Текст книги "Наследник Клеопатры"

– Как получилось, что ты знаешь их язык? – спросил египтянин.

Цезарион недовольно насупился, но все же ответил:

– Я не говорю на этом языке. Знаю только, как сказать «здравствуй» и «прощай». – Эта девушка не выходила у него из головы, и поэтому, неожиданно для себя самого, он спросил: – Она ведь рабыня? А эта мерзкая сводница предлагает ее проходящим караванщикам.

– И хорошо на этом наживается, – согласился Ани, не выказывая возмущения. – Но скоро кто-нибудь наверняка выкупит ее и увезет туда, где ей будет лучше. Такие милые девушки, как она, не остаются шлюхами навсегда.

– Начнем с того, что я не понимаю, как могло произойти, чтобы ее продали в публичный дом?

Ани с недоумением посмотрел на Цезариона.

– Большинство бедных людей сами могут продать лишнюю дочь, которая у них родилась. Народ в этих землях богатым не назовешь. Богиня Изида, я никогда не видел такой бесплодной земли!

– Ты ни разу не шел по этому пути? – удивился Цезарион. Сперва египтянин как будто смутился.

– Нет, – ответил он, а затем добавил: – Видишь ли, у меня случайно появилась хорошая возможность подзаработать. Я знаком с одним человеком, который вкладывает деньги в корабли, но в этом году он решил, что из-за войны лучше поберечь деньги. У меня же было немного денег, и я рискнул. Вы, греки, с самого начала захватили всю торговлю на Красном море. Я подумал, что стоит воспользоваться тем, что у меня есть. – Он с гордостью окинул взглядом свой небольшой караван. – Я родился в Коптосе. Всю свою жизнь я видел, как караваны отправляются в Миос, Гормос, Беренику и возвращаются с полными тюками богатств, привезенных с Востока. Теперь у меня свой караван.

«Не слишком внушительный», – подумал Цезарион. В нем снова пробудилось недовольство.

– Почему ты оставил меня у этой старой шлюхи? – спросил юноша, исподлобья глядя на египтянина.

Ани с недоумением посмотрел на него и громко расхохотался.

– О Изида и Серапис, да ты, я вижу, обиделся? Я, честно говоря, и не подумал, что ты впервые оказался среди продажных девок.

Щеки Цезариона вспыхнули. Он действительно впервые был в подобном месте.

– Эта мерзкая старая шлюха пыталась выведать, не ищут ли меня римляне!

– Я знаю, – сказал Ани, кивнув ему. – Однако римляне уже в пути домой, и я дал ей это понять. Мальчик, кому еще я мог оставить тебя на попечение в этой вонючей деревушке? Кроме Сциллы и ее девочек, в этой дыре никого нет, не считая нескольких козопасов и земледельцев. Они ведь за тобой хорошо ухаживали?

Цезарион бросил на него сердитый взгляд и ничего не ответил.

– Почему ты так беспокоишься о том, что римляне тебя преследуют? Они же не дикари, поедающие младенцев. Те, с которыми мне довелось встречаться, говорят по-гречески и восхищаются греческой культурой. Я уверен, что они не станут убивать такого благородного молодого грека, как ты, если только у них нет веских на то оснований. Ты что, убил кого-то из них?

Цезарион подумал, что это достаточно разумное объяснение его нестерпимого желания поскорее уехать отсюда. Нужно воспользоваться им.

– Может быть, – осторожно сказал он. – Я не знаю. Было темно. – Затем, не скрывая сарказма, он спросил: – Ты уже не думаешь, что я сбежавший раб?

Ани пожал плечами.

– Ты же не станешь спорить, что, когда я нашел тебя, ты выглядел не самым лучшим образом. Но когда ты заговорил, я сразу смекнул, что ты благородного происхождения. «Я обя-я-зан гла-а-вному ка-а-рава-а-нщику...» – нарочито растягивая гласные, передразнил египтянин аттический диалект греческого языка, на котором говорил Цезарион. – Я бы никогда не поверил, что кто-то действительно так говорит, но ты был слишком нездоров, чтобы притворяться. И тот отряд, который снарядила царица, вряд ли состоял из обычных воинов: она никогда бы не доверила им пятьдесят талантов золота. И вот еще. – С этими словами Ани пошарил в своей суме и достал оттуда фибулу с хитона Цезариона.

Цезарион взял ее. Это была золотая застежка в виде кольца с изумрудом, более роскошная, чем простая золотая булавка, которую он носил, будучи в лагере. Он приостановился, подтянул хитон на плечо и заколол ее.

– Сбежавший раб носить бы такое не стал, – с некоторым удовлетворением заметил Ани. – Он бы спрятал ее. А откуда ты?

Цезарион, вскинув подбородок, ничего не сказал в ответ. Боль в боку становилась все сильнее.

– Ты говорил, что ты из Александрии. – Да, – подтвердил Цезарион.

– Никогда там не бывал, – признался Ани. – Но если моя затея удастся, то в следующем месяце повидаю этот город, когда поеду туда продавать свой товар. Твоя семья там?

«Мать в плену, если еще жива, Антоний мертв», – подумал юноша.

– Ты сказал, что город пал, – с неожиданной горячностью произнес Цезарион. – Ты ничего не знаешь... о том, как все произошло?

– А-а... – Египтянин вздохнул и после небольшой паузы ответил: – Город не разграбили, насколько мне известно. Так что твоя семья, должно быть, к безопасности.

– А как все произошло? – настойчиво повторил Цезарион. – Наверняка тебе рассказывали.

– Я слышал, что армия сдалась без боя. Войска царицы, конечно, готовы были сдаться на протяжении года, сразу же, как только стало понятно, что Клеопатра и Антоний проиграют, но, когда Октавиан встал лагерем на ипподроме, все произошло с молниеносной быстротой. Люди разбегались кто куда. Затем и флот перешел на сторону императора. Интересно, что они не были ни наемниками, ни римлянами, как и все остальные, кто бежал. Эти люди были египтянами, и все думали, что они останутся верны царице. Антоний тоже, наверное, решил, что царица предаст его, и начал угрожать ей. Клеопатра так испугалась, что приказала слугам доложить ему, что якобы она сама себя уже лишила жизни. Думаю, она хотела объяснить ему все позже, когда гот успокоится, но он покончил с собой: не смог жить без нее и бросился на острие своего меча. Вот такой конец. Военачальник мертв, война окончена, город пал без борьбы. Царица закрылась в своем мавзолее вместе со всеми сокровищами и заявила, что подожжет себя, если римляне не позволят ей покинуть город. Однако римляне пробрались в мавзолей и взяли ее в плен.

Такова была горькая правда. Цезарион и не ожидал ничего другого. Дезертирство, предательство, обман – все было до обидного знакомо. Он слышал историю о предполагаемых событиях на протяжении многих лет. Мать говорила, что закроется в мавзолее раньше, чем попадет в руки римлян, но если они все-таки доберутся до нее... Судя по всему, так и случилось. В конце концов, все ее предали. Интересно, догадывалась ли она, что и Родон тоже ее предаст?

– Печальное дело, – с некоторым уважением в голосе сказал Ани. – Нет больше великого и древнего царского рода и царицы, к которой была благосклонна сама священная богиня. Но, по крайней мере, война окончена. Спасибо за это великой богине Изиде. Не будет больше ни сражений, ни военных податей. Я слышал, римский император обещал быть милостивым.

Цезарион с презрением фыркнул.

– Цезарь Октавиан всегда был хладнокровным лжецом и убийцей.

– Думаешь, будут гонения? – с тревогой спросил Ани.

– Он никогда не выполнял обещаний, которые его не устраивали, – с горечью ответил Цезарион. – Он нарушал договоры и обвинял в этом другую сторону. Он казнил тысячи своих сограждан, хотя римляне обычно не спешат проливать кровь подданных, как они обычно поступают с чужеземцами. Октавиан объяснял это тем, что якобы вынужден пойти на жестокую расправу, однако все знают, что он оставляет у себя поместья, которые конфискует у несчастных жертв. У крокодила и то больше жалости, чем у Октавиана.

– Будь что будет, – с некоторым сомнением в голосе произнес Ани. – О казнях я ничего не слышал. Думаю, что ты спокойно сможешь вернуться домой. Хотя, если хочешь...

– А ты не слышал, что стало с детьми царицы?

Цезарион шел и вспоминал, как прощался со своими сводными братьями и сестрой, когда в июне уезжал из Александрии. Его братишка Птолемей Филадельф, которому было всего шесть лет, не хотел, чтобы старший брат покидал их, и плелся следом за ним до самой конюшни. Перед глазами юноши живо предстала картинка: маленькая одинокая фигурка в пурпурном хитоне, стоящая посреди двора. Сдерживая слезы и кусая свой кулак, чтобы не расплакаться, малыш провожал брата тоскливым взглядом.

Ани прищурился.

– Нет. Я слышал, что молодого царя не было в Александрии, когда город пал. А сколько у царицы было детей?

Цезарион в изумлении уставился на него.

– Ты разве не знаешь?

Ани раздраженно воскликнул:

– Послушай, мальчик! Я всю свою жизнь прожил в Коптосе! Я знаю, что творится в мире, причем гораздо больше, чем все остальные тамошние жители. Я никогда не упускаю случая поговорить с путешественниками и выведать у них новости. Люди, признаться, ни о ком не говорят столько же, сколько о царской семье. Но почти все, что они болтают о них, не стоит и ломаного гроша. Я знаю, что у царицы и Антония были дети, однако они никогда не появлялись в наших краях, в верховьях Нила, и сейчас уже вряд ли это произойдет.

– Но ведь Клеопатра объявила их царями и царицами!

Ани смутился и недоверчиво покосился на Цезариона.

– Я никогда не видел их имен на указах иди документах.

– Не египетскими царями! – воскликнул Цезарион. – Но царями Армении, Мидии, Македонии и Киренаики. Она себя объявила царицей царей, а своего старшего сына – царем царей!

Ани, казалось, снова удивился и некоторое время молчал. После довольно продолжительной паузы египтянин осторожно сказал:

– Кажется, что-то подобное я действительно слышал. Если не ошибаюсь, в Александрийском гимнасии было устроено большое торжество. Люди говорили, что такого пышного празднества свет еще не видывал. – Он снова замолчал, мельком посмотрев на Цезариона. – Однако во всех странах, которые ты назвал, есть свои цари, и если бы что-то из этого и вышло, то повлекло бы за собой еще больше войн. Спасибо благим богам, что из затеи Клеопатры ничего уже не получится. – Ани прокашлялся и добавил: – Боюсь, я не смогу ответить тебе, что же случилось с детьми царицы. Я слышал только о том, что Клеопатру взяли в плен, а молодого царя не было в городе... – Внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, и он, чуть помедлив, произнес: – Может, ты знаешь об этом больше, чем я.

Цезарион почувствовал, как в боку начала пульсировать кровь.

– Что ты имеешь в виду?

– Кому, как не старшему сыну, царица могла отправить сокровища, – задумчиво вымолвил Ани. – И ты, скорее всего, надеешься встретиться именно с ним.

У Цезариона отлегло от сердца, но он предпочел промолчать в ответ.

Ани, по всей видимости, воспринял молчание юноши как подтверждение того, что его догадка верна. С недоверием посмотрев на Цезариона, он закусил нижнюю губу.

– Никогда бы не подумал, что молодой царь настолько важен для римлян, чтобы его нужно было высылать из страны с такой поспешностью, – пожав плечами, сказал караванщик. – Ходили слухи, что у Цезариона проказа и его годами держали взаперти во дворце.

Юноша бросил на него гневный взгляд. Временами он подозревал, что попытки матери скрывать его состояние только порождают ещё больше слухов, чем если бы они сказали правду. Однако такого ему еще не приходилось слышать.

– Это ложь! – возмущенно заявил Цезарион.

Ани поднял руки в знак того, что он не собирается возражать.

– Ну, если ты так говоришь, я тебе верю. Ты ведь из Александрии, а я из Коптоса, куда доходит мало новостей – только слухи от торговцев и барочников, которые поднимаются вверх по реке. И хотя я не знаю всей правды, я точно могу сказать, что лжи в этих историях предостаточно. Многие говорят, что царица – святая богиня[11]11
  Клеопатра отождествляла себя с египетской богиней Изидой


[Закрыть] и всюду творит чудеса, другие же называют ее пьяницей и проституткой. Некоторые утверждают, что царь – это воплощение божества, а другие – что он прокаженный дурачок. Сказать по правде, жителям Коптоса это все равно. Однако даже если царь заслуживает твоей преданности, разве ты можешь быть уверен в том, что он примет тебя с распростертыми объятиями? Сейчас, когда ты явишься к нему без денег и к тому же раненый?..

Вопрос о том, что же он будет делать без денег, действительно волновал Цезариона, но он не хотел думать об этом сейчас. Самая главная задача на настоящий момент – благополучно выбраться из Египта. «Поразмыслю над этим, когда достигну цели», – сказал он себе, позволив египтянину думать все, что тому заблагорассудится.

Ани еще несколько раз пытался вызвать его на откровенность, желая разузнать что-нибудь о его происхождении и намерениях, по Цезарион хранил молчание. Бок болел все сильнее и сильнее, дыхание стало прерывистым и тяжелым. Караванщик, заметив, что его состояние ухудшилось, прекратил свои расспросы.

Они шли, пока совсем не стемнело; затем остановились, чтобы передохнуть и выпить воды, и после небольшого привала поднялись и двинулись дальше. В полночь они поели лепешек с сыром и, как только поднялась луна, снова отправились в путь. Спустя полтора часа Цезарион в конце концов не выдержал и попросил, чтобы ему дали осла.

Примерно за час перед рассветом караван встал на привал. У Цезариона опять голова шла кругом от нестерпимой боли, которая пронзала его тело, он мало что понимал. Он знал только одно: появилась возможность отдохнуть от тряски, – и поэтому сполз с осла и лег на землю, сжавшись от холода в комок. Через несколько минут подошел Ани и накрыл его одеялом.

По мере того как боль утихала, Цезарион понемногу начал осознавать, что мужчины принялись разбивать лагерь. Были натянуты навесы, распакованы одеяла для сна, привязаны верблюды, а над разведенным костром уже висел котелок, от которого распространялся запах свинины и лука. Немного погодя снова подошел Ани. Он принес свернутую конусом лепешку, внутри которой был кусок горячего тушеного мяса. Египтянин наклонился, чтобы подать Цезариону еду, однако тот даже не пошевелился. Тогда караванщик присел на корточки, взял слабую руку юноши и вложил в нее лепешку.

Цезарион застонал и приподнялся с земли. Он с отвращением посмотрел на хлеб, а затем огляделся по сторонам. Светало, и все вокруг приобрело какой-то призрачный, жемчужно-серый оттенок. Цезарион увидел, что палатки поставлены на плоской песчаной земле, кое-где поросшей кустарником. С одной стороны была вода, а справа – дома, но не те хлипкие палатки, что служат жилищем в пустыне, а настоящие кирпичные дома, крытые черепицей.

– Мы в Беренике? – хрипло спросил он, едва осмеливаясь в это поверить.

– Да, мы и в самом деле уже приехали. Приехали! – не скрывая своего восторга, ответил Ани и улыбнулся во весь рот. – Поужинай и отдохни. Этим вечером мы пойдем с тобой в порт.

Цезарион покосился на свернутую лепешку. Есть совсем не хотелось, но он все-таки заставил себя откусить небольшой кусочек.

– Мы пойдем сегодня утром, – с трудом проглотив хлеб, поправил он египтянина. – Я полежу несколько часов, а потом отправимся в порт.

Улыбка исчезла с лица Ани.

– Мальчик, я не собираюсь говорить о делах, пока не приведу себя в порядок. Я хочу поспать, поесть, потом умыться и надеть чистую одежду. Подождешь до вечера.

– Я пойду один. Утром.

– Сбежишь, не заплатив мне ничего? Ты клялся, что возьмешь денег у своих друзей на корабле и дашь мне.

– Сколько ты хочешь, чтобы я тебе заплатил?

Ани, прищурившись, посмотрел на него. Цезарион откусил еще кусок лепешки и стал жевать его, стараясь не встречаться взглядом с египтянином. Он не смог бы объяснить почему, но ему вдруг стало стыдно. Тем временем уже почти рассвело.

– Я заплатил Сцилле четыре драхмы, – неторопливо начал караванщик. – Еще две драхмы и три обола[12]12
  Единица веса (массы), равная примерно 0,7 грамма, а также серебряная и затем медная монета в Древней Греции, равная 0.4 драхмы


[Закрыть] я отдал за мирру; одну драхму и четыре обола – за повязки. Ты съел... ну, скажем, на четыре драхмы. Кроме того, ты ехал на моем осле и пользовался нашей защитой в течение двух дней – это, допустим, еще восемь драхм в качестве платы за услуги. Плащ, который сейчас на тебе, стоил мне двадцать драхм...

– Можешь забрать его себе, – с презрением сказал Цезарион и скривился. – Плащ! Эта тряпка больше годится как повязка на голову!

– Пожалуй, ты мне обошелся в двадцать драхм, ну и еще десять за неудобство.

– Я отдам тебе свою фибулу. Камень, вправленный в нее, должен стоить гораздо больше.

Реакция караванщика была неожиданной. Он громко фыркнул, выражая крайнее возмущение и гнев.

– Мальчик, эта фибула – самое ценное, что у тебя есть! Ты в незнакомом городе, в сотне километров от своей семьи! У тебя нет средств к существованию, ты бежишь из страны. Скажи мне, ради всех богов, как же ты собираешься выжить, если сейчас выбросишь самое драгоценное, что у тебя есть?

– Прекрати называть меня «мальчиком»! – с обидой в голосе закричал на него Цезарион.

– Если камень в фибуле настоящий, он стоит не меньше шестидесяти драхм! – заорал в ответ Ани. – Он принадлежит тебе, а не твоим так называемым надежным дружкам с корабля. Подумай, ты, малолетний идиот! Разве несколько часов ожидания столько стоят? – Ани поднялся на ноги, возвышаясь над Цезарионом. – Да ты посмотри на себя. У тебя дыра в боку, ты едва стоишь на ногах. О милостивая Изида, если бы у тебя, Арион, было побольше мозгов в голове, ты остался бы в Гидревме. Та смазливая молоденькая шлюха ухаживала бы за тобой! Чего тебе так не терпится уехать? – Египтянин перевел дыхание, а затем продолжил: – Я не возьму твою проклятую фибулу. Можешь пойти со мной сегодня вечером в порт, а можешь уйти утром один. Да, ты должен мне двадцать драхм, не говоря уже о том, что я спас тебя от смерти. Однако, несмотря на это, я хочу сказать: главное – ты сам, и пусть твой долг беспокоит тебя не больше собственной жизни.

Цезарион не знал, что ему ответить. Ани тем временем ожидал его решения, но, увидев, что юноша пребывает в замешательстве, махнул рукой, развернулся и пошел, явно довольный собой. Сделав несколько шагов, караванщик обернулся и сказал:

– Можешь спать здесь. – Он кивнул в сторону навеса, натянутого возле куста. Там лежало одеяло, расстеленное на земле, и самым заманчивым образом влекло к себе уставшего путника. – Когда солнце взойдет, без навеса не обойдешься.

Цезарион доел мясо, ожидая, пока Ани скроется в своей палатке. Затем он подполз к навесу, лег на одеяло и заснул, даже не сняв фибулу с хитона.

Он проснулся, когда снова пришла жара. Неуклюже встав на четвереньки, он вылез из-под навеса, чтобы посмотреть, нет ли рядом воды. До полудня было еще далеко, но уже пекло, как в горниле. Белый песок на площадке, где они разбили лагерь, сверкал на солнце до боли в глазах. От зноя воздух над морем мерцал подобно шелку. Чуть в стороне Цезарион увидел еще два навеса, между которыми горой лежали сваленные на землю тюки с тканями. Для надежности они были привязаны веревками к навесам. Под ближним навесом спал Ани, зарывшись лицом в одеяло. Одна его рука лежала поверх грязных, всклокоченных волос. Осел спал в тени, между хозяином и кустом. Привязанные верблюды лежали на земле и с невозмутимым видом жевали сено.

Общественный источник находился всего в нескольких метрах. Это был простой каменный бассейн с резервуаром, куда можно было палить воды для животных. Цезарион поковылял к нему, напился из крана и побрызгал водой на раненый бок, который горел от боли. Он снял платок, который дал ему Ани, и намочил волосы. Затем он намочил платок и снова обвязал его вокруг головы. Некоторое время юноша сидел неподвижно, прислонившись к прохладной каменной стенке и болтая руками в воде.

Тебе следует избегать всего прохладного и влажного. Это ухудшит твое состояние.

Провались оно все в Аид: жара и сухость, по всей видимости, тоже не улучшают его состояние.

Нужно идти искать корабль. Цезарион отдавал себе отчеты признавался, что страшно боится того, что корабля в порту не окажется. Они ждали его с середины июля, а он так и не пришел. Откуда он может знать наверняка, что капитан не предал его гак: же, как и все остальные? Для большей надежности капитана выбирали, исходя из того, насколько ему можно доверять. Но ведь точно таким же образом выбор царицы пал на учителя Родона, личность которого тогда не вызывала никаких подозрений.

Эвмен оставил в Беренике человека, уверенный в том, что тот незамедлительно сообщит о прибытии корабля. Его знали Дидим, он остановился на постоялом дворе под названием «Счастливое возвращение». Сейчас нужно идти в город, найти гостиницу и этого человека, чтобы разузнать у него, как обстоят дела.

Что подумает Ани, когда проснется и увидит, что Цезариона нет на месте?

Не важно. Если корабль стоит в порту, Цезарион вышлет ему тридцать драхм и на этом распрощается с египтянином. А если корабля нет...

Ани, вероятно, обидится на Цезариона, получив деньги, но, так и не увидев корабль собственными глазами. Почему караванщик затаит на него обиду, юноша не смог бы объяснить, как не мог понять, почему в глубине души он сам, возможно, отреагировал бы точно так же.

Но какое это имеет значение? Ани – всего лишь невежественный крестьянин, который успел несколько раз оскорбить его. Клеопатра, несомненно, приказала бы выпороть его. И все-таки у Цезариона в душе остался неприятный осадок. Караванщик спас ему жизнь. И как бы ему не хотелось вспоминать о своем спасении, он невольно признавал, что, несмотря на все оскорбления, Ани обращался с ним с большой добротой. Его осел, на котором ехал Цезарион. Последний глоток пива, отданный случайному спутнику. Мирра... Тушеное мясо и одеяло...

Ани мог забрать себе его фибулу в любой момент, но отказался от нее даже тогда, когда Цезарион сам предложил ему взять ее. Непонятно, почему он так поступил. Казалось, что египтянин и вправду беспокоится о безопасности своего гостя. Наверняка дело именно в этом! Для него Цезарион был гостем, перед которым он, будучи хозяином, испытывал чувство долга. Может, как раз поэтому Цезариону стало неловко при мысли о том, чтобы просто уйти от него: это было бы нарушением правил гостеприимства.

А может, дело совсем в другом?.. Кто знает, а вдруг египтянину нравятся мальчики и Цезарион просто приглянулся ему?

Юноше стало не по себе от внезапного отвращения и неприязни, которые он испытал. Цезарион вспомнил, как Ани придерживал его на осле в первую ночь: мужская рука у него на талии, тяжелая от боли и усталости голова – на плече одетого в грязный хитон караванщика. Мог ли он себе такое представить? Он вспомнил, с каким видом собственника Ани наблюдал за тем, как Сцилла промывала ему рану. Цезарион представил, как он лежит обнаженный в тени палатки, а эта старая ведьма втирает мирру в его тело, не замечая, что неотесанный крестьянин смотрит на него с вожделением... В присутствии Ани он несколько раз впадал в беспамятство, и тот, пользуясь моментом, успел заглянуть в мешочек с лекарственным сбором. Кто знает, что еще он мог сделать?

При мысли о таком унижении Цезарион почувствовал тошноту и приложил мешочек с травами к лицу. Он – сын царицы, которая заявляла о себе как о воплощении богини Изиды. Он – сын человека, более могущественного, чем все цари мира, человека, которому даже римляне поклонялись как богу! Ему самому был дан божественный титул – Theos Phiiopator Philmetor – бог, любящий своих отца и мать. Его называли «господином двух стран» и даже «царем царей». В его честь был построен храм. Возможно, он недостоин этого и все эти титулы – не более чем пропаганда для невежественной толпы, – но стать объектом похоти погонщика верблюдов... Он должен убить этого грубого мужлана!

Значит, он отплатит невежественному крестьянину, который спас ему жизнь, черной неблагодарностью? На самом деле Ани ничего плохого ему не сделал – по крайней мере, когда он был в сознании. Может статься, что Ани относится к нему по-доброму только из дружелюбия, подчиняясь законам гостеприимства. Реального повода думать, что это не так, у Цезариона нет. Нужно выбросить отвратительные мысли из головы. Более того, он оставит Ани фибулу – это даже более достойная награда, чем какие-то тридцать драхм. Сейчас он один пойдет в город и никогда больше не увидит этого человека.

Цезарион вернулся к навесу, опустился на колени и положил фибулу на одеяло, на котором спал. Испытывая явное удовлетворение от принятого им решения, юноша с трудом поднялся на ноги и поправил повязку на голове.

Внезапно он вспомнил, как заявил египтянину, что не возьмет эту тряпку. Но на таком палящем солнце без какой-нибудь повязки на голове не обойдешься, а на то, чтобы купить другую, у него нет денег. Что ни говори, а имей он фибулу, можно было бы купить не только новую повязку...

Медленно ступая по хрустящему песку светло-красного цвета, Цезарион отправился в сторону Береники.

Это был небольшой портовый город: рыночная площадь, средних размеров храм, посвященный богу Серапису, уже несколько лет пустующая крепость, рассчитанная на гарнизон солдат, три улицы и порядком обшарпанные дома.

Однако количество товарных складов, корабельных компаний и постоялых дворов превышало все мыслимые пределы даже для юрода, который был в три раза больше Береники. Этот город, основанный для ведения торговли на Красном море, прекратил бы свое существование, если бы сюда не свозили товары со всех концов света.

В такое раннее утро на рынке и улицах почти никого не было. Месяц назад, в июле, жизнь в городе кипела: муссоны дули с зануда, и в Индию отправлялись корабли, раскрашивая своими яркими парусами морскую даль. Сейчас уже было слишком поздно, чтобы ехать на восток, а на запад корабли начнут возвращаться не раньше февраля, когда ветер снова поменяется. Торговля в южном направлении, вдоль африканского побережья, не зависела от времени года и вызывала гораздо меньше суеты.

На рыночной площади Цезарион остановился, чтобы попить воды из фонтана и намочить тряпку, которой обматывал голову. Пока он шел сюда от лагеря, она уже успела высохнуть. Невдалеке в тени сидели две пожилые женщины, торговки дынями. Они перешептывались между собой, с любопытством поглядывая на Цезариона. Поколебавшись, он поборол неловкость от столь пристального внимания и подошел к ним.

– Женщины, – хриплым голосом произнес юноша, – скажите, не знаете ли вы, где находится гостиница «Счастливое возвращение»?

Они переглянулись, как будто им было в диковинку, что он умеет разговаривать. Затем одна из них кивнула и ответила:

– Это на набережной, сынок, неподалеку отсюда. Ты очень плохо выглядишь. Не хочешь посидеть здесь, а я позову твоих друзей?

– Нет, – отказался Цезарион. – Спасибо.

Он повернул налево от рыночной площади и поспешил, преодолевая боль, вниз по улице, которая выходила к гавани.

Гавань в Беренике была неглубокой. Корабли вытаскивали на безопасное мелководье и потом загружали, используя наклонные доски, спущенные с корабля. А иногда грузчики подходили прямо к кораблю, стоя по пояс в воде. Сейчас возле берега стояло три или четыре корабля, и об их корму бились волны глубокого бирюзового цвета. Один из них сразу же привлек внимание Цезариона. В отличие от пузатых торговых кораблей эта изящная, легкая галера с фигурой богини на носу имела продолговатую форму. Он направился к ней, чувствуя, как сердце начинает учащенно биться. Вскоре у него не осталось ни малейшего сомнения. Это была триемиолия – тяжелая трирема[13]13
  Также триера – древнее парусно-гребное судно с тремя рядами весел различной длины, в которой весла с верхнего яруса можно было убрать и продолжать путешествие под парусом


[Закрыть]. Цезарион почувствовал, как его лицо невольно расплывается в судорожной ухмылке. Корабль, которого они так долго ждали, был как раз триемиолией под названием «Немесида», и эту богиню всегда изображали в виде женщины с огненным колесом в руках.

Если бы Цезарион не заприметил сначала гостиницу, то направился бы прямиком к кораблю. Но по дороге он увидел вывеску, на которой были изображены спокойная гавань и корабль, стоящий на якоре, и яркими красными буквами было написано название. Он решил остановиться и спросить, есть ли там Дидим, который, возможно, сообщит ему что-нибудь важное.

Гостиница «Счастливое возвращение» оказалась довольно внушительной. Ее двухэтажное здание гордо стояло на видном месте, прямо напротив гавани. Цезарион толкнул некрашеную дверь и вошел в темный проход, который вел во внутренний дворик, окруженный галереей. Из горшков, врытых в утрамбованную землю, рос виноград, обвивая галерею и своей пышной зеленью образуя приятную тень. Над столами свисали грозди спелого черного винограда. За одним столом сидели двое мужчин и играли в шашки. Кроме них, никого не было.

Цезарион опустился на ближайший стул, довольный тем, что можно посидеть в тени. Один из игроков заметил его, встал из-за стола и подошел к Цезариону.

– Изволите вина, господин? – улыбаясь, спросил он.

– Я ищу человека по имени Дидим, – ответил Цезарион. Улыбка тут же исчезла с лица мужчины.

– Его позавчера арестовали. Он должен мне деньги. Внутри у Цезариона все сжалось. Мысль о спасении промелькнула, как вспышка молнии, и погасла.

– Ты его друг? – с нажимом на последнем слове осведомился хозяин гостиницы. – Он должен мне за десять дней, что жил здесь.

– Кто его арестовал? – чувствуя, как слабеет его голос, спросил Цезарион. – За что?

Мужчина в сердцах сплюнул.

– Если не ошибаюсь, он ждал корабль, который приплыл позавчера, и людей царицы. Но римляне еще раньше захватили корабль, и, когда он туда явился, они арестовали его. Ты ему друг? Мне нужны мои деньги.

– Римляне?

– Ты что, не расслышал? Говорят, что они захватили весь Египет. Война окончена, царица в плену, Антоний мертв. У римских легионеров были какие-то сведения о корабле, и они поехали в Раковинную гавань, где он стоял на ремонте, захватили его и приплыли сюда. Сдается мне, они хотели схватить Дидима и его друзей. Ты наверняка знаешь об этом больше, чем я. Ведь ты один из них. Верно? – Хозяин склонился над столом и пристально посмотрел Цезариону прямо в глаза. – Я требую, чтобы мне вернули мои деньги.

– У меня нет ничего, – дрожа всем телом, ответил Цезарион.

– Твой друг задолжал мне. Ты отдашь мне деньги, или я сейчас же побегу на корабль и расскажу римлянам, что в гостиницу пришел незнакомый человек и спрашивает Дидима.

– Римляне захватили наш лагерь, – шепотом произнес Цезарион. – Я чудом остался в живых. Мне нечего дать тебе, а от римлян ты тоже ничего не получишь, даже если выдашь меня. Более того, они начнут спрашивать тебя, почему Дидим и я оказались в твоей гостинице.

Хозяин окинул его испытующим взглядом, обратив внимание на платок из грубой ткани поверх дорогого, наспех залатанного хитона. С правого плеча хитон спадал, поскольку у юноши не было даже фибулы, чтобы заколоть его. Похоже, кошельком здесь и не пахло. Он плюнул, но на этот раз прямо в лицо Цезариону.

– Убирайся!

Цезарион встал из-за стола и, пошатываясь на нетвердых ногах, побрел прочь по темному проходу, чтобы вновь выйти под ослепительные лучи солнца, отражавшиеся на голубой воде гавани. Легко покачиваясь на волнах, «Немесида» как будто насмехалась над ним. Он вытер ладонью лицо, а затем испачканную руку о свое бедро и в следующее мгновение почувствовал, что у него перехватило дыхание и к горлу подкатила тошнота, сопровождавшаяся отвратительным запахом гнили.