Текст книги "Время уходить"

Она испуганно отшатывается, словно бы на нем полно бацилл. Но я уже отпустила шарф, порыв ветра закручивает его спиралью и поднимает к небу, маленькое торнадо уносится все дальше и дальше.

С криком «Нет!» я бросаюсь вдогонку. Шарф ныряет вниз, взвивается вверх, дразнит меня, подхваченный воздушным потоком, но не опускается, так что мне никак его не схватить. Через несколько минут он застревает на ветвях дерева в двадцати футах от земли. Я нахожу опору и пытаюсь вскарабкаться по стволу, но на нем нет ни единого выступа, дальше переставить ногу некуда. В досаде я соскакиваю вниз, глаза щиплет от слез.

У меня почти ничего не осталось от мамы.

– Погоди, я помогу тебе.

Серенити опускается рядом на колени, сцепив руки, чтобы подсадить меня.

Ползу наверх, царапая щеки и руки; ногти ломаются о кору. Однако мне удается забраться достаточно высоко, чтобы ухватиться за ближайший сук. Ощупываю развилку ствола рукой, чувствуя под пальцами грязь и ветки – покинутое гнездо какой-то предприимчивой птицы.

Шарф за что-то зацепился. Я тяну его и наконец высвобождаю. На нас с Серенити дождем сыплются листья и обломки сухих ветвей. А потом что-то более увесистое стукает меня по лбу и падает на землю.

– Черт, что это было? – спрашиваю я, крепко обматывая шарф вокруг шеи.

Серенити изумленно смотрит на свои ладони и протягивает мне свалившуюся с дерева вещицу – бумажник из потрескавшейся черной кожи. Внутри обнаруживаются тридцать три доллара наличными, кредитка «Мастеркард» старого образца и водительские права на имя Элис Меткалф, выданные дорожной полицией штата Нью-Гэмпшир.

Мне кажется, что старый бумажник, который я спрятала в карман шортов, может прожечь в них дыру. А ведь это улика, честное слово, самая настоящая улика! Имея такой вещдок, я сумею доказать, что мама, вероятно, исчезла не по своей воле. Далеко ли она могла уйти без наличных и кредитной карты?

– Вы понимаете, что это означает? – спрашиваю я Серенити; на обратном пути к машине она не произнесла ни слова, молча завела двигатель, и мы поехали в город. – Полиция теперь может попытаться найти маму.

Серенити смотрит на меня:

– Прошло уже десять лет. Все не так просто, как ты думаешь.

– Очень даже просто. Обнаружена новая важная улика, а стало быть, нужно вновь открыть дело. Та-да-да-дам!

– Ты действительно хочешь узнать, что случилось?

– Какие тут могут быть сомнения? Да я об этом мечтала… сколько себя помню.

Ясновидящая поджимает губы:

– Каждый раз, когда я спрашивала своих духов-проводников, как все устроено там, в их мире, они ясно давали понять, что есть вещи, которые мне знать не положено. Я сперва думала, это нужно для того, чтобы сохранить какой-то важный секрет о загробной жизни… но в конце концов сообразила: это делается для моей же безопасности.

– Если я сейчас не попытаюсь найти маму, то потом всю жизнь буду терзаться мыслями, что было бы, если бы я все-таки взялась ее искать.

Серенити останавливается на красный свет:

– А если ты найдешь ее…

– Не «если», а «когда», – поправляю я.

– Хорошо, когда ты найдешь ее, то спросишь, почему она сама не искала тебя все эти годы? – Я не отвечаю, и Серенити отворачивается. – Я только хочу сказать: если ты задаешь вопросы, будь готова услышать ответы.

Тут я замечаю, что мы проезжаем мимо полицейского участка.

– Эй, стойте! – кричу я, и моя спутница давит на тормоза. – Мы должны немедленно пойти в полицию и рассказать о том, что нашли.

Машина останавливается у поребрика.

– Лично я никому ничего не должна. Я рассказала тебе о своем сне и даже съездила с тобой в заповедник. Я просто счастлива, что ты получила то, чего хотела. Но, признаюсь откровенно, не имею ни малейшего желания связываться с полицией.

– Вот, значит, как?! – оторопело говорю я. – Вы, как гранату, бросаете в чужую жизнь информацию и отходите в сторонку, пока она не взорвалась?

– Гонца, принесшего весть, не казнят.

Не понимаю, что меня удивляет? Я ведь совсем не знаю Серенити Джонс, так с какой стати вдруг ждать от нее помощи. Но как же это достало, просто тошнит от людей, которые меня постоянно бросают; она – одна из них, только и всего. А потому я поступаю так, как делаю обычно, когда чувствую опасность, что меня отшвырнут прочь: ухожу первой.

– Неудивительно, что люди вас ненавидят, – говорю я ей на прощание, и Серенити в ответ гордо вскидывает голову. – Спасибо за видение, озарение или как там это правильно называется. – Я вылезаю из машины и сгребаю велосипед с заднего сиденья. – Счастливо оставаться.

Хлопнув дверцей, паркую велик и поднимаюсь по гранитным ступеням в полицейский участок. Подхожу к сидящей в стеклянной будке дежурной. Это совсем молоденькая девушка, с виду всего на несколько лет старше меня, небось только-только школу окончила. На ней растянутая футболка с полицейской эмблемой на груди; глаза густо подведены черным карандашом. Мне виден экран компьютера, за которым она сидит – проверяет свою страницу в «Фейсбуке».

Я прочищаю горло. Дежурная должна слышать мое покашливание, потому что в разделяющем нас стекле есть маленькая решетка.

– Добрый день, – говорю я, но девушка продолжает печатать.

Стучу по стеклу, и она бросает на меня быстрый взгляд. Машу рукой, чтобы привлечь к себе внимание.

Звонит телефон. Дежурная отворачивается от меня, будто я – пустое место, и снимает трубку.

Чертыхаюсь про себя: это из-за таких, как она, у моего поколения сложилась дурная репутация.

Ко мне подходит другая сотрудница полиции – женщина постарше, маленькая, кругленькая, похожая на яблочко со светлыми кудряшками; на груди – бейдж с именем «Полли».

– Вы что-то хотели, мисс?

– Видите ли, какое дело, – отвечаю я, одаривая ее своей самой солидной улыбкой, потому что кто же воспримет всерьез тринадцатилетнюю девчонку, которая собирается заявить об исчезновении человека, произошедшем много лет тому назад, – мне необходимо побеседовать со следователем.

– А по какому вопросу?

– Это в двух словах не объяснить, – говорю я. – Понимаете, десять лет назад в старом слоновьем заповеднике была убита сотрудница. Расследование вел Верджил Стэнхоуп… А я… в общем, мне нужно поговорить с ним лично.

Полли выпячивает губы:

– Как тебя зовут, милая?

– Дженна. Дженна Меткалф.

Она снимает с головы наушники с микрофоном и удаляется в заднюю комнату; мне не видно, что там происходит.

Я обшариваю взглядом стенд с фотографиями пропавших людей и злостных неплательщиков алиментов. Если бы десять лет назад снимок моей матери прилепили сюда, разве я стояла бы тут сейчас?

Полли появляется с моей стороны стеклянной перегородки – проходит через дверь, на ручке которой расположен кодовый замок. Она подводит меня к скамье, состоящей из скрепленных между собой стульев, и усаживает, говоря:

– Я помню это дело.

– Значит, вы знаете детектива Стэнхоупа? Я понимаю, он здесь больше не работает, но я думала, может быть, вы подскажете, где он сейчас… Мне просто необходимо с ним связаться.

– Боюсь, это невозможно. – Полли мягко кладет ладонь на мою руку. – Верджил Стэнхоуп умер.

Заведение, в котором проживает мой отец с тех пор, как Всё Случилось, расположено всего в трех милях от бабушкиного дома, но я бываю там не слишком часто. Местечко, прямо скажем, не из веселых, поскольку там: а) всегда разит мочой; б) на окнах вечно прилеплены бумажные снежинки, повсюду развешаны хлопушки или фонарики из тыкв, как будто в здании размещается детский сад, а не приют для душевнобольных.

Название «Хартвик-Хаус» скорее ассоциируется с каким-нибудь очередным телесериалом, а никак не с печальной реальностью: накачанные психотропными препаратами зомби тупо смотрят в холле передачи о здоровом питании, пока медсестры обносят их крошечными стаканчиками с таблетками, чтобы пациенты оставались тихими и покладистыми, тогда как другие обитатели этого дома, похожие на мешки с песком, спят, распластавшись на подлокотниках кресел-каталок, отдыхая после электрошоковой терапии. Обычно все это меня не особенно напрягает, вот только ужасно грустно видеть, во что превратился мой отец, который когда-то вел полноценную жизнь, активную и насыщенную.

Только один-единственный раз я очень сильно испугалась. Я играла с отцом в шашки в холле, как вдруг туда сквозь двойные двери, сжимая в руке кухонный нож, влетела девочка-подросток с грязными волосами. Не представляю, где она могла взять нож. В Хартвик-Хаусе под запретом всё, что может причинить хоть какой-то вред, даже шнурки; такие вещи хранятся в специальных помещениях, где охраны даже больше, чем в знаменитой тюрьме Райкерс-Айленд. Но девчонка каким-то образом умудрилась перехитрить систему безопасности, ворвалась в холл и уставилась безумным взглядом прямо на меня. Потом размахнулась и метнула нож в мою сторону.

Я пригнулась, накрыла голову руками и трусливо сползла под стол, чтобы исчезнуть на то время, пока дюжие санитары будут скручивать нарушительницу порядка, обкалывать ее успокоительным и уносить в палату.

Вы, наверное, подумали, что ко мне тут же подбежали медсестры – поинтересоваться, как я себя чувствую. Как бы не так: все они были заняты другими пациентами, которые после этого происшествия всполошились и раскричались. Меня все еще трясло, когда, набравшись храбрости, я осмелилась высунуть голову из-под стола и забраться на прежнее место.

Мой отец не орал и не бился в истерике. Он сделал очередной ход и сказал как ни в чем не бывало:

– В дамки.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить: в его мире, каким бы он ни был, ничего не произошло. Так что глупо обижаться на папу за то, что ему все равно, разделает меня, как индейку в День благодарения, эта малолетняя психопатка или нет. Нельзя обвинять того, кто на самом деле не понимает, что его реальность отличается от вашей.

Сегодня, когда я вхожу в Хартвик-Хаус, отца в холле нет. Он сидит в своей комнате возле окна. В руках у него – яркая радуга завязанных узлами тонких шнурков для плетения, и я уже не в первый раз думаю, что чья-то оригинальная идея арт-терапии способна обернуться для некоторых людей адом. При моем появлении отец поднимает взгляд и не впадает в буйную радость – это хороший знак: сегодня он не слишком возбужден. Я решаю использовать это в своих целях и поговорить с ним о матери.

Встаю рядом на колени, кладу ладони на отцовские руки, нервно дергающие шнурки и запутывающие их еще сильнее.

– Папа, – начинаю я, вытягиваю из хаоса оранжевую нить и кладу ее ему на левое колено. – Как ты думаешь, что произойдет, если мы наконец-то найдем маму?

Он не отвечает.

Я вытаскиваю яблочно-красный шнурок.

– Может быть, после этого наша жизнь наладится?

Накрываю ладонями руки отца, в которых остались еще два шнурка.

– Почему ты отпустил ее? – шепчу я, глядя ему в глаза. – Почему даже не заявил в полицию, что она пропала?

Да, у моего отца тогда съехала от потрясения крыша, это верно, но ведь за десять лет, прошедших с тех пор, у него бывали периоды просветления сознания. Может, никто и не принял бы папины слова всерьез, если бы он сказал, что его жена пропала без вести. А если бы к нему все-таки прислушались?

Тогда, вероятно, появился бы повод открыть дело об исчезновении человека. И мне не пришлось бы теперь по крохам собирать обрывки сведений, чтобы заставить копов расследовать происшествие десятилетней давности, о котором они вообще не знали.

Вдруг выражение папиного лица меняется. Раздражение и недовольство пропадают, как пена набежавшей на песок океанской волны. Глаза его загораются. Они такого же цвета, как у меня, – до того зеленые, что люди чувствуют себя неуютно под их взглядом.

– Элис? Ты знаешь, как это сделать? – спрашивает он и поднимает вверх руку с пучком шнурков.

– Я не Элис.

Отец смущенно качает головой.

Кусая губы, я распутываю нити и плету из них браслет – простая последовательность узлов, с которой знаком любой, кто бывал в летнем лагере. Папины руки тем временем порхают над моими, как колибри. Закончив работу, я отстегиваю булавку, которой браслет прицеплен к брюкам, и привязываю его на запястье отца – яркая фенечка.

Папа любуется ею и, улыбаясь мне, говорит:

– Ты всегда отлично справлялась с такими вещами.

И тут я понимаю, почему отец не заявил об исчезновении матери. Может быть, от него она никуда не делась. Он всегда может найти ее в моем лице и голосе, когда я рядом.

Вот бы и мне так.

Вернувшись домой, я застаю бабулю у телевизора, она смотрит какую-то викторину. Отвечает на вопросы раньше участников и дает ведущей советы по поводу одежды.

– Купи себе нормальный ремень, а то ты похожа на бродяжку, – говорит бабушка и тут замечает в дверях меня. – Ну что, Дженна, как прошел день?

На секунду я теряюсь, но потом вспоминаю, что утром сказала ей, что якобы иду сидеть с ребенком.

– Всё в порядке, – вру я.

– В холодильнике фаршированные моллюски. Если хочешь, разогрей себе ужин. – Бабуля вновь поворачивается к экрану, и тут же раздается ее возмущенный крик: – Ну что за тупая овца, как можно не знать таких элементарных вещей!

Пользуясь тем, что бабушка отвлеклась, я быстро поднимаюсь наверх. Герти следует за мной. Она сооружает на моей кровати гнездо из подушек и устраивается внутри поудобнее.

Я не знаю, что делать. У меня есть информация, с которой некуда идти.

Запустив руку в карман, я вынимаю оттуда пачку банкнот, которые брала сегодня с собой, и, послюнив палец, отделяю одну. Затем на автопилоте начинаю складывать слоника, но сбиваюсь и в конце концов, скомкав купюру, бросаю ее на пол. Перед глазами стоят отцовские руки, нервно вяжущие узлы из разноцветных шнурков.

У одного из детективов, которые занимались расследованием убийства в слоновьем заповеднике, развилось старческое слабоумие, а другой и вовсе умер. Полный тупик. Но может быть, все-таки можно что-то сделать? Нужно только, чтобы копы, сейчас работающие в участке, поняли: десять лет назад их коллеги сплоховали, им следовало уже тогда объявить мою мать в розыск как пропавшую без вести.

Нет, сдаваться рано. А вдруг Полли что-то перепутала и Стэнхоуп жив?

Включаю ноутбук. Издав басовитое жужжание, он оживает. Я ввожу пароль, открываю поисковик и набираю: «полицейский Верджил Стэнхоуп».

Первой выскакивает заметка о церемонии производства в детективы. Там есть фотография Верджила – зачесанные набок светлые волосы, широкая белозубая улыбка, кадык, похожий на круглую дверную ручку. Он выглядит глуповатым юнцом, хотя, наверное, десять лет назад этот парень таким и был.

Открываю новое окно, захожу в базу общедоступных сведений о гражданах (между прочим, это обходится мне в $49.95 в год) и нахожу запись о смерти Верджила Стэнхоупа. Весьма прискорбно, но она совпадет с днем церемонии производства в детективы. Неужели, получив значок, он попал в аварию по пути домой и разбился? Печальная история. Но жизнь жестока, я уже давно это поняла.

Кликаю по ссылке, однако она не открывается. Вместо этого появляется страница с оповещением об ошибке сервера.

Возвращаюсь к первоначальному поиску и просматриваю краткие описания статей, пока не натыкаюсь на одно, от которого волоски у меня на шее становятся дыбом.

«Частное сыскное бюро Стэнхоупа, – читаю я. – Найди будущее в прошлом».

Дерьмовый слоган, но я все равно щелкаю по ссылке, чтобы открыть страницу в новом окне.

Официальная лицензия. Сбор информации, расследования любой сложности. Гарантируется полная конфиденциальность. Услуги по наблюдению, в том числе слежка за супругами. Возвращение долгов. Дела, связанные с опекой над детьми. Расследование смертей в результате несчастных случаев. Поиск пропавших людей.

Вверху страницы есть плашка: «О НАС».

Вик Стэнхоуп, лицензированный частный детектив, в прошлом сотрудник правоохранительных органов, имеет опыт работы в криминальной полиции. Окончил Университет Нью-Хейвена по специальности «Уголовное право и криминалистика». Является членом Международной ассоциации по расследованию поджогов, Национальной ассоциации агентов по исполнению залоговых обязательств, Национальной ассоциации сертифицированных частных детективов.

Это можно было бы счесть простым совпадением… если бы не крошечная фотография мистера Стэнхоупа.

Да, здесь он выглядит старше. И подстрижен под машинку, как делают парни, когда начинают лысеть и пытаются косить под Брюса Уиллиса, чтобы казаться крутыми. Но его адамово яблоко на своем месте – в самом центре фотографии, тут ошибиться невозможно.

Наверное, Вик и Верджил – близнецы. Но все же надо проверить. Я хватаю мобильник и набираю номер, который вижу на экране.

После третьего гудка трубку на другом конце снимают. Кажется, она падает на пол; слышен поток брани и проклятий, после чего связь налаживается.

– Алло!

– Это мистер Стэнхоуп? – шепотом спрашиваю я.

– Да! – рявкают мне в ответ.

– Верджил Стэнхоуп?

Пауза.

– Теперь уже нет! – бурчит мой собеседник и отключается.

Кровь громко стучит у меня в ушах. Либо Верджил Стэнхоуп восстал из мертвых, либо вовсе не умирал.

Вероятно, он просто хотел, чтобы люди считали его умершим, стремился исчезнуть.

И если это так, то никто лучше его не справится с поисками моей матери.

Элис

Любой, кто хоть раз видел слонов, проходящих мимо костей своего собрата, сразу заметит в них недвусмысленные признаки скорби: животные напряженно затихают, опустив уши и хоботы, робко пытаются проявить нежность. Печаль покровом опускается на стадо, когда слоны наталкиваются на останки другого представителя своего племени. Однако остался нерешенным вопрос: отличают ли они кости знакомого им животного от останков чужака?

Некоторые исследования, проведенные моими коллегами в Амбосели в Кении (там живет более двух тысяч двухсот слонов, и ученые, представьте, их всех различают), дали любопытные результаты. Зоологи предъявляли подопытному стаду три ключевых предмета: кусочек слоновьего бивня, череп слона и деревянный брусок. Эксперимент проводился, как в лаборатории: объекты аккуратно выставляли в ряд и тщательно записывали реакцию животных, фиксируя, как долго они задерживаются у каждого. Без сомнения, самым интригующим абсолютно для всех особей оказался кусок бивня, следующим по важности предметом был череп, а деревяшка удостоилась значительно меньшего внимания. Бивень слоны гладили, поднимали, переносили, катали под ступнями.

Затем исследователи подложили испытуемым три черепа – слона, носорога и буйвола. Больше всего их заинтересовал первый.

Наконец, ученые сфокусировались на трех слоновьих семействах, которые за последние несколько лет потеряли вожаков. Им подкинули черепа трех самок-матриархов.

Вы наверняка решили, что слонов больше других привлекли черепа, принадлежавшие тем слонихам, которые возглавляли именно их стадо. Ведь другие этапы эксперимента продемонстрировали, что эти животные явно выражают предпочтения в отношении различных объектов, а не исследуют новые вещи случайным образом, из простого любопытства.

Логично было бы предположить, учитывая то, чему я сама стала свидетельницей в Ботсване, когда слоны, глубоко опечаленные гибелью Бонтл, демонстрировали способность помнить о ее смерти спустя годы, что они и в данном случае воздадут дань памяти своему матриарху.

Однако этого не произошло. В ходе эксперимента в Амбосели внимание слонов в равной степени привлекли все три черепа. Да, они могли долго жить вместе, хорошо знать какого-то конкретного слона и глубоко печалиться по поводу его кончины, но в данном случае никакого особого отношения к останкам погибшего «друга» зафиксировано не было.

Хотя исследования в Кении и подтвердили, что слонов завораживают кости других слонов, кое-кто может сказать, что на самом деле никакой скорби по поводу утраты близких животные не испытывают: дескать, всё это выдумки ученых. Кто-то может заключить: мол, раз слоны вроде как не различили черепа, следовательно, они не придают значения тому, что один из них принадлежал их матери.

Но может быть, это просто означает, что для слонов все матери одинаково важны.

Верджил

У каждого копа есть свой грандиозный провал.

Для кого-то он переходит в разряд историй, что рассказывают на рождественских гулянках в отделе, когда все хорошенько наберутся. Это может быть ключ к разгадке, не замеченный, когда он был прямо перед глазами; папка с делом, которую не хватает духа выбросить; нераскрытое преступление. Это может превратиться в настоящий кошмар, от которого просыпаешься по ночам в холодном поту.

Но хуже всего постоянно жить с этим кошмаром.

Ты смотришься в зеркало и видишь у себя за плечом чье-то лицо. Поднимаешь трубку телефона и слышишь загадочную тишину на другом конце провода. Находясь в одиночестве, неизменно ощущаешь рядом чье-то присутствие.

Это сознание своей вины, ежедневное и ежесекундное.

Детектив Донни Бойлен, с которым мы тогда вместе работали, однажды признался мне, что его суперпровалом стал вызов на место семейной ссоры. Он не надел наручники на разбушевавшегося мужа, потому что тот парень был известным бизнесменом, которого все хорошо знали и уважали. Донни решил, что предупреждения будет вполне достаточно. Через три часа после того, как он покинул дом, супруга всеобщего любимца получила пулю в голову. Женщину звали Аманда, и она была на шестом месяце беременности.

Донни говорил, что ее призрак вот уже много лет не дает ему покоя. Моего призрака зовут Элис Меткалф. Насколько мне известно, она не умерла, как Аманда, – просто исчезла и унесла с собой правду о том, что случилось тогда, десять лет тому назад.

Иногда, очнувшись после пьянки, я вынужден прищуриваться, потому что отчетливо вижу Элис по другую сторону стола, напротив меня, где обычно сидят клиенты, когда просят сделать снимки неверных супругов или разыскать скрывающихся от алиментов отцов. Работаю я в одиночку, если не считать напарником Джека Дэниэлса[6]6
  Имеется в виду популярная марка виски «Джек Дэниэлс».


[Закрыть]. Кабинет у меня размером с платяной шкаф, тут пахнет китайской едой навынос и средством для чистки ковров. Спать я чаще всего заваливаюсь прямо здесь на диване, домой не иду. Однако для клиентов я – Вик Стэнхоуп, уважаемый частный детектив. Я и сам считаю себя таковым.

Пока не проснусь с пульсирующей болью в голове, распухшим языком, который едва ворочается во рту, пустой бутылкой под боком и глядящей на меня сверху вниз Элис.

«Ну и видок у тебя», – осуждающе говорит она.

– Вот же невезуха… – сказал Донни десять лет назад, забрасывая в рот очередную таблетку от изжоги. – Ну почему это случилось именно сейчас, а не через две недели?

Мой напарник считал дни до выхода на пенсию. И сейчас довольно занудно перечислял все то, что его достало: работа без выходных; вечная бумажная волокита; новички вроде меня, которых нужно натаскивать; жара, от которой у него обострилась экзема. Ну и окончательно его доконал поступивший в семь утра телефонный звонок из Слоновьего заповедника Новой Англии с заявлением о гибели одной из сотрудниц.

Жертвой оказалась некая Невви Руэль, сорока четырех лет, работавшая смотрительницей по долгосрочному контракту.

– Ты хоть понимаешь, какой шквал дерьма сейчас повалит со всех сторон? – спросил Донни. – Помнишь, что творилось три года назад, когда заповедник открылся?

Я помнил. Тогда я еще только-только поступил на службу в полицию. Жители города протестовали против прибытия «плохих» слонов, которых вышвырнули из зоопарков и цирков за агрессивное поведение. Местные газеты изо дня в день честили в хвост и в гриву муниципальные власти, которые допустили, чтобы Томас Меткалф создал тут свой так называемый заповедник, несмотря даже на то, что его огородили двойной изгородью из колючей проволоки, чтобы слоны не причинили вреда людям.

Или наоборот.

В течение первых трех месяцев нескольких полицейских ежедневно отправляли поддерживать порядок у ворот заповедника, где собирались протестующие, именовавшие его рассадником. Но постепенно страсти улеглись. Животные адаптировались к новому месту, вели себя тихо и спокойно, а горожане смирились с тем, что у них под боком находится слоновий приют. Одним словом, никаких проблем не возникало. По крайней мере, до сегодняшнего дня, когда ни свет ни заря раздался этот звонок.

Мы прибыли в заповедник и теперь ждали в небольшом кабинете. Я осмотрелся. Семь полок, забитых толстыми папками с именами слонов на корешках: Маура, Ванда, Сирах, Лилли, Олив, Дионна, Хестер. Стол беспорядочно завален бумагами, там же – стопка гроссбухов, три недопитые чашки кофе, пресс-папье в форме человеческого сердца. Накладные на медикаменты, тыкву и яблоки. Я присвистнул, увидев сумму в счете за сено:

– Ни хрена себе! Можно машину купить.

Донни жутко злился; впрочем, он вечно был всем недоволен.

– Черт возьми, почему так долго?! – спросил он.

Мы прождали уже почти два часа, все это время сотрудники заповедника пытались загнать семерых слонов в сарай, иначе криминалисты не могли приступить к сбору улик.

– Ты когда-нибудь видел человека, затоптанного слоном? – поинтересовался я.

– Лучше заткнись! – отозвался Донни.

Я изучал странную цепочку значков наподобие иероглифов, которая тянулась вдоль стены, когда в комнату ворвался какой-то мужчина – весь дерганый, нервный, сквозь стекла очков блестели ошалелые глаза.

– Не могу в это поверить! – выкрикнул он. – Это просто кошмар какой-то!

Донни встал:

– Вы, должно быть, Томас Меткалф?

– Да, – растерянно ответил мужчина. – Простите, что заставил вас ждать. Ужасная поднялась суматоха, пока мы загоняли животных. Они крайне возбуждены. Шестерых мы заманили в сарай, а седьмая слониха так и не захотела подойти к нам. Но это ничего, мы протянули временный провод под напряжением, чтобы вы могли попасть на другую сторону вольера. Пойдемте… – Он вывел нас из маленького здания на солнечный свет, такой яркий, что у меня аж в глазах зарябило.

– У вас есть соображения насчет того, как жертва могла оказаться в вольере? – спросил Донни.

Меткалф удивленно моргнул, глядя на него:

– Невви? Она работает здесь с момента открытия. Больше двадцати лет занимается слонами. Ведет бухгалтерию и дежурит в заповеднике по ночам. – Он замялся. – То есть дежурила. – Вдруг Меткалф остановился и закрыл лицо руками. – О боже! Это моя вина.

Донни покосился на меня и спросил:

– Почему?

– Слоны способны чувствовать напряжение. Их, наверное, что-то разволновало или даже напугало.

– Смотрительница вела себя не так, как обычно?

Не успел директор заповедника нам ответить, как раздался такой громкий рев, что я подпрыгнул. Звук доносился из-за ограды. Зашелестела листва на деревьях.

– Навряд ли такую тушу можно чем-нибудь испугать, – заметил я.

Меткалф обернулся:

– Вы когда-нибудь видели паническое бегство слонов? – Когда я отрицательно покачал головой, он мрачно улыбнулся. – Надеюсь, вам такой случай и не представится.

С нами приехала небольшая группа криминалистов, и минут через пять мы все оказались у подножия невысокого холма. Взойдя на него, я увидел мужчину, сидевшего рядом с потерпевшей. Это был здоровенный негр, настоящий гигант, с широченными, как банкетный стол, плечами; такому убить – раз плюнуть, тем более хрупкую дамочку. Веки у него покраснели, глаза припухли. Погибшая женщина была белой, и чернокожий мужчина бережно держал ее голову на коленях. Будучи тогда еще начинающим следователем, я старался тщательно подмечать все детали.

Череп у женщины был проломлен. Рубашка разорвана, но под ней виднелась майка. Левая нога согнута под невероятным углом. Вся кожа покрыта синяками.

Я отошел в сторонку, а к телу приблизился эксперт, чтобы сделать свою работу. Правда, тут и невооруженным глазом было видно, что жертва нападения мертва.

– Это Гидеон Картрайт. Он обнаружил свою тещу… – Меткалф осекся.

Я снова взглянул на мужчину: он явно был лет на десять моложе жертвы. А это значит, что ее дочь – его жена – должна быть значительно моложе супруга.

– Детектив Бойлен, криминальная полиция, – представился Донни и присел рядом со свидетелем. – Вы были здесь, когда это случилось?

– Нет. Невви дежурила сегодня ночью и находилась здесь одна, – ответил Картрайт, и его голос дрогнул. – Это я должен был погибнуть.

– Вы тоже здесь работаете? – спросил Донни.

Пчелиный рой полицейских дронов затмил небо. Они фотографировали тело и пытались определить края обследуемой территории. Проблема состояла в том, что место преступления располагалось под открытым небом и не имело четких границ. Какое расстояние пробежала преследуемая слоном женщина? Где искать какие-нибудь подсказки, которые укажут на момент смерти? В двадцати ярдах от тела зияла глубокая яма, и я видел на ее краю следы человеческих ног. Среди деревьев могли обнаружиться какие-нибудь клочки ткани, по которым можно проследить путь жертвы. Но в основном тут были листья и трава, грязь, слоновий помет и мухи – в общем, природа. Одному Богу известно, что из этого действительно важно для описания места преступления, а что можно не принимать во внимание.

Судмедэксперт велел двоим полицейским упаковать тело в пластиковый мешок и подошел к нам.

– Дайте угадаю, – сказал Донни. – Причина смерти: затоптана слоном?

– Ну, слон ее действительно топтал. Но я не знаю, что именно послужило причиной смерти. Череп расколот пополам. Это могло произойти как в результате нападения животного, так и ранее.

Я слишком поздно обратил внимание на то, что Гидеон жадно ловит каждое слово эксперта.

– Нет, нет, нет! – вдруг закричал Меткалф. – Вы не можете это здесь оставить! Это опасно для слонов! – Он указал на полосатую ленту, которой полицейские обозначили место преступления.

Донни прищурился:

– Но слоны все равно не вернутся сюда в ближайшее время.

– Прошу прошения, но вы не имеете права распоряжаться на частной территории. Это природный заповедник с естественной средой обитания, находящийся под защитой, и еще…

– И еще тут была убита женщина.

– Произошел несчастный случай, – возразил Меткалф. – Я не позволю вам нарушать распорядок жизни, который сложился здесь у слонов…

– Боюсь, доктор Меткалф, у вас нет выбора.

Меткалф недовольно скривился:

– И как долго это будет продолжаться?

Я видел, что Донни теряет терпение.

– Не могу сказать. А пока нам с лейтенантом Стэнхоупом нужно опросить всех сотрудников, кто имеет дело со слонами.

– Нас здесь четверо: Гидеон, Невви, я и Элис. Моя жена. – Последние слова он почему-то адресовал Картрайту.

– А где сейчас Элис? – поинтересовался Донни.

Меткалф в упор посмотрел на Гидеона:

– Я думал, она с тобой.

Лицо негра исказилось печалью.

– Я не видел ее со вчерашнего вечера.

– Я тоже. – Меткалф побледнел. – Но если Элис ушла, то с кем сейчас моя дочь?

Мне кажется, что Эбигейл Чиверс, хозяйке дома, где находится мой офис, как минимум лет двести, ну, может, на пару месяцев поменьше. Серьезно, вы бы тоже так решили, если бы повстречались со старушкой. Эбигейл всегда одета в одно и то же черное платье, заколотое на шее брошью, ее седые волосы неизменно собраны в кичку, а поджатые губы буквально складываются в гармошку, когда она заглядывает в мой кабинет и начинает открывать дверцы шкафов и захлопывать их обратно. Вот и сейчас она стучит палкой по столу всего в нескольких сантиметрах от моей головы и говорит: