Текст книги "Модное тело"

И все же мода не единственный фактор, от которого всецело зависит повседневная манера одежды. Одна из тенденций, которая обнаруживается при изучении литературы о моде, – это слишком явный акцент на центральной и главенствующей роли, которую мода всегда и при любых обстоятельствах играет в формировании гардероба и манеры одежды. Однако несмотря на то что мода является важнейшим ориентиром для определенных стилей, актуальных в данный момент времени, сами эти стили всегда воспринимаются опосредованно, сквозь призму других социальных факторов, таких как классовая и этническая принадлежность, гендер, возраст, род занятий, уровень доходов, физическая форма (и это еще далеко не все, что можно было бы назвать в этом ряду). Не всякая мода подходит каждому из нас: в любой момент одни текущие направления моды могут оказаться востребованными, тогда как другие будут отвергнуты. Другими значимыми факторами, влияющими на решения, которые мы принимаем в отношении одежды, могут стать исторически сложившаяся привязанность к вещам, попадающим в категорию «традиционный национальный костюм» (примером может служить отношение к килту и ткани с традиционным клетчатым рисунком в Шотландии). На наши предпочтения, особенно в отношении повседневной одежды, также влияет социальная ситуация или контекст, в который человеку предстоит вписаться. Разные ситуации подразумевают разный подход к выбору одежды; иногда ситуация в буквальном смысле диктует условия или заставляет подчиниться дресс-коду, но чаще люди (во всяком случае, большая их часть) просто соблюдают всем известные неписаные правила. Свадьбы, похороны, собеседования при поиске работы, шопинг, туристические походы, занятия спортом, клубные вечеринки – каждая из этих ситуаций требует своего подхода к выбору одежды и по-своему его ограничивает. И даже если кто-то предпочитает игнорировать дресс-коды, этот человек как минимум должен быть в курсе того, что они существуют, и осознавать, что отказ подчиняться их диктату может быть расценен как попытка мятежа. Факторы, которые я перечислила, не дают исчерпывающей картины, но позволяют составить представление о том, какого рода социальные факторы сказываются на повседневной манере одежды, попадающей в сферу влияния системы моды. Теперь я собираюсь обсудить эти факторы более подробно и продемонстрировать, что мода – это всего лишь один из множества факторов, определяющих, как человек одет.

Т. Полимус и Л. Проктер (Polhemus & Proctеr 1978) исследовали социальные влияния, которым подвержена одежда как в западной, так и в не-западных культурах. В частности, они предположили, что одежда служит достоверным маркером классовой принадлежности, но классовые ассоциации не обязательно порождены модой. Они утверждают, что, по их наблюдениям, представители высшего класса одеваются таким образом, чтобы подчеркнуть собственную идентичность, поэтому многие из них подбирают для себя «оригинальный традиционный антимодный костюм», символическое значение которого определяется «неподвластным времени качеством» и агрессивным антагонизмом по отношению к моде (Ibid.: 68). В качестве примера Т. Полимус и Л. Проктер приводят не поддающиеся точной датировке наряды привилегированной публики Глиндебурнского оперного фестиваля. Символизм качества и классический стиль, которому отдает предпочтение высший класс, опровергает точку зрения, согласно которой «мода является прерогативой высшего класса» (Ibid.). Кроме того, они упоминают легкий габардиновый плащ «барберри», фасон и общий вид которого практически не изменялся на протяжении многих лет, как еще один пример свойственной высшему классу приверженности антимоде. Принято считать, что в свое время средний класс использовал моду как оружие для продвижения вверх по социальной лестнице, но затем он сформировал палитру собственных стилей, которые в настоящее время устойчивы по отношению к веяниям моды: к примеру, стиль делового человека, постепенно претерпевающий незначительные изменения, в целом остается традиционным и легко узнаваемым. Аналогичным образом востребованный средним классом фирменный стиль бренда Laura Ashley очень мало меняется от сезона к сезону и почти никак не отзывается на колебания маятника моды. Таким образом, может сложиться впечатление, что принадлежность человека к определенному классу накладывает свой отпечаток на его манеру одежды и играет определенную роль в формировании его пристрастия к тем или иным стилям, которые могут быть отмечены как исходящим от моды импульсом изменчивости, так и исходящей от антимоды тягой к постоянству. Однако антимода, в том значении, которое вкладывают в это понятие Т. Полимус и Л. Проктер, существует только на фоне моды. Так же обстоит дело и с классовой приверженностью антимоде. Учитывая, что никогда невозможно точно предсказать, в какую сторону занесет моду, всегда существует шанс, что в следующем сезоне вещи, которые сегодня считаются антимодными, к примеру те же плащи «барберри», утратят часть своих классовых ассоциаций и, пусть временно, превратятся в еще один модный тренд.

Очевидно, классовая принадлежность составляет материальную основу выбора одежды. Она в известной степени определяет уровень доходов, и это следует принимать в расчет как один из факторов, влияющих на выбор приобретаемых товаров (подробно эту тему освещает Д. Крейн; см.: Crane 2000). К примеру, очень немногие из живущих на планете женщин имеют состояние, необходимое для того, чтобы приобретать одежду от-кутюр (Colderidge 1989), да и готовая дизайнерская одежда, которую выпускают многие модные дома, по-прежнему остается не по карману большинству людей. Однако классовая принадлежность проявляется и во вкусовых предпочтениях, также структурирующих выбор в отношении одежды. Вкус к вещам высшего качества пропорционален количеству денег, потраченных на то, чтобы его удовлетворить: установка брать качеством, а не количеством, которой руководствуются представители высшего класса, находит выражение не только и не столько в сумме выставленного за приобретенные вещи счета, но в выборе материалов, из которых эти вещи изготовлены (натуральный шелк, лен и кашемир в противоположность их синтетическим аналогам). Пристрастие к определенным видам материалов, как и представления о качестве, можно объяснить, используя понятие «культурный капитал» (Bourdieu 1984). Способность ценить качество как таковое и распознавать качественную одежду на окружающих требует определенных знаний – того, что называют культурным капиталом. Можно с уверенностью утверждать, что в эпоху, когда все носят джинсы и другую одежду в стиле кэжуал, манера одежды становится гораздо менее красноречивым и явным отражением классовой принадлежности, поэтому сегодня требуется способность к более тонкой градации различий и, соответственно, больший объем и более высокое качество культурного капитала. Похоже, лишь тот, кто в теме, способен с первого взгляда заметить разницу между костюмом, сшитым на Сэвил-роу, и костюмом фабричного производства, между дизайнерским платьем и его многочисленными дешевыми двойниками. Вкус тесно связан с телом; по сути, это телесный опыт, ведь, говоря, что человек имеет вкус к определенной пище или к одежде определенного качества, мы невольно ссылаемся на те свойства вещей, которые вызывают чувственный отклик. А это означает, что присущие представителям того или иного класса вкусовые пристрастия отчасти являются телесно ориентированными. Идея такой телесной ориентации присутствует в концепции габитуса П. Бурдье, которая более подробно обсуждается в главах 1 и 4. Согласно этой концепции, классовое положение заявляет о себе через телесные диспозиции. Каждый класс вырабатывает собственный способ существования в теле: осанка, походка, жесты, манера говорить и прочие особенности поведения человека исподволь информируют окружающих о его классовой принадлежности. И хотя сам П. Бурдье об этом не писал, понятие «габитус» применимо и в отношении практик, связанных с одеждой: вкус к тонкому льняному полотну, изысканным шелкам и кашемиру тонко намекает на классовое происхождение, которое позволяет человеку считать себя выдающейся персоной и обладателем безупречного вкуса и всячески это подчеркивать.

Группы, объединяющие сверстников, и в первую очередь молодежные субкультуры, также вносят вклад в формирование у своих участников стилевых пристрастий, которые находят выражение в манере одежды; при этом понимание и интерпретация подобных стилей требуют накопления определенного субкультурного капитала (Thornton 1995). Как отмечает М. Брейк (Brake 1985), стиль подчеркивает самобытность субкультурной группы, а его значимость состоит в том, чтобы эта самобытность не только ощущалась носителями субкультуры как часть личной идентичности, но также была замечена теми, кто не имеет к данной субкультуре непосредственного отношения, то есть посторонними (также см.: Brill 2008; Geczy & Karaminas 2013; Kawamura 2012; Spooner 2004; Winge 2012). В ставшем в наши дни классическим исследовании молодежных субкультур Д. Хебдидж (Hebdige 1979) говорит о том, сколь важную роль в контексте субкультуры играет стиль. Он отмечает, что субкультура насмехается над потребительской культурой, объявляя некоторые потребительские товары своим достоянием и зачастую превращая их в символический атрибут или знак отличия: для модов таким атрибутом был мопед, для панков – английская булавка и рваная одежда. Такой грабеж, или апроприация, позволяет субкультуре наделять эти предметы новыми значениями, порой затмевающими первоначальные, закрепленные за ними обычной потребительской культурой. Присвоенный тедами (тедди-бойз) костюм джентльмена, обшивающегося на Сэвил-роу, – один из ярких примеров стиля, наделенного новым значением, издевательски попирающим изначально присущие ему ассоциации с гардеробом человека из высшего общества. Слившись с телом теда, «зут-сьют» превращается в воплощение угрозы и агрессии, исходящей от рабочего класса (Cosgrove 1989).

Следующий аспект, задействованный в принятии решений относительно выбора одежды, связан с родом занятий или профессиональной сферой, в которой вращается человек. Несмотря на то что род профессиональных занятий влияет далеко не на все решения такого рода, а лишь на те, что касаются одежды для трудовых будней, освоение этой части практического опыта одевания может быть связано с ощутимыми затратами времени, энергии и денег. Профессиональные обязанности, которые приходится исполнять представителям рабочего класса и низших слоев среднего класса, часто предписывают носить униформу или соблюдать строгие правила, регламентирующие рабочий гардероб вплоть до его расцветки. В свою очередь, занимающие более высокие должности специалисты, как правило, имеют дело с более мягкими дресс-кодами, допускающими известную свободу интерпретации по собственному усмотрению. В свое время, наблюдая за тем, как деловые женщины выбирают одежду для работы, я пришла к выводу, что разная организация трудового процесса порождает разные дресс-коды: юриспруденция и банковское дело обычно не позволяют отвлекаться на мысли о моде, в то время как в сфере массмедиа и творческих профессий осознанное отношение к моде скорее приветствуется (Entwistle 2000). Таким образом, даже женщинам, добившимся высот в своей профессии, приходится решать, что будет смотреться на работе уместно, а что нет, исходя из ограничений, связанных с тем, в какой именно сфере они преуспевают.

В конечном итоге социальные факторы, которые мы обсудили, всего лишь оказывают опосредованное воздействие на повседневную манеру одежды, но не диктуют единственно верных решений, которые были бы обязательными для всех представителей определенного класса, профессии или возрастной категории. В большинстве своем люди не носят одну и ту же одежду в любое время и при любых обстоятельствах, но каждый раз стараются приспособить собственную индивидуальную манеру одежды к конкретному социальному контексту, в который им необходимо вписаться. Это утверждение верно и в отношении некоторых молодежных субкультур. Так, Д. Хебдидж (Hebdige 1979) пишет о модах, которые имели в своем гардеробе одежду, годящуюся и для работы (обычно канцелярской или офисной), и для уик-энда, во время которого у них появлялась возможность с головой погрузиться в стихию субкультуры, и в этом субкультурном контексте выбор одежды был делом первостепенной важности. Таким образом, очевидно, что социальная ситуация играет важную роль в структурировании решений, определяющих выбор одежды.

Теперь я перехожу к разговору о гендере – возможно, единственном важнейшем факторе, влияющем на практики одевания почти во всех социальных ситуациях, где встречаются и взаимодействуют одетые тела. Мода «одержима гендером… постоянно занимаясь установкой и переустановкой гендерных границ» (Wilson 2007: 117), поэтому ни одно серьезное исследование моды/одежды не может обойти стороной вопросы гендера. Более подробно я буду говорить о них в главе 5, но в данный момент важно отметить, что очень трудно рассматривать гендер как отдельную категорию вне связи с классовым положением, возрастной группой и родом занятий, так как представления о гендере складываются по-разному в зависимости от каждого из этих факторов и в соответствии с социальным контекстом. Гендерные коды невероятно разнообразны, поскольку учитывают все факторы, взаимодействующие в данном конкретном контексте. Юбка – вот предмет одежды, который, по-видимому, больше, чем все остальные, ассоциируется с гендерными кодами. В странах Запада юбка считается принадлежностью исключительно женского гардероба, и часто женщин откровенно принуждают надевать юбку, к примеру с помощью дресс-кодов, установленных в дорогих ресторанах и элитных ночных клубах и предписывающих посетительницам этих заведений выглядеть женственно. Существуют и более тонкие механизмы принуждения – это условности, которые действуют в различных социальных областях, и в частности в профессиональной сфере: женщине, стремящейся сделать карьеру в бизнесе, политике или юриспруденции, носить юбку не обязательно, но предпочтительно. Вполне возможно, что некоторые женщины никогда бы не надели юбку, если бы этого не требовал их профессиональный или социальный статус; в то же время в определенных и отнюдь не единичных ситуациях юбку надевают мужчины – такое случается на официальных мероприятиях и торжественных церемониях в Шотландии, на клубных тематических вечеринках (drag night), на презентациях авангардных модных коллекций и так далее. Согласимся с тем, что мода одержима гендером и постоянно манипулирует гендерными границами; но то, как именно она это делает, и то, как именно информация о гендере кодируется в одежде, каждый раз зависит от факторов, задействованных в конкретном социальном контексте, а значит, здесь возможно множество вариантов. Гендерные представления преломляются сквозь призму каждого из этих факторов и в разных ситуациях воплощаются в разные формы.

Все сказанное выше позволяет представить, насколько сложна и неоднородна мода, и наводит на мысль о необходимости комплексного подхода к ее исследованию, подразумевающего изучение механизмов взаимодействия между модой и множеством других социальных факторов. Обращаясь к теме «одежда в повседневной жизни», необходимо осознавать, что существует широкий спектр социальных факторов, которые влияют на решения каждого отдельно взятого человека, ограничивая доступный ему выбор одежды, и мода является лишь одним из таких факторов, хоть и весьма значимым.

О существующих и возможных подходах к исследованию моды и одежды

Мода с точки зрения социологии

Пренебрежение, с которым социология относится к моде, отражает скорее историческое положение моды среди искусств, нежели место, отведенное ей в социальных науках. Между тем даже самый поверхностный обзор обнаруживает социологическую значимость моды, поскольку это одновременно индивидуальный и социальный, активный и структурированный извне, креативный и контролируемый феномен – одним словом, превосходный пример структуры и действия (Edwards 1997: 1).

Социология долгое время пренебрегала модой, и, как следует из приведенной выше цитаты, Т. Эдвардс расценивает это как следствие того положения, которое она исторически занимала среди искусств. Это пренебрежение изумляет, когда задумываешься над тем, сколь важную роль мода сыграла в развитии западной модерности и становлении ее характера, а также об ощутимой экономической и культурной значимости, которую эта индустрия сохраняет по сей день. Более того, учитывая, что изо дня в день мода во многом определяет наш выбор одежды и структурирует способы и формы социальной презентации тела в повседневной жизни, тот факт, что социология находила поводы ее игнорировать, начинает казаться еще более примечательным.

Почему социология так долго не имела дела с модой и не интересовалась порожденными западной культурой формами одежды, не ясно – очевидных причин этому нет. Одно из возможных объяснений состоит в том, что начиная с XIX века, когда социология возникла как самостоятельная отрасль научного знания, ее интересовало рациональное действие. Тело воспринималось как объект, не достойный социологического исследования, и, как следствие, за пределы социологии были вытеснены все практики, связанные с обслуживанием телесных потребностей, в том числе и практика одевания (Benthall 1976; Berthelot 1991; Turner 1985). Кроме того, как полагает Т. Полимус (Polhemus 1988), западное общество относилось к приукрашиванию тела с известным презрением, как к бессмыслице, эфемерной чепухе, не заслуживающей серьезного исследования. Сама мода была жертвой предубеждений, не позволявших воспринимать ее всерьез; ее считали пустой, легкомысленной, иррациональной, разорительной и безобразной. Однако, как пишет К. Белл, «кажущаяся тривиальность подобных проблем, мнимая невозможность связать наш сарториальный выбор с великими духовными устремлениями человечества делают одежду не менее, а более значимым предметом для того, кто жаждет понять своих собратьев» (Bell 1976: 16–17).

Предубежденное отношение распространилось даже на некоторые из тех немногих классических исследований, в которых была предпринята попытка взглянуть на моду со всей возможной серьезностью (Baudrillard 1981; Flügel 1930; Veblen 1953; подробнее о предрассудках см.: Wilson 2007). Дополнительным ингредиентом, делающим моду еще более достойной порицания, было ее потворство тщеславию. И это лишь один из тех пороков, которые чаще всего приводят в пример моралисты, выдвигая обвинения в адрес моды. Но именно нравственный аспект, как отмечает К. Белл, а вслед за ним и К. Макдауэлл, уже сам по себе подтверждает, что мода имеет власть над социальным миром: «то, что за одеждой тянется такой весомый шлейф из множества моральных условностей и оговорок, является доказательством ее значимости и властных полномочий в обществе» (McDowell 1992). Далее К. Макдауэлл пишет: «явно отказываясь признавать этот факт, многие авторы упорно очерняли всякую заинтересованность в отношении моды как доказательство тщеславия, а то и чего-то похуже, и осуждали тех, чья забота о внешности не ограничивается лишь мимолетным интересом» (Ibid.: 15). Несмотря на влияние постмодернизма, благодаря которому старая иерархия культурных ценностей была существенно пересмотрена, предрассудки все еще живы, а мода по-прежнему подвергается осуждению за свои нравственные пороки и эстетические изъяны (Baudrillard 1981; Veblen 1953).

Кроме того, по мнению Т. Полимуса (Polhemus 1988) и Э. Цеелон (Tseëlon 1997), с точки зрения классической социологии мода не могла претендовать на высокий статус из‐за ее феминности. Субъектом (а может быть, и объектом) моды принято считать женщину, падкую на «мерзостные» прелести моды. Более того, Т. Полимус (Polhemus 1988) замечает, что, согласно расхожему мнению, именно женщины склонны совершать легкомысленные поступки и заниматься всякой ерундой. Вплоть до 1980‐х годов типично женские потребительские практики не вызывали интереса у исследователей, но часто становились поводом для насмешек. Занимающиеся культурными исследованиями теоретики феминизма не раз указывали на то, что в академических кругах женское потребительское поведение, особенно такие его составляющие, как чтение любовных романов или увлечение мыльными операми, традиционно рассматривалось как проявление глупости и ограниченности (см.: Ang 1985; Radway 1987). Таким образом, любое обвинение моды в тривиальности, легкомыслии и потворстве тщеславию может быть воспринято как завуалированный выпад в адрес женщин и женской культуры (Tseëlon 1997). Иногда нападки на моду исходят от феминистов, которые не намерены критиковать модно одетых женщин, но оценивают отношения, связывающие женщин с модой, как одну из форм эксплуатации. Критика такого рода не раз обрушивалась на конкретные предметы женского гардероба, в частности на корсет, в котором некоторые феминисты видели орудие притеснения (Roberts 1977). Их голоса присоединились к хору участников движения за реформирование гардероба, которых корсет не устраивал с эстетической и медицинской точек зрения (чтобы подробнее ознакомиться с их аргументами, см.: Kunzle 1982; Newton 1974; Steele 1985). Со временем взгляды теоретиков феминизма на взаимоотношения женщин с модой становились все более запутанными, но, по крайней мере, феминисты понемногу начали соглашаться с тем, что эти отношения приносят женщинам удовольствие (Evans & Thornton 1989; Wilson 2007).

По мнению Т. Эдвардса (Edwards 1997), мода затрагивает и сугубо индивидуальные, и социальные стороны жизни: с одной стороны, она являет собой творческую силу, a с другой – строго структурированный (и структурирующий) феномен. И Т. Эдвардс прав, когда утверждает, что уже одного этого достаточно для того, чтобы ее кандидатура была выдвинута на рассмотрение в качестве потенциального объекта социологического исследования, поскольку социологию главным образом интересуют именно социальные структуры и активная деятельность индивидов. Однако с тех пор, как были опубликованы первые посвященные моде исследования, в центре внимания оказывались отнюдь не эти вопросы. Очевидно, причина кроется в том, что дисциплины, признавшие моду достойным изучения объектом (история искусства, психоанализ, социальная психология, культурология), в принципе занимаются другими проблемами. Вопросы, которые они освещают, весьма разнообразны, к примеру: «как изменяется мода и почему она изменяется именно так, а не иначе?» (вопрос, который часто затрагивает история костюма); «что мода пытается нам сообщить и как можно охарактеризовать эту форму коммуникации?» (вопрос социальной психологии, который также то и дело возникает в контексте культурных исследований). Таким образом, можно говорить о тенденции, объединяющей большую часть посвященных моде трудов и выражающейся в стремлении выстроить общую теорию или найти исчерпывающее объяснение ее присутствия в западном обществе. Однако эти попытки слишком часто приводят к появлению однобоких теорий, которые лишают моду ее сложности и неоднозначности. Я убеждена в том, что исследования моды не могут обойтись без анализа путей и механизмов, посредством которых социальные силы контролируют сферу одежды. Повторю еще раз: система моды, социальное положение, классовая принадлежность, уровень доходов, гендер, этническая принадлежность, место проживания и род занятий – все это изо дня в день оказывает структурирующее воздействие на нашу манеру одежды и гардероб. Иными словами, я призываю подходить к исследованию моды и одежды таким образом, чтобы можно было проанализировать характер связывающих их взаимоотношений: как мода структурирует индивидуальную манеру одежды и как отдельно взятый человек творчески переосмысливает и интерпретирует моду в своей индивидуальной манере одежды. Чтобы провести подобное исследование, нужно безоговорочно признать правоту Т. Эдвардса, утверждавшего, что мода – это феномен, в котором соединились структура и проявления индивидуальной свободы воли, и пойти наперекор сложившейся в литературе тенденции к излишнему обобщению и упрощению присущих моде свойств.

«Обратившись к литературе…»

Обратившись к литературе, посвященной моде, мы неизбежно становимся нарушителями дисциплинарных границ. Взаимопроникновение дисциплин и разнообразие подходов, которые обнаруживаются в литературе, служат еще одним подтверждением слов Э. Леопольд, назвавшей моду «гибридным явлением» (Leopold 1992: 101). Мода – это индустрия, производство, маркетинг, дизайн, эстетика, потребление и стиль жизни. Многообразие аспектов моды привлекает внимание теоретиков, работающих в разных областях и взирающих на нее с очень разных точек зрения. На фоне интереса, который питают к моде многие дисциплины, относительное затишье, установившееся в сфере социологии, кажется еще более загадочным. Как уже было сказано выше, антропология уже давно относится к одежде достаточно серьезно – как к одному из универсальных признаков человеческой культуры, хотя ее фокус внимания смещен в сторону не-западного этнического костюма. Исследованием западного платья, в том числе в контексте развития моды, занимался целый ряд дисциплин, часть которых тесно связаны с социологией. Одно из главных исследовательских направлений – история костюма, берущая начало в историческом искусствоведении как вспомогательная дисциплина, в задачу которой в первую очередь входила точная датировка картин. Этот массив литературы включает в себя труды, которые исследуют развитие стилей одежды и портновских техник, обычно на примере от-кутюр и модных моделей элитного уровня, и большей частью носят описательный характер (см.: Gorsline 1991; Kohler 1963; Ribeiro 1983; Tarrant 1994). Из этого общего ряда выделяются культурно-исторические и социально-исторические исследования К. Бруарда (Breward 1994), Э. де ла Хей (de la Haye 1988) и Э. Холландер (Hollander 1993; Hollander 1994) – авторов, попытавшихся проанализировать культурный контекст моды, а также Л. Тейлор и Э. Уилсон (Taylor & Wilson 1989), которые в своем обзоре стилей одежды с Викторианской эпохи до наших дней обращают особое внимание на то, как одевались простые люди. Еще одну ветвь образуют труды, посвященные экономическим и технологическим аспектам системы моды, включая исторические очерки и отчеты о современном положении дел (см.: Leopold 1992; Fine & Leopold 1993), и работы, описывающие, как система моды эксплуатирует наемную рабочую силу (см.: Chapkis & Enloe 1984; Coyle 1982; Elson 1984; Phizacklea 1990; Ross 1997). В свою очередь, культурология исследует не только современную систему моды (Ash & Wright 1988; Ash & Wilson 1992; Davis 1992; Craik 1993), но также природу востребованных модой приемов репрезентации (Brooks 1989; Evans & Thornton 1989; Lewis 1996; Nixon 1996). Все эти труды опираются на научно-теоретическую основу: марксистский материализм (Leopold 1992), структурализм (Barthes 1985), семиотику (Hebdige 1979), психоанализ (Flügel 1930; Lewis & Rolley 1997; Nixon 1996; Silverman 1986), социальную психологию (Solomon 1985; Tseëlon 1997), постструктурализм (Entwistle 1997a; Entwistle 1997b; Nixon 1996; Wilson 1992).

Я намерена рассмотреть некоторые, различающиеся по сути подходы, которые когда-либо применялись по отношению к моде. Весь массив литературы можно разделить на три группы независимо от того, к какой области научного знания относятся представленные в ней исследования; главным критерием такого разделения должен стать смысл поставленных в них вопросов, а также теоретический и методологический подход к их решению. К первой группе относятся работы, начинающиеся с вопроса «почему?», – к примеру, «почему люди носят одежду?», но чаще всего подобные вопросы приводят к упрощенным ответам. Ко второй группе относятся исследования, которые, претендуя на более тонкий анализ, выводят на первый план взаимоотношения моды с модерностью. Несмотря на широту охвата, эти подходы не выходят далеко за рамки теоретических суждений и не позволяют вразумительно объяснить, как мода воспринимается и практически воплощается в повседневной одежде. Избыток внимания к теоретическим вопросам моды в результате оборачивается пренебрежением по отношению к практической стороне, то есть к одежде. Кроме того, исследователи часто упускают из виду интимную связь, установившуюся между модой и человеческим телом, рассматривая моду как социальный и коммуникативный феномен, но не как феномен, имеющий самое непосредственное отношение к телу. В работах, относящихся к третьей группе, прослеживается интерес к практическим аспектам моды. С точки зрения их авторов, теоретические рассуждения уступают в значимости исследованиям порожденных культурой специфических практик, так или иначе связанных с одеждой. Этот интерес к практическим аспектам заметен в некоторых опубликованных в последние десятилетия антропологических исследованиях, из которых можно узнать едва ли не все о культурной значимости, смысловых значениях и практиках приукрашивания тела (Barnes & Eicher 1992; Freeman 1993; Hoodfar 1991; Weiner & Schnieder 1991), а также в работах по социальной психологии, которую интересует, как люди обращаются со своей одеждой и какой смысл при этом вкладывают в свои поступки (Cash 1985; Ericksen & Joseph 1985; Tseëlon 1992a; Tseëlon 1997). Однако в контексте исследований западной моды ценность этих трудов не слишком велика.

Теоретические подходы I типа: «Почему?» – вопросы и ответы

Не только ранние попытки объяснить научным языком суть феноменов одежды и моды, но и многие современные исследования начинаются с вопроса «почему?»: почему мы носим одежду? Можно задать множество вопросов о природе моды, которые также будут начинаться этим словом. Почему основу системы моды составляет постоянство изменчивости? Почему модные направления сменяются именно таким, а не каким-либо иным образом? Почему мужская мода развивается иначе, чем женская? Достаточно вдуматься в саму формулировку этих и подобных им вопросов, чтобы составить представление о том, каким образом выстраиваются те или иные теории моды, и убедиться, что в большинстве своем теоретические рассуждения имеют тенденцию упрощать представления о моде и одежде, и тем сильнее, чем больше они претендуют на всеохватность. В конечном итоге все эти «почему?» низводят теорию моды до простого описания причинно-следственных связей, чрезмерно ее упрощая и уводя в сторону детерминизма.