Текст книги "Время уходить"

На всех детских фотографиях я запечатлена в этой обуви: сижу на ковре среди клана плюшевых медвежат или на траве на одеяле, в балансирующих на носу огромных солнечных очках; чищу зубы у раковины, голышом, в одних кроссовках. У мамы тоже были такие – старые, поношенные, она хранила их еще со времен учебы в колледже. Мы не носили одинаковых платьев, не делали одинаковых причесок. Но обувь у нас была схожая.

Я и сейчас обуваю розовые кроссовки почти каждый день. Они для меня нечто вроде амулета. Я верю, что если не стану их снимать, то тогда, может быть, рано или поздно… ну, в общем, вы поняли.

Во рту у меня пересыхает так, словно мы в пустыне.

– Это мое.

Верджил смотрит на меня:

– Ты уверена? – (Я киваю.) – Ты что, бегала босиком, когда мать брала тебя с собой в вольеры?

Мотаю головой. Все соблюдали строгое правило: на территорию заповедника без обуви не заходить.

– Это же не поле для гольфа, – говорю я. – Там были травяные кочки, густые заросли. Можно было споткнуться, наступить в яму, вырытую слонами. – Я верчу в руках маленькую кроссовку. – Значит, я была там той ночью. И до сих пор не знаю, что же тогда случилось.

Может, потихоньку выбралась из кроватки, улизнула из дому и забрела в вольер? А мама пошла меня искать?

Вдруг именно из-за этого она и пропала?

В голове крутится фраза из маминой статьи: «Негативные впечатления откладываются в памяти, тогда как травмирующие воспоминания стираются».

Лицо Верджила непроницаемо.

– Твой отец сказал нам, что ты спала, – говорит он.

– Ну не могла же я спать в обуви. Кто-то должен был надеть на меня кроссовки и завязать шнурки.

– Вот именно, – кивает сыщик.

Прошлой ночью мне приснился сон. Мы с отцом играли в заповеднике в прятки. Он крался сквозь густую траву у пруда и звал меня по имени: «Дженна! Выходи, покажись, я никак не могу найти тебя!»

Нам обоим ничего не грозило, потому что два африканских слона, обитавших в этом вольере, находились в сарае, где им осматривали ступни. Мне нужно было первой добежать до стены сарая, коснуться ее и крикнуть: «Палочка за себя!» Папа всегда побеждал, потому что бегал быстрее меня. Но на этот раз я не собиралась проигрывать.

«Фасолька, – произнес отец (так он называл меня), – а я тебя вижу».

Папа обманывал, это было ясно, ведь после этих слов он начал удаляться от того места, где я спряталась.

Я закопалась на берегу пруда, как делали слоны. Мы видели это с мамой, когда наблюдали, как они играют, обливая друг друга водой из хоботов или катаясь в грязи, чтобы охладить разогретую на солнце кожу.

Дожидаюсь, когда отец пройдет мимо большого дерева, где Невви и Гидеон раскладывали еду для животных: кубы сена, огромные тыквы и целые арбузы. Таким арбузом можно вполне накормить небольшую семью – или одного слона. Как только папа оказался в тени дерева, я вскарабкалась вверх по откосу, под которым пряталась, и бросилась бежать.

Это было нелегко. Одежда перемазана, волосы слиплись и веревками болтаются на спине. Розовые кроссовки промокли: я провалилась в грязь у кромки воды. Но я знала, что обыграю отца, и с моих губ сорвался смешок, вроде как гелий пискнул, вылетая из горлышка воздушного шарика.

Отцу только этого и надо было. Услышав мой смех, он развернулся и кинулся наперерез, надеясь добежать до места раньше, чем я успею хлопнуть грязной ладошкой по ржавой металлической стенке сарая.

Уж не знаю, чем бы все закончилось на этот раз, если бы из-за деревьев вдруг не показалась сердитая Маура, которая трубила так громко, что я обмерла. Слониха размахнулась и ударила отца хоботом по лицу. Он упал на землю, схватившись за правый глаз, который мгновенно опух. Маура нервно пританцовывала между нами, так что папе пришлось откатиться в сторону, чтобы не попасть ей под ноги.

– Маура, – выдохнул он, – ты что? Все в порядке. Успокойся, девочка…

Слониха снова заревела так, что у меня в ушах зазвенело.

– Дженна, не двигайся и ничего не бойся, – сказал отец, а потом пробурчал себе под нос: – Какой идиот выпустил слона из сарая?

Я заплакала. Не знаю, испугалась я за себя или за папу, ведь, когда мы с мамой наблюдали за Маурой, я ни разу не видела, чтобы слониха проявляла агрессию.

Вдруг дверь сарая мягко отъехала в сторону, и в дверном проеме появилась моя мать. Она быстро окинула взглядом сцену – отца, Мауру и меня.

– Что ты ей сделал? – спросила она мужа.

– Ты смеешься? Мы просто играли в прятки.

– Со слонами? – Говоря это, мама медленно двигалась, чтобы встать между Маурой и отцом: надо было дать ему возможность спокойно подняться на ноги.

– Разумеется нет. С Дженной. А потом Маура вдруг возникла из ниоткуда и ударила меня. – Он потер щеку.

– Наверное, подумала, что ты угрожаешь Дженне. – Мама нахмурилась. – С какой стати вы вообще вздумали играть в вольере у Мауры?

– Но ведь она должна была находиться в сарае, ей же собирались осматривать стопы.

– Нет, там сейчас только Хестер.

– Но так говорилось в объявлении, которое повесил на доске Гидеон…

– Маура не захотела заходить внутрь…

– И как, интересно, я должен был об этом догадаться?

Мама продолжала успокаивать Мауру, пока та наконец не отошла на достаточное расстояние, подозрительно косясь на моего отца.

– Эта слониха терпеть не может всех, кроме тебя, Элис, – буркнул он.

– Неправда. Ей явно нравится Дженна.

Маура заурчала в ответ и подошла ближе к краю деревьев, чтобы чего-нибудь пожевать. Мама взяла меня на руки. От нее пахло дыней, наверное, она подкармливала Хестер в сарае, пока слонихе отмачивали, скребли и смазывали мазью от трещин подушечки стоп.

– Ругаешь меня за то, что я беру Дженну с собой в вольеры, а сам выбрал такое странное место для игр.

– Но здесь же не должно было быть слонов… Ладно, проехали. Тебя все равно не переспоришь. – Отец приложил руку к голове и поморщился.

– Дай посмотрю, что там у тебя, – предложила мать.

– Через полчаса я встречаюсь с инвестором. Буду объяснять ему, что заповедник рядом с населенным пунктом – это нормально, никакой опасности животные не представляют. А у самого под глазом фонарь, который поставила слониха.

Мать пересадила меня на бедро и потрогала папино лицо, мягко нажимая пальцами на припухшее место. В такие моменты мы казались не надкушенным пирогом, а единым целым, и я блаженствовала.

– Ты еще дешево отделался, – сказала мама, прислоняясь к плечу отца. – Могло быть гораздо хуже.

Я видела и чувствовала, как он размяк. Когда мы наблюдали за животными в природе, мама всегда старалась обратить мое внимание на важные детали в их поведении: едва заметное движение тела, смещение плеч, которое показывает, что невидимая стена страха пала.

– Серьезно? – тихо спросил отец. – В каком смысле?

Мать улыбнулась ему в ответ и пояснила:

– Ты мог получить затрещину от меня.

Уже десять минут я сижу на столе в смотровой и наблюдаю за брачными играми двух особей: потрепанного, насквозь проспиртованного Самца средних лет и грациозной гиперсексуальной Самки в самом соку.

Вот мои ученые записки.

Самец весь в напряжении, будто его загнали в угол. Он сидит и нервно постукивает носком ботинка по полу, потом встает и начинает расхаживать по комнате. Сегодня, в предвкушении встречи с Самкой, он постарался привести себя в надлежащий вид. Наконец она заходит, одетая в белый лабораторный халат и густо накрашенная. От нее пахнет, как от пробника с духами, вклеенного в страницу модного журнала; амбре просто валит с ног, и вам хочется зашвырнуть «глянец» в другой конец комнаты, даже если в этом случае вы не узнаете «Десять вещей, которых парни хотят в постели» или «Что сводит с ума Дженнифер Лоуренс». Самка – крашеная блондинка с черными у корней волосами, и кто-то просто обязан намекнуть ей, что ее задница в юбке-карандаше не становится более привлекательной.

Самец делает первый шаг. Он улыбается, используя в качестве оружия ямочки на щеках, и говорит:

– Ах, Лулу, как давно мы не виделись!

Но Самка тут же осаживает его:

– И кто в этом виноват, Виктор?

– Знаю-знаю. Можешь хорошенько наподдать мне, если хочешь.

Атмосфера слегка разряжается.

– Это приглашение? – Самка улыбается и показывает зубы: ну и оскал!

– Осторожнее, ты играешь с огнем, – говорит Самец.

– Насколько мне помнится, ты способен легко потушить пожар. Разве нет?

Сидя на своем наблюдательном пункте, я закатываю глаза. Если отношения мужчин и женщин строятся на одних лишь грязных намеках, то сама я как-нибудь обойдусь без этого. Да еще вдобавок придется все время думать о контрацепции. Нет уж, благодарю покорно: пожалуй, лучше вплоть до наступления менопаузы вообще избегать свиданий.

У особей женского пола интуиция развита лучше, и Самка, в отличие от Самца, даже с другого конца комнаты своими внутренними радарами улавливает мое скептическое настроение.

– Не знала, Виктор, что у тебя есть дети.

– Дети? – Верджил смотрит на меня так, будто я – раздавленный жук на подошве ботинка. – А, нет, это не моя дочь. Хотя, вообще-то, я ради нее сюда и пришел.

Надо же было такое ляпнуть! Даже мне ясно: этого лучше было не говорить. Самка поджимает накрашенные губы.

– Тогда не отвлекайся на меня.

Верджил усмехается, бросает на Самку зазывный взгляд, и я вижу, как она – в буквальном смысле слова – начинает истекать слюной.

– Ну почему, Талула, – говорит он, – мне бы как раз и хотелось заняться именно этим. Но ты же понимаешь, клиент прежде всего.

Тут у Самки звонит мобильник, она смотрит на высветившийся на экране номер и вздыхает:

– Господи, как не вовремя! Я сейчас вернусь.

Лаборантка выходит из смотровой, хлопнув дверью. Верджил заскакивает на металлический стол рядом со мной и проводит рукой по лицу:

– Видишь, на какие жертвы приходится идти ради дела?

Я в полном недоумении.

– Хотите сказать, что на самом деле она вам не нравится?

– Талула? Боже, нет, конечно! Она раньше была моим дантистом, а потом сменила работу и стала делать анализы ДНК. Видя ее, каждый раз вспоминаю, как она соскребала камни с моих зубов. Уж лучше встречаться с морским огурцом.

– Эти иглокожие выпускают наружу желудок, когда едят, – замечаю я.

Верджил задумывается.

– Однажды я сдуру пригласил Талулу на ужин. Повторюсь, уж лучше было позвать на свидание морской огурец.

– Тогда почему вы ведете себя так, будто хотите, чтобы она вам дала?

Глаза у него лезут на лоб.

– Ты не должна так говорить. Это очень грубо.

– Поскакала на надувном пони. – Я ухмыляюсь. – Впустила вас в свою пещерку…

– Что, черт подери, творится с нынешними детьми?! – бормочет Верджил.

– Ах, всему виной мое воспитание. Мне так не хватало родительской опеки.

– Ты считаешь меня отвратительным, потому что я то и дело прикладываюсь к бутылке?

– Во-первых, если быть точным, вы не прикладываетесь к бутылке, а вообще от нее не отрываетесь. А во-вторых, мне противно, что вы морочите голову Талуле, которая явно рассчитывает на продолжение.

– Но это же в интересах расследования, – оправдывается Верджил. – Ты хочешь узнать, действительно ли рыжий волос, обнаруженный на теле Невви Руэль, принадлежал твоей матери, так? Тогда у нас есть два варианта. Мы можем либо попробовать убедить кого-нибудь из полицейского управления провести экспертизу в государственной лаборатории, да только нам все равно откажут, потому что дело давно закрыто, а у них там и так очередь на год вперед… либо попытаться сделать анализ в частной лаборатории. – Он выразительно смотрит на меня. – Бесплатно.

– Ах вот оно что! Ну, если в интересах расследования, тогда другое дело. – Я театрально округляю глаза, изображая из себя девочку-ромашечку. – Можете записать презервативы на мой счет. А то вдруг потом выяснится, что ваша подружка беременна. У меня, знаете ли, и без того проблем хватает.

Верджил хмурит брови:

– Я не собираюсь спать с Талулой или даже приглашать ее на ужин. Просто сделаю так, чтобы она подумала, будто все это входит в мои намерения. Тогда Лулу возьмет мазок у тебя изо рта и сделает анализ быстро и бесплатно.

Я таращусь на него, пораженная столь смелым планом. Может, в конце концов Верджил окажется неплохим сыщиком, раз способен на такие уловки? И советую:

– Скажите Лулу, когда она появится: «Моя благодарность не будет иметь границ, в разумных пределах». Это можно трактовать как угодно.

Верджил усмехается:

– Спасибо, я как-нибудь и сам справлюсь.

Дверь вновь открывается. Верджил соскакивает на пол, а я опускаю лицо в ладони и начинаю всхлипывать. Притворно.

– Боже мой, – пугается Лулу. – Что случилось?

Верджил, похоже, удивлен не меньше.

– Какого черта? – произносит он одними губами.

Я икаю и соплю громче.

– Просто я хочу найти свою м-маму. – Смотрю на лаборантку влажными глазами. – И мне больше не к кому, совершенно не к кому обратиться за помощью.

Верджил входит в роль и отечески обнимает меня за плечи:

– Жуткая история. Ее мать пропала много лет назад. Полный тупик, нет практически никаких зацепок. Полиция поисками заморачиваться не желает.

Лицо Талулы смягчается. Должна признать, сейчас она выглядит значительно более симпатичной, даже несмотря на боевую раскраску.

– Бедняжка, – говорит она мне, а потом с обожанием смотрит на Верджила. – А ты, значит, взялся помочь сироте? Да таких благородных людей, как ты, Виктор, поискать.

– Нужно сделать анализ слюны. У меня есть волос, который теоретически мог принадлежать ее матери, и я хочу проверить. По крайней мере, это станет для нас отправной точкой. – Он поднимает взгляд. – Пожалуйста, Лулу… помоги старому… другу.

– Не такой уж ты и старый, – мурлычет она. – И кстати, кроме тебя, я никому не позволяю называть меня Лулу. Ну, где волос?

Верджил протягивает ей пакет, найденный в хранилище вещдоков.

– Отлично. Прямо сейчас и возьмем у девочки мазок.

Она отворачивается, роется в шкафу, находит запечатанный бумажный пакетик. Я уверена, что в нем окажется игла, а я до смерти боюсь уколов – просто фобия какая-то. Меня трясет.

Верджил шепчет, продолжая игру:

– Ну-ну, милая, не нужно так нервничать. – Но довольно быстро понимает, что я и впрямь напугана, аж зубы стучат.

Я не могу оторвать глаз от пальцев Талулы, разрывающих стерильную упаковку.

Верджил берет мою руку и крепко ее сжимает.

Не помню, когда в последний раз я держалась за чью-то руку. Может, за бабушкину, когда переходила улицу, но это было тысячу лет назад. И тогда это вовсе не было проявлением сочувствия. Сейчас прикосновение совсем другое.

Я больше не дрожу.

– Расслабься, – говорит Талула, – это всего лишь ватная палочка. – Она надевает пару резиновых перчаток, потом маску и велит мне открыть рот. – Я только проведу этой штукой изнутри по щеке. Это совсем не больно.

Секунд через десять она вынимает палочку, опускает ее в небольшую пробирку, наклеивает этикетку и повторяет всю процедуру еще раз.

– Сколько времени это займет? – спрашивает Верджил.

– Ну, дней пять, даже если я буду землю носом рыть.

– Не знаю, как тебя и благодарить.

– А я знаю. – Она прикасается пальцами к сгибу его локтя. – Могу с тобой поужинать, прямо сегодня.

– К сожалению, Виктор занят, – встреваю я. – Он мне говорил, что сегодня вечером записан к врачу.

Талула тянется к нему и тихо шепчет, однако я – вот незадача – слышу каждое слово:

– Могу прихватить с собой белый халат, если вдруг захочешь поиграть в доктора.

– Виктор, если вы опоздаете, то не получите новый рецепт на «Виагру». – Я соскакиваю со стола, хватаю его за руку и вытаскиваю из кабинета.

Завернув за угол коридора, мы едва не валимся с ног от смеха. На улице прислоняемся к залитой солнцем кирпичной стене лаборатории и пытаемся отдышаться.

– Не знаю, прибить тебя или поблагодарить, – говорит Верджил.

Я кошусь на него и отвечаю, имитируя хрипловатый голос Талулы:

– А я знаю… Могу с вами поужинать, прямо сегодня.

Мы снова разражаемся хохотом.

Отсмеявшись, одновременно вспоминаем, почему здесь оказались, и понимаем, что, вообще-то, особых причин для веселья нет.

– Что теперь?

– Подождем.

– Просто тупо ждать целую неделю? Наверняка за это время можно сделать что-нибудь еще.

Верджил смотрит на меня:

– Ты вроде говорила, что твоя мать вела дневники?

– Да. И что?

– Можно поискать в них какую-нибудь зацепку.

– Я их миллион раз перечитывала. Там только исследования, посвященные слонам.

– А вдруг там упоминаются ее коллеги. Или есть намеки на конфликт с кем-нибудь из них.

Я сползаю вниз по кирпичной стене и сажусь на тротуар:

– Вы все-таки думаете, что моя мать – убийца?

Верджил присаживается рядом на корточки:

– У меня работа такая – всех подозревать.

– Это было вашей работой, – уточняю я, – а теперь ваше дело – найти пропавшего человека.

– Неизвестно, что при этом можно раскопать, – хмыкает сыщик.

Я смотрю на него:

– Неужели вы способны на такое: найти для дочери маму и тут же снова ее отнять?

– Слушай, – со вздохом отвечает он, – еще не поздно все прекратить. Можешь уволить меня, и, клянусь, я тут же забуду о твоей матери и обо всех преступлениях, которые она могла или не могла совершить.

– Вы больше не коп, – замечаю я и вспоминаю, как воровато вел себя Верджил в полицейском участке, как мы тайком пробирались туда, вместо того чтобы войти через главную дверь и сказать «привет» его бывшим коллегам. – А кстати, почему вы ушли из полиции?

Он качает головой и неожиданно замыкается, словно бы дверь захлопнулась.

– Тебя это никаким боком не касается.

И все моментально меняется. Кажется невероятным, что пару минут назад мы с ним смеялись, словно добрые друзья. Верджил вроде бы рядом, но при этом он так же далек от меня, как если бы улетел на Марс.

Ну и ладно. Этого следовало ожидать. Разумеется, Верджилу на меня плевать, ему важно раскрыть дело. Почувствовав себя неуютно, я молча иду к его машине. Да, я наняла частного сыщика, чтобы он раскрыл тайну исчезновения моей матери, но это еще не дает мне права узнать его собственные секреты.

– Послушай, Дженна…

– Все понятно, – перебиваю его. – У нас чисто деловые отношения.

На лице Верджила отражаются колебания. А потом он вдруг спрашивает:

– Ты любишь булочки с изюмом?

– Не особенно. А что?

– Может, сходим куда-нибудь вечером?

Я изумленно смотрю на него:

– А я не слишком молода для вас, жалкий карьерист?

– Я тебя не клею. Просто не знаю другого способа смягчить женское сердце. Я, кстати, Талулу на свидание пригласил, когда она мне зубы сверлила. Видно, рассудок у меня в тот момент помрачился от боли. Слушай, не сердись, а?

Он улыбается так обезоруживающе, что я просто не могу не улыбнуться в ответ. И лишь снисходительно замечаю:

– Да уж, Казанова из вас аховый.

– Ну что ж, не стану спорить с экспертом.

Большинство моих воспоминаний довольно туманны и расплывчаты. Те вещи, которые я отношу к категории ночных кошмаров, могли произойти на самом деле. А те события, в которых я всегда была уверена на сто процентов, со временем меняются до неузнаваемости.

Возьмем, к примеру, недавний сон про то, как мы с отцом играли в прятки. Я подозреваю, что все это когда-то произошло в реальности.

Или воспоминание о разговоре отца и матери – про животных, которые всю жизнь хранят друг другу верность. Я могу повторить каждое слово из него, а вот голоса родителей звучат не совсем четко.

Это, определенно, мама. А это, должно быть, отец.

Только вот иногда лица и голоса не совпадают: я смотрю на человека, и оказывается, что говорил-то вовсе не он.

Элис

В Ботсване родители учат детей: «Если хочешь идти быстро – ступай в одиночку; если хочешь уйти далеко – отправляйся вместе с друзьями». Все местные жители, с которыми я встречалась, следуют этой народной мудрости. Но самое удивительное, что данный постулат справедлив также и для слонов.

Нередко можно наблюдать, как слоны утешают своих соплеменников: трутся о них боками, поглаживая хоботом или засовывая хобот в рот друга, у которого случилось что-либо неприятное. А работавшие в Амбосели исследователи – Бейтс, Ли, Нджирайни, Пул и прочие – решили научно доказать наличие у слонов эмпатии. Обобщив подобные случаи, когда животные распознавали, что их собрат находится в затруднительном положении или ему грозит опасность, и предпринимали шаги к исправлению ситуации, ученые разделили их на несколько категорий: например, слоны защищали детеныша, который не может позаботиться о себе самостоятельно; выступали в роли няньки для чужого слоненка, успокаивая его, давая пососать молока; помогали товарищу, застрявшему где-нибудь, упавшему или нуждающемуся в удалении из тела чужеродного объекта вроде копья или проволоки от ловушки.

Мне, к сожалению, не представилось возможности поучаствовать в столь масштабном исследовании, но я сама стала свидетельницей одного примечательного случая проявления слоновьей эмпатии. В нашем заповеднике был один слон, которого мы называли Стампи[7]7
  От англ. stump («обрубок»).


[Закрыть], потому что в подростковом возрасте, попав в силок, он потерял значительную часть хобота. Покалеченный слон не мог отламывать ветки или даже засовывать в рот, как спагетти, скрученную траву. Бо́льшую часть жизни, с самой юности, другие члены стада кормили его.

А в другой раз я наблюдала, как слоны осуществляли план по поднятию слоненка на крутой берег реки. Это была серия хорошо скоординированных действий: один из членов стада разбивал землю, чтобы сделать склон более пологим, тогда как другие выводили малыша из воды и пытались затащить его наверх. Вы можете возразить, что в обоих случаях слоны заботились о сохранении своего биологического вида.

Тогда я расскажу вам еще более интересную историю, которую одними лишь инстинктами уж точно не объяснишь. В Пиланесберге мне как-то раз довелось наблюдать за слонихой, которая наткнулась на детеныша носорога, застрявшего в яме, откуда животные пили воду. Взрослые носороги были встревожены, и это в свою очередь вызвало беспокойство у слонихи – та стала громко трубить. Каким-то образом ей удалось убедить носорогов, что она знает, как поступить; они отошли с дороги и позволили ей взяться за дело. С точки зрения эволюции слонихе не было никакого резона принимать участие в судьбе маленького носорога. Тем не менее она зашла в яму и подняла малыша хоботом, хотя его мать все время бросалась на сострадательную слониху, которая рисковала жизнью ради спасения детеныша другого биологического вида.

Нечто похожее я наблюдала и в Ботсване. Я видела, как самка-матриарх подошла к львице, лениво лежавшей рядом со слоновьей тропой, посреди которой играли ее детеныши. Обычно, завидев льва, слон бросается на него, расценивая близость хищника как угрозу. Но эта предводительница стада терпеливо ждала, пока львица не соберет своих малышей и не удалится. Конечно, львята пока еще не представляли для слонов никакой опасности, хотя однажды они вырастут и станут их врагами. Но в тот момент они были просто чьими-то детьми.

Тем не менее у слоновьей эмпатии есть границы. Хотя за слонятами ухаживают все самки в стаде, но если биологическая мать одного из них умирает, то и ее детеныш, как правило, тоже гибнет. Осиротевший слоненок, который все еще питается молоком, не отойдет от тела матери. В конце концов соплеменникам придется принять решение: остаться со скорбящим малышом, рискуя не накормить и не напоить своих собственных, или просто уйти, смирившись с неизбежной гибелью одного члена стада. Видеть это довольно тяжело. Я была свидетельницей таких прощальных церемоний, когда родные поочередно прикасались к слоненку-сироте и трубили, выражая ему сочувствие, а потом уходили, и малыш умирал от голода.

Но однажды я наблюдала в дикой природе обратную ситуацию. Я наткнулась на водопое на одинокого слоненка. Уж не знаю, что с ним случилось: то ли его мать умерла, то ли он сам заблудился и отбился от стада. Как бы там ни было, но мимо проходило другое стадо, и одновременно с противоположной стороны показалась гиена. Для нее слоненок был прекрасной добычей – беззащитный и такой аппетитный. А у предводительницы этого стада был свой детеныш, может быть, не намного старше. Она заметила подбиравшуюся гиену и прогнала ее. Малыш подбежал к слонихе и попытался припасть к ее соскам, но самка оттолкнула его и пошла дальше.

Следует отметить, что с точки зрения эволюции это совершенно нормальное поведение. С какой стати матери ограничивать пищевые ресурсы своего слоненка, кормя чужого? Хотя зафиксированы случаи усыновления внутри стада, большинство слоних не станут кормить осиротевшего детеныша; у них просто недостаточно молока, чтобы идти на компромиссы с собственными отпрысками. Ну а в данном случае малыш и вовсе был из другого стада, так что никакие биологические узы самку с ним не связывали.

Тем не менее сирота издал отчаянный крик.

В этот момент слониха-матриарх находилась уже достаточно далеко от него. Она замерла, потом развернулась и бросилась на слоненка. Это было неожиданно и страшно, но малыш не сдвинулся с места.

Слониха схватила его хоботом, сердито запихнула в импровизированный «манеж» между своими массивными ногами и дальше уже пошла вместе с ним. В течение следующих пяти лет я неизменно видела этого слоненка вместе с его новой семьей.

Я могла бы доказать, что слоны обладают особой эмпатией в отношении матерей с детьми, не важно, своего вида или чужого. В этих родственных узах для них, похоже, заключен какой-то очень глубокий смысл, сопряженный с томительно-горьким знанием: вероятно, слоны понимают, что потерять ребенка – это настоящая трагедия.