Текст книги "Театр китового уса"

Призывы

Март 1920

Веймут полон песка. Зябкий восточный ветер дует по широко раскинувшейся бухте, разносит белые барашки по волнам и раздувает мелкий песок с пляжа, налетающий на отели береговой линии, позаброшенные после нескольких лет уменьшившегося в военное время спроса. Ряд пустых лиц, щурящихся на крейсерно-серое море. Джасперу город кажется заброшенным, как последний форпост.

Он прогуливается по набережной, широкой дорожке, изгибающейся вдоль пляжа. В прошлом веке по ней совершали променады члены королевской семьи, но сейчас здесь только раненые анзаки – солдаты из Австралии и Новой Зеландии, расквартированные в Дорсете на лечение, – которых катят в укрытых пледами инвалидных колясках с аккуратно подколотыми пустыми рукавами и подогнутыми штанинами. Джасперу кажется жестокой насмешкой судьбы, что эти храбрецы, привыкшие к лазурным морям Южного океана, оказались на невзрачном Южном побережье Англии, подле самого вялого океанского рукопожатия.

Немногие туристы раннего сезона, затесавшиеся среди оставшихся анзаков, цепляются в этот ветреный день за шляпы, а внизу, на пляже, бродят дети с порозовевшими от холода руками и ногами. Пара старомодных купальных машин стоят пустые у кромки воды. Знак «Скоро вернусь» прислонен к полосатой палатке с кукольным шоу о Панче и Джуди.

На дальней оконечности набережной терраса с гостевыми домами из красного кирпича примыкает к городской гавани. Над крышами видны корабельные мачты, будто ряд распятий. У двери предпоследнего здания стоит деревянная доска, сообщающая, что это обиталище «МАДАМ КАМИЛЛЫ, ТАИНСТВЕННОЙ ЯСНОВИДЯЩЕЙ советницы КОРОЛЕЙ И КОРОЛЕВ, ГАДАЛКИ – ОНА ВИДИТ ВСЕ! ОНА ЗНАЕТ ВСЕ!» Ниже мелом изображен один глаз.

Отряхивая бороду от песка, Джаспер стучит в дверь. Юный мальчик впускает его и указывает на темную лестницу. У мадам Камиллы узкая комната на первом этаже. Что-то красное и газовое накрывает обычную лампу, укутывая помещение красноватым, потусторонним сиянием. Мадам Камилла, возложив ладони на стеклянный шар, сидит за обитым сукном карточным столом у окна, выходящего на гавань. Джаспер предполагает, что это, должно быть, хрустальный шар, но с таким же успехом это может быть и выловленный из гавани корабельный буй.

Он садится напротив нее и кладет три монеты на стол. Взгляд мадам Камиллы прыгает к нему – быстро, как язык у ящерицы. У нее узкое лицо, неопрятные волосы укрыты шарфом с бахромой.

– Ты пришел за кем-то, кого потерял, – говорит она с незнакомым акцентом. Возможно, ирландский. Или притворно-ирландский.

Джаспер вздрагивает от бесцеремонности ее обращения.

– Да. Моя жена. Моя первая жена, Аннабель. Я услышал от одной из своих служанок, что вы связывались с ее покойным супругом, и…

– Аннабель. Сильная женщина. Сильные не всегда хотят, чтобы с ними связывались. С трудом сами готовы принять это, понимаешь ли. – Мадам Камилла гладит стеклянный шар.

– Понимаю. – Он не уверен в этом.

– У тебя есть вещь, что еще помнит ее прикосновение? Что-то, что она всегда держала при себе?

Я, думает он. Я все еще помню ее прикосновение. Он хмурится, затем лезет в карман, за бухгалтерской книжечкой Аннабель, где каждая страница заполнена мелким санскритом карандашных цифр. Мадам Камилла берет записную книжку, закрывает глаза, глубоко вдыхает через нос. Снаружи колесный пароход медно гудит, отправляясь в море.

– Я слышу голоса, – говорит мадам Камилла.

Джаспер шепчет:

– Она здесь? Могу я поговорить с ней? Я хотел объяснить про Розалинду. Чувство долга вынудило…

– Боевая леди.

– Она сердится на меня?

Мадам Камилла хмурится.

– Она сбита с толку. Все ищет что-то. Она не теряла ничего дорогого ей? Драгоценности? Ключи?

– Ничего не приходит в голову.

– Может быть что-то совершенно неожиданное – незакрытое окно, – это их ужасно беспокоит.

– Я всегда слежу, чтобы окна были закрыты. Теперь я могу с ней поговорить?

– Она зовет, бедняжка.

– Бога ради, почему вы просто не можете сказать ей, что я пришел? Или хотя бы доказать мне, что эта женщина действительно моя Аннабель.

Мадам Камилла приоткрывает глаза.

– Я не занимаюсь доказательствами, мистер. Выдаю то, что они дают мне.

– Просто смешно! – Джаспер выдыхает, брызгая сквозь усы слюной.

Ее глаза теперь нацелены на него, крошечные, умные как у лисы.

– Тогда, наверное, это все.

– И это я получаю за свои деньги? – говорит Джаспер, замечая вдруг, что деньги, которые он положил на стол, оттуда уже исчезли.

– По заказу это не работает, – отвечает она до бешенства безразлично.

Из коридора раздается низкий мужской кашель.

Джаспер встает и в бешенстве выбегает из комнаты мимо пустившего его мальчика, к которому присоединился крупный мужчина с огромными руками в жилете и подтяжках, слетает по лестнице, врывается в дневной свет, и внезапный удар ослепительной приморской жизни вызывает дурноту: австралийцы без конечностей, нестройный рев органа в саду, назальные крики дерущегося с женой мистера Панча. Тыщ, тыщ, тыщ. Вот как это делается.

Джаспер спешит по набережной. Его лицо раз за разом искажает что-то вроде агонии. Как глупо было поверить, что он сможет поговорить с Аннабель. Абсолютно идиотская идея – отправиться к этой мошеннице-цыганке. Он находит платок. Громко сморкается. Падает на деревянную лавку. Смотрит на залив.

Его до глубины души тошнит от Дорсета. Каждое утро, читая газету, он разыскивает объявления о продаже земли в Камберленде, на севере Англии, где они с Аннабель провели медовый месяц. С Розалиндой он в медовый месяц не отправился. Не видел в этом смысла.

В Камберленде, куда ни глянь, везде наткнешься взглядом на монументальный пейзаж того рода, что заставляет удариться в религию или рисование акварелью. Но Джаспер застрял на крошащемся нижнем крае Англии, с бесконечными претензиями недовольных арендаторов и слуг, которые хотят от него все больше, тогда как дать он может только меньше. Он думает о бухгалтерской книжке в кармане, где аккуратные цифры Аннабель переходят в его собственные хаотичные каракули, размеченные знаками вопроса.

Растущие налоги вынудили его продать две фермы под аренду, и за последнюю он цепляется только из обещания оставить аренду по довоенным ценам. Собственная семья скорее мешает, чем помогает. У Розалинды до слез в глазах дорогой вкус, и хоть она и должна унаследовать приличную сумму со смертью матери, вышеупомянутая мать отказывается откинуть ноги. Уиллоуби же прожигает собственное содержание с ужасающей скоростью. Каждый раз, когда мистер Билл Брюэр, его новый земельный агент, показывает расходные книги, Джаспер видит – впервые в жизни – дыры, долги, вакансии. Только на прошлой неделе его последний оставшийся садовник ушел работать в отель в Торки.

Из изначальных слуг Джаспера остались лишь немногие. Едва ли пригоршня вернулась с войны, а из них большинство что-то оставили на поле боя – если не ногу или руку, так то, что контролирует эмоции. Джасперу знакомо пугливое выражение в их глазах – как у лошади после грозы: логика тут была бесполезна. Они придут в себя или со временем, или никогда.

В попытке подвести баланс он продал несколько семейных портретов. Он почувствовал укол грусти, когда выносили двоюродную бабушку Сильвию, но затем это чувство затихло, будто ее серьезное лицо следило за ним из окна удаляющегося поезда. Пока портреты висели в Чилкомбе, они были частичкой утешительного постоянства, но, обретя цену, будто потеряли что-то. Поезд с двоюродной бабушкой Сильвией скрылся за поворотом, дым из его трубы поднялся в небо и смешался с облаками.

Джаспер снова сморкается – траурный рев горна. Море такое же серое, ветер все еще холодный. Где-то у крошащейся береговой линии стоит его дом. Древний дом с женой, которую он не любит, ребенком, которого не знает, как любить, – и пустым местом там, где была его любовь.

Иногда, просыпаясь среди ночи, Кристабель кричит: «Я тут!», будто отвечая на вопрос о том, где прячется, но никто в доме не спрашивал, никто в доме ее не звал. Из своей спаленки на другом конце подкрышья Моди слышит, как Кристабель кричит раз, два, бормочет, а потом ничего, только тишина детей, спрятанных высоко на темном чердаке, слушающих, ждущих.

Каждое утро после завтрака Розалинда идет к своему письменному столу сочинять очаровательные пригласительные письма в надежде начать жизнь, которую представляла, принося брачные клятвы. Каждое посланное сообщение она представляет отважным почтовым голубем, перелетающим великую стену Хребта. В каждом письме есть завлекательное упоминание брата Джаспера Уиллоуби – героя войны! – и, складывая его в конверт, она испытывает странное удовольствие, будто бы она запечатывает Уиллоуби в свои будущие планы. Приезжайте! – Пишет она. – Обязательно!

Но ответы на свои призывы она получает редко.

Однажды вечером за ужином она говорит:

– Джаспер, возможно, нам стоит задуматься о лондонском доме на время Сезона?

– Я остаюсь в клубе, если мне нужно заночевать, – отвечает он.

– Но что мы будем делать, когда твоя дочь выйдет в свет? Тогда он пригодится.

Джаспер кашляет.

– Это случится не скоро. – Он отодвигает стул и покидает комнату.

Оставшись в одиночестве за длинным столом, Розалинда чувствует поспешное приближение слуг и с готовностью надевает улыбку.

– Все в порядке, мэм?

– В идеальном. Спасибо.

Позднее, лежа в своей новой ванне, Розалинда спрашивает Бетти:

– Ребенок, дочка Джаспера, сколько ей?

Веснушчатое лицо Бетти появляется в дверях.

– Только исполнилось четыре, мэм. Ее день рожденья был на прошлой неделе, если точно.

– Она растет нормально, ты не знаешь?

– Кажется, да, мэм. Говорят, она сообразительная девочка. Уже выучилась писать. Она ужасно забавная, Кристабель. На днях…

– Не могла бы ты принести полотенце, Бетти?

– Сию минуту, мэм.

Розалинда мягко плещется, наслаждаясь своей новой ванной, пока Бетти не возвращается с полотенцем, а затем поднимает себя из плена воды, возвращаясь к земной тяжести.

У туалетного столика она от нечего делать перебирает содержимое шкатулки с драгоценностями, пока Бетти расчесывает ее волосы.

– Бетти, а Кристабель похожа на свою мать? Я не видела ее фотографий.

Бетти морщит лицо.

– Сложно сказать, мэм. Миссис Аннабель, благослови Господь ее душу, обладала, что называется, выразительными чертами.

– А, – говорит Розалинда, встречаясь взглядом со своим отражением в зеркале. Ободрение собственного лица. Его тонких черт. Его уверенности.

Бетти говорит:

– Я расшила красное платье, как вы и просили, мэм. Было туговато в талии, не так ли? Приятно видеть, что к вам вернулся аппетит.

Сперва примулы

Апрель 1920

Розалинде все объяснила Бетти. Прагматичная Бетти с многочисленными сестрами и накопленными знаниями о происходящем в загадочных, предательских женских внутренностях.

Розалинда оценивающе оглядывала собственное тело, всплывшее в ароматизированной розами ванне подобно Офелии.

– Мне пора завязывать с жирными десертами, Бетти. У меня растет живот.

Бетти перестала складывать полотенца.

– Ну, мэм. Я все собиралась сказать. У моей старшей сестры там все растет, когда она в положении.

– В каком положении?

– В деликатном, мэм. Когда ожидает ребенка. – Бетти не отрывала глаз от полотенца в руках. – Простите мою бесцеремонность, мэм, но вы… вы не заметили никаких изменений в… ваш ежемесячный гость недавно посещал вас?

Розалинда ничего не сказала. Она услышала слово «ребенок», а затем ее уши будто закрылись, как у выдры, и голос Бетти превратился в неразборчивое бур-бур-бур. Она старалась не шевелиться. В ней что-то было. В нее что-то вложили. Как посмели они так вторгнуться в нее.

Бетти посмотрела на нее.

– Мэм?

– Сегодня я не присоединюсь к мужу за ужином, – услышала Розалинда собственный голос и поразилась его любезности. – Не могла бы ты сообщить миссис Хардкасл? Это все.

Розалинда оставалась в ванне с ножками-лапами, пока не остыла вода, из которой бледным архипелагом выступали только ее колени, груди и лицо. Лежа в покрытой пленкой воде, держась на ее поверхности, она зависла над остальным домом. Она вслушивалась в непрекращающиеся вечерние дела: шаги слуг на лестнице; тиканье напольных часов; доносящийся снаружи занудный клекот петуха. Все шло как должно. Как всегда.

Когда она чуть погрузилась в воду, так, чтобы уши закрывала вода, она услышала совсем близко биение собственного сердца. Лежа там, покрытая мурашками и дрожащая, Розалинда впервые за всю свою взрослую жизнь пожелала увидеть мать – но потом вспомнила, что та за человек, и пожелала вместо этого другую мать. Возможно, такую, как у Бетти, – которая вместе с мужем управляла бы пабом, имела склонность перебарщивать с джином, но к которой можно было бы обратиться со своими бедами. Но как же глупо думать о таком. Твоя мать останется твоей матерью, нравится тебе это или нет. Выбирать нельзя. Будь у нее джинолюбивая мать, работавшая в деревенском пабе, где бы она оказалась теперь? Уж точно не в ванне с ножками-лапами. Точно не владелицей чистого розового масла для ванны. И Розалинда следила, как свет на стене ванной медленно перетекает из золотого в персиковый и серый.

Следующим утром в ее спальню зашел доктор.

Розалинда предположила, что Бетти сообщила миссис Хардкасл о новой выпуклости на ее теле, и эта информация была передана как доктору, так и Джасперу, потому что на подносе с завтраком лежал маленький букетик примул. Это доставило ей облегчение, потому что она не представляла, как сама расскажет Джасперу. Итак, сперва примулы, а потом доктор – и все до того еще, как она встала с постели. Теперь она стала носительницей возможного сына и наследника Сигрейвов, и ее муж был готов дарить ей цветы и позволять незнакомцам посещать ее спальню для осмотров.

Его звали доктор Гарольд Ратледж. Друг Джаспера. Пузатый и румяный, как пивная кружка. Розалинда не отрывала взгляда от полога над кроватью, пока он ощупывал ее живот, наклоняясь так низко, что она чувствовала вчерашнее бренди в его дыхании.

– Все, кажется, на высоте. Достаточно отдыха, никаких поездок верхом, но обычные супружеские отношения могут продолжиться, – сказал доктор Ратледж, а затем засмеялся удивительно триумфально. – Старый добрый Джаспер, – добавил он, отводя в сторону вырез ее ночной рубашки, чтобы прижать к груди холодный стетоскоп.

Розалинда задумалась, что он слышит через свой металлический инструмент. Ей представился глухой шелест камыша. Она чувствовала переполняющее ее отчаяние, оно утихло только тогда, когда она сосредоточила внимание на дальнем углу полога.

Доктор отвел стетоскоп и запахнул ее ночную рубашку с непринужденностью человека, переворачивающего страницу газеты.

– Великолепно, великолепно, – сказал он.

Все казались ужасно довольными, и, хотя Розалинда не рассказала ни единой душе, ни от кого не укрылось ее положение. Деревенские дети приходили с букетами. Мальчишка мясника прибыл с куском мяса. Даже викарий церкви в Чилкомб-Мелл доброжелательно улыбнулся ей с кафедры, говоря о плодовитости. Будто все только этого и ждали.

Она припомнила, как дружелюбно ее приветствовали в день прибытия. Руки, готовые помочь, открывали двери, несли сумки, предлагали чай. Они гладили ее одежду, наливали ей вино, и она чувствовала себя едва ли не членом королевской семьи, кем-то важным. Но она им была совершенно не важна, не так ли? Им было нужно это.

Розалинда удалилась в свою спальню, ссылаясь на нервное напряжение и принимая только Бетти, миссис Хардкасл или Уиллоуби, если он привозил ей что-то из Лондона. Джаспер, на удивление уступчивый, отступил, бормоча:

– Как пожелаешь.

Время от времени доктор Ратледж заходил осмотреть ее растущий живот. Он посоветовал ей начать курить, уверяя, что женщины в положении склонны к истерии.

– Мозг лишен питательных веществ. Попробуйте парочку каждый день после еды, и все с вами будет в порядке.

Сигареты (предоставленные Джаспером) в серебряном портсигаре с гравировкой в виде ее инициалов (предоставленном Уиллоуби) были омерзительны, но она терпела. Ей почти нравилось, как от них кружилась голова. Она представляла себя со стильным мундштуком на вечеринке в Белгравии. Ей больше не нравилось смотреть на свое тело. Она предпочитала ту версию себя, для которой заказывала одежду: светская хозяйка с талией в двадцать один дюйм.

Глубоко в ее животе росло чуждое создание. Она изо всех сил игнорировала его, но ее мучили жара и усталость, превращая в раздувшийся сосуд. По ночам, даже с широко раскрытыми окнами, она вертелась в собственном поту. Ее тело создавало жар, как плавильная печь. Каждое утро она просыпалась без сил, с кислым металлическим привкусом во рту, будто всю ночь сосала монеты.

Конечно, они и не подумали рассказать Кристабель. Такая мысль даже не пришла им в головы. Она осталась вне их сознания, как и большинство вопросов, касающихся Кристабель. Подобные мысли не имели большой ценности. И, как часто бывает, подобные позабытые вопросы были подняты слугами.

Однажды вечером Моди Киткат заглянула в чердачную спальню Кристабель и сказала:

– У тебя будет братик или сестричка, тебе рассказали?

Кристабель подняла глаза с кровати, где коллекция камешков с лицами выстраивала себе дом под ее подушкой, чтобы защититься от разорительных атак открытки с собакой по имени Собака.

– Тот самый братик?

– Возможно.

Камушки с лицами высыпали из-под подушечного убежища со смесью радости и облегчения, и открытка с собакой по имени Собака была опрокинута, как великая стена.

Моди посмотрела на это своим удивительно неподвижным взглядом и продолжила:

– Бетти говорит, если это не мальчик, они продолжат стараться, пока не получится.

– А где братик живет сейчас? – спросила Кристабель.

– В животе миссис Сигрейв. Она поэтому так растолстела.

Кристабель потянулась под кровать, чтобы из своей горстки палок достать несколько для маленького праздничного костра. Она осторожно прислонила палки друг к другу, а затем сказала:

– Я не жила в ее животе.

– Не жила.

– Я жила здесь. В этом месте. Это мое место.

– Точно.

– Братик тоже будет здесь жить. Со мной. Я буду за ним присматривать. – Она посмотрела на Моди, и та кивнула, а затем ушла по чердачному коридору.

Кристабель положила открытку с собакой по имени Собака на костер и выложила камешки с лицами вокруг. Сегодня будет большой праздничный ужин. Открытку с собакой по имени Собака зажарят с красным яблоком во рту. Будет свежий снег. И тарталетки с джемом. Всем дадут добавки. И никто не пойдет спать.

Под кроватями

Под кроватью Кристабель

Перья, палки, овечья шерсть, череп чайки, высохший комочек клея, одна большая клешня лобстера.

Три улитки в банке.

Окопная зажигалка.

Деревянный меч.

Игрушечный аэроплан.

Изображения солдат, иногда с собаками, верблюдами или медведями, с подписями: «ДЕРЖИТЕСЬ РАДИ АНГЛИИ», «БРАТЬЯ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ», «ВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ» и «ИХ ВЫКОРМИЛА МЕДВЕДИЦА».

Списки имен, некоторые из которых вычеркнуты.

Одна ириска, полусъеденная и снова завернутая в обертку.

Под кроватью Моди

Четыре письма Уиллоуби для Кристабель.

Старый кусочек мыла, найденный в гостевой комнате.

Книга об охоте на диких зверей Африки, взятая из кабинета.

Карманный нож.

Кусочки мела, найденные на Хребте.

Доска, на которой учатся писать буквы.

Дневник.

Карандаш.

Под кроватью Розалинды

Обувные коробки со следующим содержимым:

Приглашения и танцевальные карточки с приемов, проходивших в июне и июле 1914-го.

Салфетка, взятая в кафе «Рояль», Лондон, в ранние часы 17 июля 1914-го.

Шесть билетов в театр.

Два билета в кино.

Венок из ромашек, высушенный.

Тридцать семь иллюстраций свадебных нарядов, вырезанных из журналов между 1913-м и 1918-м.

Сто пятьдесят две вырезки из журналов с изображениями различных предметов, в том числе: граммофонов «Виктрола», кремов от морщин с черепашьим жиром, иллюстраций правильного этикета за ужином, орнаментов индейцев сиу, электрических ламп для чтения, молотков для игры в крокет, турецких сигарет, камфарных кремов для похудения, дорогих чулок, чайных чашек «Королевского Вустера» и бодрящих тоников для восстановления естественной живости тела и разума после большого напряжения.

Статья, озаглавленная: «Какой брак оказывается лучшим?», вырезанная из «Еженедельного журнала для женщин» за февраль 1919-го, где подчеркнуты следующие строки:

Он страшится современных девушек с мнением и маслом для губ. Он хочет жену с одной-двумя мыслями в голове и дом.

Любимой женщине нет нужды в амбициях.

Мужчина может вести себя достойно – но женщина должна!

Без страстной любви.

Магнетическая искра.

Фотографии, вырезанные из разных женских журналов, с подписями:

Волна прогресса, что оставляет женщину с правом голоса в руке, но едва той одеждой, что у нее на плечах, должна отхлынуть и вернуть ее к женственности.

Бесплатная вкладная иллюстрация Флоренс Ла Бади, незатухающей звезды кинокорпорации «Танхаузер»

На парижские модные парады в гигантском аэроплане из Кройдона!

Статьи под заголовками:

«Новейшие способы обогреть дом»

«Ноша любящей жены»

«Истории из жизни: На распутье!»

Объявление: Корсет для материнства: все новейшие модели, дарующие владелице Вполне Обычный Облик – физический, как и душевный комфорт. Простежка, отделка лентой, боковая утяжка позволяет регулировать размер.