверь в темницу открыли, и оттуда во двор, на благоухающий ночной воздух, высыпали все находившиеся там пленники. Последовали слезы и объятия с дорогими ему людьми. Ани рассказал им историю об эфиопских шпионах. Несмотря на это, Тиатрес опять выругалась в адрес Аристодема и поблагодарила богов за то, что коварный землевладелец уже мертв и не сможет больше устроить им какую-нибудь пакость.

Арион стоял в стороне и безучастно наблюдал за происходящим. Даже когда все остальные наконец увидели его, он сумел увернуться от объятий. Похожее на сон оцепенение уступило место боли, которая не переставала жечь его сердце.

Затем они отправились в сторону гавани. Когда люди Ани в сопровождении охраны шли по улицам города, четыре преторианца, которые видели Ариона в зале для аудиенций, старались все время находиться рядом с ним. К ним присоединился еще один человек, который ни о чем не знал. Он нес все документы «Сотерии».

Через какое-то время к Ариону украдкой подошел Аполлоний и поинтересовался:

– Что там с твоим троюродным братом?

Арион, который до сих пор еще не пришел в себя, посмотрел на него затуманенным взглядом и удивленно спросил:

– Тебе об этом что-то известно?

– Девчонка сказала, что тебя забрал в свою повозку Арей Дидим. Неужели он тот самый брат, о котором ты говорил?

– Нет, – недоуменно произнес Арион.

– Вот как? – Аполлоний, казалось, был одновременно удивлен и разочарован. – Тогда почему он забрал тебя с собой?

Арион неохотно повторил выдуманную историю об эфиопских шпионах. Аполлоний с явным недоверием выслушал его и, не скрывая любопытства, осведомился:

– Так кто же тогда твой брат?

– Ты его все равно не знаешь, – осторожно подбирая слова, ответил Арион. – Оставь меня в покое.

– А почему ты хотел уехать на Кипр?

– Откуда ты знаешь, что я хотел уехать на Кипр?

– От Мелантэ. Она говорила, что ты собирался уехать, чтобы управлять там поместьем своего друга.

– Если ты сам все знаешь, зачем задаешь ненужные вопросы? Я прошу тебя, оставь меня в покое.

– А почему ты решил снова возвратиться к нам? Ты же, я помню, заявил, что никогда не останешься рядом с такими людьми, как мы. Зачем же ты снова вернулся? – не унимался Аполлоний.

– Я собираюсь жениться на Мелантэ. Еще раз прошу тебя, не трогай меня сейчас.

– Делай, что он тебе сказал. – Ледяной тон Лонгиния, который незаметно подошел к Аполлонию, заставил того подпрыгнуть от неожиданности.

Испуганно взглянув на начальника стражников-преторианцев, тот покорно отошел в сторону. Остаток пути до гавани на озере Мареотис Арион шел рядом со стражниками, которые, к счастью, хранили молчание.

Перед тем как «Сотерию» освободили, пришлось подписать еще много разных бумаг. К тому времени было уже очень поздно, и маленький Изидор уснул на руках у отца. Когда наконец все формальности были улажены, им разрешили взойти на борт. Лодка выглядела такой же грязной и обшарпанной, какой она была в тот день, когда Арион впервые увидел ее. Он стоял на причале и взирал на нее, не в силах преодолеть уныние и тоску. Угрюмо наблюдая за тем, как все остальные радостно поднимаются на борт «Сотерии», Арион чувствовал, как в нем закипает ярость.

Стражникам пора было уходить, и Лонгиний напоследок сказал ему:

– Помни о своей клятве.

«Я сделал ошибку! – хотелось крикнуть Ариону. – Я не это имел в виду. Я пойду с вами, и пусть Октавиан придушит меня. Я усну вечным сном, и урна с моим прахом будет стоять в окружении великих предков Лагидов. Я умру, как подобает царю.

Однако он так и не произнес этих слов вслух. Вместо этого юноша молча кивнул в ответ и взошел на борт лодки.

На «Сотерии» ничего не изменилось; все было так же, как и в последний раз, когда он покинул ее, – та же теснота, грязь и убожество. Юноша лег на свою постель в каюте на корме лодки, между Ани и Аполлонием, но так и не смог сомкнуть глаз и всю ночь смотрел в потолок.

Утром он сказал, что не совсем здоров, – кстати, это было сущей правдой – и остался в каюте. Его предпочли не тревожить, тем более что у всех было слишком много дел. Ани, кажется, удалось найти поставщика олова. Помимо этого он закупил большое количество изделий из стекла. Целый день они бегали туда-сюда, споря о том, сколько места займет на корабле товар и как его лучше разместить. Как оказалось, «Сотерия» не такая уж большая, чтобы увезти все сразу. Однако эта проблема разрешилась сама собой, когда выяснилось, что поставщик не имеет в наличии всего олова, о котором шла речь с самого начала. Ани ходил на переговоры с ним, чтобы решить, то ли поставщик привезет остаток металла в Коптос, то ли Ани придется вернуться за ним в Александрию. Вся команда тем временем грузила на борт стекло. Ариону, отрешенно наблюдавшему за суетой, казалось, что все это происходит во сне.

Несколько раз к нему в каюту заходила Тиатрес. Передавая юноше прохладительные напитки, женщина горячо благодарила его за спасение Мелантэ. Девушка тоже навестила его вместе со своей мачехой, но Арион попросил ее уйти. Когда наступил новый день, принятое накануне решение показалось ему еще более ужасным и менее простительным, чем вчера.

Где-то во второй половине дня у Ариона случился небольшой приступ, но, как это ни странно, принес ему утешение. Все воспоминания, нахлынувшие на него в этот раз, были приятными: Филадельф, играющий с камушками, Родон, объясняющий ему философию, сад, с прудом, в котором плавали карпы. Только сейчас Арион подумал о том, что, с тех пор как рассказал Ани о кошмаре с человеком, привязанным к столу, он больше ни разу не видел его во время приступа. О Зевс, как хорошо, если он навсегда избавился от этого страшного воспоминания!

Вечером в каюту заглянул Ани. Все остальные в это время ужинали на палубе.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Арион поднял голову и уставился в полоток каюты. Ему хотелось ответить: «Ты знаешь, в Галлии жрецы Кибелы[52]52
  Кибела – богиня фригийского происхождения. Требует от своих служителей полного подчинения, забвения себя в полном экстазе


[Закрыть] во время экстатических ритуалов кастрируют себя. Мне кажется, будто я один из них на следующий день после экзекуции».

Но он предпочел промолчать, иначе это было бы несправедливо по отношению к человеку, который любит его как сына и ради его спасения поручился собственной жизнью и жизнью своей семьи. Юноша доверял Ани, как никогда и никому не доверял за всю свою жизнь, и понимал – теперь он мог в этом признаться самому себе, – что он тоже полюбил его как отца, которого никогда не знал. Но вместо этого Арион сказал:

– Жить буду, не волнуйся.

Ани присел на корточки возле него и закусил нижнюю губу.

– После всего, что тебе пришлось пережить, будет обидно, если ты выберешь смерть. А что случилось с Электрой у Еврипида?

– Царевну Электру, дочь Агамемнона, выдали замуж за простого крестьянина, чтобы она не могла родить сыновей, которые отомстили бы за ее убитого отца.

Ани ахнул.

– На деле крестьянин, из уважения к царской семье, так и не вступал с ней в брачные отношения. И пьеса заканчивается тем, что этот брак расторгли.

– Пожалуйста, не рассказывай эту историю Мелантэ. Она и так вся извелась.

Ариону вспомнился короткий разговор с девушкой перед дверью в зал для аудиенций. Тогда ему казалось, что он обеспечил ее безопасность ценой собственной жизни, и прикосновения ее тела, губ, рук, гладящих его волосы, ее сладкий голос, шепчущий слова любви, воспринимались им как самое дорогое на свете. Он даже подумал, что жить и обладать ею – дороже его царского имени. Может, когда-нибудь эти чувства вернутся к нему. Но сейчас ему казалось, что он поступил как трус и глупец. Дионис! Как он мог отказаться от своего имени?

– Я уже не знаю, кто я, – с тоской в голосе произнес Арион, и Ани увидел слезы в глазах юноши.

– Она в этом не виновата, – заметил Ани. – Мелантэ знает тебя таким, какой ты есть на самом деле. Ты для нее Арион, спасший ее и всю семью, мужчина, которого она любит.

– Теперь я принадлежу тебе! – гневно воскликнул Арион, привставая с постели. – В Беренике я должен был тебе тридцать драхм. К тому времени как мы приехали в Коптос, эта сумма возросла вдвое, а сейчас... – Он отвернулся, смахнув с лица непрошеную слезу. – Меня... просто отдали тебе. Октавиан сам так сказал. И кто я теперь – твой раб?

– Я предлагал тебе только сотрудничество, – грустно ответил Ани. – Тебе необязательно жениться на Мелантэ. Если повезет, встретишь кого-нибудь еще.