Текст книги "Модное тело"

Глава 2
Мода и одежда: теоретическое обоснование понятий

В предыдущей главе мы выяснили, какие научные труды и теории исследуют или создают предпосылки для исследования способов, которыми мода/одежда манипулирует человеческим телом, порождая дискурсы и практики, влияющие на состояние и облик живого тела-феномена. Попутно была выявлена следующая тенденция: если литература, посвященная вопросам тела, почти полностью игнорирует моду, то литература, посвященная вопросам моды, в большинстве случаев обходит вниманием тело. Таким образом, существует дефицит исследовательских работ, в которых мода и одежда были бы рассмотрены в контексте взаимосвязей и взаимодействия с телом. Концепция, представляющая моду/одежду как ситуативную телесную практику, принимает в расчет и преодолевает изначально присущий классической социологии дисбаланс в оценке значимости социальных структур и свободы действия индивида: структуры, такие как система моды, устанавливают параметры, которым должна подчиняться одежда, однако внутри этих рамок каждый человек может творчески себя проявить, по-своему интерпретируя моду и собственную манеру одежды.

Специальная литература оперирует разными терминами и понятиями; чаще других, что естественно, встречаются «мода», «одежда», «платье», «гардероб», «костюм», «украшение»/«приукрашивание», «стиль». И первое, что необходимо сделать, – установить различия между этими понятиями; из этой отправной точки будет проистекать все дальнейшее содержание данной главы. Поскольку каждая дисциплина отдает предпочтение той или иной терминологии, имеет смысл пойти по самому очевидному пути и выявить, какое место этим словам отводят разные дисциплинарные традиции. К примеру, термины «одежда» (dress) и «украшение» (adornment) ассоциируются с трудами по антропологии, большая часть которых посвящена поиску универсалий. Соответственно, их авторы оперируют всеобъемлющими понятиями и терминами, способными обозначить все действия и предметы, посредством и с помощью которых люди модифицируют свои тела. Можно сказать, что за этими словами скрываются более обобщенные модели поведения, нежели те, с которыми связаны понятия «мода» и «костюм». В свою очередь, термин «мода» (fashion) обладает более специфическим значением: «сформировавшаяся в западной культуре Нового времени система производства и потребления предметов гардероба». В основном он используется в социологии и культурологии, в частности в социологических и культурно-исторических исследованиях моды. В свою очередь, термин «костюм» (costume) чаще всего можно найти в текстах на исторические темы. Однако, несмотря на то что гипотетически мы можем без особого труда разместить на одной полке весь массив антропологической литературы, в которой речь идет об одежде, а на другой весь массив трудов по социологии, истории и культурологии, в которых говорится о моде, сделать это на практике совсем не просто, ибо реальная картина намного более сложна. В действительности авторы редко используют только тот или иной термин в единственном конкретном значении; многие в одном и том же тексте используют несколько родственных слов, подразумевая, что их значения взаимозаменяемы, из‐за чего в литературе самых разных направлений возникают некоторый беспорядок и путаница. Обзор литературы продемонстрирует, что в научной среде нет единого мнения относительно того, какой именно феномен описывает каждое из этих слов, а значит, не существует ни строгого единообразия значений, ни единой системы употребления терминов.

Таким образом, в этой главе я ставлю две цели: во-первых, осветить проблему относительного дефицита социологических исследований, посвященных моде/одежде; а во-вторых, составить представление о том, какое место мода и одежда занимают в трудах по антропологии, истории искусства, культурологии и социальной психологии, и суммировать выводы, которые можно из них извлечь. Однако, прежде чем приступить к рассуждениям, необходимо выверить значение терминов «одежда» и «мода», а также внести ясность в вопрос, как именно они взаимосвязаны. Для этого мне придется выяснить, в каких значениях они используются в различных массивах исследовательской литературы, и обратить особое внимание на спорные моменты, возникающие в связи с их употреблением.

Определение понятий

Социология и антропология: принципиальное различие подходов

Антропология, а также дисциплины, тесно связанные с модерностью (социология, культурные исследования, психология), взирают на человеческое тело и на все, что имеет отношение к его приукрашиванию, с разных точек зрения. Б. Тернер (Turner 1985) кратко и доходчиво объясняет, в чем состоят наиболее значимые различия между антропологией и социологией, так что будет совсем не лишним обратиться к его книге, чтобы понять и объяснить, чем отличаются антропологический и социологический подходы к изучению способов украшения человеческого тела, а также разобраться в особенностях терминологии этих двух дисциплин. Он отмечает, что уже в XIX веке, когда антропология выделилась в самостоятельную научную дисциплину, ее внимание было сосредоточено на онтологических вопросах о природе человечности, которые она чаще всего решает путем противопоставления природы и культуры. В результате ведущим направлением в антропологии становится поиск универсалий – вещей и явлений, которые объединяют всех людей, поскольку присущи всем культурам. В свою очередь, классическая социология, по мнению Б. Тернера, не питает особого интереса к онтологическим различиям и универсалиям, но имеет дело с историчностью и занимается изучением форм социальной жизни, возникших в эпоху Нового времени.

Исторически обусловленные различия между антропологией и социологией не могли вечно оставаться неизменными, что подтверждают тенденции последних лет: сегодня антропология изучает современные западные общества (причем не только сохранившиеся внутри них традиционные общины), а социология начиная с 1970‐х годов проявляет живой интерес к вопросам тела, о чем я уже говорила в главе 1. Однако многолетняя история различий, изначально существовавших между этими двумя дисциплинами, находит отчетливое проявление в традиции написания научных трудов: антропологический массив представлен литературой, исследующей одежду или способы украшения (см.: Barnes & Eicher 1992; Cordwell & Schwarz 1979; Polhemus & Procter 1978), в то время как значительное количество исследований, посвященных моде в современном обществе, составляют работы социологов, культурологов и психологов (Ash & Wilson 1992; Bell 1976; Flügel 1930; Lurie 1981; Simmel 1971; Veblen 1953; Wilson 2007). Таким образом, несмотря на значительное взаимообогащение дисциплин, различия по-прежнему остаются заметными. Современные антропологические исследования, как правило, уделяют больше внимания значениям одежды и традиционных способов украшения тела в не-западных культурах с особым акцентом на практической стороне дела. Кроме того, в некоторых из них (см.: Barnes & Eicher 1992; Cordwell & Schwarz 1979; Polhemus & Procter 1978) прослеживается определенный интерес к изменениям, происходящим в результате межкультурного обмена, что подразумевает необходимость рассматривать одежду с точки зрения западной системы моды. Также антропология проявляет этнографический интерес к всевозможным практикам, связанным с производством и бытованием одежды, тканей и всего, чем можно прикрыть тело. В свою очередь, пишущих о моде авторов, в отличие от антропологов, этнографические вопросы интересуют значительно меньше, чем вопросы, касающиеся существования одежды в контексте системы моды. К рассмотрению этих вопросов они чаще подходят с исторической или теоретической точки зрения, пренебрегая этнографическим и эмпирическим подходами.

«Одежда», «манера одежды»: значение понятий

Руководствуясь изначально лежащим в основе антропологии интересом к универсалиям, антропологи, в частности Дж. Бентхолл (Benthall 1976) и Т. Полимус и Л. Проктер (Polhemus & Procter 1978), утверждают, что потребность украшать себя является универсальной для всего человеческого рода. Сегодня этот тезис широко востребован авторами, пишущими о моде и одежде. В большинстве программных текстов из этой области можно найти ссылки на представленные антропологией доказательства того, что все без исключения культуры так или иначе одевают человеческое тело и ни одна из них не допускает, чтобы тело оставалось не приукрашенным, а современные антропологические труды подразумевают это как само собой разумеющееся. Таким образом, возникшее в XIX веке стремление доказать универсальную природу украшения в настоящее время сменилось исследовательским интересом к реально существующим практикам и значениям изобретенных человеком способов украшения тела, а также значениям и практикам, связанным с конкретными предметами одежды (Barnes & Eicher 1992).

Тем не менее, изучая изданные в недавнем прошлом антропологические труды, можно заметить некоторую обеспокоенность, вызванную отсутствием действительно универсального и всеобъемлющего термина, способного описать «все, что люди делают или надевают на свои тела ради того, чтобы придать человеческим формам большую привлекательность в собственных глазах» (Polhemus & Procter 1978: 9). При этом следует помнить, что забота о привлекательности – это лишь одна из причин, стоящих за множеством способов телесной модификации, порожденных различными культурами (о чем я еще буду говорить в следующих разделах). Часто антропологи (Roach & Eicher 1965; Polhemus & Procter 1978; Barnes & Eicher 1992) уже во вводной части своих работ заявляют о том, что им недостает формулировки, которая могла бы, говоря словами М. Роуч и Дж. Эйхер (Roach & Eicher 1965), «в высшей степени наглядно и всесторонне» описать совершаемый человеком акт приукрашивания себя. Термины «украшение»/«приукрашивание» (adornment) и «одежда» (dress) используются антропологами, к примеру теми же М. Роуч и Дж. Эйхер, чаще, чем какие бы то ни было еще. Согласно их мнению, слово «одежда» указывает на некий акт или процесс, основная цель которого – прикрыть тело. В то время как «слово „украшение“ подчеркивает эстетические аспекты искусственного преображения тела» (Roach & Eicher 1965: 1). Учитывая, что в западной культуре активность, которая более чем любая другая нацелена на приукрашивание тела, подразумевает его облачение в предметы одежды, в противоположность шрамированию или татуировкам, в этой книге наиболее уместным, по-видимому, будет термин «манера одежды», поскольку в нем присутствует идея поведенческого акта (или серии актов). На самом деле суть этой активности точно и емко выражена в самых простых словах, использующихся каждый день для описания действий, которыми мы подготавливаем свое тело к различным ситуациям: «одеваться»/«переодеваться» и «наряжаться». Однако содержание понятия «одежда»/«манера одежды» не исключает наличия эстетической составляющей, образующей ядро понятия «украшение»: выбирая, во что одеться, мы можем руководствоваться эстетическими соображениями в той же мере, что и функциональными. Более того, в западной культуре практики одевания регламентированы правилами, которые диктует система моды, в том числе правилами, исходящими из ее эстетического измерения (о чем я еще буду говорить более подробно). Система моды не только снабжает нас предметами одежды, чтобы мы могли прикрыть наготу, – она заботится о том, чтобы предметы одежды были красивыми и выглядели соблазнительно, и время от времени вступает в непосредственный контакт с искусством. Действуя таким образом, система моды делает эстетику неотъемлемой частью повседневных практик одевания. Однако, прежде чем приступить к обсуждению любых вопросов, связанных с модой, необходимо максимально уточнить значение самого этого понятия.

«Мода»: значение понятия

Р. Барнс и Дж. Эйхер (Barnes & Eicher 1992) и Т. Полимус и Л. Проктер (Polhemus & Proctеr 1978) не имеют единого мнения относительно содержания, скрывающегося за термином «мода» (fashion). Т. Полимус и Л. Проктер утверждают, что словом «мода» называется особая, охватывающая многочисленные аспекты производства и потребления одежды система, исторически и географически связанная только с западной модерностью. Р. Барнс и Дж. Эйхер, напротив, не считают моду образчиком, при определенных условиях направляющим практики одежды в особое русло, и практически ничего о ней не говорят, если не считать замечания о том, что исследователь совершит ошибку, если станет рассматривать моду как явление, составляющее «отличительную особенность общества, обладающего сложными технологиями» (Barnes & Eicher 1992: 23).

В то же время в литературе, которую поставляют дисциплины, связанные с модерностью: социология, история, культурные исследования, психоанализ и социальная психология, – можно найти множество убедительных доказательств того, что моду следует рассматривать как особую систему обеспечения, регулирующую и удовлетворяющую потребность в одежде. Мода представлена здесь как специфическая в историческом и географическом плане система, распространяющая свое влияние на производство предметов одежды и организацию личного гардероба/манеры одежды, которая формировалась начиная с XIV века при европейских королевских дворах, но главным образом при дворе короля Франции Людовика XIV, и получила дальнейшее развитие с возникновением торгового капитализма (Bell 1976; Finkelstein 1991; Flügel 1930; Laver 1969; Laver 1995; McDowell 1992; Polhemus & Proctеr 1978; Rouse 1989; Veblen 1953; Wilson 2007). К примеру, Э. Уилсон ставит моду в один ряд с самыми значимыми явлениями, сопровождавшими рождение и эволюцию западной модерности. И все упомянутые авторы сходятся во мнении, что мода могла появиться только в обществе определенного типа – обществе, допускающем возможность социальной мобильности.

Одна и та же мысль, как лейтмотив, звучит в работах нескольких авторов – сперва у Г. Зиммеля (Simmel 1971), Т. Веблена (Veblen 1953) и К. Белла (Bell 1976), затем, много позже, ее подхватывают К. Макдауэлл (McDowell 1992) и Э. Цеелон (Tseëlon 1992a): на протяжении всего исторического периода, когда происходило становление капиталистического общества и рождался класс буржуазии, мода служила оружием борьбы за социальный статус. Исследователи утверждают, что мода была одним из средств, с помощью которых новый капиталистический класс бросил вызов власти и статусу аристократии, что выражалось, во-первых, в откровенном попрании установленных королевской и аристократической властью законов о расходах, а во-вторых, в том, что этот новый класс был полон агрессивной решимости идти в ногу с модой в стремлении выделиться из общей массы и поддержать собственный статус (Simmel 1971; Veblen 1953). Те же авторы поддерживали идею, согласно которой эмуляция является мотивирующим фактором для моды (более подробно я буду анализировать данную теорию в этой и следующей главах). Таким образом, бесполезно искать моду в феодальной Европе, где возможности продвижения по социальной лестнице были крайне ограниченными, о чем, в частности, говорят К. Белл (Bell 1976) и Ф. Бродель (Braudel 1981). Не найти ее и в современных культурах со строго установленными социальными иерархиями, даже несмотря на то что распространение потребительского капитализма способствовало ее глобальной экспансии. Итак, мода – это особая система производства и потребления предметов одежды, обнаруживающаяся только при определенных социальных обстоятельствах. Э. Цеелон (Tseëlon 1992a) утверждает, что история моды может быть разделена на три основных этапа: классический, модернистский и постмодернистский. Классический период продлился с XIV до XVIII столетия; на протяжении этого времени происходило постепенное ниспровержение феодального порядка, определявшего социальный статус человека, что было обусловлено расширением торговых отношений и ростом авторитета городской аристократии. Однако отличить благородного от простака по одежде было все еще намного проще, чем в период модерна и постмодерна, когда взаимосвязь между манерой одежды и социальной иерархией день ото дня становилась все менее очевидной. В своем авторитетном исследовании Дж. К. Флюгель (Flügel 1930) указал, в чем состоит отличие между «установленной» (fixed) и «модной» (modish) манерой одежды: последняя господствует на западе, и это «факт, который следует рассматривать как одну из главных характерных особенностей современной европейской цивилизации» (Flügel; цит. по: Rouse 1989: 73). «Установленная» манера одежды – еще один термин, подходящий для описания традиционной одежды, такой как кимоно или сари. В отличие от модного платья установленная манера одежды не подчиняется логике изменчивости ради изменчивости, а обеспечивает непрерывную связь с прошлым. Как замечает Э. Раус (Rouse 1989), такого рода одежду можно обнаружить и на Западе, в традиционных сообществах, например в британских общинах евреев-хасидов. Следуя аналогичным курсом, Т. Полимус и Л. Проктер (Polhemus & Proctеr 1978) отмечают, что официальный гардероб королевы Елизаветы II в целом невосприимчив к веяниям моды, а ее коронационное облачение в 1953 году являлось скорее воплощением преданности традициям, нежели символом грядущих перемен.

Из сказанного следует, что многие теоретики сходятся во мнении, рассматривая моду как систему, для которой характерна внутренняя логика регулярных и систематических изменений. Как сформулировала Э. Уилсон, «мода – это гардероб, ключевой особенностью которого является стремительная и непрестанная смена стилей: в известном смысле мода – это изменчивость» (Wilson 2007: 3). Так же и Ф. Дэвис говорит о том, что «любое определение, стремящееся уловить, что же отличает моду от стиля, обычая, допустимой или приемлемой манеры одежды либо распространенных практик, очевидно, должно делать акцент на том элементе изменчивости, который у нас чаще всего ассоциируется с самим этим словом» (Davis 1992: 14).

Однако недостаточно сказать, что мода возникла благодаря особым социальным и историческим условиям и обладает собственным импульсом к развитию, в отличие от гардероба, подчиненного законам европейского феодального общества или правилам существующих в наши дни традиционных общин. Формулируя определение, мы должны принимать в расчет реально существующие экономические, производственные и технологические механизмы снабжения рынка одеждой в соответствии с законами и требованиями моды. «Мода» – слово с широким значением, которое может использоваться для обозначения системных изменений любого рода: в социальной жизни, в архитектуре и даже в академической науке; тогда как словосочетанием «система моды», употребляющемся там, где речь идет об одежде, обозначается определенная совокупность отношений и действий, посредством которых осуществляются производство и дистрибуция предметов одежды. Многие специалисты в области истории моды, в частности К. Белл (Bell 1976), и культурологи, такие как Э. Уилсон (Wilson 2007), согласны с тем, что под системой моды подразумевается особая индустрия, уникальная система, поддерживающая производство и потребление предметов одежды, которая родилась как плод охвативших Европу исторических процессов и технологического прогресса. Действительно, учитывая, что мода по определению несет в себе импульс системных изменений, она должна была породить совершенно особые производственные отношения. Словосочетание «система моды» в том значении, в котором оно употребляется в этой книге, описывает отношения, связывающие производство, маркетинг и организацию поставок предметов одежды в розничные торговые точки. Рассуждая о том, что представляет собой система моды, Э. Леопольд (Leopold 1992) рассматривает моду как «гибридное явление» (a hybrid subject), требующее изучения взаимосвязанности между производством и потреблением. Кроме того, в совместном материалистически обоснованном исследовании Б. Файн и Э. Леопольд (Fine & Leopold 1993) указывают на необходимость исторической спецификации в анализе системы моды и утверждают, что при капитализме система моды поддерживает весьма специфическое соотношение производства и дистрибуции. Действительно, внутри самой системы моды сосуществуют разные организационные подходы, поскольку женская мода подчиняется иной логике, нежели мода мужская и детская. Э. Леопольд (Leopold 1992) полагает, что моду следует воспринимать как комплексную систему, то есть не только рассматривать ее как культурный феномен, но также вникать в ее производственные и технологические аспекты, особенности маркетинга и розничной торговли. Мысль, что мода представляет собой «гибридное явление», еще раньше высказывали и другие авторы: Дж. Эш и Л. Райт (Ash & Wright 1988), Г. Уиллс и Д. Миджли (Willis & Midgley 1973) также утверждали, что изучение моды требует интегрированного подхода, сочетающего в себе исследование технологических, политических и экономических процессов, социального контекста, поведения различных сообществ и отдельных людей. Однако, как полагает Э. Леопольд (Leopold 1992), такой подход, по-видимому, еще только предстоит выработать, поскольку в большинстве посвященных моде трудов внимание сосредоточено либо на вопросах обеспечения рынка, либо на вопросах потребления.

Консенсус относительно сущности моды как одного из аспектов западной модерности, откровенно подрывают Дж. Крейк (Craik 1993) и Р. Барнс и Дж. Б. Эйхер (Barnes & Eicher 1992). Последние не предлагают формулировки, которая могла бы дать точное представление о том, какой смысл они сами вкладывают в слово «мода», но тем не менее утверждают, что нет никаких причин дифференцировать моду как особую систему производства/потребления предметов одежды, существующую лишь в некоторых культурах. В своих рассуждениях они заходят настолько далеко, что говорят о модных тенденциях шрамирования, рассуждая о том, что «устаревшая мода на дизайн и текстуру шрамирования всегда уступает дорогу новой» (Ibid.: 22–23). Подобное употребление слова «мода» совершенно немыслимо для авторов, о которых говорилось выше, – авторов, настаивающих на структурной и исторической выверенности понятия «мода». В рассуждениях Р. Барнс и Дж. Эйхер есть два существенных недостатка. Во-первых, они не могут четко сформулировать, какой именно смысл вкладывают в слово «мода» (хотя нетрудно понять, что в их интерпретации оно, по-видимому, относится к любой одежде, претерпевающей какие бы то ни было изменения). Во-вторых, Р. Барнс и Дж. Эйхер критикуют авторов, которые соотносят моду со стилевыми изменениями, поскольку исходят из предположения, будто традиционная одежда постоянно сохраняется в неизменном виде. Однако они преподносят в искаженном виде идею моды, основополагающую для многих авторов, в частности для К. Белла (Bell 1976), Т. Полимуса и Л. Проктер (Polhemus & Proctеr 1978), которые никогда не утверждали, что традиционная одежда не подвержена никаким изменениям. Возможно, причина заблуждения Р. Барнс и Дж. Эйхер кроется в значении слова «fixed» («установленная»/«закрепленная» манера одежды), которое использовал Дж. Флюгель (Flügel 1930), поскольку оно и впрямь наводит на мысль о том, что в традиционном гардеробе нет места изменениям. Однако более вероятно, что и Дж. Флюгель допускает всевозможные трансформации установленных форм одежды, хотя их динамика не может сравниться со скоростью и регулярностью перемен, которых требует мода в современных обществах. Учитывая это, Т. Полимус и Л. Проктер (Polhemus & Proctеr 1978) используют более удобное и вразумительное противопоставление: «мода» и «антимода» (вместо «модная» и «установленная» манера одежды). Они утверждают, что антимода (к примеру, народный костюм) не является раз и навсегда установленной и неизменной. Традиционный народный костюм видоизменяется, но медленно, порой настолько, что люди этого не замечают и не осознают (Ibid.). К. Белл (Bell 1976) также противопоставляет современное и традиционное платье, когда сравнивает в исторической ретроспективе европейский гардероб начиная с XIV века и традиционную одежду, которую носили в Китае. Он замечает, что эта одежда непременно должна была как-то обновляться от династии к династии, однако обновление не подразумевало таких же разительных изменений, какие обнаруживаются в Европе, где отличительным признаком модного гардероба стала логика изменчивости ради изменчивости. Что же касается рассуждений Р. Барнс и Дж. Б. Эйхер о шрамировании, стоит сказать следующее: несмотря на то что некоторые обычаи допускают возможность стилистических изменений, они не подчиняются той логике регулярных и систематических изменений, которая является основной движущей силой моды на Западе; поэтому употребление термина «мода» в данном контексте является неуместным.

Дж. Крейк (Craik 1993) также обрушивает поток критики на авторов, которые, как ей кажется, демонстрируют свой этноцентризм, используя термин «мода» лишь в тех случаях, когда речь идет о западных сообществах. Так же как Р. Барнс и Дж. Б. Эйхер, Дж. Крейк не удалось вразумительно объяснить, какой смысл она вкладывает в слово «мода», и это самый серьезный изъян в ее аргументации. Ближе всего она подбирается к формулировке определения, когда говорит, что «западная система моды идет рука об руку с демонстрацией власти». По мнению Дж. Крейк, это утверждение справедливо и в отношении других систем моды, существующих в контексте не-западных культур, поскольку «демонстрация власти не может быть напрямую связана с набирающим обороты развитием потребительского капитализма» (Ibid.: x). Таким образом, Дж. Крейк опирается на довольно своеобразную и ограниченную концепцию моды, которая ставит на первый план взаимоотношения моды с властью и пренебрегает другими ее аспектами, существенно значимыми, по мнению многих историков и культурологов. Дж. Крейк упорно отвергает общепринятую точку зрения на том основании, что ее базовым принципом является привилегированное положение высокой моды – элитного сегмента, имеющего очень мало, а может быть и ничего, общего с повседневной одеждой, которую и в западных странах носит большинство людей. При этом она отказывается замечать, что современные авторы уже не ограничиваются исследованием моды от-кутюр и уделяют достаточно внимания повседневной одежде или уличному стилю (Polhemus 1994; Ash & Wilson 1992). Одним словом, заявления, которые делает Дж. Крейк, в частности: «системы моды не следует втискивать в рамки определенных экономических или культурных обстоятельств» (Craik 1993: x), – производят впечатление излишне самонадеянных и необоснованных, тогда как ее собственная концепция моды оказывается весьма расплывчатой. Более того, отказ принимать в расчет специфические социальные и исторические условия, поддерживающие систему моды, в том числе и жизненно необходимые для производства и потребления модных товаров, позволяет уличить ее саму в этноцентризме, навязывающем систему моды всем без исключения культурам.

В целом аргументы в пользу того, чтобы считать моду особой системой производства/потребления одежды, привязанной к определенной исторической и географической системе координат, впечатляют своей убедительностью. Как уже говорилось ранее, общепринятое определение понятия «мода» включает в себя несколько характеристик: мода – это система производства/потребления одежды, которая обнаруживается в обществах, где допустима социальная мобильность; она подразумевает особое соотношение между производством и потреблением, опять же возможное лишь при определенном общественном укладе; ее характерной особенностью является подчинение собственной логике регулярных и систематических изменений.

Повседневная одежда и мода

Итак, я обозначила содержание основных понятий, которыми собираюсь оперировать далее: «одежда»/«манера одежды» – активность, направленная на сокрытие наготы тела при помощи искусственных покровов, в которой присутствует эстетический элемент (то, что принято называть словом «украшение»), и «мода» – специфическая система производства/потребления предметов одежды. И теперь можно перейти к обсуждению сложившихся между ними взаимоотношений. Некоторые авторы, в том числе Э. Уилсон (Wilson 2007), полагают, что система моды поставляет сырье, из которого создается большая часть повседневной одежды, поскольку не только производит вещи как таковые, но также порождает дискурсы и эстетические идеи, вращающиеся вокруг предметов одежды. Эти дискурсы моды представляют вещи, предназначенные прикрывать тело, как нечто значимое, воистину прекрасное и соблазнительное, поскольку мода – это больше чем товар. Как выразилась Э. Раус, это «достоинство, которым наделены лишь некоторые стили… поскольку, для того чтобы тот или иной стиль сделался модой, необходимо, чтобы одежду в этом стиле действительно носили не один, не два, а множество людей и чтобы он стал узнаваемым и за ним признали право считаться модным» (Rouse 1989: 69).

Таким образом, мода заботится не только о том, чтобы производить на свет стили и разделять их на популярные и элитные, но и о том, чтобы продуцировать эстетические идеи, которые призваны структурировать восприятие стилей и их потребление. Согласно определению Э. Леопольд (Leopold 1992), система моды охватывает не только сферу производства и поставок, но также маркетинг, розничную торговлю и сопутствующие культурные процессы, способствуя распространению определенных стилей одежды. Все это служит формированию моды и попутно структурирует почти весь коллективный опыт, связанный с повседневной одеждой, за исключением той его части, которая соотносится с особыми практиками, встречающимися в странах Запада в традиционных (зачастую религиозных) общинах. Это структурирующее влияние настолько сильно, что даже платье, отмеченное печатью старомодности, и манера одежды, осознанно противопоставляемая моде, являются таковыми по смыслу только благодаря своим взаимоотношениям с доминирующей эстетикой, которую насаждает мода, на что обращает внимание Э. Уилсон (Wilson 2007). Альтернативная манера одежды альтернативна по отношению к господствующим стилям одежды, а в некоторых случаях и по отношению к обычному образу жизни. Действительно, многие утопические движения XIX века изобретали собственную альтернативную униформу, что, как полагает К. Лак, имело целью придать всем членам группы своего рода фамильное сходство, которое должно было «подчеркивать их отличие от посторонних, служа мощным индикатором разделяемых членами сообщества ценностей и обозначая его границы» (Luck 1992: 202). В XIX веке не раз возникали реформистские движения, пропагандировавшие фасоны и стили, которые шли вразрез с господствовавшей в моде эстетикой: кампании против корсета делали упор на здоровую альтернативу, призывая вернуть женщинам естественные очертания талии, тогда как платье с раздвоенной по образу и подобию панталон юбкой (bifurcated dress) предлагалось некоторыми мыслителями-утопистами и феминистами в качестве альтернативы модному в те времена кринолину (Luck 1992; Newton 1974; Ribeiro 1992; Steele 1985).