Текст книги "Советские партизаны. Легенда и действительность. 1941–1944"

Промежуточным звеном между проводившейся партизанами масштабной психологической войной и стихийной передачей сведений, получаемых большинством населения путем устного общения, являются разнообразные, не поддающиеся строгому анализу слухи. В силу долго существовавшего у населения недоверия к официальным новостям (уходившего корнями в годы советского и даже царского правления), крайнего недостатка средств массовой информации в условиях немецкой оккупации простые люди слушали и распространяли новости, поступавшие из любых источников; передаваемые из уст в уста сведения играли существенную роль в оккупированных немцами районах. Они были аналогом обычной в советской практике устной «агитации», которой широко пользовалось партизанское движение[253]253
  В немецких донесениях часто упоминались испытываемый населением информационный голод и восприимчивость к слухам. Советскими мемуарами также признается важность их распространения.


[Закрыть].

Одна из первых директив позволяла партизанам носить немецкую военную форму, поскольку это давало возможность отрядам «использовать в своих интересах слухи о действиях партизан». Никаких других особых указаний, предписывающих партизанам заниматься распространением слухов, не обнаружено. Но советские мемуары признают факт использования слухов для повышения престижа и усиления авторитета партизан в сознании населения.

Распространение партизанами слухов среди гражданского населения шло в двух основных направлениях: 1) слухи использовались в качестве замены или дополнения других видов пропаганды; 2) с их помощью сообщались сведения или «новости», которые советское и партизанское руководство не могло открыто поощрять или признавать публично. Основная трудность оценки приемов распространения и эффективности слухов обусловлена самой природой данного вида пропаганды. Никогда нельзя с полным основанием утверждать, что те или иные слухи, доходившие до немцев, распространялись именно партизанами, а не являлись просто повторением, часто в сильно искаженном виде, «новостей», услышанных или прочитанных кем-то из граждан. Даже там, где можно достоверно предположить, что источником слухов являлись партизаны, невозможно судить, были ли они результатом сознательно прилагаемых партизанским командованием усилий по их распространению среди гражданского населения или (как это часто происходило) являлись побочным продуктом случайной беседы партизана с кем-то из местных жителей, желавших получить сведения о последних событиях на фронте, зверствах немцев или по другим представлявшим интерес вопросам. Значительную часть основанной на слухах партизанской пропаганды следует считать продуктом общего для всех партизан стремления донести свое слово до населения, сделать его доступным для всех желающих (и нежелающих) слушать; другая ее существенная часть представляла собой повторение, разумеется в искаженном виде, заявлений, сделанных на митингах и лекциях, устраивавшихся партизанами для населения.

В особенности на ранних этапах партизанского движения, когда возможности для производства печатных материалов были ограниченны, слухи являлись простым и удобным средством пропаганды. По словам одного из партизанских командиров, «листовки – это дело непростое, и, в особенности находясь в движении, выпускать их было трудно, а устная агитация, личные контакты и беседы с людьми всегда были нам доступны. А что может быть эффективнее живого слова!»[254]254
  Медведев Д. Указ. соч. С. 32.


[Закрыть]

Ряд сведений позволяет предположить, что слухи были не просто отдушиной для проявления населением своего настроения, а являлись также целенаправленным орудием психологической войны, используемым советским руководством, и в частности партизанами. Одним из очевидных преимуществ слухов было удобство и быстрота их создания и распространения. В отличие от листовок они могли проникать и в те районы, где не было партизан, их распространение было сопряжено с меньшим риском, чем распространение листовок, а их эффективность подчас оказывалась значительно выше.

Отчасти распространением слухов занимались простые партизаны, отчасти это поручалось специальным агентам, часто использовавшим слухи наряду с более привычными средствами ведения психологической войны[255]255
  На взаимодополняющий характер печатной пропаганды и пропаганды на основе слухов указывает, например, одновременное появление слухов, рассчитанных на то, чтобы удержать крестьян от сбора урожая из страха подвергнуться репрессиям партизан, и советских листовок, приказывающих партизанам уничтожать урожай. В других случаях распространяемые слухи и печатные материалы затрагивали один и тот же вопрос; иногда одно предшествовало другому.


[Закрыть]. Вместе с тем городское подполье, действуя самостоятельно или совместно с партизанами, активно занималось распространением слухов[256]256
  Например, подпольная группа, раскрытая немцами в Киеве в ноябре 1941 года, помимо прочего, занималась распространением слухов, настраивающих население против оккупантов.


[Закрыть]. И наконец, специальные агенты, засылаемые в разное время на оккупированную территорию, помимо прочего получали задание заниматься распространением сообщений, которые немцы называли «тенденциозным» изложением новостей. Но самым поразительным, что отличало распространение слухов от использования других средств пропаганды, являлось то, что даже антисоветские элементы, враждебно настроенные к партизанам, сами того не подозревая, являлись проводниками их пропаганды.

Следует провести различие между теми слухами, чье содержание, насколько это можно определить, соответствовало тематике печатной партизанской пропаганды, и слухами, использовавшими идеи и «новости», запрещенные в печатных средствах пропаганды.

Среди первых и наиболее широко распространенных можно выделить слухи, предсказывавшие быстрое поражение Германии и возвращение Красной армии, и слухи, преувеличивавшие победы и масштабы роста партизанского движения. Как уже отмечалось, советская пропаганда широко использовала эти темы по обе стороны фронта. Помимо этого, появление в периоды кризиса на фронте слухов о якобы имевшем место освобождении Красной армией городов, расположенных далеко за линией фронта, было рассчитано на то, чтобы сбить с толку и вызвать панику среди немцев и коллаборационистов.

Наиболее часто, что вполне естественно, такие слухи появлялись во время поражения немцев на подступах к Москве в период с декабря 1941 по январь 1942 года. К началу 1942 года появление слухов о тяжелых потерях немцев и их отступлении – при этом даже сообщалось об освобождении Смоленска, Харькова, Киева и Одессы – отмечалось практически во всех занятых немцами регионах[257]257
  Иногда упоминались подробности, призванные повысить достоверность таких «новостей», например, говорилось о том, что по железной дороге на участке Псков – Красногвардейск движутся только поезда, эвакуирующие раненых немецких солдат.


[Закрыть].

Впоследствии тема «возвращения Красной армии» никогда не исчезала из распространяемых партизанами слухов, и это доставляло массу хлопот немцам, неоднократно отмечавшим, что такие слухи влияют на население настолько сильно, что оно теперь, в отличие от лета 1941 года, стремится помогать партизанам продовольствием и не информирует о них немецким властям. Сообщалось, что в ряде случаев сотрудничавшие с немцами граждане, под влиянием слухов, начинали упаковывать свои вещи и готовиться к бегству, чтобы спастись от ареста[258]258
  Например, сообщения о молниеносном советском наступлении в первой половине 1942 года были основаны на действительно имевших место вылазках отдельных советских подразделений далеко за линию фронта через существовавшие бреши, в частности на северном и центральном участках фронта.


[Закрыть]. Эта тема, внимание к которой несколько ослабло весной и летом 1942 года, стала вновь усиливаться, когда Красная армия действительно начала одерживать победы. В начале 1944 года один из партизанских источников не без основания утверждал, что «пополняющиеся с каждым днем партизанские отряды успешно открыли второй фронт», заперев немцев между Красной армией и партизанами. Эти распространяемые партизанами слухи, как и другие пропагандистские усилия, оказывались наиболее эффективными как раз тогда, когда были основаны на благоприятных фактах, которые можно было преувеличить в своих интересах, но не в моменты переживаемых Советским Союзом неудач.

Особо следует упомянуть слухи о якобы имевшей место высадке британских войск под Ленинградом для поддержки Красной армии и всесторонней помощи западных союзников советским войскам. Еще одна разновидность слухов совместно с печатной пропагандой была направлена на дискредитацию военных целей Германии и привлечение внимания к жестокому обращению немцев с гражданским населением. Начиная с 1942 года особые усилия прилагались для изображения в самом мрачном свете судьбы тех, кто откликнулся на призывы немцев об отправке на работу в Германию, что иногда сравнивалось со ссылкой в Сибирь при царизме; в других случаях подчеркивалось, что отправляемых на работу в Германию используют в качестве пушечного мяса. В свете этого уничтожение партизанами немецких транспортных средств и коммуникаций объяснялось желанием спасти людей от принудительной отправки в рейх.

И наконец, с помощью распространяемых слухов партизаны стремились удержать отдельные слои населения от сотрудничества с немцами. Например, в появившихся в феврале 1942 года в одном из районов Белоруссии слухах утверждалось, что немцы собираются убить всю молодежь. Когда немцы начинали проводить облавы на смешавшихся с местным населением бывших военнопленных, появлялись слухи, что в случае ареста их или расстреляют, или отправят в Африку. Распространялись, например, слухи о предстоящем уничтожении всех инвалидов, другие слухи предрекали уничтожение всех бывших членов партии – видимо, с тем, чтобы привлечь на свою сторону коллаборационистов, признавших свое членство в партии. На основании приведенных примеров можно предположить, что при распространении слухов партизаны стремились использовать имевшиеся у них сведения или известные населению факты о реально происходивших событиях или слухах о них (такие, например, как убийство евреев и коммунистов) в качестве отправной точки для своих пропагандистских усилий.

Спектр распространяемых партизанами слухов был неограничен. Они старались особо выделить темы, появлявшиеся в печатных материалах, хотя в утверждениях о якобы имевших место зверствах немцев, советских победах и проявлениях партизанами благородства они шли намного дальше, чем могли себе позволить печатные материалы. Партизанская пропаганда стремилась вызвать страх, вселить надежду или привести в замешательство, то есть, по существу, преследовала те же цели, к достижению которых прилагали усилия печатная пропаганда и более целенаправленная устная агитация.

Определенные категории слухов, в отличие от рассмотренных выше, имели существенное расхождение с официальной линией. Поскольку они не дублировались печатными средствами пропаганды, они вызывают особый интерес; и прежде всего потому, что, не отличаясь способами распространения, они находили отклик и повторялись с поразительной быстротой. Во всех случаях, которым есть документальное подтверждение, такие слухи были призваны стимулировать «неразрывную» связь населения с советским режимом, убедить в том, что советское правительство проводит реформы для удовлетворения чаяний народа, а потому возврат под власть Советов окажется куда меньшим злом, чем жизнь при немецкой оккупации. Хотя принцип «забудем старые обиды» отчасти был отражен в письменных партизанских призывах и основной подход в таких слухах представлял собой простое развитие главных положений об Отечественной войне, слухи в пропаганде «народного фронта» и «национального возрождения» могли объяснять или обещать то, на что не осмеливались печатные средства пропаганды.

Часть этих слухов имела отношение к национальному характеру войны и изменению намерений советского режима. Имея существенные отличия в различных местах, но постоянно повторяясь, отчасти потому, что это соответствовало чаяниям значительной части населения, наиболее весомые заявления сводились к тому, что «советский режим изменился» и что всех после войны ожидает «лучшая жизнь». По всей видимости, одно из самых поразительных заявлений, выразивших словами многое из подразумеваемого другими слухами, было сделано в Брянской области в январе 1943 года: «Советская конституция в результате возникших бунтов отменена. Советского правительства в прежнем его виде больше не существует. Русские солдаты больше не воюют за Советы, а сражаются за Родину и частную собственность. Церковь восстановлена со всеми своими бывшими правами» (цитируется по немецкому донесению).

Партизаны шли еще дальше, – можно предположить, что иногда это делалось по указаниям свыше, а иногда они искренне выражали свои собственные взгляды и чаяния – поскольку они являлись не только проводниками пропаганды, но и сами испытывали на себе влияние идей советского режима. Жадность, с которой такие слухи, ложные или правдивые, воспринимались и передавались, свидетельствует об огромной важности затрагиваемых ими тем. В печати же такие намеки были непозволительны. В какой-то степени эти слухи представляли собой признание того, что ортодоксальный советский и коммунистический подход потерпел провал в привлечении на свою сторону людей, имевших иные стремления. С помощью слухов отчасти рассчитывали предвосхитить такие планируемые немцами перемены, в частности в отношении частной собственности и религии[259]259
  Хотя «поддерживающие религию» слухи нельзя с полным основанием отнести к средству ведения психологической войны, ввиду действительно имевшего место ослабления антирелигиозной пропаганды во время войны в советском тылу и открытой поддержки религии партизанами, населением это воспринималось как неортодоксальный подход, что было вполне естественным, если сравнивать его с существовавшим до немецкой оккупации отношением к религии советского режима. В таких слухах подчеркивалось, что «свобода вероисповедания» полностью восстановлена в Советском Союзе. По словам православного священника, посетившего Псковскую область в марте 1943 года, «партизаны стремятся убедить крестьян в том, что советская политика в отношении церкви полностью изменилась; свобода совести при всех условиях признается законным правом; антирелигиозная пропаганда являлась досадной ошибкой, и теперь советское правительство публично выражает сожаление и признает это».
  В ряде случаев партизаны призывали гражданское население посещать церковные службы, обещая, что это не будет вменено ему в вину после возвращения Красной армии; есть сведения, что иногда сами партизаны посещали церковные службы и молились за освобождение России.


[Закрыть].

Многие из таких слухов представляли собой попытку заручиться симпатией не придерживающейся прокоммунистических взглядов части населения. Некоторые распространяемые партизанами слухи можно считать отражением убежденности отдельных партизан в реальности наступления перемен после войны. В разговорах с крестьянами такие партизаны могли пойти значительно дальше санкционированных уступок общественному мнению, иногда даже осуждать Сталина, а иногда изображать его жертвой обстоятельств, «не знавшей о страданиях народа». Признавая допущенные в прошлом ошибки, такие слухи настойчиво утверждали, что советский режим больше не захочет, да просто и не сможет совершать их после войны. Подразумевалось, что народ-победитель добьется того, чтобы его голос был услышан.

Начиная с октября 1941 года в немецких донесениях часто упоминаются слухи, распространение которых приписывалось партизанам или находившимся в городах подпольщикам, о якобы произошедших изменениях в советской экономической системе. Главным образом большинство таких слухов относилось к колхозам. Если одни из них прямо утверждали, что колхозы в Советском Союзе распущены, то другие содержали обещания, что частная собственность будет восстановлена, земля будет распределена, колхозы будут распущены после изгнания немцев с советской территории, а крестьянам больше не придется заниматься коллективной обработкой земли (подразумевается, что им будет позволено выходить из колхозов после войны). Иногда говорилось, что наряду с отменой колхозов будет введена частная торговля и произойдет отказ от суровой трудовой дисциплины.

Несомненно, темы, связанные с реальными и предполагаемыми изменениями в отношении колхозов, оказывали сильное влияние на крестьян в сельских регионах. Изменение настроений населения в связи с появлением таких слухов в Смоленской области отмечалось уже в октябре 1941 года. В то время немцы упорно отказывались идти на какие-либо существенные уступки, даже в своей пропаганде. Поэтому для партизанских слухов существовала плодородная почва. После объявления немцами в феврале 1942 года о проведении аграрной реформы партизанская пропаганда по этому вопросу несколько приутихла, но уже летом того же года возобновилась с новой силой. В тот период обещания партизан часто объединялись с темами, призванными дискредитировать немецкую реформу. Еще в декабре 1941 года действовавшие в тылу группы армий «Центр» партизаны заявляли, что фашисты дают пустые обещания, тогда как советское правительство действительно отдаст землю крестьянам. В феврале 1942 года в том же регионе появились слухи о том, что Сталин приказал распустить колхозы в СССР, а в самой Германии не существует частного землевладения, и крестьяне там лишены права собственности. Немецким крестьянам, утверждалось в слухах, лишь предоставлено право долгосрочной аренды земли. Наряду с обещанием отдать землю крестьянам выдвигался лозунг, сообщения о котором поступали из Брянской области в феврале 1942 года: «Лучше работать лопатой или голыми руками на своей собственной земле, чем на тракторе на чужой земле». Согласно немецкому донесению, такие слухи были призваны укрепить преобладавшее в крестьянской среде желание быть собственниками земли. В течение 1942 года в слухах, направленных на дискредитацию немецкой пропаганды, утверждалось, что немцы якобы отменили колхозы лишь из-за возникших у них на оккупированной территории трудностей, заставивших их проводить политику умиротворения крестьян; на самом же деле колхозная земля впоследствии будет распределена среди немецких поселенцев и землевладельцев. В других случаях утверждалось, что новая немецкая аграрная политика не противоречит взглядам Сталина по этому вопросу, поскольку в не подвергшихся оккупации регионах СССР проводятся аналогичные реформы.

Частое использование партизанами доводов против немецкой аграрной реформы указывает на то, что распространяемые слухи о предполагаемых изменениях в колхозной системе были, главным образом, вызваны стремлением противодействовать немецкой пропаганде. Как только большинству крестьян стало понятно, что немцы не намерены выполнять своих обещаний, активность партизанской пропаганды в этой сфере заметно снизилась. Тем не менее слухи о «роспуске колхозов» следует рассматривать как часть крупномасштабной пропагандистской кампании, призванной обманом заставить сельское население (которое было более враждебно настроено к советскому режиму и потому было более восприимчивым к немецкой пропаганде, чем другие слои населения) поверить в то, что в экономике СССР были проведены глубокие преобразования или такие преобразования будут проведены после победоносного завершения войны.

«Неофициальные» темы появились в распространяемых партизанами слухах уже в октябре 1941 года и присутствовали в них почти до конца 1943 года. Таким образом, они существовали в период относительной слабости Советского Союза, когда режим был готов пойти на уступки, чтобы привлечь на свою сторону колеблющиеся слои населения путем реальных или символических обещаний и смягчением непопулярных законов. Такие слухи, широко распространявшиеся в конце 1941 года, несколько утихли примерно к февралю 1942 года после советских побед и немецкой аграрной реформы, потребовавшей пересмотра подходов партизанской пропаганды; но они начинают появляться и усиливаться вновь в конце лета и осенью того же года. После появления возможности использовать победу под Сталинградом в пропагандистских целях частота распространения таких слухов заметно снизилась. К 1944 году, с восстановлением престижа Красной армии, партизан и связанных с ними советских органов, необходимость в проведении такой пропаганды почти отпала. В конце войны от нее отказались, поскольку появилась возможность противопоставить грядущую победу и обещания лучшей жизни в СССР поражению и позору Германии.

Крайне сложно достоверно оценить влияние распространявшихся партизанами слухов на поведение и отношение населения. Более того, как правило, бесполезно пытаться установить источник происхождения и масштаб распространения тех или иных слухов или оценивать их эффективность. Другие средства психологической войны и объективное развитие событий часто вызывали нужную реакцию без помощи партизанских слухов. Тем не менее обращает на себя внимание содержащееся в немецких донесениях единодушное мнение, что слухи представляли собой исключительно эффективное орудие психологической войны. Это подтверждается значительным количеством примеров того, как немцы подвергали суровым наказаниям или даже вешали «распространителей слухов»[260]260
  Не следует, однако, забывать, что значительное количество приписываемых партизанам слухов – возможно, большинство – не имело к ним никакого отношения. Для достижения своих целей немецким донесениям было выгодно говорить о массовой поддержке партизан, чтобы списывать проявления враждебности на «бандитов».


[Закрыть].

Даже сами немцы порой оказывались жертвами партизанских слухов. В январе 1942 года, например, немецкие правительственные круги, ратуя за широкую аграрную реформу, ссылались на якобы произнесенную Сталиным речь, в которой он обещал отменить колхозы; речь эта неоднократно фигурировала в распространявшихся слухах, хотя на самом деле никогда не была произнесена. Летом 1943 года немцы, стремясь объяснить негативные последствия провозглашения частного землевладения, приписывали свой провал слухам о произошедшей до этого раздаче земли партизанами. Сильно преувеличивая действия партизан, слухи тем не менее соответствовали реальным событиям.

Эффективность слухов зависела от многих факторов и различалась по степени оказываемого ими воздействия. Имеющиеся в распоряжении материалы не содержат информации, позволяющей сделать однозначный вывод о восприимчивости различных социальных слоев к пропаганде на основе слухов. Нельзя однозначно утверждать и об эффективности слухов применительно к тому или иному географическому региону. Ясно лишь, что должный эффект слухов отнюдь не был тем сильнее, чем большее количество людей слышало их и передавало дальше, в результате чего они обрастали новыми слухами. Иногда при благоприятных условиях всего одного слуха было достаточно, чтобы вызвать панику, посеять страх или вселить надежду. Кампания по распространению слухов могла рассчитывать на успех, когда объективные условия заставляли в них поверить и когда они использовались в действительно кризисных ситуациях.

Слухи о советских победах не пользовались доверием в 1941 году, пока Красная армия действительно не остановила немцев в конце того же года. В отдельные моменты, когда миф о непобедимости немецкой армии воспринимался с полным доверием, люди оставались глухи к партизанским слухам. Вести о наступлении Красной армии вызвали панику в Невеле и Полоцке, вынудив немцев принять меры для предотвращения массового исхода, в результате чего у них возникли трения с местным населением. Слухи о предстоящей эвакуации из Крыма в сентябре 1943 года заставили коллаборационистов упаковывать чемоданы, и это дало повод для дальнейших слухов. В обоих этих случаях действительно существовавшая кризисная ситуация заставляла верить партизанской пропаганде.

Эффективности распространяемых партизанами слухов во многом способствовала проводимая немцами политика. Не только жестокое обращение и зверства немцев создавали атмосферу, в которой население было готово верить самым невероятным слухам, но и провал немцев в использовании систематической и умелой контрпропаганды делал процесс распространения партизанами слухов практически бесконтрольным. Немцы, например, приняли решение игнорировать партизанские слухи об «обещании Сталина» распустить в будущем колхозы, поскольку в соответствии с доводами управления пропаганды вермахта официальное признание таких слухов помогло бы их более широкому распространению, в частности среди солдат Красной армии. В другом случае предложение командования одной из немецких дивизий о переселении части жителей из Бобруйска в Смоленск с целью продемонстрировать необоснованность партизанских слухов об освобождении Смоленска Красной армией не нашло отклика.

Важным преимуществом партизанских слухов была оперативность, с которой они могли реагировать на возникавшую в том или ином месте ситуацию. Наибольший эффект достигался тогда, когда они помогали вселить надежду на лучшую жизнь после войны. Если доверие к преувеличенным сообщениям о победах Красной армии, после того как они раз за разом оказывались ложными, уменьшалось, то действительно проводимая советским правительством «политика умиротворения» населения заставляла верить партизанским сообщениям о происходящих и предстоящих переменах в СССР. Такой подход свидетельствует о том, что оценка партизанами существовавших в обществе настроений оказалась намного более верной, чем у немцев.