Текст книги "Только правда и ничего кроме вымысла"

Столь продвинутый игрок испугал лаянгов, и в следующий раз они решили избавиться от Джорджи.

Она сразу вернулась в Лос-Анджелес, надеясь превратиться из печально известной в просто известную. Три года ходила на актерские кастинги от агентства Ventura Talent Associates, представлявшего ее как «убийца мурен из Лубанга», отбиралась на ток-шоу, не дожившие до стадии проката, выигрывала роли в провальных пилотах сериалов, не в силах избавиться от ореола предательницы из шоу, пока не случилось худшее: даже дурная слава подошла к концу.

Она снималась для мужских журналов, каждый раз показывая больше и получая меньше. Поработав девушкой в бикини на автошоу, Джорджи в итоге устроилась менеджером по продажам в автосалон «Мазда» в Калабасасе, где, как следует из судебного дела, однажды украла подержанную «Миату». Вовремя вышла замуж за Даррена Счастливчика Дили, вспыльчивого каскадера, которому запретили прыгать через огненную стену вместо Рутгера Хауэра после нападения на звукооператора. Накануне первой годовщины их свадьбы Дили поставил ей синяк под глазом; Джорджи в отместку подсыпала крысиный яд в его протеиновый порошок. Сложные отношения даже для угасающей звезды реалити-шоу. Прошло семь лет, семь тощих библейских лет, прежде чем судьба хоть немного сжалилась над ней.

Телесценарист и продюсер Митчелл Сильверс восхищался Джорджи еще в студенческие времена. Спустя годы он воспользовался положением и через агента VTA пригласил Джорджи на встречу в Chateau Marmont. Там Сильверс предложил ей роль в своем новом шпионском сериале на TNT в обмен на секс в полулюксе. Джорджи, не зная про побочные эффекты препаратов, приняла эмоциональную безучастность Сильверса за простодушие.

«Это же просто секс, – успокаивала она себя, – ступенька к цели, прыгающие молекулы». Через два месяца, опасаясь, что Сильверс и в самом деле откажется от проекта, TNT пригласил Джорджи на роль русской киллерши Нади Пермановой. Подтянутая доминатрикс, которая сражается с азиатскими бандитами, напомнила Керри пышногрудую Вампиреллу – объект его юношеского обожания. А теперь зрелый мужчина упоенно смотрел, как дочери Сталина ворвались в московскую лабораторию. На примитивных жестких дисках они нашли воспоминания, стертые из памяти в печальном детстве, утраченное «я» на магнитной ленте. В потайном хранилище девушки обнаружили лабораторные банки с мутным формальдегидом, в котором плавали человеческие эмбрионы – побочные продукты их оплодотворения. Героиня Джорджи пришла в ярость и принялась крушить все подряд.

Глядя, как реквизитные эмбрионы скачут по бетонному полу, Джим Керри почувствовал, как отступает боль утраченной любви. Внезапно его осенило: все происходящее есть не что иное, как послание из космоса. Теперь он точно знал: Джорджи – его родственная душа.

Глава 2

Зовите как хотите – прихотью или безрассудством; Керри считал, что это любовь.

Помощница нашла контакты Джорджи, и Джим предложил ей провести ночь самопознания под руководством гуру Натчеза Гашью, идола ищущих просветления горожан. В девяностые Гашью превратил тусонскую AutoZone в империю недвижимости. В свои лучшие времена Натчез расхаживал по городу в стетсоне[10]10
  Стесон – ковбойская шляпа с высокой тульей и широкими подогнутыми вверх полями. Названа в честь ее изобретателя Джона Стетсона. Прим. ред.


[Закрыть] и куртке с бахромой, кичился благородной кровью чероки и выполнял духовный завет своих предков, распространяя на их землях многочисленные закусочные Pollo Locos[11]11
  El Pollo Loco – цепочка ресторанов, которая специализируется на курице гриль в мексиканском стиле. Прим. ред.


[Закрыть] и конторы микрозаймов.

В судебных исках его представляли маловменяемым, распутным и далеко не чистокровным чероки.

Кажется, умопомешательство и обрушило его империю, а под конец накрыло и его самого. Он раскатывал по Тусону под метамфетамином с заряженным автоматом Uzi на коленях, извергая словесный понос.

Сам Натчез заявил, что с радостью приемлет бедность после того, как ему было видение Джима Моррисона в черокском «танце призрака», и что он поражен полнейшей бездуховностью полицейских Тусона, которые приняли его мистическое озарение за словесный понос. Натчез внес залог наличными, спрятанными в пластиковой фигурке броненосца на лужайке перед домом, а затем сбежал в поисках душ на север, в Калифорнию.

Гашью стал работать с Дипаком Чопрой, проводившим семинары Quantum Encounter для топ-менеджеров. Но вскоре начал критиковать учение Чопры – возможно, потому, что нашел изъян в его рассуждениях, а возможно, из потребности занять место альфа-гуру. Гашью считал, что концепция вечного духа несовместима с разрушительной природой Вселенной. Каким образом, спрашивал Гашью, воображение избавит людей от страданий? Нет, все должно быть иначе: только осознание космической жестокости позволит приблизиться нам к своему «я». С тех пор Гашью с помощью медитации не излечивал травмы, а усиливал их. Однажды он подсунул айяуаску[12]12
  Айяуаска – отвар на основе лианы, традиционно изготовляемый шаманами индейских племен для очищения организма и использования в религиозных таинствах. Прим. ред.


[Закрыть] топ-менеджерам Avis, а затем помог им визуализировать бомбежку Дрездена, после чего четыре вице-президента свернулись в позе эмбриона за Пагодой Исцеления.

Натчеза перевели на офисную работу.

Юрта с тыквой-оберегом растаяла как дым.

Натчез, которого Чопра изгнал из своего царства, мог бы поставить крест на карьере, если бы не Келси Грэммер – первый преданный сторонник.

В 2006 году во время оползней в Малибу они вместе медитировали, и Натчез помог Келси вспомнить себя новорожденного на руках у матери. Келси разглядел каждый оттенок ее голубых глаз и заявил, что почувствовал, пусть на мгновение, безусловную любовь. Так в стране родилось еще одно евангелие, истовым проповедником которого и стал Натчез. Гашьюизм (слово, заставлявшее критиков восклицать: Gesundheit![13]13
  Gesundheit (нем.) – будьте здоровы.


[Закрыть]) представлял собой мешанину из экстремальных видов спорта и регрессивной терапии и проповедовал идею жестокости человека и природы, а не наоборот. Малочисленность последователей компенсировалась их статусностью: об этом Грэммер позаботился. Знаменитости часто встречались маленькой компанией в патио гостевого дома на Карбон-Бич с видом на океан, где Натчез целыми днями созерцал «зазубренный край американской мечты», не прочь порой похвастать своей причастностью к нему…

Джим и Джорджи отправились к Гашью, когда на Малибу обрушился тихоокеанский ураган, уже успевший унести сотни жизней на юге Мексики; свернув на побережье Калифорнии, стихия немного приутихла, но все еще жаждала крови. Вживую Джорджи оказалась еще привлекательнее. Керри знал, что здесь иногда пробуждается память о предыдущих воплощениях, и думал про силу, соединившую их с Джорджи, – случалось ли это прежде? Может быть, в прошлых жизнях они уже любили друг друга? Удастся ли хоть мельком взглянуть на это? Было бы замечательно! Керри представил, как они занимаются любовью вне времени, как мимо них, слившихся в чувственных позах Камасутры, проносятся, не причиняя вреда, эоны времени. Этот образ так его взволновал, что он не обратил внимания, с каким интересом слегка обалдевшая Джорджи изучает других гостей, его знакомых.

«Так вот, значит, как у них все, – думала она, оказавшись среди знаменитостей во внутреннем дворике. – Они вместе работают, вместе молятся. У них общие агенты, юристы и гуру. Обычный картель славы. Нечестная игра, по крайней мере пока ты в ней не участвуешь».

– Тебе нравится? – спросил Керри.

– Конечно!

Затем, увидев впереди Гвинет Пэлтроу в туфлях за тысячу долларов, Джорджи сбросила стоптанные сандалии и убрала в сумку, выбрав роль босоногой девушки-хиппи как лучшую из доступных.

Пэлтроу чувствовала себя гадко. Прошлую неделю она провела на яхте у побережья Канн вместе с Брайаном Грейзером, которого пригласили богатые марокканцы. Они говорили полушепотом; они меняли пшеницу на нефть; нефть на штурмовые винтовки; штурмовые винтовки на артиллерийские снаряды. Теперь, чтобы отмыть свои грязные деньги, они собирались вложиться в фильм. Пэлтроу ненавидела себя за то, как сильно ее это будоражило.

– Почувствуйте мощь природы, ее величие.

Натчез сидел, скрестив ноги, на плетеном кресле-седане, в льняной тунике на три размера меньше, под которой выпирал живот.

– Дышим. Делаем глубокие вдохи.

– Мы Орфей, спустившийся в Аид! – пробасил Келси Грэммер. – Мы исследователи внутреннего богатства.

– И мы молчим, пока дух не заговорит в нас, – сказал Натчез. – Воздерживаемся от комментариев, критики и разговоров.

– Мы – сама тишина, – добавил Келси театральным шепотом. – Мы утихли, мы благословили избранных.

Натчез читал по лицам присутствующих. Дрожащие губы Гвинет Пэлтроу еще до того, как она заговорила, подсказали, что внутреннее путешествие началось.

– Школа Спенса. Манхэттен. Выпускной класс. Начало мая, воздух пропитан запахом весны. Я иду на дополнительные занятия по биологии в кабинет на третьем этаже. Пылинки кружатся в лучах весеннего солнца.

– Весьма возвышенно, – заметил Келси Грэммер.

– Разговорчики! – Натчез сделал замечание и мягко обратился к Пэлтроу: – Гвинет, продолжай.

– Мы препарируем лягушек. Поначалу мне не хочется, но, как только нож вонзился в плоть, страх исчез. Я как будто следую за лезвием. Таким точным, таким эффективным. На лягушку хватило одного занятия. Затем учитель, мистер Либертуччи, принес кошку. Я разделалась с ней за пару дней: мной руководила какая-то сила, подталкивая рассмотреть внутренности, понять, как там все устроено, выяснить, что заставляет ее мяукать. Затем учитель дал мне эмбрион поросенка. – Пэлтроу перенеслась в прошлое и нахмурилась. – Он стоит у меня перед глазами.

– Да, – сказал Натчез. – Не останавливайся.

– Крошечный поросенок в вощенном лотке для препарирования. – Пэлтроу помрачнела. – У него закрыты глаза. Как у спящего малыша. Во мне что-то происходит. Мне надо, надо пройти через это…

– Оставь борьбу! – подсказал Келси Грэммер. – Стань лотосом.

– Черт возьми, Келси! – не выдержал Натчез.

– Я понимаю, что вовсе не собираюсь чему-то учиться. Я прихожу сюда после уроков, одна, ради удовольствия вонзить лезвие в плоть, – продолжала Пэлтроу.

– Ну ты даешь, девочка! – воскликнула Голди Хоун.

– Я не могла дождаться… – Пэлтроу глупо хихикнула. – Свинья – умное животное. Самое близкое к человеку. Мысль о том, что я могу расчленить ее, приводит меня в трепет. Господи, наверное, я не должна об этом рассказывать.

– Должна! – подбодрил Натчез. – Говори!

– Я провожу скальпелем по животу сверху вниз, – говорит Гвинет, – отрываю фасцию. Все под контролем. Я вскрываю грудную клетку, смотрю в остекленевшие глаза поросенка.

– Его взгляд, – участливо спросил Натчез. – Что ты чувствуешь?

– Наверное, вину и удачу. – Лицо Гвинет просияло. – Это взгляд смерти.

– Взгляд смерти?

– Я не боюсь тебя, смерть, знай это! – воскликнул Келси Грэммер, и слезы внезапного прозрения покатились по его щекам.

– Келси! – рявкнул Натчез. – Перестань воровать чужие прозрения! Гвинет, что было дальше?

– Я отрезала его гребаную голову! – взорвалась Гвинет. – Слабо? Мистеру Либертуччи я соврала: сказала, что хотела исследовать позвонки. Я могла отрезать голову и сделала это. Мне мало чувствовать взгляд смерти. Я хочу делать то, что делает она. Чтобы справиться с ней. Я…

– О господи! – прошептала Голди Хоун.

– Я смотрела в распахнутые поросячьи глаза и пилила хребет. С каждым движением меня охватывала грусть: скоро все закончится. Дальше мы будем изучать ботанику. Гуру?

– Да?

– Существует ли зло?

– Нет, моя дорогая, – отозвался Натчез. – Не в этих стенах.

Керри сжал руку Джорджи, словно хотел спросить: «Ты когда-нибудь видела подобное?» Она не ответила. Она тоже переместилась в прошлое. Ей снова шесть, она прижимается носом к инкубатору, в котором лежит ее сестра, в будущем единственный близкий человек. Дениз родилась на два месяца раньше срока. Хрупкая красная грудь вымаливает у жизни крошечные вдохи.

Сейчас Дениз работает за гроши в ювелирном павильоне в шопинг-молле на окраине города. Мысль о том, какая убогая у сестры жизнь, навеяла грусть. Шон Пенн на своем излюбленном месте – бордовом велюровом кресле La-Z-Boy – прикурил Camel без фильтра.

Терпкий запах дешевого табака перенес Керри на фабрику Titan Wheels, где они работали с отцом и братом. Денег хватало только на отопление, газ и еду. Джиму шестнадцать, он еще ребенок, но в душе кипят взрослый гнев, желание стереть с лица земли фабрику, для которой они такой же товар, только менее ценный, как и груды стальных грузовых дисков, подготовленные к шлифовке и полировке. Керри вспомнил, как долбил гидравлической тележкой по ленточному конвейеру снова, и снова, и снова.

Внутри все клокотало. И все же он не стал делиться этим воспоминанием. Застарелая травма вызвала панику, и Керри, как ребенок, схватил Джорджи за руку. Ее прикосновение ослабило боль. Для Керри – еще одно доказательство избранности Джорджи. А для нее? Начало длительного путешествия в мир его одержимостей.

– Диспенсеры Pez в виде животных… – сказала София Коппола. – На подоконнике в Сономе.

– Яркие пластиковые контейнеры для анализов, теплые от мочи, – вспомнила Голди Хоун, – стоят на кухонном столе моего незрячего дяди-диабетика Уоррена.

– Кодеин с клубничным вкусом, – сказала Сисси Спейсек.

Последнее воспоминание Шона Пенна полгода назад состояло из двух слов – «окровавленные салфетки». Когда он заговорил из бордового La-Z-Boy, не отрывая взгляд от штормящего океана, все превратились в слух.

– Лысый ребенок в бассейне отеля Ritz-Carlton. Неважно, в каком именно. Этот ребенок уже вне пространства и времени. У него почти прозрачная кожа. Ему шесть или семь. Непропорционально большая голова, деформированный череп, который давит на мышцы шеи и спины… – Шон закашлялся. – На груди этого маленького ребенка что-то выпирает, неестественно торчит над кожей…

– Какая смелость….

Натчез считал Пенна не столько учеником, сколько равным себе.

– Это химиопорт[14]14
  Подкожная система для внутривенного введения лекарственных веществ. Прим. ред.


[Закрыть]. Бинты. Хирургическая лента. Что они пытаются сделать? Купить ему еще пару месяцев. Или недель. Или хотя бы утро в бассейне Ritz-Carlton. Пять сотен за ночь. Пик сезона. Люди украдкой поглядывают друг на друга, и в их глазах сквозит страх. Выбираются из воды, будто он какое-то дерьмо. Вдруг заразный? Никто не хочет рисковать. Через десять минут ребенок остается в бассейне один, плавает по кругу, едва скользя руками по поверхности воды…

– Тебя пугала смерть в нем? – тихо спросил Натчез.

– Нет, – прохрипел Пенн. – Я боялся смерти в них.

– Замечательно.

– Так хочется пить, – сказал Ник Кейдж, – в горле пересохло.

– Следуй за жаждой, – отреагировал Келси Грэммер. – Не бойся, Кейдж.

– В следующий раз я тебя выгоню, – пригрозил Натчез. – Мы уже обсуждали, как важно уважать друг друга и не вмешиваться. Но ты не учишься.

Грэммер, получив замечание, затих, а Кейдж поделился одним из самых странных воспоминаний той ночи.

– Я вижу Лос-Анджелес, – начал Кейдж. – Весь в огне. Он пылает. Над каньонами летающие тарелки и…

– Что за хрень? – спросила Голди Хоун.

– Я рассказываю то, что вижу. Пожалуйста, уважайте мой поток.

– Продолжай, Ник, – сказал Натчез. – Пожалуйста.

– Пришельцы в экзоскелетах похожи на железных пауков. Они стреляют смертельными лучами. Зубодробительная огневая мощь. О черт, эти кроваво-красные смертельные лучи! Небо заволокло черным дымом. Апокалиптическое солнце красное, как… как…

На какое-то мгновение все понадеялись, что воспоминание исчезнет, но Кейдж нашелся:

– Как задница бабуина.

– Это воспоминание? – спросил Джеймс Спэйдер.

– Иногда в ведре, которое ты поднимаешь из колодца, не вода, – парировал Кейдж. – Иногда в нем росомаха, которая просидела там вечность и теперь готова вырвать вам глаза. Так что да, я вижу большое солнце, похожее на бабуинью задницу. Я мчусь по Тихоокеанскому шоссе. В каньонах пылает огонь, на месте зданий тлеющие руины. Я возглавляю отряд последних выживших, и мы…

– Нет, ну полюбуйтесь! – заметил Келси Грэммер. – Чистый нарциссизм.

– Продолжай, Ник, – сказал Натчез. – Келси, цыц!

– Мы сражаемся с пришельцами. Они прибыли, чтобы уничтожить нас. Гигантские змееподобные парни. У них блестящая гладкая черная кожа. Я веду выживших на бой с чужими. Армагеддон. Они стреляют лучами смерти, да, лучами смерти, но на меня они не действуют. Может быть, дело в моей ДНК? Она непохожа на другие ДНК. Гены Копполы особенные. Вот почему я всю жизнь чувствовал себя не на своем месте. Моя миссия – спасение человечества и…

– Это же плагиат «Войны миров», – возмутился Келси. – Нет, ну еще и миф о Христе, пипец просто, вот что это такое. Он ходит по разным группам и везде саботирует, лишь бы показать всем, какой он особенный. У Голдблюма в театральном классе было то же самое…

– Не надо тут про Голдблюма!

– Это ты устроил фарс из семинара!

– Я проводил эксперимент Nouveau Shamanic[15]15
  Новый актерский стиль, придуманный Николасом Кейджем, который он сам так называет. Прим. ред.


[Закрыть]. Путешествие к свободе, которая находится за пределами раздражения.

– Тише, вы оба! – сказал Натчез. – Время бежит во всех направлениях. Соответственно, и память. Не будем конкретизировать момент. Ник, продолжай.

Кейдж закатил глаза так, что осталась только полоска белков, и непривычно глубоким голосом, непонятно, разыгрывая их или всерьез, продолжил:

– Лучи смерти отскакивают от меня. Как горох. А как другие ребята? Они не такие везунчики. Плоть пузырится на костях. Жужжание лучей. Пламя лижет тела. Его жар пробирает до костей, мозг закипает. – Кейдж вцепился ногтями в предплечья. – На меня движется гигантский пришелец. Это чудовище. Это… Боже, он отвратителен. Нет, не могу…

– Соберись! – сказал Натчез.

– У него красные глаза. Змеиное туловище с широкой красной полосой. Наружу торчат клыки. Он хочет убить меня там, под красным, как задница бабуина, солнцем. Моя миссия – сразиться с этим парнем, но я боюсь. О боже, как я боюсь!..

– Змеи-пришельцы под бабуинозадым солнцем? – переспросил Келси Грэммер.

В другой момент Натчез отправил бы Грэммера внутрь освежиться у кулера с водой, но сейчас он сосредоточился на внутренней драме человека, выбравшего для себя – из всех возможных вариантов – имя Кейдж.

– Не сдавайся, Ник. Не бойся, иди дальше.

– Хорошо. Я продолжаю. Теперь все понятнее. У меня в руках старинный меч со стальным лезвием, напоминание о крестовых походах. Я еще не рассказывал про него, чтобы не отвлекаться. Интуиция подсказывает, что только с этим мечом я смогу победить альфа-инопланетянина. Это моя судьба. Я приближаюсь к нему и поднимаю меч. Пришелец уворачивается. Распрямляется. Плюет в глаза какой-то черной жижей. О боже, ничего не вижу! Чужие сопли воняют. Помогите, уберите его от меня!

– Борись, Ник! – поддержал Келси Грэммер, когда Кейдж стал задыхаться.

– Он обвивается вокруг меня. Сжимает, как удав…

– Кейдж схватился за шею и затрясся. – Меч выпадает. Руки становятся ватными. Я смотрю в красный змеиный глаз альфы и чувствую…

– Что ты чувствуешь? – спросил Натчез. – Что с тобой?

– Я боюсь… – Кейдж скривил губы и, как обычно, залился слезами. – О боже, мне так страшно!

– Ну-ну, – Келси приобнял Кейджа с таким сочувствием, что Натчез сразу простил ему предыдущие вмешательства.

– Как любезно с твоей стороны, Келси, – сказал он. – Какая глубокая эмпатия!

– Малыш уходит, – Джеймс Спэйдер кивнул в сторону небольшого строения внизу на пляже, почти скрывшегося под водой.

Все встали посмотреть, и Керри и Джорджи на секунду столкнулись взглядом, словно оценивая друг друга. В нем сквозило нетерпение – она, впрочем, не возражала. Наружу вырывалось то, что он принимал за золотой свет любви; Джорджи протянула ему руку. Они присоединились к остальным и смотрели, как строение сорвалось с основания и разбилось в щепки, а надувные аллигаторы и фламинго заплясали на темных волнах.

– Шторм усиливается. Вода поднимается. Земля негодует, – констатировал Натчез. – Скоро здесь не останется ничего, кроме огня, воды и земли.

«Слава богу, я нашел тебя», – думал Керри, восхищенно посматривая на Джорджи.

Глава 3

Теперь две жизни переплелись.

Мальчик, сбежавший с фабрики в Торонто, и девочка, все еще убегающая с кукурузных полей Айовы, решили провести ночь в пляжном домике Керри. Они мчались на его порше по Тихоокеанскому шоссе, а по спутниковому радио передавали седьмую часть реквиема Форе In Paradisum. С классической музыкой у Керри никогда не складывалось, но сейчас мелодия тронула его до глубины души. В величии хорала отражалась разрушительная мощь природы, музыка и пейзаж слились, взывая к мертвым:

 
Да приведут тебя ангелы в рай,
Приветствуют мученики святые,
И откроется священный град
Иерусалим…[16]16
  Антифон из заупокойной литургии по католическому обряду. Прим. пер.


[Закрыть]
 

Джорджи едва не задохнулась от восторга, переступив порог дома в Малибу – каприз за десять миллионов, стеклянная шкатулка мечты.

За годы постоянной конкуренции и вынужденных уступок Джорджи добилась лишь гонорара в двадцать тысяч долларов за серию «Оксаны». Однажды она попыталась купить ранчо в Лорел-Каньон, однако кредитный инспектор в «Чейс» отказал в ипотеке, заметив мельком, что исполнители второстепенных ролей в большинстве телесериалов меняются как перчатки. Джорджи сидела в арендованном «Приусе», сгорая от стыда, унижения и ярости. «Почему к одним деньги липнут, а других оставляют ни с чем?» – думала она. Джорджи читала о разрыве Керри в таблоидах и даже видела на сайте памплонской Diario de Navarra, как Моранте вручил Рене Зеллвегер бычье ухо[17]17
  Традиционный трофей тореадора после корриды. Прим. ред.


[Закрыть]. Она спросила Керри, действительно ли между ним и Зеллвегер все кончено, и его рана снова закровоточила.

– Старейшины навахо соединили наши души, Рене и мою. Когда мы расстались, из меня будто выдрали кусок мяса. Я боялся, что рана никогда не заживет. Но недавно, Джорджи, она стала затягиваться. Целостность возвращается.

– Целостность?

– Да. Знаешь, как я узнал?

– Расскажи.

– Гуру Вишванатан научил меня видеть ауру.

– Ничего себе!

– Да. После ухода Рене краски исчезли, аура стала грязно-серой. Злой дух поселился рядом со мной, старуха с засаленными волосами и пожелтевшим лицом приходила ко мне во сне и, склонившись, высасывала краски из моей души. Я просыпался с криком. Теперь это прекратилось. Догадываешься когда?

– Когда, Джим?

– Когда я увидел тебя.

Джорджи догадывалась, что ей в руки приплыла богатая влиятельная знаменитость, жаждущая любви. Жаждущая веры. В Натчеза Гашью. Во всю эту фрейдовскую путаницу, ошибочно показавшуюся судьбой. Во что угодно добрее хаоса. И, всматриваясь в глаза своей матери на лице Джорджи, Керри благоговел перед истинным великодушием Создателя, который через местных провайдеров кабельного телевидения не только показал, но и вручил ему ее.

– Рене, – сказал он Джорджи, – была лишь подготовкой к настоящей любви, такой близкой и осязаемой.

И Джорджи – к ее позднейшим сожалениям – поспешила закрепить сделку.

– Ты видишь сейчас свою ауру? – спросила она.

– Ну, ее цвет зависит от…

– Я ее вижу.

– Что?

– Я вижу золотое сияние.

И, несмотря на его последующие прегрешения, тогда именно Джорджи первой потянулась его поцеловать. Ее собственное чудо тоже казалось близким и осязаемым: автобус «Грейхаунд», увозивший ее из бездонного вакуума Айовы, наконец-то прибыл в долгожданный пункт назначения.

– Пойдем наверх? – спросил Керри.

Она кивнула. Они поднялись в спальню. Неторопливый монтаж сексуального единения словно подчеркивает, что эта любовь не такая, как все прочие. Танец жаждущих тел, шепот невыполнимых обещаний. Отблески молнии пляшут на картине сусального золота над кроватью. Православная икона Девы Марии: дитя Иисус-суперзвезда припал к груди матери. Эту икону подарили парни, похожие на киллеров, во время российской премьеры «Брюса Всемогущего». Керри смотрит в глаза Джорджи – глаза своей матери, сосет ее грудь, грудь своей матери, движется внутри этого почти незнакомого человека, словно пытаясь с каждым толчком вернуться в материнскую утробу.

– Возьми меня, папочка, – мурлычет Джорджи.

Через полгода они навсегда скрепили свои кармические отношения во время меланезийского обряда дома у Келси Грэммера на холмах Малибу.

Над головами кружили вертолеты папарацци, которые TMZ купил у морской пехоты, а потому все еще окрашенные в черный цвет. Свидетелем жениха стал Николас Кейдж. Ради такого дела он бросил съемки «Опасного Бангкока». Каскадер Кейджа работал с первым мужем Джорджи над «Тройным форсажем» и рассказал об их разводе – отравленном протеиновом порошке и краже «Мазды Миаты». Кейдж поделился своими опасениями за несколько дней до свадьбы, когда они с Керри устроили в доме Кейджа в Бель-Эйр небольшой спарринг по бразильскому джиу-джитсу.

В лучах заходящего солнца, в додзё, покрытом черным песком, они кружили в одних плавках рядом с мастодонтами, которых Кейдж приобрел на монгольских аукционах. Керри недоумевал, почему они всегда борются в сумерках. Неужели события в их жизни лишь сцена, которой требуются декорации? Или расставленные повсюду ловушки образов? Сквозь ребра скелетов падали малиновые лучи, раскрашивая лицо Кейджа полосками тени и света. Довольный визуальным эффектом, Кейдж решился на разговор.

– Я переживаю, Джимбо. Говорю тебе, брось эту затею. Ходит немало историй о ее прошлом. Говорят про угнанную тачку. Говорят про крысиный яд.

Джорджи уже рассказала Керри свою версию.

– Ее бывший муж все врет.

– Даже у мамбы есть своя правда.

– Лумумбы?

– Мамбы. Это большая змея. Слушай, я думаю, что боль после разрыва с Рене толкнула тебя к пиранье, и ничем хорошим это не закончится.

– Джорджи избавила меня от страданий.

– Цианид тоже так может.

Керри бросился на Кейджа: он был выше, за счет чего обладал неким преимуществом в единоборствах. Кейдж боролся нечестно. Он вцепился Керри в глаза с криком, что охотно поможет ему ослепнуть, если тот так этого жаждет. Керри отцепил руки Кейджа от глаз; Кейдж попытался вывернуться из рук Керри. Борьба тел превратилась в борьбу пальцев: большой палец Кейджа, необыкновенно массивный от рождения, взял верх над мизинцем Керри: у основания раздался щелчок. Керри взвыл от боли и швырнул Кейджа на землю. Они боролись до тех пор, пока их потные тела не покрылись слоем черного песка и оба не стали похожи на туземных демонов, а не актеров-миллионеров. Наконец Кейдж схитрил. Он вздохнул, расслабился, притворился, что сдается. Когда Керри потерял бдительность, Кейдж засветил ему локтем по голове и рассек бровь.

– Ты обманул меня!

– Да открой же глаза! Я в ответе за тебя, Джимбо. На этой свалке надежд, которую мы называем домом… На обгаженном лугу буржуазной фантазии. В братской могиле потребительских желаний. Неоновая морковка маячит перед носом…

– Ты про что? – Керри взглянул из-под опухшего века.

– Про славу, дурачок. Про «железную деву» публичности. Про подлинное «я» – стоит ему показаться, и его тут же закуют в испанский сапожок. Что, если она просто использует тебя? Я говорю тебе то, что слышал. Она пиранья. Чуть что не по ней, вцепится тебе в глотку.

– Я люблю ее.

– В тебе говорит дофамин.

– Я чувствую это в душе, Ник, там, куда нас вел Натчез. Я ощущаю удивительное спокойствие. Рене была одной из нас. Все одобрили. А теперь она с доном Альфонсо. Ну и какой в этом смысл? Мы все хотим любви и внимания.

Кейдж сделал паузу, оценивая, насколько эффектно огненный закат и тень мастодонта рассекают его лицо, и сказал:

– Каждого из нас мучает первобытная боль. Древние люди, которых сожрали злобные звери? Они все еще стонут внутри нас. Ты не думал, зачем мы бьемся тут среди старых черепков? Из тщеславия? От скуки? Чтобы покрасоваться? Не угадал! В моем тенистом додзё с черным песком мы тренируем древнюю магическую силу! Я просто хочу быть уверен, что ты в безопасности и что ввязываешься в это осознанно.

– Зря ты так, – вздохнул Керри. – Мы с Джорджи видим души друг друга.

Кейджу пришлось сделать хорошую мину при плохой игре. Он поцеловал Керри в щеку, сам не до конца понимая, что это – благословение или прощание.

Спустя несколько дней в доме Келси Грэммера состоялся меланезийский свадебный обряд. Кейдж стоял рядом с Керри, у жениха были заплывший глаз и шина на руке.

Джейн, дочь Керри от первого брака с Мелиссой, наблюдала за происходящим из первого ряда. Джейн – истинное дитя Голливуда: уже в семь лет на церемонии в Китайском театре Граумана, когда отец захватил ее ладошки и сунул вместе со своими в прямоугольник с цементом, она расплывалась в очаровательной улыбке перед камерами. Став старше, Джейн не теряла трезвости – в отличие от большинства окружающих. В своем дневнике она написала о гравитационном поле знаменитости: «Ребята постарше хотят дружить со мной только из-за моего отца. Есть настоящие друзья и есть фальшивые. Я их не виню, просто все вижу».

Джейн понимала, какую цену платит отец. Раздутое эго. Постоянный страх отвержения. С каждым успехом планка поднимается. Сейчас Джейн ждала ребенка и, возможно, поэтому смотрела в будущее с надеждой. Она желала отцу настоящего вечного счастья с Джорджи.

Та была одинокой невестой.

Ее отец умер; мать отказалась, сославшись на болезнь. Братья и сестры тоже не приехали. Единственными гостями стали «сталинские девушки». Пришла сама Оксана, которую играла Кэприс Уайлдер, юная подруга топ-менеджера мыльной компании из Гринвича. Кэприс приехала в Лос-Анджелес после 11 сентября с небольшими отступными и твердой решимостью умереть знаменитой. Пришла Ольга, верная соратница Оксаны, которую убрали из сценария по результатам опроса на MySpace. Люнестра дель Монте, исполнявшая эту роль, позднее уверяла окружающих, что на самом деле была кремлевским агентом. И наконец, младшая дочь Сталина, которую сыграла Кейси Мэй, бывшая королева Memphis River, лишившаяся короны за съемки гонзо-порнографии под псевдонимом Форд Эксплорер.

Молодоженов осыпали лепестками гибискуса, райские птицы чирикали в золотых клетках, и пел хор меланезийских сирот. Керри рассказывал журналу Us о своем безмерном счастье, когда рука Джорджи развернула его голову, чтобы в поцелуе новобрачных камеры запечатлели нежность без синяков.

Все гости, кроме одного, верили, что у них все получится.

Кэти Холмс пришла со своим тогдашним мужем, звездой культовых боевиков, чье настоящее имя мы не можем привести здесь по юридическим причинам. Следовательно, будем называть его Лазерный Джек – молния. Итак, рядом с Лазерным Джеком стояла черноокая красавица Кэти. С Керри они познакомилась два года назад в двадцать седьмом отсеке лабиринта на заднем дворе Уилла Смита. Они вместе нашли выход из лабиринта и, справившись, как Гензель и Гретель, с общей угрозой, подружились. Кэти отметила про себя поспешность поцелуя новобрачных и зловещую скорость, с которой невеста повернулась от жениха к камерам.

«Почему, – недоумевала Кэти, глядя на них у алтаря, – ложная любовь так высокомерна, а истинная любовь пуглива?» Она грустно улыбнулась Керри, пока тот шел по красной ковровой дорожке, а Лазерный Джек одарил его своей улыбкой на миллиард долларов и поднял большой палец.