Текст книги "Театр китового уса"

Илиада

Июнь 1928

Для Кристабель Чилкомб и его окрестности всегда были местом постоянства. Солнце каждый день следовало по одному маршруту, описывая над головой дугу подобно отправленному в полет мячу для крикета. Галька на пляже задумчиво стучала, когда накатывала и отступала волна. Поля, округлые поля и древние деревья, на которых она и только она вырезала свои инициалы. Надежное тихое место – первое, на что обращали внимание посетители, когда затихал рев моторов их автомобилей. «Боже, разве тут не тихо?» Ответ был неизменным: «Да, заходи в дом», будто подвергать себя такому большому объему тишины было как-то неразумно.

И все же в утро показа «Илиады», когда Кристабель открывает чердачное окно, она чувствует свежий ветер, летящий к ней издали, за много миль, через сверкающее море, с быстротой тени аэроплана. Он настал. День. Ее день.

Ничто не похоже на себя. В животе Кристабель ерзает комок, подобный мышиному гнезду. Есть завтрак кажется абсурдным. Ов бормочет под нос реплики, жуя овсянку, а шерстяная борода уже обвязана вокруг шеи. Дигби скачет по чердаку на одной ноге. Откуда-то доносятся звуки лихорадочной активности. Еду доставляют. Стулья переносят с места на место. Из деревни привозят сборные столы на козлах.

Эта непривычная суматоха продолжается весь день, и Розалинда в самом ее сердце надзирает над декором и едой. Бетти с полным ртом булавок готова внести последние поправки в костюмы. Блайз и мистер Брюэр отправлены украсить тропинку через лес бумажными китайскими фонариками, и к раннему вечеру сам коттедж преображается руками Тараса, Хилли, Филли и Миртл. Длинные отрезы ткани свисают с окон второго этажа до земли, где вонзенные в землю колышки превращают их в шатер для предводителей греков. Флаг с нарисованным галеоном реет с колпака на трубе. Перед амбаром стоит фанерная крепостная стена осажденного города Трои, украшенная Тарасом ракушками. Разноцветные стеклянные бутылки со свечами отмечают край сцены.

Все сорняки и колючки убраны, трава между зданиями подстрижена, и одолженные деревянные стулья и шезлонги заполняют места для зрителей. Кристабель аккуратно раскладывает на все места написанные вручную программки, пока Ов, следуя указаниям Розалинды, кладет срезанную в саду розу поверх каждой, придавливая сверху галькой. На пляже стоит большой костер из плавника, который они зажгут в последнем акте, чтобы окончание разыгралось на фоне поднимающегося пламени. Все готово; пустая церковь ожидает прихожан.

Но придут ли они? Кристабель лично доставила все приглашения местным. Она позаимствовала у мистера Брюэра карту, реквизировала у мальчишки мясника велосипед и – после болезненного дня самостоятельных попыток выучиться езде на нем – провела неделю, носясь по округе с приглашениями сильным и достойным Южного Дорсета.

Было волнительно разыскивать адреса, идти по карте подобно исследователю. Она и не знала, что столько деревень было спрятано в долинах. Осмингтон, Саттон-Пойнтз, Челдон-Херринг, Тайнхэм. Густые летние изгороди так нависали над узкими тропинками, что издалека казались непроходимыми, но, когда Кристабель приближалась, взвизгивая тормозами, путь открывался подобно тайному ходу. Теплыми вечерами она катилась мимо полей, полных торжественно жующих коров, и затухающий зов кукушки следовал за ней в сумраке.

Розалинда могла ничего не знать о Елене Троянской, но она знала – Кристабель это с неохотой признавала, – как организовать мероприятие. Вызывала уважение та хитрость, с которой она собирала то, что было ей нужно. Она привлекла портниху, знакомую Филли, к созданию костюмов и лаской уговорила викария отдать ей практически все, чем он владел. Розалинда даже сама написала приглашения, сказав:

– Если хочешь позвать правильных гостей, личное участие – это все.

Миртл, курящая в боевом костюме в перерыве во время репетиции, ответила:

– Я бы точно захотела прийти.

– Дорогая, они все хотят прийти, – сказала Розалинда. – Люди до смерти хотят встретиться с Тарасом. Разве не оригинальный способ представить его? Великий художник в театральной постановке с детьми.

Теперь большой день настал, и время, написанное на приглашениях, – 7 часов для коктейлей перед спектаклем – становится все ближе. Кристабель садится под деревом и ждет. Делать больше нечего.

Сперва она слышит их голоса. Голоса людей, идущих по подъездной дорожке. Мистер Брюэр провожает их на лужайку, где горничные с оливковыми венками в волосах ждут с подносами коктейлей. Кристабель видит, как несколько мужчин, знакомых с мистером Брюэром, шутят над его голыми ногами и кожаной туникой. Дружелюбные подмигивания и подкалывания. Она никогда прежде не видела, чтобы мистер Брюэр вел себя так жизнерадостно. Затем начинают прибывать автомобили. Один за другим, хрустя гравием. Звонкое приветствие Розалинды разливается над садом, будто триумфальный крик павлина.

На лужайке начинает собираться толпа с бокалами коктейлей. Они смотрят во все глаза, крутятся, осматривают старинный дом, уединенный сад, других гостей, и даже иногда изучают саму Кристабель. Она узнает пару друзей дяди Уиллоуби из числа землевладельцев, свиноподобных и щетинистых, и несколько будто аршин проглотивших армейских товарищей. Группа оживленных молодых людей с интересными стрижками и тонкими запястьями – решает, что они друзья Хилли и Филли по художественной школе, которые, по словам Хилли, теснятся по съемным комнатушкам с конфорками на полу, выживая на вареных яйцах и лихорадочно спариваясь для сохранения тепла.

Важные пожилые матроны, утяжеленные антрацитово-черными драгоценностями прошлой эпохи, громко обсуждают Тараса и его ИСКУССТВО, и она решает, что они должны быть теми спонсорами, которых он называет «английскими старушками с большими кошельками». Еще она ловит конец очередного восторженного представления Розалинды и заключает, что среди шатающейся толпы находится «знаменитый ресторатор» и «современная скульпторесса». Почти пятьдесят человек, если не больше.

Десять минут до поднятия занавеса. Кристабель бежит к домику. Ей нужно надеть костюм и сделать последние приготовления. Блайз тем временем начинает вести аудиторию через лес. Это довольно волшебное действо, все они согласятся позже, – петлять между деревьев в канун середины лета, следуя тропе, украшенной бумажными фонариками. Когда они доходят до домика, то понимают – и почему не понимали прежде? – что это идиллическое место, спрятанное в травянистой выемке в земле у пляжа. Кругами летают ласточки и стрижи. Убаюкивающий шум прибоя. Один намек на запах кита. Они занимают места и берут в руки программки.

Вручную нарисованная картинка на обложке изображает мужчину, в ярости грозящего замку копьем. Под ним чернильные буквы сообщают:

СЕГОДНЯ ПОМЕСТЬЕ СИГРЕЙВ С ГОРДОСТЬЮ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ПЕРВУЮ В ГРАФСТВЕ ДОРСЕТШИР ПОСТАНОВКУ ЗНАМЕНИТОЙ «ИЛИАДЫ» БЛАГОРОДНОГО МИСТЕРА ГОМЕРА

РЕЖИССУРА МИСС КРИСТАБЕЛЬ ЭЛИЗАБЕТ СИЛЬВИИ СИГРЕЙВ, ЭСКВАЙРА (ЗЕВС)

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПОСТАНОВКА МИСТЕРА ТАРАСА ГРИГОРЬЕВИЧА КОВАЛЬСКИ (АХИЛЛЕС)

ПРОСИМ ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ РАЗГОВОРОВ ИЛИ ВМЕШАТЕЛЬСТВ

Кристабель Элизабет Сильвия Сигрейв, стоящая в закулисье и подглядывающая сквозь щель в стенах Трои, разглядывает изучающую программки аудиторию. Обычно ей не нравятся незнакомцы, но она начинает чувствовать приязнь к своим зрителям. Она поднимается в груди одобрительным теплом по ее готовому согласию; как они уделяют должное внимание ее программке и склоняются друг к другу, чтобы указать на детали декораций.

Она отходит от наблюдательного пункта и натягивает в амбаре костюм. На контрасте с тихим ожиданием аудитории, амбар представляет собой лихорадочное, перевозбужденное место, постоянно сотрясаемое взрывными происшествиями, что пробегают по труппе подобно пожару. Патрокл потерял щит! У Гектора большой палец застрял в бороде!

Тарас, точка спокойствия в центре урагана, сидит на перевернутой кастрюле для лобстеров и глоточками пьет водку в короткой тунике, которая обнажает его невероятно мощные ноги, каждая толщиной с детское тело, и покрытые курчавыми черными волосами, как у сатира. Хилли и Филли порхают вокруг него, тонкие как тростинки в своих солдатских костюмах, с зализанными назад волосами и обведенными сурьмой глазами. Бледный Перри с прямой спиной стоит рядом в доспехах. Десятилетия военной жизни, обычно хорошо скрытые, сейчас очень заметны, будто роль Нестора позволила ему приподнять какую-то внутреннюю завесу, чтобы показать Перри-полковника, Перри-мужчину, привыкшего к войне. Мистер Брюэр также вернулся к солдатской манере: спокойная, сдержанная компетентность; чуть веселый фатализм эффективных нижних чинов.

Ов серьезно ходит из стороны в сторону с деревянным мечом, в бороде очень похожая на отца, и ее детская округлость как никогда к месту; ее Гектор – бочонок храбрости, герой, несмотря на обстоятельства. Миртл, высокая как амазонка, надевает шлем поверх осветленных волос, невзначай опираясь на слоненка. Самые маленькие дикари бегают друг за другом, потрясая копьями; Леон несет ведро с кроличьей кровью для финальной битвы (первому ряду во время антракта раздадут зонтики). Дигби, прекрасный принц, с цветочным венком в темных волосах. Розалинда, трепещущая колонна белого. Три служанки в драпировках богинь: Бетти, исполненная щедрости, лесная нимфа Моди со встрепанными волосами и Эрнестина Обер, твердая и непоколебимая как судьба.

Кристабель любит свою труппу. Теперь она это понимает. Она любит их, как боги любят смертных: благодушно и с прощением. На репетициях они были невыносимы, выводили ее из себя, но сейчас, под воздействием какой-то загадочной алхимии, – они идеальны. Она делает вдох и начинает взбираться по лестнице, приставленной к стене амбара, которая позволит ей появиться над Троей, будто паря в небе, в момент своей первой реплики, примерно через десять минут после начала первого акта.

Из своего укромного места на вершине лестницы она видит учителя Дигби, автора, когда он выходит на сцену – первый актер, ступающий за деревянный крепостной вал. Аудитория затихает. Сдержанное покашливание. Крик чайки, затем —

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына!

Началось.

Сперва Кристабель не отвлекается от автора, мысленно повторяя строки за ним, но, когда он обретает уверенность, обращается к другим членам труппы. Она смотрит, как каждый выходит на сцену, как каждый находит себя. Дрожащие голоса и нервные жесты находят силу. Перри даже обменивается парой едких замечаний со зрителями. Наконец Кристабель может обернуть свой взор к толпе и внять их увлеченным лицам.

Ее безмерно радует то, что она создала. Это напоминает ей игру с картонным театром на чердаке – ее любимой частью было лежать на полу, говорить разными голосами, заставлять персонажей общаться и видеть, как Дигби и Ов лежат на животах, подпирая подбородки ладонями, полностью завороженные историей, как будто она разворачивается сама собой. Это была магия заклинателя, божественная сила.

Она никогда не расскажет Дигби и Ов, что, когда настало время ей произнести свою первую реплику, она испытала настоящий страх, кровавый прилив ужаса, что залил ее с головы до пальцев ног, закрутивший сердце будто мельничное колесо. Но едва она начинает говорить, она становится Зевсом, царем богов, и она знает, как быть им.

Хотя аудитория уделяет ей вежливое внимание, она, как хороший режиссер, видит, что в труппе проявляются более естественные исполнители. Перри, к примеру, со знающей и спокойной манерой. Но их однозначный любимец – Дигби. Она замечает, что они ищут его глазами, даже когда он молчит. Толчки и кивки прокатываются по толпе каждый раз, когда он появляется на сцене.

Однажды она встречается с ним взглядом и видит, что ее Дигби отступил в глубину. Парис смотрит в ответ. Выступая перед взрослыми, Кристабель чувствует себя чуть горячно и неловко, боясь, что над ней будут смеяться, – но для Дигби, который не видит разницы между собой и другими, это просто, как дыхание. Его естественная искренность означает, что ничто не разделяет его и его роль, смущение не стоит между ними барьером.

Еще есть Тарас в роли воина Ахиллеса. Другие актеры появляются на сцене с чувством соучастия от аудитории, своего рода теплым пониманием, что они все ползут к финалу вместе. Но когда появляется Тарас, нет никакого общения. Его Ахиллес – убийца. Мужчина, знающий обо всех душах, которые должны быть принесены в жертву, чтобы обрести бессмертие, и как именно они должны умереть, и какие при этом издадут звуки. Он берет это осознание и без пощады возлагает на наблюдателей.

Представление пролетает. Последняя сцена – падшего Гектора-Ов затаскивают за слоненка, костер на пляже полыхает – некоторые зрители даже промакивают глаза носовыми платками, трепещущими белыми флагами покорности. Затем аплодисменты, АПЛОДИСМЕНТЫ, самый удивительный звук, накатывающий волнами, когда они выходят на поклоны, вздымаясь валами, когда выступает Дигби. И снова – для похитителя сцены Перри. И снова для великого Ахиллеса. И снова для Бетти, практически вываливающейся из своего щедрого костюма. И снова для всех них. Замершая нота хлопков, хлопков, хлопков, которые, надеется Кристабель, никогда не умолкнут.

После исполнители спешат за кулисы, хлопая друг друга по спине. Они задыхаясь обсуждают спектакль, заново отыгрывая его друг с другом, части, которые едва не пошли прахом – Я почти забыл встать на колени! – и части, которые прошли хорошо – Ты эту речь прочитала лучше, чем когда-либо! – стараясь сохранить его в живых, перебрасывая его друг другу как что-то, чему нельзя дать возможность коснуться земли. Они украшают друг друга венками похвалы, сцепляют руки, кружатся как танцоры. Зрители тоже находят путь в амбар и поздравляют их, пожимают руки; медленно двигающиеся простые жители, встречающие блестящих драматургов. С Кристабель никогда столько людей не говорило, не звало ее по имени.

В конце концов зрители и труппа начинают собираться обратно в Чилкомб. Покидая амбар, Кристабель встречается взглядом с Леоном. Он покрыт кроличьей кровью, даже на лице с широкой улыбкой есть запекшиеся следы. Он поднимает пачку сигарет и кивает в сторону костра. Она качает головой. Сейчас она хочет быть в доме. Она находит Ов и Дигби, и они вместе бегут через лес в сумерках, все еще наполовину одетые в костюмы, и цветы слетают с волос Дигби подобно мотылькам.

Розалинда уже там, приветствует каждого зрителя. Для всех у нее есть комментарии, и манеры подобраны под каждого гостя. Для богатых пожилых леди она любезная дебютантка; для легко поддающегося лести старого простака из соседнего поместья она искрящаяся кокетка; для слабохарактерного викария она скромная мать. Кристабель замечает с некоторой фрустрацией, что Розалинда кажется способной актрисой вне пределов сцены.

Дом представляет собой идеальную декорацию. Все окна широко открыты, передняя дверь тоже. Чилкомб со скрипом распахнут, будто кукольный домик, открывая интерьеры, освещенные чашами с плавающими свечами, сияющий и мерцающий, будто пещера сокровищ.

Когда дети проходят мимо, Кристабель слышит слова мачехи:

– Твоя постановка получила положительные отзывы, Кристабель.

Дигби и Овощ заходят в дом. Кристабель останавливается.

Розалинда говорит, не глядя на нее.

– Другая постановка, случись она, должна быть иной.

Кристабель ничего не говорит.

Розалинда машет рукой кому-то на другом конце сада, затем отмечает:

– В деревьях должны быть электрические гирлянды, и сама сцена должна быть освещена. Мистер Брюэр может это организовать. Костюмы должны быть сшиты профессионально. В Хэмпстеде есть одна женщина, у меня есть ее контакты.

Пауза. Шум гостей, шампанского, успеха. Грачи кричат с деревьев.

Розалинда продолжает:

– Меня в ней не будет. Слишком много других дел. Но Тарас должен участвовать, у Дигби будет главная роль, и случится это до конца лета. В антракте Ов может исполнить что-нибудь на рояле, Миртл говорит, что она довольно хороша – но только не эту ее любимую канитель. Что-то, что нравится всем. Мы также пригласим людей из газет. – Она кидает взгляд на Кристабель, удостовериться, что ее услышали, затем добавляет, – скажи Дигби, чтобы пообщался с гостями. Все жаждут с ним познакомиться.

Кристабель говорит:

– У меня есть пара идей. – Как и Розалинда, она говорит в воздух, будто озвучивая вслух мысли. – Собственных идей.

– Не сомневаюсь, – говорит Розалинда тоном хозяйки.

– Возможно, я сделаю список, – говорит Кристабель – и ждет, неподвижно. Она не часто стоит возле мачехи и рада обнаружить, что теперь у них не такая большая разница в росте.

Розалинда поджимает губы, будто игрок, задумавшийся у карточного стола, затем говорит:

– Хорошо.

Кристабель кивает и вливается в спешащую в дом толпу. Она с некоторым удивлением отмечает, что ее появление в Дубовом зале вызывает волнение. Она слышит сказанные шепотом комментарии, имя отца. Некоторые даже бросают улыбки в ее сторону. Она коротко кивает в ответ, предлагает рукопожатие тут и там. В конце концов, приветствовать людей важно. Оказать гостеприимство. Всякое такое.

Она замечает Дигби и Ов – они едят шоколадный торт возле камина, который Розалинда наполнила экзотичной цветочной композицией, – и идет к ним, по пути перемещая оставленный без присмотра на рояле серебряный портсигар Миртл в собственный карман.

– Ваша мать хочет, чтобы мы поставили еще один спектакль, – сообщает она им.

– Это прекрасно! – говорит Ов взрывной россыпью крошек. – Я так рада! Это был самый идеальный день в истории! Посмотри на всех этих людей!

– Лучшие из слышанных мной новостей, – говорит Дигби, качая головой. – Мы могли бы поставить что-то из Шекспира, Криста.

– Могли бы, Дигс, могли, – отвечает она, отламывая кусок торта на его тарелке. Она ест его, изучая смотрящих на них людей, улыбчивых, в своих лучших нарядах, с коктейлями, – и думает об «Илиаде». Думает о том, что случилось после, в следующей истории, когда хитрые греки наконец проникли в Трою, чтобы выиграть войну.

После того, как тело храброго Гектора было сожжено на погребальном костре, греки построили огромную деревянную лошадь, чтобы сделать жителям Трои подарок. Могучий жеребец на колесах, полый внутри, – они заполнили его молчаливыми солдатами, стоящими впритык, опасливо разминающими затекшие члены и осторожно пробегающими пальцами по заостренным кромкам своих мечей.

Если найти способ дать людям желаемое, они впустят тебя, думает Кристабель. Если создашь зверя, в которого можно спрятаться, они отопрут двери и затянут тебя внутрь.

Когда затихли звуки

Спальня в домике у моря

ХИЛЛИ: Ты был лучше всех, дорогой.

ТАРАС: Да.

Гостевая спальня в Чилкомбе

МИРТЛ: Ты был лучше всех, дорогой.

ПЕРРИ: Умоляю, Миртл. Хватит.

Главная спальня в Чилкомбе

РОЗАЛИНДА: Дигби был лучше всех, ты так не думаешь, дорогой?

УИЛЛОУБИ: Я оставил курево внизу.

Поле на полпути между пабом «Кораблекрушение» и поместьем Чилкомб

ФИЛЛИ: Я все гадала, кого из нас ты выберешь. Мои лондонские друзья поспорили. Старушка Хилли была фавориткой. Будто бы шансы были больше у нее. Они не думали, что я в твоем вкусе.

УИЛЛОУБИ: Дорогая, так и есть.

ФИЛЛИ: С каким очарованием ты говоришь такие ужасные вещи. Почти получается поверить, что в тебе вовсе нет злобы.

УИЛЛОУБИ: А разве есть?

ФИЛЛИ: Зачем ты так себя ведешь? Все эти женщины, измены.

УИЛЛОУБИ: Я бы не назвал это изменой. Кроме того, ты без ума от этого русского великана. Ты здесь лишь потому, что сегодня ночью очередь Хилли.

ФИЛЛИ: Тарасу нравится доводить женщин до безумия, потому что он верит, что безумие – высшая форма выражения. А у тебя какое оправдание? Думаю, ты втайне ненавидишь женщин.

УИЛЛОУБИ: Вы все друг друга ненавидите вполне достаточно. Никогда не понимал, почему женщины не могут ужиться друг с другом. Вечно нудят обо всем подряд. Усложняют жизнь. Сигарету?

ФИЛЛИ: Зачем тогда заниматься со мной любовью?

УИЛЛОУБИ: Ты так говоришь, будто я тебя за волосы сюда притащил.

ФИЛЛИ: У тебя есть зажигалка?

УИЛЛОУБИ [после паузы]: Наверное, если делать что-то долго, это становится привычкой. Когда я был в армии, какие-то вещи я делал каждое утро. Ботинки, пуговицы, шляпа. Через несколько лет даже перестал замечать, что занимаюсь ими. Это просто происходило.

ФИЛЛИ: Идеальное определение бессознательного действия. Как же легко это должно быть для тебя…

УИЛЛОУБИ: Никто никогда не отказывается, дорогая. И кто в этом виноват?