Текст книги "Две королевы"

Предвидя реакцию шотландских лордов, Мейтланд считал, что «лучшая часть» поддержит Марию, однако найдутся «всякого рода наглецы», в частности союзники Нокса, которые будут яростно выступать против дона Карлоса.

Кардинал Лотарингский потребовал ответить на его письмо в течение шести недель, что представлялось Мейтланду малоосуществимым. Он выяснил, что семья Гизов не собиралась настраивать против себя Екатерину Медичи, пока они вместе вели жестокую войну против гугенотов. Поэтому под влиянием Екатерины Медичи Гизы изменили свою позицию, решив, что Марии не следует выходить за дона Карлоса. Вместо него они предложили эрцгерцога Карла Австрийского, с которым дядя Марии уже вел тайные переговоры.

Это был не слишком удачный выбор. Эрцгерцог был третьим сыном Фердинанда I, императора Священной Римской империи. В принципе он мог считаться подходящим женихом для шотландской королевы, поскольку слыл умеренным католиком и не фанатиком, но главный его недостаток состоял в том, что он уже числился среди претендентов на руку Елизаветы, а Мария уже отвергла его – как и всех остальных за исключением дона Карлоса.

Кардинал решил, что Мария ведет себя слишком самостоятельно. Его все больше тревожила растущая независимость племянницы, и в мае он отправил в Эдинбург специального посланника Филиберта дю Крока. Посланник прибыл 15 мая, и Мария несколько дней вела с ним переговоры. Их беседы проходили наедине и сопровождались потоком депеш к Мейтланду и Гизам. Рэндольф видел в дю Кроке угрозу: «она не слушает никого, кроме этого человека… и до возвращения Мейтланда она будет делать все возможное, чтобы сохранить тайну».

Тем не менее дю Крок ничего не добился. Мария не захотела ничего решать до возвращения Мейтланда и, несмотря на все усилия посла, просто передала свою благодарность и просьбу сообщить ей сведения о характере эрцгерцога, его доходах и приданом, которое он предлагает.

По большей части это были пустые слова, облеченные в дипломатическую форму, и когда Мейтланд 24 июня приехал в Эдинбург, ему пришлось иметь дело с более серьезными проблемами. Планы Марии выйти замуж не удалось сохранить в тайне, и о них стало известно Ноксу. Как и предсказывал Мейтланд, влиятельный проповедник сделал все возможное, чтобы организовать сопротивление браку Марии с претендентом-католиком.

Воображение Нокса разыгралось вовсю, и он устроил яркий спектакль, выступив в качестве представителя церкви на той же самой сессии парламента, которая признала виновным в измене забальзамированное тело Хантли. Тем не менее он обрушился с критикой на предполагаемый брак Марии.

В тот же день она пригласила его к себе в Холируд. «Я терпела, – сказала она, – ваши грубые речи, направленные против меня и против моих дядей; я добивалась вашего расположения всеми возможными средствами. Я допустила вас к своей особе и выслушала ваши увещевания, и все же не могу избавиться от вас».

Ее голос дрожал от ярости. «Я отомщу», – пригрозила она и расплакалась от жалости. Нокс начал оправдываться, но Мария вернулась к главному: «Что вам за дело до моего брака?»

Он ответил, что поскольку большинство ее приближенных льстецы, то ни Бог, ни страна не «уважаются должным образом». Мария снова спросила: «Что вам за дело до моего брака?» и «Кто вы такой в моем королевстве?».

Нокс вспылил: «Подданный, рожденный в его пределах, мадам. И хотя я не граф, не лорд и не барон, однако Господь сделал меня (каким бы подлым я ни был в собственных глазах) важным членом Вашего королевства».

Затем он повторил все, что заявлял в проповеди, предсказав, что если Мария выйдет замуж за католика, то «предаст» страну, и судьба ее будет печальной. Сомнительно, чтобы кто-то еще из правителей XVI в. получал такой резкий выговор.

Мария лишилась дара речи. Она уже была не в состоянии вести спор с Ноксом на равных. Он пренебрег всеми придворными условностями и правилами вежливости – Мария была помазанной королевой, а он обращался с ней как с равной и даже считал себя вправе читать ей мораль. Мария всегда с трудом сдерживала свои чувства, но в этот раз она так расстроилась, что просто «выла».

Нокс подождал, пока высохнут ее слезы, и нанес еще одно оскорбление. Он заявил, что никогда не любил плача и «едва терпел слезы собственных сыновей», когда порол их. Но поскольку он сказал правду, у Марии «нет причины для обиды». Он обязан вынести ее слезы, но не пойти против совести и не «предать мою страну своим молчанием».

После этих слов Мария приказала ему удалиться. Она оказалась на распутье, когда единственный разумный выход – это тянуть время. Мария прекрасно понимала, насколько высоки ставки в этой игре. Она читала «Первый трубный глас», где Нокс объяснял, что католичка-«идолопоклонница» – это по определению женщина, движимая яростными и необузданными всплесками страсти, а не холодным разумом.

Нокс был фанатиком, женоненавистником и ханжой. Он разработал собственную примитивную теорию, которая объясняла психологию католических правительниц. Поскольку они являются «идолопоклонницами», подобно Иезавели или Аталии, то правят сердцем, а не разумом. Их «идолопоклонничество» определяется полом. Они отбросили разум, поскольку в противном случае уже давно перешли бы в протестантство.

Таким образом, Нокс приравнивал католицизм у женщин к необузданной похоти. Вскоре он уже обвинит Марию в преступлениях, к которым она должна автоматически испытывать склонность просто потому, что является католичкой, а не протестанткой.

Это станет основой расхожего мнения, что Мария руководствовалась велением сердца, в отличие от своей кузины Елизаветы, действиями которой руководил разум. Поскольку Елизавета была протестанткой, Нокс исключил ее из своих яростных атак на женщин-правительниц. В отличие от Марии он считал ее королевой «согласно чудесному промыслу Божьему». Источник подобных идей очевиден, потому что в этом вопросе Нокс соглашался с мнением Кальвина, что монархия, во главе которой стоит женщина, является отклонением от «природного порядка вещей», однако бывают и исключения, особые женщины, которые «возвышены божественной властью», чтобы быть «кормящими матерями» протестантов.

На самом деле беспристрастный наблюдатель, знавший о легкомысленных ночных свиданиях Елизаветы с лордом Робертом Дадли, когда еще была жива его жена, сделал бы выбор в пользу Марии. Ноксом овладели странные сектантские фантазии. Начав с убеждения, что Мария была «идолопоклонницей», посещавшей тайные мессы, он стал обличать ее как femme fatale: склонную манипулировать людьми обольстительницу, нравственные пороки и непригодность в качестве правителя которой проявляются в танцах, банкетах и показной сексуальности.

Вскоре он уже пребывал в убеждении, что обнаружил скандал. Центральной фигурой оказался Пьер де Бокосель, сеньор де Шателяр, один из не слишком известных поэтов Плеяды. Мария пригласила Шателяра к себе на службу, и он сочинил для нее несколько стихотворений, на которые она опрометчиво ответила в традициях куртуазной любви. Это был невинный жест, но поэт безумно влюбился в королеву. Вечером накануне отъезда Мейтланда в Лондон он спрятался под кроватью Марии, с мечом и кинжалом. Его изгнали, однако он последовал за Марией в Файф и два дня спустя снова вошел в ее спальню, когда она раздевалась. На этот раз его судили за измену. На эшафоте он с чувством прочел «Гимн смерти» Ронсара. После чего крикнул: «Прощай, самая прекрасная и самая жестокая принцесса в мире!»

Обвинения Нокса в распутстве были ложью. На самом деле Мария была так напугана появлением поэта в своей спальне, что несколько месяцев отказывалась оставаться ночью одна и не ложилась, пока Мария Флеминг, главная из четырех Марий, не укладывалась спать в той же комнате.

После возвращения Мейтланд пытался нейтрализовать Нокса, отрицая намерение Марии выйти замуж. Формально он не лгал: переговоры шли, а конкретных планов не было. Это была казуистика, достойная самого Нокса, но проповедник продолжал нападать на Марию, используя соперничество между Мореем и Мейтландом и надеясь связать себя с Мореем, который изо всех сил старался заручиться поддержкой народа.

События 1563 г. серьезно осложнили положение Марии. Отчуждение между ней и дядями росло, когда вдруг пришло известие об убийстве герцога де Гиза. 18 февраля во время возвращения из обычной инспекционной поездки по войскам герцог получил три пули в плечо и через несколько дней умер. Его убийцей был гугенот, который под пыткой переложил вину за преступление на протестантов. Смерть дяди потрясла Марию. Несмотря на то что ее наставником был кардинал Лотарингский, герцога она всегда любила больше.

Известие пришло 15 марта, когда она была в Сент-Эндрюсе. Королева «сильно печалилась, а ее дамы проливали потоки слез». Мария утешала себя тем, что дни напролет скакала по полям, охотилась с собаками или соколами, переезжала с места на место. Рэндольф поехал с ней в Фолклендский замок, где на пологих холмах Ломонда раскинулись ее любимые охотничьи угодья. Там она внезапно удостоила его рассказом о «всех бедах и великих приключениях, которые выпали на ее долю после смерти мужа, и о том, что теперь она лишена всякой дружбы».

Мария чувствовала себя очень одинокой. В каком-то смысле она была слишком общительной для королевы. Она могла быть наивной, импульсивной и нетерпеливой, – отправив Мейтланда договориться о браке с самым завидным холостяком Европы, она ожидала скорого результата. Мария прислушивалась к своим советникам, но вряд ли испытывала к ним теплые чувства. Они были слишком эгоистичными, слишком заняты ссорами друг с другом – понять это мог только тот, кто вырос в Шотландии. Мария была обаятельной королевой, не скрывавшей своих чувств, но ей тоже требовалась эмоциональная поддержка, которой она лишилась после смерти матери. Во многих отношениях Шотландия оставалась для Марии чужой. Здесь было мало людей, с которыми она могла поговорить по душам, разве что с четырьмя Мариями, однако ее компаньонки знали страну не лучше, чем она. Мария любила родственников, но они часто ее предавали. Теперь умер герцог де Гиз, заставив ее осознать все ужасы религиозной войны.

Но через неделю она получила желаемое. Когда Мария охотилась в окрестностях Питлесси, Рэндольф привез ей письмо с соболезнованиями от Елизаветы, которая собственноручно написала послание. Мария остановила лошадь, прочла письмо, и «слезы капали у нее из глаз».

«Месье Рэндольф, – сказала она, – я получила великое утешение, самое большое из возможных, от моей дорогой сестры, нежной кузины и друга. И хотя слезы не дают мне говорить и читать дальше, Вы не должны сомневаться, что это письмо утешило меня больше, чем все, что было сказано мне с тех пор, как до меня дошла весть о смерти дяди».

Она спрятала письмо на груди. За ужином, уже, казалось бы, в одиночестве, она достала письмо, снова прочла его и сказала вслух: «Господь не покинет меня. Я получила от королевы, моей английской сестры, лучшее из всех писем, которые когда-либо получала, и, уверяю Вас, оно очень меня утешило».

Мария была искренне благодарна за письмо, но последняя сцена являла собой продуманный спектакль от начала до конца. Мария знала, что за ней наблюдают слуги, которые, как ей было известно, подкуплены Рэндольфом, а он, в свою очередь, проинформирует Сесила обо всем происходящем. Она научилась устраивать спектакли. Несмотря на удовлетворение от письма Елизаветы, Мария не питала иллюзий в отношении того, что встреча двух королев когда-либо состоится; однако она предпочитала не показывать своего разочарования, а держать Елизавету в неведении.

Мария больше не желала терпеть обид и сделала вид, что чрезвычайно занята в те летние месяцы, когда могла бы состояться перенесенная встреча. Чтобы не выглядеть просительницей, она занялась подготовкой нового королевского турне, на этот раз в Эршир, а оттуда в Аргайлшир и на восток горной области, где жило большинство населения, говорящего на гэльском.

Тем временем Нокс раздул еще один скандал. Через несколько дней после осуждения Хантли парламент принял закон против супружеской измены, которая теперь каралась смертью. В ту же ночь один из французских священников Марии был найден в постели замужней женщины, что стало еще одним доказательством нравственной порчи, источником которой служит месса. Нокс с трудом сдерживал радость и попытался настроить свою паству в соборе св. Джайлса против Марии и ее распутного двора. В его обвинениях не было ничего нового:

Господи, прошу тебя, избавь душу Ее Величества королевы от яда идолопоклонства и вырви ее из неволи и рабства Сатаны… Идолопоклонство королевы, месса королевы навлекут на нее гнев Божий… Ее дом, предназначенный для отдохновения ее подданных, стал пристанищем танцев и плотского вожделения… Обращаясь к пророкам, я повторяю слова Илии: «Гнев Господа не пощадит правителей и судей… Псы будут лизать кровь Ахава и есть плоть Иезавели»… Дьявол заберет нечестивых. Танцы есть суета неверующих, заставляющая людей привязаться к тирану.

Когда летнее турне наконец началось, внимание Марии переключилось на развлечения на свежем воздухе, которые она так любила, – стрельбу из лука, псовую и соколиную охоту. Но европейская тайная дипломатия не была забыта. В конце июля, перед отъездом из Аргайлшира, к ней из самого Лондона прибыл Луис де Пас, посланник де Куадра. Мария с радостью приняла его.

Елизавета хотела предупредить Мейтланда, что тайные переговоры с испанцами должны прекратиться. На ее гнев можно было бы не обращать внимания, если бы Мария получила поддержку от семьи Гизов. Для нее это была самая благоприятная возможность сбросить путы, которыми так настойчиво оплели ее англичане. Желаемый брак она могла заключить только при условии союза с ведущей европейской державой, а поскольку Екатерина Медичи отказывала ей в помощи, этим союзником, по ее убеждению, должен стать Филипп II. Аргумент же против эрцгерцога состоял в том, что он – несмотря на то что был Габсбургом и кузеном Филиппа – не обладал достаточным влиянием, чтобы заставить Англию признать право Марии на наследование престола, не говоря уже о том, что Сесил прочил его в мужья Елизавете.

В то время, когда Мария вела переговоры с де Пасом, ее дядя торговался за эрцгерцога. На кардинала не произвели впечатления возражения Марии, и он до такой степени был уверен в своей способности уговорить племянницу, что, не известив ее, отправился в Инсбрук, чтобы подписать соглашение.

Поездка оказалась напрасной. Мария с самого начала не собиралась принимать предложение эрцгерцога, а когда полностью осознала двуличие дяди, то открыто взбунтовалась. Позже она признавалась своей тетке, герцогине Арсхот: «Нельзя сказать, что я не считала это возвышенным и достойным – просто менее полезным в продвижении моих интересов, а также интересов страны, на которую я имею некоторые права».

Неожиданный кризис разразился после того, как сэр Томас Смит, новый английский посол во Франции, сообщил о якобы известных ему условиях соглашения Марии с доном Карлосом. Его ввела в заблуждение неточность французских осведомителей, ошибочно предположивших, что ее дядя разорвал соглашение с папой римским, чтобы отдать Англию дону Карлосу в качестве приданого. Если бы он знал, что Филипп II отвечает на посулы Мейтланда только ради противодействия возможному браку с Карлом IX, и прекратит переговоры, как только окончательно убедится, что Екатерина отвергла эту идею, то у англичан не было бы причин паниковать.

Смит заблуждался, но его сообщение приняли за чистую монету. В марте 1563 г., через три месяца после сокрушительного поражения гугенотов при Дре, когда их лидер Конде был захвачен католиками в плен, противоборствующие стороны заключили мир в Амбуазе. Затем, к ярости и досаде Елизаветы, они объединились, чтобы изгнать английскую оккупационную армию из Нормандии.

Объединенное французское войско начало наступление на Гавр, англичане стойко оборонялись, но против них были плохая погода и чума. К концу июня у них не осталось другого выхода, кроме как сдаться. Это было унизительное поражение, хотя и не полная катастрофа, потому что Гизы не получили столь желанную власть над Нормандией.

Тем не менее удар был достаточно сильным, чтобы убедить Елизавету отказаться от войн на протяжении ближайших двадцати лет. В международных делах она стала придерживаться изоляционистской политики, что усилило ее решимость диктовать условия замужества Марии. Если Англия должна стать крепостью, то крайне важно изолировать Марию и убедить ее порвать связи с Европой – в противном случае вечная проблема Шотландии как обходного пути в Англию возникнет снова, как она постоянно возникала в правление Генриха VIII.

После вывода войск из Нормандии политика Елизаветы в отношении Шотландии резко активизировалась, сосредоточившись на праве отвергнуть любого предполагаемого мужа Марии, которого та может найти. Когда Елизавета и Сесил узнали о визите кардинала в Инсбрук, Рэндольфу приказали проинформировать Марию, что, если она выйдет замуж за эрцгерцога или кого-либо еще из родственников императора, дружеские отношения с Англией будут разорваны.

Рэндольф доставил это послание в замок Крейгмиллар неподалеку от Эдинбурга, где любила отдыхать Мария, 1 сентября. Услышанное ей очень не понравилось. Она постоянно перебивала Рэндольфа, задавала столько вопросов, что он «за час едва сумел сказать то, что могло быть изложено за четверть часа». Мария потребовала предоставить послание в письменном виде, чтобы она могла как следует обдумать его.

Затем на стол Сесила легло донесение Смита, и Рэндольфа отозвали в Лондон. Мария гневно настаивала на праве знать, какие браки для нее «отбираются». Елизавета жаловалась, что ее кузина королева угрожает предать все гласности. Мария хотела знать, «во-первых, кого позволено выбрать, а кого нет; во-вторых, каковы намерения по части объявления ее титула».

Это превратилось в битву характеров. В идеальном мире Мария должна была проигнорировать Елизавету и поступить согласно своим желаниям. Потребовав – в насмешку – сообщить, за кого ей позволено выйти замуж, она сама вручила английской королеве оружие против нее. Но у нее практически не оставалось выбора. Шотландия была слабой страной – немногочисленное войско и отсутствие финансовых резервов не позволяли вести войну без посторонней помощи. Даже более богатая, низинная часть зависела от торговли с северными графствами Англии. Поскольку Екатерина Медичи отказалась ей помочь, а Филипп II по-прежнему защищал Елизавету, Мария оказалась в безвыходном положении. В то же время она хотела, чтобы ее признали наследницей Елизаветы – так она укрепит законность своего положения и справится со своеволием Нокса и неверных лордов.

В конце 1563 г. Мария отвергла совет дяди выйти замуж за эрцгерцога, но это не означало разрыв дипломатических связей с континентом. Глубина разногласий с семьей Гизов проявилась в ее исполненной горечи фразе: «Мой дядя действительно меня любит: пока у него все хорошо, ему безразлично, что будет со мной». Но если на поддержку из Франции в данный момент рассчитывать не приходилось, у Марии все еще оставались шансы перехитрить Елизавету и Сесила.

17 ноября Рэндольф получил новые инструкции – огласить ограничения для Марии в выборе мужа. Они оказались настоящим кошмаром. Суть не изменилась – Марии предлагали выйти замуж за человека, предпочтительно английского дворянина, который всецело предан идее дружбы с Англией. Если подходящего кандидата не найдется, ей следует испросить разрешение Англии выйти замуж за иностранца, при условии, что после свадьбы он готов жить в Шотландии. Он должен иметь «естественную склонность и любовь к этому острову» и «не быть сочтен неподходящим» (Елизавета любила использовать двойные отрицания); неподходящими считались «сыны» Испании, Франции или Австрии.

Таков был первый вариант. Затем Елизавета смягчила свою позицию. Она снова прислушалась к своим инстинктам как королевы и как женщины и предусмотрела основу для компромисса. Если Мария последует английскому совету, ее династические права будут восстановлены, в каковом случае «мы, со своей стороны, не откажемся позаботиться о ней как о нашей единственной сестре или как о родной дочери».

Сесила это возмутило. Первым делом он вычеркнул «родной» из последнего предложения. Затем удалил весь последний абзац. «Мы, – написал он вместо этого, – обещаем ей, что если она даст нам основание полагать, что в выборе супруга прислушается к нашему мнению», то «в таком случае мы тотчас приступим к рассмотрению ее права, используя все средства для ее поддержки». Мария должна представить доказательства своего права наследования трона. Затем последует решение суда, который объявит, законны ее претензии или нет. И только после этого, «если мы увидим, что дело решилось в ее пользу», Мария может рассчитывать, чтобы с ней обращались как с «единокровной сестрой или дочерью» Елизаветы.

Поправки Сесила были приняты. Они не только оскорбляли Марию, предлагая, чтобы помазанная королева, правитель независимого государства, признала юрисдикцию английского суда, но и вводили в уравнение абсолютно новый элемент – требование, что ее право должно рассматриваться только через суд.

Невообразимое требование. Обычное стремление к замужеству – и выполнение общепризнанных обязательств женщины-правителя, что Сесил мог только пожелать для своей королевы, – превращало Марию в просительницу. Ее уже рассматривали как главного противника, а теперь она представала как сторона защиты в суде.

Разумеется, это была чрезмерная реакция, отражавшая усиливающуюся в Англии паранойю относительно заговора Гизов и папы римского. Мария до сих пор не нашла мужа, который укрепил бы ее претензии, но теперь она могла возобновить попытки. Однако сначала следовало разобраться с требованиями Елизаветы и Сесила, усилия которых подчинить себе ее саму и ее страну стали такими явными, что уже представляли собой угрозу. Примирение сменилось конфронтацией. Нужно было притвориться покорной, а потом поставить противника перед свершившимся фактом.