Текст книги "Острые края (сборник)"

Поганые задания

К востоку от Кринны, осень 574 года

Зобатый по всегдашней привычке обгрызал затвердевшую кожу вокруг ногтей. Как всегда, это было больно. Он думал, что надо все же отвязаться от этой привычки. Он всегда так думал.

– Почему, – не без горечи шептал он себе под нос, – почему мне всегда достаются самые поганые задания?

Деревня прижималась к земле на мысу у слияния двух рек – кучка сырых соломенных крыш, взлохмаченных, как волосы дурачка, окруженных забором в рост человека из грубо отесанных бревен. Круглые плетеные хижины и три длинных дома, обваленных грязью; на задранных концах конька одного из них красовались неумело вырезанные головы то ли драконов, то ли волков, то ли еще кого-то, предназначенных для того, чтобы пугать людей, хотя у Зобатого они вызвали только ностальгическую тоску по достойному плотницкому ремеслу. Из труб грязными клубами выползал дым. Полуголые деревья все еще шелестели побуревшей листвой. Мутный солнечный свет поблескивал вдали, на гнилых болотах, будто до самого горизонта рассыпали тысячи зеркальных осколков. Но романтикой тут и не пахло.

Чудесница, давно уже чесавшая длинный шрам, пересекавший ее покрытую короткой щетиной голову, отвлеклась от этого занятия, чтобы внести свой вклад в размышления предводителя.

– По мне, – сказала она, – так это выглядит полной задницей.

– Мы ведь далеко к востоку от Кринны, скажешь нет? – Зобатый помусолил клочок кожи между зубами и языком, и сплюнул на землю и поморщился, так как розовая отметина, оставшаяся возле ногтя, не имела никакого права быть такой болезненной. – Здесь на сотни миль в любую сторону сплошная задница. Раубин, ты уверен, что мы пришли туда, куда надо?

– Совершенно уверен. Она очень специфично все описала.

Зобатый нахмурился. Он-то совершенно не был уверен, что понимает, откуда у него такая непреодолимая неприязнь к Раубину – то ли из-за того, что он добывал для них работу, и работа обычно оказывалась препоганого свойства, то ли причиной сугубой неприязни к Раубину служило то, что он был вонючим хорьком, и даже рожа у него была как у хорька. Возможно, и то и другое вместе.

– Просто-напросто «описала точно», бестолочь.

– Но ты ведь понял, что я имел в виду, так ведь? Она сказала: деревня у слияния рек, южнее болота, три длинных дома, у самого большого конек украшен резными лисьими головами.

– А-а-а! – Зобатый щелкнул пальцами. – Так значит, это должно изображать лис.

– Эта шайка и есть клан лисы.

– Вот эти?

– Ну, так она сказала.

– И мы должны принести ей эту штуку. Какую именно штуку?

– Ну, эту штуку, – ответил Раубин.

– Это мы и сами знаем.

– Вроде как… длинная такая, наверно. – Она точно не сказала.

– Значит, очень специфично, да? – осведомилась Чудесница, оскалив в ухмылке все свои зубы.

– Она сказала, что эта штука будет вроде как светиться.

– Светиться? – переспросил Зобатый. – То есть как это? Вроде какой-то, мать ее, волшебной свечи?

На это Раубин лишь пожал плечами, отчего никому ничего не стало нисколько яснее.

– Не знаю. Она сказала, что ты сам узнаешь, когда увидишь.

– Очень, очень мило. – Зобатый и не подозревал, что его настроение может испортиться еще сильнее. Теперь знал, что может.

– Просто красота! То есть ты хочешь сказать, что я должен жизнью своей рисковать и жизнями всех моих людей ради невесть чего-то, что я, значицца, узнаю, когда увижу? – Упираясь руками, он отполз на животе по камням туда, где его нельзя было увидеть из деревни, поднялся на ноги и принялся стряхивать грязь с плаща, мрачно ворча себе под нос, поскольку плащ был новый и он прилагал немало усилий для того, чтобы содержать его в чистоте. А ведь можно было сообразить, что это пустая трата времени, особенно если учесть, что на его горбу всегда оказывается особливо поганая работа. Он зашагал вниз по склону, между деревьев, к остальным, качая на ходу головой. Твердым, уверенным шагом. Шагом вождя. Зобатый считал, что предводителю очень важно выглядеть так, будто он знает, куда идет. Особенно в тех случаях, когда он этого не знает.

Раубин спешил за ним и пискляво бубнил в спину:

– Она ничего определенного не говорила. Ну, в смысле, об этой вещи. Она, знаешь ли, никогда не говорит. Только лупит глазищи свои… – Он передернул плечами. – И говорит: принесите мне вещь оттуда-то. И цвет кожи ейной, и голос… а когда она смотрит на тебя, аж в пот кидает от страха-то… – Его снова передернуло, да так, что даже гнилые зубы заскрежетали. – Сразу признаюсь: вопросов ей я не задаю. Я, когда она меня к себе требует, только и надеюсь, что успею выбраться оттуда, прежде чем обмочусь прямо там, где стою. Бегу от нее со всех ног и добываю то, что она тре…

– Ну, значит, для тебя все сложилось так, что лучше и не надо, – перебил его Зобатый. – До тех пор, конечно, пока не надо будет в самом деле добывать эту твою штуку.

– Но добывать эту штуку нам все же приходится… – размышляла вслух Чудесница, подняв взгляд к кронам деревьев, отчего на ее грубом костистом лице играли блики света и тени, – и недостаток подробностей может нам изрядно выйти боком. Деревня немаленькая, и в ней найдется уйма всевозможных вещей. Но какая же из них нужна-то? Что брать и что не брать, вот в чем вопрос. – Судя по всему, она пребывала в задумчивом настроении. – Можно даже сказать, что для нее и голос, и цвет кожи, и аура страха в нашем случае… залог провала.

– О нет, – возразил Зобатый. – О провале для нее можно было бы говорить лишь в том случае, если бы именно она осталась здесь с перерезанной глоткой из-за того, что поленилась рассказать о всяких мелких подробностях задания, для которого нас загнали сюда, на край света. – И, окинув Раубина суровым взглядом, он вышел на поляну.

Гордяй Легкоступ точил ножи. Он сидел, скрестив ноги и разложив на клочковатой траве восемь ножей – от малюсенького, длиной в большой палец Зобатого, стилета до здоровенного тесака, который смело можно было назвать коротким мечом. Девятый он держал в руках; точильный камень шаркал по стали – вжик-вжак, – задавая ритм негромкому напеву. У него, у Гордяя Легкоступа, был удивительно хороший высокий голос. Живи он в более счастливые времена, наверняка стал бы бардом, ну а в теперешние куда доходнее было грабить и резать людей. Зобатый считал это печальным явлением, но такие уж времена…

Брек-и-Дайн сидел рядом с Гордяем и, вывернув странным образом губы, общипывал зубами уже обглоданную кроличью косточку, как овца щиплет траву. Огромная и очень опасная овца. В его громадном синем от татуировок кулачище косточка казалась совсем крохотной, как зубочистка. Весельчак Йон глядел на него хмуро, как на кучу дерьма, на что Брек, возможно, и обиделся бы, если бы не знал, что Йон смотрит так на всех и на все. Совершенно определенно, Весельчак выглядел сейчас самым мрачным человеком на всем Севере. Но ведь он и получил свое прозвище именно из-за этого.

По другую сторону поляны перед громадным длинным мечом, прислоненным к дереву, стоял на коленях Жужело из Блая. Он накинул на голову капюшон, так что наружу торчал только острый кончик носа, и упирался подбородком в стиснутые кулаки. Судя по всему, молился. Зобатый всегда довольно настороженно относился к людям, которые молились богам, а уж о тех, кто молился мечам, и говорить нечего. Но такие уж времена, думал он. В кровавые дни мечи дороже богов. И, конечно, их куда больше. Кроме того, Жужело происходил из долины, до которой нужно невесть сколько тащиться на север, а потом еще и на запад, за горами, около Белого моря, где летом снег идет и где никто, имеющий хоть малость соображения, жить не захочет. Кто знает, что у него на уме?

– Я уже говорил, что это не деревня, а просцанное пятно? Даже и цвет такой же. – Никогда неторопливо натягивал тетиву на лук. И улыбался он с таким видом, будто подшутил над всеми остальными, да так, что никто, кроме него самого, этого не понял. Зобатый не отказался бы узнать, в чем соль шутки: тогда, может быть, и он посмеялся бы. Насколько он мог судить, шутка касалась их всех.

– Тут ты, пожалуй, прав, – отозвалась Чудесница, вальяжно выходя на поляну. – Моча. Чистейшей воды.

– Ну, мы приперлись сюда не для того, чтобы здесь поселиться, – сказал Зобатый, – а чтобы добыть кое-что.

Весельчак Йон тем временем совершил нечто такое, что многие сочли бы немыслимым: он нахмурился еще сильнее, черные глаза, мрачные как две могилы, толстые пальцы раздирают густую свалявшуюся бороду.

– Что именно?

Зобатый снова взглянул на Раубина.

– Хочешь перекопать все это вдоль и поперек? – Посредник беспомощно развел руками. – Я слышал, что мы узнаем, когда увидим.

– Узнаем, когда увидим? Какого хоть…

– Йон, жаловаться можешь деревьям. Приказ есть приказ.

– К тому же мы ведь уже здесь, верно? – вставил Раубин.

Зоб опять посмотрел на него и громко цыкнул зубом.

– Ну, это ты угадал. Прямо в яблочко. Как и все подобные догадки – когда ни скажешь, не ошибешься. Да, мы здесь.

– Мы здесь, – пропел Брек-и-Дайн, умудрившись по горскому обычаю даже в этих двух словах скакнуть от чуть ли не писка до хрипа, обсосал с косточки последние капли жира и щелчком отправил ее в кусты. – К востоку от Кринны, где и луна не светит, где на сто миль не найти чистого места, чтоб посрать, и где под ногами то и дело путаются бешеные дикари, для которых высшая красота – это протыкать собственные рожи костями. – Здесь он, пожалуй, немного погорячился, потому что и сам был так покрыт татуировками, что кожа у него была скорее синей, нежели белой. Впрочем, Зобатый полагал, что не бывает большего презрения, нежели то, с каким один дикарь относится к другому, тем более если они из разных племен.

– Не стану спорить: здесь, к востоку от Кринны, можно встретиться с очень забавными обычаями. – Раубин пожал плечами. – Но нужная штука находится здесь, и мы тоже здесь. Так почему бы нам попросту не забрать эту поганую штуку и не убраться, на хрен, домой?

– Так, почему бы тебе, Раубин, попросту не забрать эту поганую штуку? – рыкнул Весельчак Йон.

– Потому что моя, мать твою, работа – это, мать твою, сказать тебе, чтобы ты, Йон, мать твою, Непролаз, забрал ту или иную, мать ее, штуку.

Наступила продолжительная и очень противная пауза. Как сказали бы горцы, противнее даже, чем отродье человека и овцы. А потом Йон заговорил своим тихим, спокойным голосом, от которого у Зобатого даже после стольких лет знакомства мурашки по рукам побежали.

– Надеюсь, что я ошибаюсь. Клянусь мертвыми, я всей душой надеюсь, что ошибаюсь. Но у меня такое ощущение… – он подался вперед, и всем стало донельзя ясно, сколько у него при себе топоров, – что со мною говорили невежливо.

– Нет, нет, ни в коей мере, я вовсе не…

– Вежливость, Раубин. Эта дрянь не стоит ровным счетом ничего, зато может принести человеку немалую пользу. Скажем, вежливому человеку не придется нести свои мозги в руках, когда нужно будет возвращаться домой. Я понятно выразился?

– Конечно, Йон, понятнее некуда. Я позволил себе лишнее. Я кругом не прав, куда ни кинь, и оченно извиняюся. Никоим образом не хотел тебя обидеть. Очень уж давит. Со всех сторон давит и ведь не только на меня, но и на всех нас. Ваши головы под топором, но ведь и моя тоже. Пусть не здесь, но вот вернемся домой, и вы сможете убедиться, что если будет что не по-ейному… – Раубина снова передернуло, еще сильнее, чем прежде.

– И все же, мне кажется, немного уважения было бы не…

– Хватит. – Зобатый махнул рукой, пресекая разговор. – Все мы сидим на одной и той же треклятой дырявой шлюпке и вместе тонем, и такие споры нам не помогут. Нам нужна любая пара рук, способная вычерпывать воду, хоть мужских, хоть женских.

– Я всегда готова помочь, – сказала Чудесница, являвшая собой воплощенную невинность.

– Ну уж… – Зобатый сел на корточки, вынул нож и принялся чертить на земле карту деревни. Как это много-много лет назад делал Тридуба.

– Пусть мы не знаем точно, что это за вещь, но нам, по крайней мере, известно, где она находится. – Нож царапал землю; воины собрались вокруг и смотрели – кто стоя, кто сидя, кто на корточках. – Большой дом, что посередине, с резными головами вроде бы лис на коньках. Ежели меня спросить, то я скажу, что это драконы, но это, знаете ли, другая история. Вокруг идет забор, в нем двое ворот, на север и на юг. Вот дома и хижины. Это, полагаю, свинарник. А это, вероятно, кузница.

– И сколько же там может быть народу? – спросил Йон. Чудесница почесала шрам на черепе, скорчила рожу и уставилась в небо.

– Бойцов – человек пятьдесят-шестьдесят… Несколько стариков, несколько дюжин женщин и детей. Кто-то из них тоже, вероятно, способен держать оружие.

– Женщины драться лезут, – усмехнулся Никогда. – Стыдоба!

– Загнать этих тварей обратно к очагу, да? – осклабилась Чудесница.

– О, очаг… – Брек тоже уставился в пасмурное небо, как будто оно было устлано не тучами, а счастливыми воспоминаниями.

– Шестьдесят воинов? И нас всего семеро, не считая обузы. – Весельчак Йон согнул язык лодочкой и по аккуратной дуге пустил струйку слюны через башмаки Раубина. – Дело дрянь. Нам нужно больше народу.

– Тогда бы нам жратвы не хватило. – Брек-и-Дайн сокрушенно погладил живот. – Ее и так не очень…

Зобатый перебил его.

– Сдается мне, что придется выполнять планы с теми людьми, которые у нас есть. Ясно как день, что честный бой с шестью десятками нам не сдюжить. – Ну, и ведь люди шли в его дюжину не для честного боя. – Надо нам хотя бы часть устранить.

Никогда поморщился.

– Интересно, есть ли смысл спрашивать, почему ты смотришь на меня?

– Потому, красавчик, что для уродливых мужиков нет никого противнее и хуже, чем красивые мальчики.

– Факты – упрямая вещь, с ними не поспоришь. – Никогда вздохнул и отбросил назад свои длинные волосы. – Красивое лицо – мое проклятие.

– Тебе проклятие, а мне – благословение. – Зобатый ткнул в северный край нарисованной на земле карты, где был изображен деревянный мост, перекинутый через речку. – Приложишь свою ненаглядную красоту к мосту. Там наверняка стоит стража. Устрой им развлечение.

– Ты имеешь в виду, застрелить кого-то из них?

– Лучше выстрели куда-нибудь рядом с ними, но чтобы заметили. Давайте не убивать никого без необходимости, ладно? При иных обстоятельствах они вполне могли бы оказаться неплохими людьми. – Никогда скептически вскинул бровь.

– Ты так думаешь?

Вообще-то Зобатый так не думал, но у него не было никакого желания и дальше отягощать свою совесть. Она и без того не очень-то хорошо держалась на плаву.

– Устрой им небольшую пляску, и будет с них.

Чудесница хлопнула себя ладонью по груди.

– Очень жаль, что я этого не увижу. Когда начинается музыка, не найдешь плясуна лучше, чем наш Никогда.

– Не переживай, моя милая, я еще потанцую для тебя.

– Все обещаешь, обещаешь…

– Да, да. – Зобатый махнул рукой, пресекая и эту беседу. – Вот когда покончим с этим дурацким дельцем, ты сможешь посмешить нас, если, конечно, живы будем.

– Может, еще и тебя рассмешим, а, Жужело? – сказала Чудесница.

Уроженец долины сидел, скрестив ноги, и держал меч на коленях.

– Может быть, – отозвался он, пожав плечами.

– Мы все туточки – маленький сбитый отряд, и нам нравится дружелюбное поведение.

Жужело коротко взглянул на мрачного Весельчака Йона.

– Это заметно.

– Мы почти что как братья, – сказал Брек, усмехаясь всем своим татуированным лицом. – Мы делим между собой опасность, делим еду, делим вознаграждение, а иной раз случается, что даже смех делим.

– Никогда не ладил со своими братьями, – откликнулся Жужело.

Чудесница громко фыркнула.

– Ну, малыш, кто скажет, что ты не осенен благословением? Ты получил второй шанс пожить в любящей семье. Если протянешь подольше, то, глядишь, и разберешься, что к чему.

Жужело медленно кивнул, и тень от капюшона проползла по его лицу сначала вверх, потом вниз.

– Ни дня без нового урока.

– Хороший совет, – похвалил Зобатый. – А теперь все прочистили уши и слушаем. Как только Никогда выманит несколько человек на себя, мы прокрадемся через южные ворота. – И он поставил на земле крест, чтобы показать, где именно. – Идем двумя группами, по одной с каждой стороны главного дома, где находится эта вещь. По крайней мере, где эта вещь должна находиться. Я, Йон и Жужело заходим слева. – Йон снова сплюнул, Жужело чуть заметно кивнул. – Чудесница, ты с Брейком и Гордяем заходишь справа.

– Насчет права ты прав, вождь, – сказала Чудесница.

– Право – это наше право, – пропел Брек.

– Так, так, так… – буркнул Гордяй; Зобатый решил, что это означало согласие.

Он ткнул каждого по очереди большим пальцем с обгрызенным до мяса ногтем.

– И чтобы вели себя наилучшим образом, слышите? Тихо, как весенний ветерок. Надеюсь, на сей раз ты, Брек, не будешь опрокидывать кастрюли, так ведь?

– Вождь, обещаю смотреть, куда ставлю ноги.

– И то хлеб.

– Запасной план у нас есть? – поинтересовалась Чудесница. – На тот случай, если случится невозможное и дела пойдут не по плану.

– Как всегда. Хватаем это, не знаю что, и улепетываем как встрепанные. Теперь ты, – и Зобатый посмотрел на Раубина.

Его глаза раскрылись широко, как миски на поварне.

– Что я?

– Останешься здесь и будешь присматривать за барахлом. – Раубин протяжно, с нескрываемым облегчением, выдохнул, и Зобатый почувствовал, как его губы расползаются в улыбке. Он не винил этого человека в том, что тот был невероятным трусом, – большинство людей таковы. Зобатый и сам был таким же. Винил он Раубина лишь в том, что тот позволял себе показывать свой страх. – Только не слишком расслабляйся. Если у нас дело обернется худо, то не успеет наша кровь засохнуть, как эти лисотрахи отыщут тебя и, скорее всего, лишат тебя всего того, что ты между ног трешь.

Дыхание Раубина ощутимо задрожало и пресеклось.

– Башку тебе отпилят, – прошептал Никогда, вытаращив глаза для пущей убедительности.

– Вытряхнут требуху и зажарят, – прорычал Весельчак Йон.

– Кожу с рожи сдерут и будут вместо маски носить, – прогремел Брек.

– Будут хером твоим суп хлебать, – предположила Чудесница.

Все на мгновение умолкли, пытаясь представить себе такое.

– Значит, договорились, – сказал Зобатый. – Тихонечко, осторожненько, так, чтобы никто не заметил, как мы заберемся в этот дом и найдем то, что нужно. Но самое главное… – он самым строгим взглядом обвел отряд – полукруг перепачканных грязью, испещренных шрамами, бородатых и безбородых ясноглазых лиц. Его команду. Его семью. – Чтобы никто не смел погибнуть, ясно? К оружию.

Сосредоточенно и уже без балагурства – как же, до дела дошло! – отряд Зобатого подготовился к выходу; каждый сработался со своим оружием, как ткач – с ткацким станком, и оно всегда было ухоженным, даже если одежда превратилась в лохмотья, блестело, невзирая на то что лица толстым слоем покрывала грязь. С негромким шипением затягивались пояса, ремни и шнурки, поскрипывал, погромыхивал и позвякивал металл, и над всем этим непрерывно плыла песня, которую негромко вел высокий голос Гордяя.

Руки Зобатого двигались сами собой, повинуясь давней привычке, а мысли возвращались к былым временам, когда ему приходилось делать то же самое в других местах, в окружении других лиц, большинство из которых давно уже вернулось в грязь. Некоторых из них он похоронил своими руками. Он надеялся, что никто из присутствующих въяве сегодня не погибнет, чтобы превратиться в грязь и смутные воспоминания. Он проверил щит – прочны и упруги ли ременные петли, в которые просовывается рука. Проверил нож, запасной нож и запасной-запасной нож – все плотно сидели в ножнах. Кто-то когда-то сказал ему, что лишних ножей не бывает, и это был очень дельный совет, при условии, конечно, что ты правильно хранишь их и при случайном падении ни один из них не воткнется тебе в причиндалы.

Каждому было чем заняться. Кроме Жужела. Он лишь склонил голову и деликатно взял за ножны из крашеной кожи, чуть ниже крестовины, свой меч, прислоненный до того к стволу дерева. Ростом Жужело заметно превышал дюжинного человека, а клинок, скрытый в этих ножнах, был заметно длинней его собственной ноги. Затем откинул капюшон, разодрал пальцами с грязными ногтями свалявшиеся волосы и застыл, склонив голову набок и разглядывая соратников.

– Ты ходишь с одним-единственным клинком? – спросил Зобатый, сдвигая собственный меч, висевший у бедра. Он надеялся вовлечь верзилу в разговор и установить хоть мало-мальски доверительные отношения. В таком маленьком и тесно сбитом отряде капелька доверия может спасти тебе жизнь. Может спасти вообще всех.

Глаза Жужела повернулись в его направлении.

– Это Меч мечей, и люди успели дать ему сотню имен. Бритва рассвета. Могильщик, Кровавый жнец. Высочайший и Нижайший. На языке долины его именуют Скак-анг-гаиок, то бишь Разлом мира, битва, которая свершилась в начале времен и возобновится при их завершении. – Зобатый испугался было, что Жужело примется перечислять всю треклятую сотню, но, к счастью, он удовлетворился сказанным и лишь добавил, уставившись на рукоять, обмотанную тусклой серой проволокой: – Это и моя награда, и моя кара. Кроме этого клинка, мне ничего не нужно.

– А не длинноват он малость? – полюбопытствовала Чудесница с другой стороны. – Есть с него неудобно.

Жужело выразительно оскалился.

– А это на что?

– Ты когда-нибудь точишь его? – спросил Зобатый.

– Это он точит меня.

– Что верно, то верно. – Оставалось надеяться, что Жужело и впрямь владеет своим хваленым громадным клинком так хорошо, как о нем говорили слухи, потому что как собеседник он точно компанию не украшал.

– Кроме того, чтобы наточить меч, его нужно вынуть из ножен, – напомнила Чудесница, подмигнув Зобатому тем глазом, которого Жужело не видел.

– Именно так. – Взгляд Жужела остановился на ее лице. – А если Меч мечей вынуть из ножен, то обратно его уже не вложишь, пока…

– Пока он не обагрится кровью? – закончила вместо него Чудесница. Угадать его следующие слова можно было и не обладая даром гадания по рунам – с тех пор как они покинули Карлеон, Жужело повторил их, по меньшей мере, дюжину раз. Более чем достаточно для того, чтобы они всем слегка поднадоели.

– Кровью, – пророческим голосом отозвался Жужело.

Чудесница быстро взглянула на Зобатого.

– Скажи-ка, Жужело из Блая, тебе никогда не казалось, что ты относишься к себе чересчур серьезно?

Он слегка запрокинул голову и окинул взглядом небо.

– Если услышу что-нибудь смешное, то можно будет и посмеяться.

Зоб почувствовал на плече руку Йона.

– Вождь, можно тебя на пару слов?

– Конечно, – ответил он и не без усилия усмехнулся.

Йон отвел Зобатого на несколько шагов от других и негромко завел ту же речь, что и всегда перед боем.

– Если я погибну…

– Никто сегодня не погибнет, – перебил его Зобатый теми же самыми словами, которыми отвечал всегда.

– То же самое ты говорил в прошлый раз, а потом мы похоронили Чутлана.

От этого напоминания настроение Зобатого опустилось еще на ступеньку по лестнице, ведущей в трясину.

– Никто тут не виноват – работа у нас опасная, и всем это известно. Немало шансов за то, что сегодня я уцелею, но я всего лишь прошу, чтобы, если все же…

– Я навещу твоих детей, передам им твою долю и расскажу, кем ты был.

– Все так. И что еще?

– И ничего не буду приукрашивать.

– Вот теперь все верно. – Весельчак Йон, конечно, не стал улыбаться. Зобатый знал его уже много лет, и за все это время он улыбался вряд ли больше дюжины раз, причем в моменты, когда этого меньше всего можно было ожидать. Но кивнул со вполне удовлетворенным видом. – Право слово, никому другому я такого не доверил бы.

Зобатый кивнул в ответ.

– Вот и хорошо. Отлично, – и чуть слышно проворчал себе под нос, когда Йон отошел: – Всегда самые дурацкие задания…

Все пошло примерно так, как планировал Зобатый. Нельзя сказать, чтобы так случилось впервые, и тем не менее это был приятный сюрприз. Шесть человек неподвижно и безмолвно лежали на пригорке и следили за чуть заметными шевелениями листьев и веток, которые сопровождали передвижение Никогда в сторону вонючей задницы деревни. Вблизи она выглядела ничуть не лучше, чем издали. Зобатый по опыту знал, что более близкое знакомство редко приукрашивает явления. Он еще немного погрыз ногти и наконец увидел, что Никогда опустился на колени в кустах на другом берегу речки почти напротив северных ворот, наложил стрелу и натянул тетиву. С такого расстояния было трудно разглядеть наверняка, но похоже было, что на губах у него и сейчас играла та же самая хитрая усмешечка.

Он пустил стрелу, и Зобатый решил, что она воткнулась в одно из бревен забора. Ветер донес слабый крик. Из деревни взмыли и исчезли среди деревьев несколько ответных стрел, но Никогда уже повернулся, помчался прочь и скрылся в кустах. Зоб услышал нечто вроде барабанного боя, крики многих голосов, а потом на мост высыпали люди с грубо откованным железным оружием; некоторые на ходу облачались в шкуры или даже натягивали сапоги. Пожалуй, дюжины три. Отличная работа. Если, конечно, Никогда сумеет скрыться.

Йон покачал головой, глядя, как изрядная часть клана Лисы выкатилась по мосту и устремилась в лес.

– Просто удивительно! Никак не могу привыкнуть к тому, что люди совершенно не способны соображать.

– Да уж, не стоит слишком многого ожидать от всяких балбесов – непременно ошибешься, – прошептал в ответ Зобатый. – Хорошо, что мы – самый умный отряд на Земном круге, верно? Так что вдруг сегодня вам будет благоугодно не обгадиться, а?

– Если ты, вождь, не обгадишься, то и я удержусь, – пробормотала Чудесница.

Ха! Как будто он мог твердо пообещать успех. Зобатый прикоснулся к плечу Гордяя и ткнул пальцем в сторону деревни. Низкорослый воин подмигнул, ползком перевалился через гребень пригорка и, ловкий, как головастик в пруду, пополз, будто скользил, на брюхе через кусты.

Зоб провел сухим языком по пересохшему рту. Всегда у него в таких случаях напрочь иссякала слюна, и сколь часто ему ни приходилось бы заниматься подобными делами, лучше не становилось. Краем глаза он посмотрел на других: никто из них не выказывал признаков слабонервности. Он еще задумался о том, не гложет ли их тревога изнутри, так же, как и его, и не прячется ли за их застывшими лицами паника – так же, как у него? Или страшно только ему одному? Но, в конце концов, это не значило ровным счетом ничего. Если тебе страшно, то самое лучшее, что ты можешь сделать, – это вести себя так, будто страх тебе неведом.

Он поднял кулак, с удовольствием убедился в том, что рука не дрожит, указал вслед Гордяю, и все они двинулись за ним. Вниз по пригорку к южным воротам – если можно так назвать прогал в гнилом заборе, над которым возвышалось нечто, подобное арке, сделанной из кривых древесных стволов и украшенной черепом какого-то зверя, имевшего, на свою беду, пару внушительных рогов. Тут Зобатый не смог не задуматься о том, найдется ли на сто миль в округе хоть одна прямая лесина.

Прямо под черепом стоял, опершись на копье и не замечая ничего вокруг, один-единственный стражник. У него были длинные свалявшиеся волосы, и он был облачен в меха. Он засунул палец в нос, извлек его, внимательно осмотрел добычу и щелчком отправил ее наземь. Потянулся и, опустив руку, почесал задницу. Гордяй полоснул его ножом по шее сбоку и перерезал горло так же быстро и просто, как рыбак выпотрошил бы пойманного лосося. Зоб поморщился было, но он прекрасно знал, что это было неизбежно. Если расстаться с жизнью для того, чтобы они могли выполнить свое дурацкое задание, придется лишь этому, можно будет сказать, что всем повезло. Гордяй придержал убитого, из горла которого хлестала кровь, поймал его, когда у него подогнулись ноги, и беззвучно уложил еще дергавшееся тело в стороне от ворот, вне поля зрения любых глаз изнутри.

Тише, чем ветерок в кустах, Зобатый с остальными, низко пригибаясь, с оружием наготове поспешили к воротам. Гордяй, уже успевший вытереть нож, ждал их, осторожно заглядывая внутрь из-за воротного столба и выставив за спиной ладонь с растопыренными пальцами: дескать, подождите. Зоб хмуро взглянул на окровавленное лицо мертвеца, который приоткрыл рот, как будто собирался задать вопрос. Гончар делает горшки. Пекарь печет хлеб. А Зобатый занимается вот этим и больше ничем. Едва ли не всю свою жизнь.

Но, как бы аккуратно ни была сделана эта работа, гордиться тут было, в общем-то, нечем. Человека убили всего лишь за то, что он охранял свою собственную деревню. Потому что они, местные, тоже были людьми со своими надеждами, и печалями, и всем прочим, пусть даже они жили вдали от Кринны и не очень утруждали себя мытьем. Но что может сделать один человек? Зобатый медленно набрал в грудь воздух и еще медленнее выдохнул его. Только выполнить задание таким образом, чтобы не погиб никто из его собственных людей. В тяжелые времена прекраснодушные размышления могут погубить тебя скорее чумы.

Он посмотрел на Чудесницу, дернул головой в сторону деревни, и она, скользнув вокруг воротного столба, направилась по правой дорожке, непрерывно поворачивая бритую голову то налево, то направо. Сразу за нею следовал Гордяй, а последним – Брек, двигавшийся совершенно бесшумно, чего трудно было бы ожидать, глядя на его громадную фигуру.

Зоб еще раз медленно вздохнул и, крадучись, двинулся по левой тропе, морщась всякий раз, когда пытался нащупать самые твердые участки изрытой грязи, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Позади с чуть слышным шипением осторожно дышал Йон; Зобатый знал, что и Жужело тоже здесь, хотя тот и двигался тише кошки. Вот до его слуха донеслось какое-то пощелкивание. Прялка, наверно. Он услышал чей-то смех, хотя, возможно, ему это лишь почудилось. Он крутил головой в сторону любого намека на какой-то звук, будто его дергали за крюк в носу. Свет казался ему слишком ярким, и все было видно слишком уж хорошо. Возможно, следовало бы подождать темноты, но Зобатый терпеть не мог работать ночью. С того самого, мать его, несчастья в Гурндрифте, где люди Бледноснега случайно ввязались в бой с людьми Малорослика. Там полегло пятьдесят человек, а никакого врага не было и за десять миль. Слишком много всего может ночью пойти наперекосяк.

Впрочем, Зобатому доводилось видеть, как множество народу глупо погибало и при свете дня.

Он крался вдоль плетеной стены и обливался тем потом, какой бывает от страха. Тем едким потом, который выступает, когда смерть стоит аккурат за твоим плечом. Все окружающее сделалось вдруг острее острого. Каждый прут в плетне, каждый камешек в грязи. То, как кожаная оплетка рукояти меча врезалась в ладонь, когда он расслабил пальцы, чтобы перехватить ее. То, как при каждом вдохе, стоило горящим легким на три четверти заполниться воздухом, раздавался чуть слышный свист. То, как кожа подошвы его ступни при каждом осторожном шаге прилипала через дыру в носке к стельке башмака. Прилипала и отлипала.