Текст книги "Здесь обитают призраки"

Глава девятнадцатая

Сойдя с поезда на Паддингтонском вокзале, я как будто ступила в прошлое. Пассажиры носились туда и сюда, пересаживаясь с поезда на поезд, и едва ли замечали девушку, что стояла на перроне, озираясь и вдыхая знакомое зловоние лондонского воздуха, в коем столь долго ей было отказано. Остановись они и вглядись в мое лицо, узрели бы гримасу опасливого облегчения. Я вернулась домой, однако здесь более не было мне дома.

День, по счастью, выдался не дождливый, и я вышла на Прейд-стрит, мимо знакомых цветочников и прочих лавочников, и направилась к Бюстер-сквер, где стоял скромный дом моего детства. Странное томление охватило меня; я страшилась потерять власть над чувствами, боялась, что лавина счастливых воспоминаний накатит и одолеет меня при виде этого дома, но, к моему успокоению, слезы не навернулись мне на глаза. В окне фасада немолодой мужчина протянул книжку мальчику, и они вместе принялись ее листать; женщина – несомненно, супруга мужчины, мать мальчика – внесла вазу с букетом, что-то сказала своим близким, а затем рассмеялась, выслушав ответ сына. Распахнулась парадная дверь, наружу вышла девочка лет семи со скакалкой и помедлила, разглядывая меня.

– Добрый день, – сказала я.

– Добрый день, – отвечала она. – Вы маму ищете?

Я улыбнулась и покачала головой.

– Я просто мимо шла, – пояснила я. – Я прежде жила в этом доме. Провела здесь всю жизнь.

– Я Мэри, – сообщила девочка. – Я знаю алфавит и как называются все книги Нового Завета по порядку.

Мэри. Как покойную мою сестру. Значит, в этом доме все-таки поселилась некая Мэри.

– А Ветхого? – вновь улыбнулась я, и она неуверенно сморщилась.

– Это я не очень хорошо помню, – сказала она. – Папа говорит, мне надо прилежнее учиться. А когда вы тут жили?

– Совсем недавно. Пару месяцев назад.

– Мы сняли этот дом, пока наш не готов. Наш будет гораздо красивее.

– Но будет ли там столь же уютно? – спросила я, преданная семейному своему гнезду; мне не понравилось, что его уничижают.

– Наверно.

– Мэри!

Дитя обернулось на голос – в дверях появилась мать, миловидная дама с честным лицом. На миг она замялась, потом улыбнулась и поздоровалась со мною. Я ответила вежливо, однако, не желая длить беседу, попрощалась с Мэри и пошла своей дорогой. Хорошо, что в доме снова живет семья. Когда-то здесь царило счастье – быть может, оно вернется.

Мэдж Токсли согласилась присмотреть за Изабеллой и Юстасом, хотя и отметила, что едва ли за ними потребно присматривать, они замечательно воспитанные дети. Изабелла расстроилась, узнав, что они весь день проведут вдали от Годлин-холла, твердила, что «им не полагается уезжать», однако я напомнила, что она не возражала столь рьяно, когда им предстояло полдня провести на пляжах Большого Ярмута, и мои доводы девочку слегка утихомирили.

Я немало удивила Мэдж, явившись к ней на порог спозаранку в обществе сонных детей; я сказала, что безотлагательные дела призывают меня в Лондон и она окажет мне неоценимую услугу, если приглядит за детьми до вечера.

– Ну разумеется, – отвечала она, распахнув перед ними дверь; за ее спиною я увидела супруга ее Алекса в гостиной – тот взглянул на меня, а затем исчез из виду. – Надеюсь, ничего плохого не случилось?

– Нет, просто неотложные дела. Мне необходимо побеседовать с одним человеком.

Она кивнула, хотя ответ мой ее не удовлетворил, и я тотчас поняла, отчего так.

– Даю вам слово, что вернусь, – сказала я. – Я не брошу детей. Обещаю вам.

– Ну конечно, Элайза, – слегка покраснела она. – Я ни на миг не предполагала…

– Однако предположение было бы вполне постижимо, – сказала я, в знак дружбы и доверия пожав ей локоть. – Нет, что бы ни случилось, вечером я вернусь.

Призрак, кто бы ни был он, по видимости, не желал зла детям. Ненависть его устремлена была лишь на меня, но я не хотела рисковать. Душа моя была спокойнее, когда я знала, что дети не одни.

Потребная мне остановка омнибуса располагалась в пяти минутах ходьбы от прежнего моего дома; добравшись туда, я поставила сумку на землю и села подле пожилой дамы, каковая смерила меня весьма пренебрежительным взглядом. Подоплеку ее презрения я не уяснила; поутру я постаралась одеться получше, и все же пришлась даме не по вкусу. Мне почудилось, что предо мною миссис Хантингтон, коя изредка приглядывала за мною в детстве, но затем я припомнила, что добрая эта женщина несколько лет назад помешалась, когда муж ее и сын погибли от несчастного случая, и ее поместили в дом душевнобольных в Илинге, а посему вряд ли со мною соседствует она; впрочем, нынешняя моя соседка так походила на миссис Хантингтон, что вполне сошла бы за ее близнеца. Всеми силами души я безмолвно призывала омнибус прибыть поскорее, ибо взгляд дамы беспокоил меня и сердил. Когда омнибус приехал, я вошла, сообщила свое место назначения, уплатила кондуктору полпенни и села.

В прошлом лондонские улицы почти не привлекали моего внимания. Так оно обыкновенно и бывает, если живешь в городе, однако ныне, минуя эти улицы, я потрясенно отмечала, сколь они грязны; туман здесь словно вовеки не рассеивается, но оседает миазмами, и человек понуждаем пробиваться сквозь них с боем; я размышляла, почему столица наша до того испакощена, что с одной уличной панели едва ли разглядишь противоположную. В этом свете Норфолк обладал преимуществом – по меньшей мере, он чист. Воздух его свеж. Я готова была смириться с призраком ради капли свежего воздуха.

Свою поездку я рассчитала так, чтобы прибыть в школу незадолго до обеденного времени, а уличное движение не чинило мне препон; узрев вдали искомое здание, я взглянула на часы и поняла, что лишь спустя десять минут мальчиков отпустят из классных комнат на часовую перемену. Сойдя из омнибуса, я помешкала у ограды. Торопиться некуда, минута неотвратимо настанет.

Созерцая школьный двор, я невольно вспомнила свое первое рабочее утро в Святой Елизавете, это преображение из ученицы в учительницу, страх, объявший меня, едва ко мне явились мои маленькие девочки – одни боязливы, другие вот-вот расплачутся, и все ждут, смотрят, что за наставница досталась им на ближайшие двенадцать месяцев. Естественно, я была самой молодой учительницей в школе, и большинство тех, кто сидел за учительскими столами в соседних классных комнатах, считанные годы назад учили и меня, а потому я прекрасно знала, сколь жестоки порой бывают эти люди. Эти самые дамы, что приветствовали меня поутру, словно закадычную подругу, не раз секли меня, и лицемерие их отнюдь от меня не укрылось; трепеща я пожимала им руки или заходила в учительскую чайную комнату – в ученические годы путь туда мне был заказан, а преступление границ не обещало ничего, кроме ужаса.

В тот день я поклялась себе ни за что не пугать моих маленьких девочек, не угрожать им и не пороть; им необязательно любить меня – воистину, оно и к лучшему, если они не станут питать ко мне любви, – однако мне потребно их уважение, и я изо всех сил постараюсь его заслужить. За три года моей службы в Святой Елизавете я обрела уверенность в себе; я наслаждалась своей работой и полагала, что выполняю ее небесталанно. Убежденная, что будущее не сулит мне замужества и семьи, я воображала, как проведу всю жизнь в четырех стенах классной комнаты; пролетят десятилетия, я буду стареть и седеть под неувядающим портретом королевы и принца Альберта, а маленькие девочки, мои маленькие девочки, пребудут неизменны и ничуть не повзрослеют, а в ежегодном новом наборе замелькают младшие сестры тех, кто уже сидел за этими партами. В глубине души я предвкушала тот первый день учебного года, когда ко мне придет ребенок, чью мать я когда-то учила. Вот тогда я пойму, что на своем месте добилась успеха.

Звонок в недрах школы пробудил меня от грез, и я зашагала к воротам; школьные двери распахнулись, и мальчики рассыпались по двору и расселись под белыми кленами, где открыли жестянки со скудными своими обедами. Кто-то уже за кем-то гонялся, после трех часов прилежания за партами выплескивая природную свою живость. Двое о чем-то заспорили и тут же подрались. Я помедлила, раздумывая, не следует ли мне вмешаться, но, к моему облегчению, из боковой двери выступил учитель, человек крутого нрава, судя по виду, и мальчики в страхе разбежались. Я отвернулась от них, вошла в школу через парадные двери и зашагала случайным коридором, озирая незнакомый интерьер.

Из классных комнат выходили мальчики – вероятно, лодыри и озорники, задержавшиеся после уроков, дабы выслушать внушение за некую провинность, – я заглядывала в открытые двери, убежденная, что с первого взгляда опознаю предмет моих поисков. Наставниками здесь были в основном мужчины, что обычное дело, сообразила я, в школе для мальчиков; отчасти удивительно, что искомую женщину наняли здесь служить, – наверное, это прогрессивное учебное заведение. В Святой Елизавете преподавал лишь один мужчина – единственное исключение сделали для Артура Кавена, – и я сомневалась, что в ближайшее время наймут его преемника. Равновесие пришлось бы кстати, мечтала я. Весьма отрадно, пожалуй, обсуждать классные уроки с приятными молодыми людьми.

Я дошла до конца коридора и уже собралась развернуться и зашагать обратно, но тут заметила ее. В классной комнате она была одна – стоя ко мне спиною, тряпкой стирала с доски утренние задания. Я наблюдала за нею, и в душе моей облегчение от того, что я наконец ее отыскала, мешалось с обидой, ибо она живет без стыда и печали, а моя жизнь полна горестей и неотступных опасностей. Я вошла и огляделась; детей в классе не было, что мне и требовалось, и я решительно захлопнула за собою дверь.

Она вздрогнула и обернулась, в страхе прижав ладонь к груди. В лице ее читался ужас – любопытно, всегда ли она была так пуглива. Впрочем, увидев меня и осознав, сколь глупо ее поведение, она усмехнулась.

– Прошу меня извинить, – сказала она. – Я витала мыслями вдали отсюда. Душа в пятки ушла. Нынче меня легко напугать. Я не всегда была такой.

– Я не имела в виду к вам подкрадываться, – отвечала я, хотя, говоря по чести, ровно это я и имела в виду. Я ведь не написала ей письма, не предупредила, что намерена прибыть в Лондон. Я не желала, чтобы она отложила нашу встречу или вовсе отказалась со мною увидеться.

– Совершенно ничего страшного, – сказала она, затем сощурилась на меня. – Мы ведь знакомы, не так ли? Вы же миссис Джейкс? Мать Корнелиуса?

– Нет, – сказала я.

– Прошу меня извинить. Очевидно, я с кем-то вас путаю. Вы пришли ко мне или кого-то ищете?

– Я пришла к вам, – сообщила я. – И буду признательна, если вы уделите мне несколько минут.

– Разумеется, – сказала она, присев за свой стол и жестом пригласив меня сесть напротив. – Извините, – прибавила она. – Я не уловила вашего имени.

Я улыбнулась. Она что, притворяется? Или это всерьез? Она держит меня за скудоумку? (Говоря точнее, неужели она все еще держит меня за скудоумку?)

– Вы меня не узнаете? – недоверчиво спросила я.

Она вгляделась пристальнее и смущенно поерзала.

– Если вы скажете, чья вы мать…

– Я ничья мать, мисс Беннет, – сухо отвечала я. – Мое лицо вам знакомо, поскольку мы встречались однажды, чуть более месяца назад. Вы промчались мимо меня на перроне норвичского вокзала Торп. Мы обе уронили багаж. Вы взглянули мне в лицо, и я могу поклясться, что вы поняли, кто я такая. Посему меня немало удивляет, что вы делаете вид, будто меня не узнаете.

Кровь отхлынула от ее лица; мисс Беннет сглотнула, взглянула мне в глаза, но не выдержала и отвернулась.

– Ну конечно, – сказала она. – Вы мисс Кейн, да?

– Именно.

– Это… неожиданно, – сказала она.

– Могу себе представить. – Я слышала холодность в своем тоне и сама удивлялась. До сего дня я и не подозревала, сколь рассержена на эту женщину. Теперь же, когда она очутилась на расстоянии вытянутой руки, кровь моя гневно забурлила. Эта женщина повинна в моих страданиях, она в ответе за мои бессонные ночи. Не в силах смотреть мне в глаза, она перевела взгляд на мои руки; ладони мои лежали на столе, и шрамы от ожогов были явственно видны. Мисс Беннет скривила лицо и отвернулась.

– Как видите, Годлин-холл оставил мне шрамы, – сказала я. – Однако у меня есть осложнения и посущественнее изувеченных рук.

– Вам… – с трудом выдавила она, – вам плохо там живется?

Я расхохоталась. Я не верила своим глазам, зря эту напускную наивность.

– Мисс Беннет, – промолвила я. – Отставимте, пожалуй, эти игры. Мне необходимо поговорить с вами о Годлин-холле. Единственно с этой целью я прибыла в Лондон, и времени у меня немного. Мне нужно успеть на дневной поезд, а к вам, без сомнения, после обеденной перемены примчится толпа маленьких мальчиков.

– «Примчится» – это, мне кажется, отчасти преувеличение, – с улыбкой заметила она, и я снова рассмеялась. Реплика ее, во всяком случае, рассеяла неловкость.

– Что ж, – сказала я. – Как бы то ни было.

– Вероятно, мне надлежит извиниться, – сказала она. – За то, что обманула вас.

– Было бы добрее сразу раскрыть мне правду. По меньшей мере встретить меня в Годлин-холле. Не допустить, чтобы я приехала туда, представления не имея о положении дел. Смятение первого вечера лишь усугубило мои неприятности.

– Я не могла, – сказала она. – Как вы не понимаете, мисс Кейн, я ни дня не могла там оставаться! Ни часа! Но, положа руку на сердце, я бесконечно рада, что вы в добром здравии.

Я опять рассмеялась, однако на сей раз смех мой был подернут горечью.

– В добром здравии? – переспросила я. – Я еще жива, если вы об этом. Но меня калечили. И не раз. На меня напал дикий пес. Меня выталкивали из окна. Руки мои, как видите, обожжены и мало похожи на руки. Имели место и другие происшествия. У меня, мисс Беннет, простой вопрос. Что с вами случилось в этом доме? И как вам удалось выжить?

Она вскочила, отошла к окну и поглядела на мальчиков, что гоняли мяч во дворе.

– Я догадываюсь, что вам желателен иной ответ, мисс Кейн, – после долгих раздумий промолвила она, – но я решительно не хочу об этом говорить. Простите меня. Я сознаю, что вы приехали издалека, но я попросту не в силах говорить об этом доме. Я по сей день не могу спать, понимаете вы меня? Мои нервы расшатаны. Вы сами видели.

– Но вы спаслись, – повысила я голос. – Чего не скажешь о мисс Томлин. Или о мисс Голдинг. А также о мисс Уильямс. И мисс Харкнесс. Вы выжили в Годлин-холле, хотя вашим предшественницам выпала куда худшая доля. Вашей преемнице она тоже грозит. И я повторяю свой вопрос: что с вами произошло? Мне представляется, вы задолжали мне ответ. Честный ответ. Вы в силах мне помочь, неужели непонятно?

Она обернулась ко мне, кривясь в безмерном страдании.

– Если вам мнится, будто я выжила, мисс Кейн, вы не разумеете состояния моего рассудка. Я жива, это правда. Я дышу. Хожу на службу. Трапезничаю. Возвращаюсь домой. Но меня не оставляет тревожное расстройство. Неотступный страх, что… что…

– Что, мисс Беннет?

– Что она снова отыщет меня.

Я отвела взгляд; я наконец услышала подтверждение тому, что и она ощущала призрака в доме, что и ее этот призрак терзал.

– «Она», – после долгой паузы повторила я. – Вы прибегли к местоимению женского рода.

– Вы не согласны, что это «она»?

– Согласна, – сказала я. – Разумеется, согласна. Я полагаю, это покойная миссис Уэстерли.

Она кивнула и села за чью-то парту, рассеянно взяла ученическую грифельную доску, побарабанила по ней пальцами, затем отложила.

– Я вам скажу так, – в конце концов промолвила она. – Я не из пугливых. В детстве мать говорила, что я буду посильнее и похрабрее обоих моих старших братьев. Прибыв в Годлин, узнав историю семейства Уэстерли и предыдущих гувернанток, я сочла ее лишь чередой ужасных совпадений. Прискорбными тридцатью и тремя несчастьями, что побудили суеверных провинциальных сплетниц утверждать, будто в Годлин-холле завелся призрак и все обитатели этого дома добром не кончат.

– Мистер Хеклинг жив и здоров, – заметила я. – Миссис Ливермор цела и невредима. На них никто не покушался.

– Но мистер Хеклинг и миссис Ливермор не в ответе за детей, – тихо возразила она. – И совершенно детьми не интересуются.

– Это правда, – поразмыслив, согласилась я. – Но расскажите же мне, вскоре ли вы ощутили, что в доме обитает нечто? (Она затрясла головой и рукою провела по глазам.) Прошу вас, мисс Беннет, – упорствовала я. – Умоляю вас, расскажите.

– День, – отвечала она, равнодушно пожав плечами. – Даже чуть менее. Вы прибыли вечером, я же – утром. И я почувствовала нечто, не успел день подойти к концу. До вечера не происходило ничего необычайного, и я отправилась на покой в крайней усталости. Помню, я легла под одеяло, предвкушая глубокий сон после долгого путешествия. Я закрыла глаза. Не знаю, что мне грезилось поначалу, я никогда не запоминаю сны или же крайне редко, однако помню, что в конце концов у меня возникло ужасное ощущение, будто меня душат. Во сне я видела женщину, смуглую женщину, и она руками стискивала мне горло. И я помню… Мисс Кейн, виделись ли вам сны, посреди коих нечто нашептывало вам, что потребно очнуться, необходимо спастись?

– Да, – сказала я, – со мной такое бывало.

– Вот это и произошло со мною. Я велела себе проснуться, надеясь спастись от этой женщины, оставить ее в мире грез. Но, к ужасу моему, когда я открыла глаза, удушение не прекратилось. Горло мое в самом деле стискивали чужие руки, они в самом деле душили меня. Разумеется, я тотчас попыталась их от себя оторвать, нащупала их через одеяло – эти тонкие запястья, эти сильные пальцы, – но, едва их коснулась, они истаяли, растворились в воздухе. Удушение прекратилось, незримая сила исчезла. Я соскочила с постели, упала в углу, задыхаясь, кашляя и плюясь. Я не постигала, что творится, – быть может, ужасный кошмар породило затмение рассудка, – но никак невозможно было поверить, будто все это я вообразила, ибо горло мое болело отчаянно. Наутро Изабелла первым делом отметила, что у меня синяки на шее.

– Я тоже чувствовала эти руки, – сказала я, глядя ей в глаза. – В первую же ночь в этой постели.

– Она и вас пыталась задушить?

– Нет, она тянула меня за ноги. Мне представлялось, что меня тащат вниз. Уж не знаю, какие намерения питала она, однако не сомневаюсь, что они были пагубны.

– И вы сочли, что сходите с ума?

– Нет, – отвечала я. – Нет, ничего такого мне и в голову не пришло. Я знала, что именно почувствовала. И прикосновение этих рук ощущаю по сей день.

– Я тоже, – сказала мисс Беннет. – Воспоминание о них до сей поры не дает мне спать по ночам.

– А что еще? – спросила я, склонившись к ней ближе. – Что еще произошло с вами? Полноте, мисс Беннет, вы ведь уже рассказали немало. Можно и договорить.

– Вы видели, в каком состоянии крыша? – спросила она.

– Я туда ни единожды не поднималась.

– И не поднимайтесь, – посоветовала она. – Дом на вид прочен, однако положительно рассыпается. Каменная кладка расшатана. Уверяю вас, мисс Кейн, если не заняться ремонтом, лет через пятьдесят налетевший ветер вовсе его снесет. Может, и раньше.

– Что вы делали на крыше?

– Я люблю рисовать, – объяснила она. – Удается мне, конечно, не очень хорошо, но рисование доставляет мне удовольствие. Крыша плоская, и оттуда восхитителен вид на Норфолкские озера. День был солнечный, и я вынесла на крышу мольберт и краски. В тот день случилось два происшествия. Невзирая на прекрасную погоду, ни с того ни с сего поднялся ветер, подхватил меня с табурета и унес бы с крыши вовсе, не схватись я за каменную балку у трубы; я цеплялась за нее, пока ветер не стих. Я спустилась оттуда, остановилась на дорожке у дома, переводя дух, и тут с крыши посыпались камни. Один упал в каких-то двух футах от меня. Попади он метче, я бы мгновенно погибла. Разумеется, я побежала. Выбежала на лужайку. Лишь когда я оказалась на безопасном расстоянии, камнепад прекратился.

Я покачала головою. С камнепадом я пока не сталкивалась; не этот ли кошмар ожидает меня по возвращении? Не облачаться ли мне в латы, дабы не быть раздавленной?

– И еще случай с ножом, – продолжала она.

– С ножом?

– Я готовила обед, резала овощи, и нож… я сознаю, сколь это нелепо, но он словно ожил. Обратился против меня. Я держала его в руках, но он толкал меня к стене. И когда я прижалась спиною к камням, руки мои потянулись к моему горлу, а острие ножа готовилось распороть мне шею.

– И как вы это прекратили?

– Это прекратила не я, – сказала она. – Вошла Изабелла. Она промолвила лишь одно слово, «нет», и руки мои вновь стали мне подвластны. Я уронила нож, упала на пол, а когда подняла голову, Изабелла стояла надо мною. «Будьте осторожнее с ножами, – посоветовала она мне. – Мама не разрешает нам с ними играть».

– «Не разрешает»? В настоящем времени?

– Я тоже это отметила.

– И Изабелла не испугалась?

Настал черед мисс Беннет расхохотаться.

– Изабелла Уэстерли? – переспросила она. – Испугалась? Вы с нею прожили с месяц. Вы считаете, этот ребенок способен на подобные чувства? Думаете, она вообще умеет чувствовать?

– Она сильно изувечена, – вступилась я за Изабеллу. – Вообразите, что она пережила. Смерть матери, крушение отцовской жизни. Не говоря уж о погибших гувернантках. Не понимаю, как она сохранила здравый рассудок.

– Вы лишь полагаете, будто рассудок ее здрав, – отвечала мисс Беннет. – Как бы то ни было, я этой девочке не доверяю. Никогда не доверяла. Я ловила ее на соглядатайстве, она следила за каждым моим шагом. Подстерегала меня и внезапно появлялась – пугала меня, говоря по правде. Эта двенадцатилетняя девочка страшила меня до смерти.

– А Юстас? – спросила я, надеясь, что она не очернит его, моего драгоценного любимца.

– Что ж, Юстас, конечно… – сказала она, при воспоминании о нем скупо улыбнувшись. – Славный мальчик. Но, как вы сами выразились, сильно изувечен. Я тревожусь за его будущее, я отчаянно за него тревожусь.

– Но что же подвигло вас к отъезду, позвольте спросить? – продолжала я. – Новое происшествие? Что-то переполнило чашу вашего терпения?

– Мне представляется, вполне хватило бы всего вышеописанного, – заметила она. – Но случилось еще кое-что. Лошадь Хеклинга – вы, надо полагать, с нею знакомы.

– Да, – сказала я. – Кроткое создание. По-моему, ей давно пора на пенсию.

– Я придерживалась того же мнения, – сказала она. – Но однажды она набросилась на меня – разумеется, когда Хеклинга поблизости не было. Я пошла прогуляться и прихватила с собою кулечек сахару, дабы ее покормить; я поступала так почти ежеутренне, и мне мнилось, что животное меня за это полюбило. В тот день, однако, едва я извлекла кулечек, она встала на дыбы, и я оказалась бы пригвождена к земле копытами, если бы тотчас не отскочила. В объяснимом своем потрясении я взглянула на нее, умоляя успокоиться, но во взоре ее читалось смертоубийство, а изо рта шла пена, и я побежала. Я бежала, мисс Кейн, со всех ног, а старая кляча мчалась за мною, жаждая моей крови. Она ржала и ревела, точно адские гончие; не успей я добраться до парадной двери и спрятаться в доме, она бесспорно убила бы меня.

– Казалось бы, невозможное дело, – заметила я, припоминая эту незлобивую достойную скотину. – Но нечто похожее случилось и со мною. Собака. Я была уверена, что она хочет искусать меня до смерти. Если бы не Изабелла, пес наверняка перегрыз бы мне глотку.

– Значит, дух ее питает склонность к зверью, – слегка вздрогнув, сказала мисс Беннет. – Интересно, отчего так. В общем, это была последняя соломинка. Я составила объявление, у окна подождала, пока Хеклинг уймет лошадь, – та уже совершенно пришла в чувство и угомонилась, – а затем отправилась в деревню, дабы по телеграфу передать сообщение о вакансии гувернантки редактору «Морнинг стар». Где, я полагаю, вы на него и наткнулись.

– Верно, – кивнула я. – Но вы не уехали. Несмотря ни на что. Вы дождались, когда появится замена.

Она улыбнулась.

– Мисс Кейн, – тихо проговорила она, – я не спорю, что приключения эти отчасти замарали мою репутацию. Я напрасно дала лживое объявление. Я понимала, что изображаю себя хозяином Годлин-холла, а не простой гувернанткой. Будь я храбрее, мне надлежало бы дождаться вашего прибытия и вас предостеречь. Но поймите, я не могла так рисковать.

Я опасалась, что вы развернетесь и сядете в первый же поезд до Лондона. Я знаю, что струсила. Я отчетливо это сознаю. Но я должна была уехать, поймите. И однако единственное, чего я не могла совершить, единственное деяние, к коему я себя подвигнуть не смогла, – покинуть детей, бросить их на милость привидения. Оставить без всякой защиты. Пока я не уверилась, что вы прибываете, сама я не имела возможности уехать. – Она помолчала. – Нет, точнее будет сказать иначе, – прибавила она, передумав. – Я не могла оставить без защиты Юстаса. Изабелла, кажется мне, в защитниках не нуждается. Она умеет сама о себе позаботиться.

Я встала и медленно прошлась по классной комнате. На стене висело изображение генеалогического древа королей и королев английских, от битвы при Гастингсе до царствования Виктории[33]33
  Битва при Гастингсе 14 октября 1066 г. – сражение англосаксонской армии короля Гарольда Годвинсона и армии нормандского герцога Вильгельма, будущего Вильгельма I Завоевателя, ставшее поворотным моментом в нормандском завоевании Англии. Королева Виктория (1819–1901) царствовала в Великобритании в 1837–1901 гг.


[Закрыть], и на миг я забылась, вспоминая благополучные времена. Как счастлива была бы я здесь, всего лишь ожидая моих маленьких девочек с обеденной перемены – усталых, зевающих, готовых к дневным занятиям.

– А вы? – спросила мисс Беннет после долгой паузы. – Вы серьезно пострадали? (Я кивнула и коротко описала ей многообразные происшествия, случившиеся в Годлин-холле со дня моего прибытия.) Во всяком случае, вы живы, – заметила она.

– Пока, – отвечала я.

– Но ведь вы здесь. – Она с улыбкой приблизилась и взяла меня за руки. – Вы здесь. Вы спаслись. Как и я. Быть может, призрак лишился своего могущества.

Я отняла руки.

– Вы, вероятно, неверно поняли мои слова, – сказала я. – Я пока жива, но не спаслась, как вы выразились. Я прибыла в Лондон лишь на полдня. Говорю же, дневным поездом я уезжаю в Норфолк.

– Вы возвращаетесь в Годлин-холл?

– Разумеется, – сказала я. – Куда еще мне ехать? Иного пристанища у меня нет.

– Да езжайте куда угодно! – закричала она, взмахнув руками, отчаянно выплескивая многомесячное напряжение. – Положительно куда угодно. Возвращайтесь в школу, где служили прежде. Поезжайте в Корнуолл, в Эдинбург, в Кардифф, в Лондон. Во Францию, в Италию. В глушь Российской империи, если вам потребно, или живите средь несчастных женщин на улицах столицы. Но убирайтесь из этого страшного дома. Если разум не отказывает вам, мисс Кейн, уезжайте из Годлин-холла как можно дальше.

Я взирала на нее, изумленная подобным себялюбием.

– А кто тогда, – холодно, с трудом обуздывая нарастающий гнев, осведомилась я, – кто тогда позаботится о детях?

– Она позаботится.

– Я не оставлю их ей на потребу.

Она пожала плечами:

– Тогда она до вас доберется. Как добралась до остальных. – Она отвернулась; судя по тону ее, подобный исход представлялся ей очевидным и неотвратимым. – И тогда вы умрете.

Слова ее пронзили меня, будто нож.

– Но отчего так? – задумчиво спросила я, не вполне ожидая ответа. – Отчего она желает нам зла? Я лишь забочусь о детях. Хочу их защитить. А второй призрак? Старик? Вы о нем не поминали. Какова его роль?

Мисс Беннет нахмурилась и воззрилась на меня, тряся головой, будто не расслышала:

– Простите?

– Другой дух, – сказала я. – Их ведь двое, нет? Один раз он помешал ей выбросить меня из окна – я почувствовала его ладони. Юстас видел его, говорил с ним. Дух сказал, что пришел меня защитить.

Мисс Беннет обхватила себя руками; слова мои, по видимости, еще больше ее напугали.

– Простите, мисс Кейн. Я не имею представления, о чем вы говорите.

– Вы его не чувствовали?

– Нет, – сказала она. – Никогда. Только разрушительный дух. Только ее.

– Быть может, он был рядом, но вы не ощутили? Скажем, он отвел от вас камни?

Она поразмыслила.

– Я бы поняла, – убежденно сказала она. – Я уверена, что поняла бы. Будь там другой дух, я бы о нем знала. Его не было. Клянусь вам.

Я кивнула. Мне пришлось ей поверить – у нее не было причин лгать. По школе разнесся звонок; мальчики за окном закончили свои игры, подобрали обеденные жестянки и направились к дверям.

– Мне пора, – сказала я. – Очевидно, я должна поблагодарить вас за откровенность, мисс Беннет. Вы подтвердили несколько моих гипотез. И, как ни странно это звучит, утешительно знать, что не я одна пережила подобное. Это наводит на мысль, что я еще не схожу с ума.

– И однако вы сходите с ума, – сухо возразила мисс Беннет. – Иначе как объяснить ваше возвращение в Годлин-холл? Лишь полоумная туда вернется.

– Значит, я полоумная, – отвечала я. – Так тому и быть. Но дети не уедут, пока отец их в доме, – уж в этом я не сомневаюсь. Они ни словом не поминают о нем, ни единожды не признали его присутствия. Но им спокойнее жить, зная, что он рядом. А я ни за что не оставлю их наедине со злым духом.

Я потянулась к двери и за спиною услышала голос, полный печали и раскаяния:

– Вы, вероятно, полагаете меня ужасным человеком. Поскольку я их бросила.

Я обернулась и покачала головой.

– Вы поступили так, как требовала ваша натура, – с улыбкой сказала я. – А мне надлежит прислушаться к своей. Прощайте, мисс Беннет.

– Прощайте, мисс Кейн, – отвечала она. – И удачи вам.

В Годлин-холл я вернулась поздно. Состав задержался в Лондоне, а затем еще раз под Мэннингтри. Путешествие вышло неуютное. Немолодой мужчина, сидевший напротив, завел со мною непрошеный флирт – решительно непознанное мною переживание, от коего в иной день я бы, вероятно, получила немало удовольствия; ныне об удовольствии речи не шло, я вынуждена была пересесть, однако мне вновь не повезло, ибо очутилась я подле пожилой дамы, каковая желала безотлагательно попотчевать меня историей о том, сколь жестоки с нею ее дочь и зять, как они не дозволяют ей видеться с внуками, и вообще оба они – люди никуда не годные, а посему она непременно вычеркнет их из завещания.

Мэдж Токсли привезла детей в Годлин-холл, дабы они легли спать в родном доме; узрев меня, она вздохнула с облегчением, тотчас приказала подать коляску и укатила по дорожке с невероятной прытью. Поднимаясь по лестнице, я молила небеса даровать мне безмятежный ночной сон, дабы назавтра я восстала с новыми силами, готовая лицом к лицу столкнуться с любой бедою. Остановившись на площадке этажом ниже своей спальни, я с удивлением расслышала голоса за дверью Юстаса. Я глянула на часы: за полночь – детям давным-давно пора спать. Я миновала коридор, приблизилась к двери и прижалась ухом к филенке. Разобрать слова было затруднительно, но вскоре слух приспособился, и я расслышала тихие слова Юстаса.

– А вдруг она не вернется? – спрашивал он.

– Она вернется, – отвечали ему – не Изабелла, вопреки моим ожиданиям, но некто старше, взрослее; мужской голос.