Текст книги "Театр китового уса"

Черный флаг

Май 1928

Вечер теплый, пушисто-серый и зеленый. Туман поднялся с моря и раскинулся по холмам, отрезая Чилкомб от остального мира. Часы уже пробили девять, когда Кристабель выскальзывает с чердака. Взрослые уехали на вечеринку в Сомерсет, оставив дом тем, кто не может его покинуть: слугам и детям. Никто не ест, не пьет и не раздает указаний, поэтому кто-то из прислуги спит в своих постелях, а кто-то при свечах играет в карты на кухне.

Кристабель на цыпочках спускается по главной лестнице в Дубовый зал, безжизненный как крипта, освещенный только тусклым светом, падающим через купол на рояль. Его редко открывают. Несмотря на часто заявляемое Розалиндой желание, чтобы дети «были музыкальными», для достижения этой цели ничего не делается. Одна из гувернанток давала уроки пианино, но только Ов смогла выносить их достаточно долго, чтобы научиться чему-то, и только Ов садится за рояль тренироваться, настойчиво бренча мелодии, пока не выучит их, меняя направление с каждой фальшивой нотой, будто слепой, натолкнувшийся на мебель.

Кристабель ни на что не наталкивается. Она умело пересекает холл и выскальзывает из передней двери в туманную ночь, где замечает узкий силуэт Моди, выходящей из-за угла дома. На мгновение они смотрят друг на друга сквозь сумрак, как коты в подворотне, затем Моди кивает и исчезает. Кристабель знает, что она отпущена, что осталась невиденной. Она также знает, что чем бы Моди ни занималась, спрашивать об этом не стоит.

Кристабель спешит через сад со скрытностью контрабандиста. На ней затянутые шнурками сапожки и пальто поверх ночной рубашки. Она несет с собой носовой платок, выкрашенный в черный и привязанный к палке: черный флаг – международный символ переговоров. Даже пираты знают черный флаг. Он означает предложение сесть и поговорить, как мужчина с мужчиной, отложив в сторону оружие. Она также несет с собой кусок бисквитного пирога и серебряную окопную зажигалку, два предложения мира, распиханных по карманам пальто, и дедушкин охотничий нож, спрятанный в одном из рукавов для защиты.

Она добирается до края лужайки и готовится юркнуть меж деревьев, когда слышит позади какой-то шум. Дигби. Босиком, в пижаме с монограммой. Кулаком прогоняет из глаз сон. Волнистые волосы стоят дыбом.

– Я слышал, как ты проходишь мимо, – говорит он. Спальня Дигби на первом этаже, хотя спит он там не часто, предпочитая чердак девочек. – Куда ты? Почему не разбудила меня?

– Я хочу пообщаться с дикарями. Думала, лучше идти одной.

Он хмурится.

– Почему?

Она взмахивает черным флагом.

– Я хочу просить переговоров.

– Ты никогда без меня ничего не делаешь.

– Только один человек может запросить переговоры.

– Я могу помочь, – говорит он. – Я буду твоим оруженосцем.

– Хорошо, но говорить с ними я буду сама. Ты останешься в лесу.

– В лесу?

– Стоять на страже, – говорит она. – Как только ты мне понадобишься, я дам сигнал.

– Отлично, – говорит он. – Наперегонки?

Они несутся сквозь лес будто атлеты, перепрыгивая корни деревьев, стараясь сделать так, чтобы любые страхи, прячущиеся в тенях, остались далеко позади. Когда показывается домик, Дигби прячется за боярышником и кладет невидимую стрелу на невидимую тетиву. Кристабель кивает ему, а затем выходит из леса, чувствуя, как сердце грохочет в груди.

Укрытый цветами коттедж у моря молчит, но это молчание отличается от постановочной и тяжелой тишины Чилкомба. Все двери и окна открыты. Свечки, уставленные в пустые винные бутылки, мерцают на подоконниках. Долетают интересные запахи: острой еды, скипидара, табака и чего-то еще, густого и пьянящего. Кристабель слышит тихие голоса и движется вперед, чтобы услышать, о чем они говорят, когда позади с треском ломается веточка.

Она поворачивается и видит самого высокого из диких детей, одетого в одни только шорты. Он вышел из амбара. Другие спешно скатываются с тюков сена, чтобы собраться за спиной своего лидера, многочисленные, будто крысы.

Кристабель машет черным флагом, затем кладет его на землю. Она лезет в карманы и протягивает кекс и зажигалку. Высокий дикарь хватает кекс и бросает его через плечо мелким. Затем он берет зажигалку и изучающе крутит в руках. Кристабель осторожно тянется, чтобы прокрутить большим пальцем колесико, выбивая искрой жизнь.

– Это приличная зажигалка, – говорит она, – мой дядя Уиллоуби носил ее с собой в пустыне.

Дикарь стоит так близко, что она чувствует запах его кожи. Его лицо – в тени, освещенное снизу зажигалкой, – сплошь острые углы, суровые брови. Он на голову выше ее, и в уголке рта у него сигарета, как у ковбоя. Худощавый, с широкими плечами, темными волосами до плеч и дымчатым намеком на усы. Она думает, что ему около тринадцати – достаточно, чтобы считать себя взрослым. Она слышит близость моря, его шипение и грохот на гальке.

Кристабель говорит:

– Я пришла предложить переговоры. Мне нужны люди. Для моего спектакля. Для «Илиады». Я знаю, что вам нравится притворяться. Я видела, как вы это делаете. Вы переодеваетесь.

Он наклоняется к ней. Когда он заговаривает, она впервые слышит его голос – со смешанным акцентом и протяжными гласными.

– Иди домой, маленькая девочка.

Он пытается вложить зажигалку обратно ей в руки, но она сопротивляется, толкая ее к нему, говоря:

– У меня есть предложение. Если вы появитесь в спектакле, я научу вас сражаться на мечах. – Она повышает голос, чтобы слышали младшие дети. – Всех вас. Я научу вас драться как воинов. Мой дядя научил меня. Я знаю, как это делается.

Дикарь смеется.

– Я умею драться, девочка. Единственное, что я сделал бы с мечом, так избавился бы от светловолосых шлюх в постели отца, comprende[26]26
  Понимаешь? (исп.)


[Закрыть]?

Мгновение она недоумевает.

– Светловолосых шлюх?

Он кивает на домик.

– Погоди, – говорит Кристабель, – твой отец Тарас? Он не ведет себя как твой отец.

Дикарь хмыкает.

– А как ведет себя отец?

Кристабель ошеломлена. Дикари за его плечом следят за ней. У них всех черные волосы.

– Не говори мне, что он отец всем вам, – говорит она. Она считала, что свита Тараса состоит из его последователей, не родственников.

Мальчик бросает сигарету на землю.

– Почему мы тут, по-твоему? Мы дети великого Тараса. Возможно, у тебя скоро тоже появится светловолосый братик, а? Может, два. Моя мать сможет присмотреть за ними так же, как присматривает за остальными его ублюдками.

– Кто твоя мать? – Кристабель вдруг вспоминает про женщину в платке. – В смысле та, что убирается?

Мальчик резко отшатывается.

– Моя мать его жена.

– Я не знала, что мистер Тарас женат.

– И зачем ему тебе рассказывать? Он предпочитает об этом забыть. – Мальчик набирает полный рот слюны и сплевывает дрожащую пену на землю. – Но я скажу тебе одно, девочка, – однажды мы избавимся от этих светловолосых демониц и отправимся домой.

– Ты имеешь в виду Хилли и Филли?

– Они не первые демоницы. Была одна в Ниме. Одна в Брюгге. Иногда мы забираем детей. Моя мать становится их матерью. Понимаешь?

– Начинаю, – говорит Кристабель. – Хилли и Филли – светловолосые демоницы, и ты считаешь их узурпаторшами.

Мальчик хмурится.

– Узурпаторшами, – повторяет она. – Они заняли законное место твоей матери.

Он кивает.

– Я не знала, – говорит Кристабель. – Pardonnez-moi[27]27
  Простите меня (фр.).


[Закрыть]. Это они заставляют тебя спать в амбаре.

– Мы сами выбрали амбар, – говорит он. Истерический взвизг смеха раздается из домика, будто объясняя почему. Мальчик сжимает челюсть.

– Как твоя мать терпит это? – спрашивает Кристабель.

Дикарь пожимает плечами. Странное чувство – то, что охватывает ее в этот миг. Что-то в его выражении она узнает; что-то о том, каково нести на себе груз взрослой глупости – а она всегда будет на стороне ущемленных, бессильных. И все же она не может заставить себя быть против Тараса, бога из океана, художника, который осуществит ее театральные мечты. Многое требует осмысления. Но есть также и насущная задача. У нее есть нуждающаяся в постановке пьеса, и ей для массовки нужны эти полуголые иностранцы. Она вспоминает строку из книги Генти: «Англичанин всегда должен тем или иным образом распрямить плечи и добиться своего, как француз не сможет никогда».

Кристабель прочищает горло.

– Я пришла на переговоры. Чтобы заключить сделку. Скажи мне, ты француз?

Мальчик качает головой.

– Наполовину бельгиец, наполовину русский.

– Но ты говоришь по-французски.

– По-французски, по-русски, по-фламандски, по-английски. Что предпочтешь?

– Английский, естественно. Буду прямолинейна: для спектакля мне нужны актеры. Я хочу, чтобы ты со своими братьями и сестрами был в труппе.

– У тебя разве нет друзей, с которыми ты можешь играть?

Она мгновение размышляет над ответом, прежде чем сказать правду.

– Нет. У нас нет друзей. Поэтому мне нужны вы. В уплату я научу вас драться. Или я могу добыть вам вещи из дома. Чего вы хотите? Сигарет? Шоколада?

Дикари шепчут «шоколад» как заклинание.

Мальчик говорит:

– Зачем нам верить тебе? Ты можешь украсть для нас, а потом назвать нас ворами.

– Я дам вам слово чести, – говорит Кристабель.

– Твое слово для меня ничего не значит.

Кристабель задумывается. Затем протягивает руку и со щелчком зажигает огонь в зажигалке, которую мальчик все еще держит в руке. Она расправляет собственную ладонь и держит ее над пламенем.

– Смотри, – говорит она, – вот мое слово. – Она опускает ладонь к зажигалке, не отрывая своих глаз от его, даже когда веки начинают дрожать от боли.

Дикари придвигаются ближе. Мальчик ждет, пока яростно смаргивающая слезы Кристабель не опустит дрожащую руку совсем близко к пламени, прежде чем отодвинуть зажигалку и убрать ее. Кристабель прижимает ладонь к груди, глубоко дыша.

– Сигареты, да. Шоколад, да, – говорит мальчик. – И еще кое-что. Я хочу научиться водить автомобиль. Ты с этим разберешься – поговорим о постановках. Oui?

Кристабель кивает. Она еще не вернула себе контроль над голосом.

Он мгновение изучает ее, затем говорит:

– У нас тоже нет друзей.

Кристабель не уверена, выражает ли он так сострадание или угрожает.

Она широким шагом направляется к лесу, выдавив дрожащее:

– Месье, я подумаю над вашими условиями. – Свой черный флаг она оставила на земле.

Он бросает ей вслед:

– Bonsoir, mademoiselle. Je m’appelle Leon[28]28
  Доброй ночи, мадемуазель. Меня зовут Леон (фр.).


[Закрыть].

Дигби ждет ее в деревьях, дрожа на ночном ветру. Она выдавливает улыбку, а затем всхлипывает, вытирает глаза.

– Обожгла руку.

– Ты не подала мне сигнал, – говорит он. – Больно?

Она кивает.

– Это сделали дикари? – спрашивает Дигби.

– Нет, – говорит она. – Я сама. Чтобы доказать, чего стою.

– Ты это сделала? – говорит он. В лесу кричит сова, и Дигби снова вздрагивает. – Почему ты не подала мне сигнал, Криста?

– Я знала, что смогу, Дигс.

Мгновение он молчит, а затем говорит актерским голосом:

– Мы должны поспешить в замок, чтобы перевязать ваши раны, мой господин.

Он ведет ее сквозь деревья домой, периодически оглядываясь через плечо.

В темноте своей спальни над конюшней мистер Брюэр прикуривает сигарету, пока Моди спускается по лестнице и ускользает в ночь так же тихо, как пришла. По выходным, когда жена и сын уезжают, Моди появляется и исчезает из его постели, как кошка.

Он не припоминал, чтобы старался устроить это – у него в Хаммерсмите были старые знакомые, к которым он мог бы заглянуть, охвати его желание, – благодарные женщины, что звали его Билли, что помнили его амбициозным молодым человеком, хорошо известным в пабах западного Лондона мужчиной, чьей задачей было везде пролезть без мыла, – и все же он не совсем удивился, когда однажды поздним вечером появилась Моди, материализуясь в темноте, будто во сне.

Она никогда не объясняла причин своих поздних визитов, да и вообще немного говорила, что Биллу Брюэру, человеку, который двигался по миру, предугадывая требования и минимизируя ущерб, нравилось. Не задавай вопросов и все такое. Только однажды, в мгновение праздного любопытства, он спросил:

– И что же ты делаешь тут, Моди?

И она оценивающе взглянула на него сверху вниз, устроив ладони на его груди, как ей нравилось, и сказала:

– Тренируюсь.

Репетиция

Июнь 1928

[СЦЕНА: Ветхий домик у галечного пляжа. Амбар с соломенной крышей, полный полузаконченных картин и с плюшевым слоненком на колесиках. Декорации изображают стену замка. Репетиция.]

ТАРАС [рисуя на земле черту]: Зрители будут смотреть отсюда. Включается свет. Кристабелла, теперь ты начинаешь постановку.

КРИСТАБЕЛЬ: Входит Ахиллес.

РОЗАЛИНДА: Ахиллес – это мистер Тарас?

КРИСТАБЕЛЬ: В тысячный раз да. Автор начинает наш рассказ.

УЧИТЕЛЬ ДИГБИ В РОЛИ АВТОРА: Теперь я? Прекрасно. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал: многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным…» Ох, как дальше?

КРИСТАБЕЛЬ: «Птицам окрестным и псам».

[Входят дикие дети – на четвереньках, рыча и лая.]

КРИСТАБЕЛЬ: Греки собираются, чтобы обосновать войну с Троей.

ФИЛЛИ [размахивая табличкой с надписью ВОЙНА]: Война. Война.

ХИЛЛИ: Добавь жизни, дорогая, ну же.

РОЗАЛИНДА: А мне где быть?

ОВОЩ: Здесь, со мной, мама. Мы в Трое.

ТАРАС В РОЛЛИ АХИЛЛЕСА: «Должно нам, вижу, обратно исплававши море, в домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся».

ОВОЩ [шепотом]: Ахиллес не хочет сражаться, мама. Он хочет вернуться домой.

КРИСТАБЕЛЬ: Можно ответственные за морские эффекты займутся делом?

[Бетти Брюэр, Моди Киткат и мадемуазель Обер, работники сцены, костюмеры и богини, пробегают, волоча за собой синие ленты.]

УЧИТЕЛЬ ДИГБИ В РОЛИ АВТОРА: «Услышала вопль его матерь, в безднах сидящая моря, в обители старца Нерея. Быстро из пенного моря, как легкое облако, вышла, села близ милого сына, струящего горькие слезы…» Горькие слезы? Здесь нет ошибки?

КРИСТАБЕЛЬ: Богиня, на сцену. Нет, мы решили, что рыбы не нужны.

[Дикие дети с рыбами входят и уходят.]

МИРТЛ В РОЛИ АЯКСА: «Выи им подняли вверх, закололи, тела освежили, бедра немедля отсекли, обрезанным туком покрыли вдвое кругом и на них положили останки сырые». Это не моя реплика, но я ее обожаю.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ОБЕР В РОЛИ БОГИНИ: «Или на славу Приаму, на радость гордым троянам бросят Елену Аргивскую, ради которой под Троей столько данаев погибло, далеко от родины милой?»

РОЗАЛИНДА: Почему она смотрит на меня?

ОВОЩ: Ты Елена Аргивская, мама.

РОЗАЛИНДА: Она могла бы не смотреть так сердито.

ПЕРРИ В РОЛИ НЕСТОРА, ГРЕЧЕСКОГО ЦАРЯ: «Если ж кого я увижу, хотящего вне ратоборства возле судов крутоносых остаться, нигде уже после в стане ахейском ему не укрыться от псов и пернатых!»

УИЛЛОУБИ [лежа на земле посреди места для зрителей]: Браво, старик.

УЧИТЕЛЬ ДИГБИ: В этой пьесе полно собак.

[Дикие дети лают.]

КРИСТАБЕЛЬ [ударяя по декорациям]: Никакого лая!

ЛЕОН ДИКИЙ В РОЛИ ПАТРОКЛА [указывая на диких детей]: Quand allez-vous faire les choses, vous ècervelès fils de putes? Zut alors[29]29
  Когда вы научитесь все делать как положено, сукины дети? Черт возьми (фр.).


[Закрыть].

КРИСТАБЕЛЬ: Париса похищает Афродита. Миссис Брюэр, это вы. Если не можете поднять рук в этом костюме, просто поманите его пальцем.

РОЗАЛИНДА: Я сейчас что-то делаю?

КРИСТАБЕЛЬ: Нет.

ТАРАС: Вы должны лицом показать, что мужчина, которого вы любите, – дилетант. Мужчина, который предпочел красоту мудрости.

УИЛЛОУБИ: Я возвращаюсь домой выпить. Вы отлично справляетесь.

Загадочные путешествия голосов в ночи

Июнь 1928

Она дает сигнал после ужина – тянет за мочку уха, шмыгает носом – и это значит: наверх. Сегодня ночью мы поднимемся наверх. Они встречаются в чердачной спальне девочек. Там с помощью подставленного к окну стула и не любящей высоты Ов на стреме в коридоре они помогают друг другу выбраться из окна – как пара акробатов, по очереди подтягивая и толкая.

На крыше они на мгновение прислоняются к фронтону, прежде чем начать свое обезьянье восхождение по черепице к коньку, отправляя к краю крыши шматки мха. Их место назначения – группа печных труб на самой верхней точке крыши. Между этими высотными колоннами Кристабель и Дигби обустроили еженощное гнездо.

Сидя бок о бок, они занимают то же воздушное пространство, что и летучие мыши, совы и мотыльки, собратья по ночным воздушным путешествиям. Быстрый вихрь летучих мышей, подброшенных тряпок хлопающего крыльями хаоса; призрачное парение белолицых сипух в елизаветинских воротниках; тихие шлепки неуклюжих мотыльков о чердачные окна. Иногда далеко внизу они могут разглядеть кого-нибудь, например бродящего по лужайке Перри с трубкой, на макушке которого красуется кружок редеющих волос.

– Никто никогда не смотрит наверх, – говорит Дигби, устраивая подбородок на руке. – Я не должен забывать смотреть вверх.

За выпадающим кирпичом печной трубы спрятана жестяная банка для печенья с сигаретными карточками, французским словарем и записной книжкой. Еще Дигби и Кристабель оставляют в ней друг другу письма, поэтому она служит тайным почтовым ящиком. Огарок свечи, воткнутый между черепицей, дает достаточно света для чтения или писания, а оловянные солдатики Дигби выстроены в желобе вдоль края крыши: тонкая линия обороны. Иногда слышно, как их зовут по именам, и как же сладко молчать и скрываться вместе.

Кристабель достает из кармана два яблока и передает одно Дигби, стараясь не использовать обожженную левую руку.

Какое-то время не слышно ничего, кроме дружелюбного хруста яблоками, потом Кристабель говорит:

– Я представляла первый спектакль. Вон там. За деревьями.

– Все смотрят, – говорит Дигби.

– Гектор отходит от стен Трои, чтобы защитить свой дом.

Дигби аккуратно отправляет свой огрызок катиться по крыше в желоб, затем обнимает колени и говорит:

– У Флосси эта сцена получается идеально.

Они на миг затихают, вслушиваясь в храп своего верного стража, своего благородного Гектора, который всегда исправно засыпает на посту в чердачном коридоре, зачастую с открытой на коленях нотной тетрадью, поскольку она упражняется на рояле даже когда не сидит за ним, перебирая послушными пальчиками по невидимым клавишам.

Другие звуки обитателей Чилкомба поднимаются к крыше воздушными шариками. Тут же раздается голос Розалинды, высокий и звенящий подобно колокольчику:

– Заведи граммофон, Филли, дорогуша.

Уиллоуби, теплым баритоном, украшенным звоном бокалов с толстым дном:

– Тебе подлить, старик?

Миртл следует за Перри подобно сплетне, ее мольбы словно патока:

– Перегрин, не потанцуешь со мной?

Загадочные путешествия голосов в ночи.

Дигби продолжает:

– Флосси сказала мне, что представляет, будто защищает Чилкомб, а не Трою. Разве не великолепно? Мы всегда будем защищать Чилкомб, не так ли? Когда он станет нашим.

Кристабель выплевывает яблочное зернышко со стремительным тьфу.

– Твоя мать говорит, что Чилкомб будет целиком твой. Полагаю, что меня и Ов она продаст за гроши.

– Я никогда не позволю этому случиться, – говорит Дигби. – Это было бы непостижимо.

Он приваливается к ней, чтобы найти ее ладонь, переплетает их пальцы и ударяет этим единым сжатым кулаком по своему колену.

Он так и не избавился от привычки держать ее за руку. Будь это кто-то другой, Кристабель посчитала бы это сопливым, но его естественная приязнь проникает за ее броню невозмутимости (точно так же, как почти сорок лет назад дружелюбный карапуз Уиллоуби постоянно хватал руку неуклюжего подростка Джаспера), и стоит только ему взять ее за руку, как все неприятности и помехи будто отступают, и все кажется проще, возможнее, и совсем нетрудно привалиться друг к другу, ударяясь коленками: братья, преступники, альпинисты, робинзоны. Легче, когда вас двое.

Дигби говорит:

– Подумай обо всех пьесах, которые мы могли бы поставить, будь мы главными. Мы могли бы нанять известных актеров.

– Не нужно ждать, Дигс. Мы должны ставить пьесы сейчас, пока Тарас здесь, – говорит Кристабель. Она хрустит огрызком, пока не остается ничего, кроме хвостика. – У меня огромный запас идей. Блестящих идей. Это дело моей жизни.

Дигби задумчиво говорит:

– Не всегда люди, которых представляешь хорошими актерами, в актерстве хороши. Я думал, маме понравится, но нет.

– Люди порой проявляют себя с неожиданной стороны, – говорит Кристабель. – Я думала, дядя Перри посчитает все это глупостью, но у него здорово получается. – Она ловко отщелкивает хвостик, затем натягивает кардиган на колени. Воздух на крыше, даже в эту весеннюю ночь, холодный и небесный. Над ними полное звезд небо.

– Криста, – говорит Дигби, – я кое-что заметил в домике. Там только две спальни.

– Да?

– Дикари спят в амбаре, а темноволосая женщина занимает одну комнату. Но это оставляет только одну спальню для Хилли, Филли и Тараса. Получается, они все спят вместе. Криста, ты не думаешь, что Хилли и Филли хотят быть мальчиками?

– Что?

– Одежда, которую они носят, их волосы. Перри говорит, что они похожи на итонцев. Он говорит, что будь у него дружок, похожий на Хилли, школьные годы были бы совсем другими.

– Может, брюки им просто кажутся более практичными. Я тоже могу скоро перейти на брюки.

– Иногда они носят платья, – говорит Дигби. – Помнишь те с блестящими бусинами? Они будто наряжаются другими людьми.

– Я вообще-то их однажды видела, – говорит Криста. – Тараса с Хилли и Филли. Я хотела тебе рассказать. Я шла по лесу.

– Ты опять пошла без меня?

– Дигс, это было важно. Мне нужно было встретиться с Леоном, чтобы заключить наше соглашение.

– Я не думаю, что он хороший актер, – говорит Дигби. – Он никогда не помнит свои реплики.

Кристабель толкает его плечом.

– Я рассказываю тебе, что видела. В коттедже. Две светловолосые головы, одна темная. Много ног. Было сложно понять, что где.

– На одной постели?

– Да. – Кристабель вспоминает сплетение ног, привычные объятия анонимных тел, освещенных мерцанием свечи, и болезненный стук пульса в собственной груди. Это было как-то связано с воспоминанием о голосе Леона возле ее уха – эти светловолосые шлюхи в постели моего отца – и последующей встречей с ним на пляже без свидетелей, чтобы пообещать, что дядя Уиллоуби научит его водить машину. Она даже нашла Уиллоуби, когда он был сильнее всего пьян и весел, чтобы удостовериться в его согласии, и расчетливость этого шага заставляла сердце биться быстрее.

– Как ты думаешь, Криста, почему они этим занимаются? – говорит Дигби.

Она пожимает плечами.

– Я не знаю.

На самом деле, Кристабель кажется, что она отчасти знает, почему троица в домике делит постель; она имеет грубое представление. Какие-то шутки она слышала от Уиллоуби, сказанные под нос комментарии от деревенских мальчишек, определенные абзацы в книгах, которые Миртл оставляла на лужайке. Но многое оставалось неясным. Даже Моди, их честный, хоть и беспорядочный проводник в мир взрослых, с неохотой касалась этой темы, просто улыбалась и дергала себя за локоны. Кристабель снова думает о трех телах: их закрытых глазах, отсутствии в самих себе. Все окна в домике открыты, будто он был заброшен, будто они отправились в путешествие.

Дигби снова толкает ее коленку своей.

– Как думаешь, на что будет похоже?

– Что?

– Наша постановка.

– О. Нервничаешь, Дигс?

– Нет, пытаюсь представить.

– Я представляю, как она должна пройти, и думаю, что так и пройдет, и станет большим успехом. Первым из многих. – Она сжимает его ладонь. – Не волнуйся. Я буду рядом.

Часы в доме бьют полночь. Ночь перекатывается к утру, и взрослые голоса внутри становятся громче, но теряют четкость. Не мягко поднимающиеся воздушные шары, они теперь осколки и фрагменты, громкие восклицания, разломанные посередине хлопаньем двери и взрывом басистой музыки в граммофоне.

– Пахнет беконом, – говорит Дигби.

– Готова поспорить, яйца и бекон для тех, кто еще не спит. Ты знал, что, если бросить с этой крыши на лужайку яйцо, оно не разобьется? Я пробовала десять раз подряд.

– Не может быть!

– Я тебе покажу завтра. Нам пора спать.

– Я могу поспать у тебя, Криста? Я не хочу возвращаться в свою комнату.

– Только если не будешь пинаться.

Они задувают свечу и сползают по неровной крыше к окну, набрасывают одеяло на спящую сестру и запрыгивают в кровать, чтобы закрыть глаза и позволить ночному небу крутиться и вертеться без их участия.