Текст книги "Две королевы"

Пятое, последнее, представление было разыграно у ворот Низербоу в самом конце Хай-стрит, на восточной границе старого города, где начинался район Кэнонгейт и «дворцовый» сектор. Здесь прозвучала приветственная речь, после чего под пение псалмов был сожжен дракон, сделанный из парусины и папье-маше. В действе присутствовал апокалиптический мотив: «дракон» был намеком на папу как Антихриста, и вряд ли это понравилось Марии.

По прибытии в Холирудский дворец несколько детей, которые следовали за Марией в повозке, спели псалом и продекламировали стихи, в которых снова содержались нападки на мессу. Потом мэр и знатные горожане попросили королеву принять в дар сундук с золотой посудой. Она сдержанно поблагодарила подданных, стараясь не обращать внимания на прозвучавшие стихи. Праздник окончился, и все разошлись по домам.

Можно только догадываться, насколько напряженным и явно неловким оказалось это празднование: выражение искренней радости и удовольствия со стороны подавляющего числа дворян и простых людей от возвращения королевы и вместе с этим открытая попытка кальвинистского меньшинства диктовать свою религиозную политику.

Но Мария была благоразумна. Она умела широко смотреть на вещи. Кальвинисты называли мессу «ужасной в глазах всех людей». Но это было всего лишь преувеличение, гипербола. «Все люди» не были протестантами. Разделение по религиозному признаку в Шотландии было таким же, как и в остальной Европе. Мария могла судить об этом по опыту общения с французскими гугенотами. Но она прекрасно понимала, что сейчас перед нею стоит задача любыми способами не допустить религиозной войны. За пределами Эдинбурга и городов протестантство еще не пустило корни. Остатки старой католической системы сохранились по стране в большом количестве, словно ничего и не произошло. В Эдинбурге на Пасху открыто служили мессу: для большинства людей официальная Реформация наступила слишком быстро. В другое время года католики слушали мессу в своих домах и даже в местных церквях, особенно в самых отдаленных уголках страны.

Что касается бывших лордов конгрегации, то лишь Шательро и его сын Арран объявили бойкот торжественному въезду Марии в Эдинбург. Простые жители города тепло приветствовали ее как первого взрослого правителя Шотландии за последние двадцать лет. Их не пугал католицизм. Конечно, кальвинисты преобладали в городском совете, однако по отношению к общему населению Шотландии их количество было ничтожно. И даже в Эдинбурге кальвинисты приветствовали Марию, хотя и сдержанно. Это уже был триумф сам по себе, что явно не соответствовало желаниям лидера кальвинистов Джона Нокса, который раскритиковал события этого дня, сравнивая их с идолопоклонством. «Только глупцы, – писал он, – могут быть обмануты Францией».

Мария решила бросить вызов Ноксу, подавив угрозу в зародыше. Расчетливая не по годам Мария предположила, что поскольку лорд Джеймс с большинством лордов Шотландии на ее стороне, то именно кальвинисты станут противостоять ей. Она прекрасно знала главные духовные ценности шотландской знати и их представления о чести. Исходя из истории регентства ее матери, в этой стране действиями аристократов в большинстве случаев руководили честолюбие и оппортунизм, а не религиозные принципы, хотя прикрывались они громкими словами о необходимости защиты национальных интересов Шотландии. Ее ближайший советник лорд Джеймс превосходил умом большинство шотландских аристократов и не жаловал Нокса. В этом вопросе он полностью разделял мнение своей сестры о проповеднике.

После возвращения из Женевы в Шотландию Нокс служил священником на самой влиятельной кафедре страны – в соборе св. Джайлса, где каждое воскресенье он по два или три часа читал проповеди, выступая с жесткой критикой католицизма в лице папы римского и самой мессы. Он вещал, как пророк, и, судя по всему, видел себя современным Иеремией. Лорд Джеймс не мог обуздать его амбиции. Нокс очень хорошо запомнил обиду, нанесенную ему братом Марии, который при обсуждении условий возвращения королевы в Шотландию попросту проигнорировал его требования согласиться с желаниями реформаторской церкви. Конфликт разрастался как снежный ком, и столкновение с Марией было неизбежным.

Кульминация наступила в первое воскресенье пребывания королевы в Холирудском дворце. Когда Мария слушала мессу в личной часовне, во дворе произошла стычка между старшим сыном главного союзника Нокса лорда Линдси и слугами Марии. Патрик Линдси привел к дверям часовни своих друзей, которые призывали убить «священника-идолопоклонника». Чтобы защитить Марию, лорд Джеймс встал на страже у дверей, но слуга, который нес алтарные принадлежности, был сильно избит – у него отобрали свечи и «втоптали их в грязь».

В ответ на это на следующий день Мария выпустила воззвание, в котором в соответствии с рекомендациями советников объявила о решительном и окончательном «примирении» между католиками и протестантами. Королева надеялась, что ее личное обращение к народу «приведет ко всеобщему согласию». А пока, «во избежание волнений или подстрекательств к мятежу», она будет хранить status quo. Никто не должен пытаться изменить официальную религию, которая, «как по прибытии в Шотландию обнаружила Ее Величество, признана повсеместно». Кроме того, никто не имел права «по любой причине» досаждать слугам или любому члену ее свиты, будь то французы или шотландцы.

Арран тут же опротестовал заявление королевы. Он обвинял королевский двор в том, что приближенным Марии позволено пользоваться привилегиями, созданными только для нее. Если кто-то из слуг королевы присутствовал на мессе в часовне, он утверждал, что они совершили «идолопоклонство», проступок «более мерзкий и гнусный в глазах Господа», чем убийство.

Мария проигнорировала выступление Аррана и пригласила к себе для объяснений главного автора кампании против «идолопоклонства» Нокса. Это была рискованная стратегия, но Мария не зря тренировалась умело вести дискуссию на Трокмортоне.

Нокс прибыл на аудиенцию к королеве 4 сентября, Мария приняла его в присутствии своего главного советника лорда Джеймса. Обойдясь без предисловий, она начала с того, что считала главным. Это не имело отношения к теологии, а касалось исключительно возможного вооруженного политического сопротивления в стране. Мария была осведомлена, что во время своего изгнания в Женеве Нокс написал памфлет «Первый трубный глас против чудовищного правления женщин», обличающий женщин-правительниц и опубликованный в 1558 г.

Основной мыслью памфлета была идея Нокса о том, что правители-«идолопоклонники» – и неважно, мужчины они или женщины, но в особенности женщины – могут быть свергнуты силой. Нокс утверждал, что монархия с женщиной во главе «противна» Богу и Священному писанию, а женщина-правитель – «чудовище по природе своей». В Ветхом Завете, настаивал он, есть соответствующие примеры, в частности, царицы Иезавель и Аталия обе стали жертвами законного цареубийства.

Через год после опубликования «Первого трубного гласа» Нокс начал распространять свою теорию в Шотландии. Он утверждал, что регент, Мария де Гиз, и даже сама королева Шотландии могут быть законно свергнуты знатью. Камнем преткновения для него стали слова апостола Павла, защищающие власть: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены»[15]15
  Рим. 13: 1.


[Закрыть]. Нокс был достаточно умен и не мог игнорировать слова апостола или же впрямую отрицать их. В конечном счете он обошел это положение, отметив, что слово «власть» используется во множественном числе и поэтому означает нечто большее, чем один правитель (или «высшая власть»). Он утверждал, что поскольку имеются в виду именно «власти», то в их число должна быть включена и аристократия, которую он называл «низшей властью». Таким образом, обе «власти» законные и обе «от Бога». В этом случае, делал вывод Нокс, знать (или «низшая власть») имеет право сопротивляться правителю и при необходимости свергать его, руководствуясь благими намерениями, потому что, сопротивляясь «высшей власти» правителя-«идолопоклонника» и уничтожая «алтари Ваала», «низшая власть» фактически «повинуется» велению Господа и «исполняет» Закон Божий.

Нокс совершил концептуальный переход, превратившись из богослова в идейного вдохновителя сопротивления. Мария начала разговор с ним с обвинения в том, что он побуждает ее подданных к вооруженному мятежу. На это Нокс ответил, что все совершаемое им направлено во благо паствы и распространение веры в Иисуса Христа. Известно, что между королевой и протестантским проповедником состоялся диалог:

«Значит, – спросила Мария, – Вы считаете, что я не обладаю законной властью?»

«Помилуйте, Ваше Величество, – запротестовал Нокс, – во все времена ученые мужи были вольны высказывать свои суждения».

Нокс настаивал на праве иметь собственное мнение, прибавив: «Если государство не испытывает неудобств от правления женщины и подданные это одобряют, то я не буду осуждать их… но сам готов жить под Вашей властью не больше, чем апостол Павел под властью Нерона».

Конечно, Мария оскорбилась, что ее сравнивают с римским императором-тираном. Она тут же потребовала объяснений от Нокса, который попытался смягчить нанесенное оскорбление, утверждая, что «Первый трубный глас» был направлен против конкретной правительницы – английской королевы Марии Тюдор. Она – особый случай, потому что, поставив вне закона протестантство, легализованное ее братом Эдуардом VI, нарушила, как выразился Нокс, «завет» между английским народом и Богом. И поэтому должна быть свергнута.

Мария посчитала его оправдания лицемерными. Она вела речь о своей матери и о себе, а не о Марии Тюдор. Более того, «Первый трубный глас» нападал на всех женщин-правителей, не делая различий. Она напомнила Ноксу, что «вы говорите о всех женщинах», показывая, что действительно прочитала его книгу. Мария требовала прямого ответа, возвращаясь к началу беседы: «Значит, Вы считаете, что подданные, облеченные властью, могут сопротивляться своим правителям?»

Наконец Нокс ответил: «Если правители переходят границы и поступают противно тому, чему они должны повиноваться, то вне всякого сомнения таким правителям можно сопротивляться, даже с применением силы». Нокс сравнил правителя с отцом и заявил, что дети имеют право объединиться, чтобы усмирить и разоружить отца, «охваченного безумием», и даже «удерживать его в тюрьме, пока безумие не отступит». «То же самое, мадам, относится к правителям… их слепое рвение – не что иное, как безумная одержимость». То есть он признавал законным и угодным Господу «послушанием» вооруженное сопротивление правителям, которые ослушались Бога, и заключение их в тюрьму «до тех пор, пока разум не вернется к ним».

Мария была поражена подобными речами, не похожими на все, что она слышала во Франции. Растерялся даже лорд Джеймс, который обычно не лез за словом в карман. Долгое молчание нарушила королева: «Я так понимаю, что мои подданные должны повиноваться Вам, а не мне; они будут делать то, что хотят, а не то, что я приказываю, так что я оказываюсь у них в подчинении, а не они у меня».

Когда Нокс ушел, от гнева и отчаяния Мария расплакалась. Оказавшись в положении защищающейся и оправдывающейся, она теперь жалела, что настолько неосмотрительно бросила вызов Ноксу. Но в присутствии Нокса ей все-таки удалось сохранить самообладание и не выказать малейших признаков слабости. Собственно, сам отзыв проповедника о разговоре с королевой можно считать комплиментом. Не удержавшись, Нокс отправил Сесилу подробный отчет о встрече, в котором написал, что «все ее поведение свидетельствует, что уроки кардинала так глубоко отпечатались в ее сердце, что тело и дух, скорее всего, умрут вместе». Другими словами, она показала себя равным по уму и духу противником!

Неделю спустя Мария отправилась в поездку в Стирлинг, а затем в Пертшир и Файф. Она захотела лучше узнать свою страну и свой народ и показать им себя. Она перестала скучать по Франции и, по всей видимости, считала, что наконец нашла свое место в жизни.

Два дня она провела в замке Линлитгоу, где родилась, а затем посетила замок Стирлинг, где столько лет прожила ее мать. Пребывание в замке оказалось кратким, но очень насыщенным событиями. В первую ночь, когда королева спала, от свечи на столике рядом с кроватью загорелись занавески. Дым заполнил комнату, и Мария едва не задохнулась.

А на следующий день в воскресенье на первый план снова вышли религиозные вопросы. Мария пожелала присутствовать на торжественной мессе в королевской часовне, где ее в младенческом возрасте короновали как королеву Шотландии. Все было готово к церемонии, но в этот момент граф Аргайл и лорд Джеймс прогнали священников, собиравшихся проводить мессу. Лорд Джеймс буквально соблюдал договор с Марией. Раз он обещал, что королева сможет слушать мессу в своей часовне в Холирудском дворце, то он не намерен распространять соглашение и на другие дворцы. После столкновения Марии с Ноксом лорд Джеймс стал осторожнее, стараясь не раздражать лишний раз протестантов и делая вид, что запрещает сестре посещать мессы, хотя не мешал проводить их в Холируде. Разумеется, это вызвало недовольство проповедника Нокса, который настаивал на полном запрете проведения мессы. Однако католические богослужения проводились для бывших лордов конгрегации, в том числе самого влиятельного из них, Аргайла.

Следующей остановкой Марии был Перт, где ей устроили еще один торжественный въезд в город. Однако несмотря на то что королеву радостно приветствовали простые люди, а власти города преподнесли ей «золотое сердце, наполненное золотом», кальвинисты снова попытались воздействовать на нее, последовав примеру своих собратьев из Эдинбурга. Напряженность нарастала, и во время процессии Марии вдруг стало плохо, и она была вынуждена удалиться в помещение, чтобы прийти в себя. Сопровождавший ее английский посол Томас Рэндольф описывал ее недомогание как один из тех «внезапных приступов», которые случались у нее «после любых серьезных неприятностей или печалей».

За четыре с половиной года Рэндольф очень хорошо изучил Марию и стал источником обширной информации о ней. Его еженедельные (а иногда и ежедневные) отчеты лорду Сесилу поистине бесценны, однако мы должны четко понимать, что его роль при дворе – это роль тайного соглядатая. Он был верным союзником королевы Англии, а в период учебы в Париже учеником Джорджа Бьюкенена – не только блестящего знатока классической литературы и поэта, но также кальвиниста, республиканца и впоследствии недоброжелателя Марии.

Лорд Сесил всячески использовал своего агента при шотландском королевском дворе, через Рэндольфа тайно переправляя людей и мешки неучтенных золотых монет в Шотландию во время мятежа 1559–1560 гг. Известно, что эти операции Рэндольф проводил под псевдонимом Барнаби. Затем, когда его официально направили в Шотландию, где он помогал мятежным лордам и обеспечивал их связь с Сесилом, он оказался самым подходящим человеком для миссии тайного наблюдателя, поскольку уже знал лорда Джеймса и Нокса, с которыми встречался, будучи в Париже. Он очень быстро понял основные противоречия между политическим прагматизмом и религиозными убеждениями, наблюдавшиеся среди шотландских лордов, и почти не скрывал собственных симпатий в отношении протестантской позиции Нокса.

В качестве постоянного посла в Шотландии Рэндольф пользовался всеми установленными дипломатическим протоколом привилегиями. Он получил разрешение и присоединился ко двору Марии во время путешествия королевы из Стирлинга в Перт, из Перта в Данди и из Данди через реку Тей на пароме в Файф. После недельного пребывания в Сент-Эндрюсе Мария вернулась в Холирудский дворец. Первая поездка королевы по стране была признана успешной. Она вступила во владение страной, несмотря на колкости кальвинистов. Это был изящный и очень выверенный ход, однако успех ее политики определила более убедительная причина.

Союз с лордом Джеймсом начал приносить плоды. Через четыре дня после торжественного въезда в Эдинбург Мария огласила состав Тайного совета. В нем были представлены все партии аристократов, в том числе такие земельные магнаты, как Аргайл, Шательро и граф Хантли. Семь из двенадцати членов совета исповедовали протестантство. В малый кабинет Марии получили назначение такие «тяжеловесы», как лорд Джеймс и его сподвижники, лорд Мейтланд и граф Мортон. Именно им было поручено руководство советом из двадцати четырех лордов после свержения матери королевы Марии. Они перепрыгнули религиозную пропасть и навели мосты к королеве еще до ее отъезда из Франции, и именно им суждено сыграть решающую роль в бурных событиях во время ее правления.

Когда Мария вернулась на родину, самой большой сложностью стала передача власти. В 1559–1560 гг. Реформация сопровождалась внутренней раздробленностью, и монархия неожиданно стала очень уязвимой. После того как Марию де Гиз лишили регентства, правительство Шотландии перестало быть правительством королевы и превратилось в правительство лордов – до такой степени, что клерк Сесила, отправляя в архив письма из Шотландии, снабжал их пометкой «Письма из Шотландских Штатов». Слово «Штаты» имело явный республиканский оттенок, и совет из двадцати четырех лордов фактически был квазиреспубликанским институтом.

На плечи Марии ложилась тяжелая задача по восстановлению престижа монархии в стране. Она неспроста выбрала лорда Джеймса своим главным советником, сохранив преемственность и одновременно подчинив его самого и его друзей своей власти – в качестве министров и слуг короны. По большей части это их устраивало, потому что привилегированные отношения с Марией позволяли им сохранить личную власть, одновременно защищая фракционные интересы, и в то же время обезопасить себя от возможных обвинений в участии в мятеже против регента.

Наступило время, когда все ходили по острию ножа. Но успех Марии на этом не закончился. За две недели до того, как она отплыла из Кале, лорды осознали, что королева возвращается домой и их роли меняются – из почти независимых хозяев страны они превратились в слуг женщины-правителя. И что еще немаловажно, при таком положении дел требовалось изменить отношение к англичанам: все понимали, что Мария никогда не согласится ратифицировать Эдинбургское соглашение.

Лорд Сесил заблокировал первую попытку Мейтланда найти выход из тупика относительно Эдинбургского договора, и в частности его последней статьи. Когда Мария вернулась в Эдинбург по морю, а не по суше через Англию, лорды надеялись, что вопрос о договоре отпадет сам собой. Но когда посол Рэндольф показал им письмо от лорда Сесила с требованием принять его первоначальные условия, лорд Джеймс и его союзники запаниковали. Они поняли, что сделали все возможное, чтобы изменить противоположные позиции Марии и Сесила, но потерпели неудачу. Теперь же «они должны были позаботиться о себе, поскольку опасность для них была весьма велика».

Однако еще оставалось время для совершения последнего усилия. Лорд Джеймс рискнул попытать счастья с королевой Елизаветой, а Мейтланд – с лордом Сесилом. Их действия походили на согласованную кампанию: оба отправили тщательно составленные письма в надежде повлиять и изменить политику Англии.

Королеве Елизавете лорд Джеймс написал подобострастное и чрезвычайно чувствительное письмо, выразив сожаление, что Мария «вбила себе в голову, что заинтересована в правах» на английский престол. И эта ошибка оказалась роковой, продолжал лорд Джеймс, ее причиной послужили дурные советы семьи Гизов. Но время не стоит на месте и, если бы удалось найти некий «средний путь», в этом случае «мы могли бы получить вечное умиротворение». Он вновь призывал пойти по пути компромисса: в обмен на отказ от немедленных претензий на трон Марию следовало «заманить» признанием ее наследницей Елизаветы. Если английская королева согласится, он попробует добиться «некоторого смягчения» от королевы шотландской.

Лорд Сесил однажды уже отверг эту идею, но тогда Мария была во Франции. Теперь же она на пути домой, и вопрос не терпит отлагательств. Причину должен был объяснить Мейтланд – Мария, утверждал он, способна разделять и властвовать, и ее прибытие изменит отношения с подданными, многие из которых объединятся вокруг молодой и энергичной королевы, одной улыбки или суровости во взгляде которой достаточно, чтобы очаровать их. Католическая вера вряд ли послужит для нее препятствием, поскольку протестантство еще не пустило глубоких корней в стране. Молодую королеву безоговорочно поддерживали католики, и ей будет легко завоевать любовь многих протестантов. Лорды не готовы сражаться. Слишком многие из них либо «непостоянны», либо «алчны» – первыми легко манипулировать, а вторых можно подкупить. Главное опасение, высказываемое Мейтландом, состояло в том, что Мария будет проводить католическую политику. Она была «врагом религии», и ее возвращение «обязательно станет причиной ужасных трагедий».

Отправка этих писем была тщательно скоординирована. Мейтланд формулировал проблему, лорд Джеймс предлагал ее решение. Именно в этом свете следует рассматривать политику Марии, поскольку по прибытии в страну она выбрала «средний путь», предложенный лордом Джеймсом. Выслушав его совет, она тут же отправила Мейтланда в Лондон, чтобы заменить Эдинбургский договор новым, в котором поддерживалась бы «дружба» с Англией, но на условиях, не унизительных для королевы Шотландии и монархии.

В стремлении пересмотреть пункты договора династические претензии Марии послужили разменной монетой. Отказавшись от немедленных прав на трон и признав Елизавету единственной законной королевой Англии, в обмен на это королева Шотландии могла получить признание ее наследницей английского трона. Это был очень выгодный обмен. Династические претензии, обоснованные в католическом мире, но не имеющие смысла без поддержки папы римского и короля Испании Филиппа II, обменивались на нечто более ощутимое. Кто знает, сколько суждено прожить Елизавете? В результате, утверждал торжествующий Мейтланд, который разрабатывал детали соглашения, Мария получит «вечный мир» с Англией.

На аудиенции в Лондоне Мейтланд высказался более чем прямо. «Полагаю, – отважно признался он Елизавете, – что договор настолько невыгоден Ее Величеству [королеве Шотландии], что она никогда не утвердит его». «Он составлен, – продолжал Мейтланд, – в такой форме, что Ее Величество не считает своим долгом его выполнять». Мейтланд лицемерно указал, поскольку сам играл ведущую роль в подписании Эдинбургского договора, что в договоре предполагалось, что Мария сама уполномочена вести переговоры, тогда как с ней в тот момент даже не посоветовались. Этот аргумент должен был подействовать на Елизавету, которая никогда не одобряла тайных действий лорда Сесила в отношении договора.

В первую очередь Елизавета всегда стремилась защищать саму идею монархии, и теперь она вынуждена была уступить. Елизавета явно согласилась на продолжение развития отношений между Англией и Шотландией, сказав, что, если Мария назначит делегатов для пересмотра договора, она последует ее примеру. Затем небходимо организовать встречу, повестка которой будет подготовлена обоими государственными секретарями – лордом Мейтландом и лордом Сесилом. Решение королевы было настоящим прорывом. Елизавета предложила договориться, несмотря на твердое убеждение Сесила, что сначала Мария должна ратифицировать исходный договор. Это было подтверждением правильности политики «среднего пути» и выбора Марией лорда Джеймса в качестве своего главного советника.

Когда Мария вернулась в Шотландию, ей было всего восемнадцать, и она столкнулась с последствиями решений, принятых другими людьми в ее отсутствие. Ей требовались советники, которым она могла бы доверять и которые доказали свою способность управлять лордами. Заключив союз с лордом Джеймсом, королева получала возможность подчинить свободолюбивых лордов своей власти, а сохранение религиозного status quo позволяло добиться завидного уровня стабильности в обществе. Другими словами, она получала передышку, пока лучше не узнает страну, которой была рождена править. Но самое главное – она так и не ратифицировала унизительный Эдинбургский договор и сохранила свое королевское достоинство. Поправки, предложенные лордом Джеймсом и Мейтландом, позволяли завершить и полностью закрыть Эдинбургский договор, сведя его до уровня эпизода.

После прибытия в Шотландию Мария попала в настоящий лабиринт Минотавра, но пока ей, как королеве, удавалось находить верную дорогу. Вернувшись в Эдинбург, она получила от Мейтланда то, что прежде казалось немыслимым, – его признание. «Королева, моя госпожа, – информировал он недоверчивого лорда Сесила, – ведет себя настолько достойно во всех отношениях, как того только можно желать. Если что-то упущено, вина скорее лежит на нас». Он даже не удержался и прошелся в письме насчет Нокса: «Вам известна горячность Нокса, которого невозможно обуздать и который иногда произносит такие речи, которые трудно переварить слабому желудку. Мне бы хотелось, чтобы Нокс обращался с ней более мягко, поскольку юная правительница сильна духом и горда».

До прибытия Марии лорд Мейтланд считал ее ревностной католичкой, возвращение которой «обязательно станет причиной ужасных трагедий». Теперь же он был убежден, что она «проявляет мудрость, столь удивительную для ее возраста». После смерти английского короля Франциска II политическую повестку дня на Британских островах диктовал лорд Сесил. Но когда Елизавета согласилась, что Эдинбургский договор можно пересмотреть, в центре внимания оказалась Мария. Ее предложение начать все «с чистого листа», прозвучавшее незадолго до отъезда из Франции, тогда выглядело наивным. Но козырем юной королевы стало ее умение очаровывать, потенциальная выгода от которого была огромной. «Вне всякого сомнения, – завершал Мейтланд свой панегирик, – я вижу ее добрые намерения и думаю, что английская королева, Ваша госпожа, сможет многого добиться от королевы Шотландии в решении религиозных вопросов, когда они узнают друг друга».

К концу 1561 г. решение проблем Шотландии казалось более реальным, чем когда-либо после смерти Генриха VIII. Молодая, красивая и умная королева вернулась в страну, чтобы занять свое законное место на троне, и через несколько месяцев уже была на пути к полному успеху. Но будет ли достаточно одной ее харизмы, если учитывать неравенство Шотландии и Англии? И продолжит ли лорд Сесил по-прежнему всячески вредить Марии?