Текст книги "Две королевы"

Мария также просила, чтобы на ее платье вышили монограммы (скорее всего, «M» или «MR» – Marie la Royne), что вскоре стало последним криком моды.

Результатом бесконечных жалоб мадам де Паруа стали усиливающиеся слухи, что финансы королевы находятся в плачевном состоянии. Это было унизительно, а кроме того, крайне неудобно – поставщики требовали предварительной оплаты. Поставки в кредит были просто необходимы для бесперебойного функционирования королевского двора, но торговцы говорили, если Мария обанкротится, они будут вынуждены судиться из-за компенсации в Шотландии, что считалось неприемлемым коммерческим риском.

Вскоре персонал снова взбунтовался. В 1555 г. накопилось огромное количество долгов по жалованью, и слуги отказывались работать. Раздавались обвинения в коррупции и некомпетентности, подтвердившиеся, когда пропали деньги, подаренные Марии Генрихом II, чтобы она могла потратить их на ярмарке в Сен-Жермене. Скорее всего, их украли. Финансовое положение двора Марии оказалось плачевным.

Паруа явно не справлялась и поэтому взяла отпуск по болезни, вынудив Антуанетту де Бурбон вмешаться и взять основные заботы о Марии на себя. Оценив положение дел, Антуанетта поняла, что мадам де Паруа не соответствует занимаемой должности и ее желательно уволить. К сожалению, это был один из редких случаев, когда оба дяди Марии отсутствовали. Антуанетта хотела уволить Паруа сама, но посчитала, что дело слишком важное и деликатное, чтобы действовать в одиночку. Она даже намекала, что ради этого мать королевы Марии должна посетить Францию.

Кризис наступил в Блуа, сразу после Рождества, когда кардинал поехал с визитом в Италию и не имел возможности вмешаться. Мария, которой уже исполнилось тринадцать, отдала несколько старых платьев своим теткам. Этим на первый взгляд невинным жестом она следовала – как потом сама объясняла – совету матери, поскольку тетки, младшие сестры Марии де Гиз, были аббатисами, и подарки делались с благотворительными целями. Одежду, сшитую из самых роскошных и дорогих тканей, должны были разрезать, превратив в алтарные покрывала. Этот поступок, а также подарки другим слугам Марии, возбудили ревность мадам де Паруа. «Вижу, вы боитесь, что я разбогатею! Очевидно, вы хотите держать меня в бедности!» – со злостью кричала она.

На это неподобающее обращение к королеве Мария отреагировала с достоинством. Она изо всех сил сдерживала эмоции, что всегда было непросто, но на первых стадиях конфликта это ей удавалось. «Как печально», – ответила она и удалилась.

Но это была не спонтанная стычка, а кульминация столкновения двух характеров. Живая и развитая не по годам Мария могла казаться взрослой, однако она по-прежнему оставалась всего лишь подростком, желающим все делать по-своему. Мадам де Паруа была женщиной в возрасте, с непомерным самомнением и преувеличенным чувством долга. В лучшем случае ее можно было назвать суетливой, а в худшем – брюзгой и педантом. Она уже жаловалась на Марию матери, когда девочка хотела носить слишком много украшений.

В своих письмах матери Мария излагала свою версию и изливала душу: «Мадам, я смиренно прошу Вас поверить, что ничего этого не было, поскольку… Я никогда не ставила под сомнение ее полномочия распоряжаться моим гардеробом, потому что очень хорошо знаю, что не должна этого делать». Тем не менее она признавалась: «Я действительно сказала Джону, моему камердинеру, что она обязана известить меня, когда желает что-то взять, поскольку если я захочу отдать эту вещь, то могу обнаружить, что ее нет».

Столкновение характеров проявилось в битве за право распоряжаться гардеробом Марии. Теперь, когда конфликт вскрылся, у Марии не было причин отступать. «Что касается ее слов о моем неуступчивом своеволии, мадам, то я никогда не получала от нее согласия отдать даже одну булавку, и вследствие этого приобрела репутацию такую дурную, что довольно много людей говорили мне, как мало я похожа на Вас».

Мария рассчитывала, что этот аргумент попадет в цель, поскольку ее мать всегда гордилась своей щедростью к слугам. Затем юная королева высказала свое возмущение мадам де Паруа. «Я крайне удивлена, – писала Мария, – что она способна сообщить Вам нечто настолько далекое от истины».

Ситуация зашла в тупик, и когда из Италии вернулся кардинал Лотарингский, уклоняться от разрешения проблемы стало уже невозможно. Он предупредил в письме свою сестру, что Паруа «приболела» в Париже. После разразившегося скандала мадам де Паруа была вынуждена покинуть двор Марии и ее возвращение выглядело маловероятным. «Недомогание» оказалось слишком серьезным, а возможно, и смертельным. В любом случае она намеревалась уволиться. Юная королева Шотландии добилась своего.

Сама Мария, несколько туманно прибавлял кардинал, была «больна» в основном «от того, что она в конечном счете обнаружила и что вряд ли было возможным вынести». Теперь она полностью поправилась и стала как прежде; ее внешность и речи очаровывали всех и каждого, но ущерб, вне всякого сомнения, был нанесен.

Год спустя Мария вспоминала об этом инциденте, написав матери, что Паруа «едва не стала причиной моей смерти – из страха, что я вызову Ваше неудовольствие».

Это первый из нескольких случаев в жизни Марии, когда она говорила, что была близка к смерти или желала умереть. И дело не просто в подростковой приверженности все драматизировать. Мария на самом деле в этот момент серьезно заболела. Это одна из многих загадок королевы Шотландии. В целом Мария отличалась крепким здоровьем: ежедневно совершала верховую прогулку, могла выдержать экстремальные физические нагрузки. Но время от времени у нее случались периоды недомогания, спровоцированные тревогой или стрессом, продолжительностью несколько дней, а иногда и недель, во время которых за сильными болями и слабостью следовало быстрое выздоровление. Уже став взрослой, Мария жаловалась на ревматизм и «селезенку»; в ту эпоху, когда не было центрального отопления, ревматизм был весьма распространен, а второе недомогание было вызвано язвой желудка, периодически обострявшейся. Но все это не может в полной мере объяснить резкую смену настроений, которой, как известно, была подвержена Мария, потому что в зрелом возрасте она носила перстень с аметистом, полагая, что он обладает магической силой «противостоять меланхолии».

Симптомы болезни всегда были одинаковыми: рвота, боли в животе, а также подавленное настроение или депрессия, сопровождавшиеся слезами. Лекари винили в этом избыток «черной желчи»[9]9
  Один из четырех главных «соков», или жидкостей тела, которыми оперировала медицина той эпохи.


[Закрыть], и Мария принимала разнообразные лекарства, которые – что неудивительно – не помогали. Во время одного из сильнейших приступов, в Шотландии, причиной посчитали колдовство, и был начат поиск злоумышленников и их магических «браслетов».

Современное, но оспариваемое объяснение состоит в том, что у Марии была редкая наследственная болезнь, известная как порфирия. При ней чрезмерная выработка красного пигмента в крови повреждает нервную систему, и при острой перемежающейся порфирии, самой распространенной разновидности заболевания, пациент страдает от внезапных приступов рвоты, болей в животе, слабости или паралича конечностей, а также психического расстройства, напоминающего истерию. Несмотря на тяжесть симптомов, процесс выздоровления проходит очень быстро.

Впервые порфирию предположили после того, как заболевание было обнаружено у Георга III, и историки медицины попытались найти такие же генетические нарушения у его предков по линии Стюартов, в частности у Якова VI и Якова I. Тем не менее диагноз Георга III нельзя считать подтвержденным. Многие специалисты полагают, что такие же симптомы могли быть вызваны маниакально-депрессивным психозом, и даже если считать болезнь Якова VI, сына Марии, доказанной, это совершенно не означает, что он унаследовал ее от матери.

Сомнительно, что загадка будет когда-либо разрешена. С точки зрения биографов Марии это не имеет особого значения, поскольку сама она испытывала именно те симптомы, которые подробно задокументированы. Что касается болезней в юности, то у нас более чем достаточно свидетельств, что они не имели никакого отношения к порфирии.

В возрасте восьми лет Мария слегла от приступа гастроэнтерита. В период от десяти до двенадцати лет она болела несколько раз, причем однажды страдала от сильного сердцебиения, но в каждом случае врачи винили переедание. Один раз они прописали диету из ревеня, в то время стандартное лечение для пациентов, страдающих от дисбаланса телесных «соков», как говорилось в трудах по медицине, и особенно при повышенной возбудимости.

Когда Марии было одиннадцать лет, у нее болел зуб. Но гораздо серьезнее оказалась оспа – когда именно она переболела этой болезнью, мы не знаем. Генрих II поручил ее заботам личного врача, Жана Фернеля, о котором ходили легенды и на которого король впервые обратил внимание как на гинеколога Екатерины Медичи. Мария вспоминала свое лечение в письме к Елизавете I, которая заболела оспой в октябре 1562 г. «Он так и не раскрыл, – писала она, – рецепта мази, которую наносил мне на лицо, предварительно проколов гнойники ланцетом». Несмотря на то что Елизавета была ее соперницей в борьбе за английский престол, Мария сочувствовала ей, поскольку знатные женщины той эпохи боялись оспы больше, чем родов. И при этом на лице обеих женщин шрамов не осталось.

В тринадцать с половиной лет Мария проболела несколько месяцев. Симптомы включали в себя повторяющиеся приступы лихорадки, рвоту, головную боль, боли в животе. Но это была не порфирия, а известное вирусное заболевание, которое распространялось по большей части летом и получило название «пот» или «квартана». Мария заболела в августе 1556 г., в период сильной жары. Приступы были «удивительно сильными и острыми», а за ними следовала ремиссия продолжительностью от восьми до десяти дней. «Это одна из болезней, от которой в нынешнем году страдают многие», – успокаивал кардинал мать королевы Марии. Заболели также дофин и старший сын герцога де Гиза, Генрих.

Именно эту болезнь имела в виду Мария, когда писала матери, что Паруа «едва не стала причиной моей смерти – из страха, что я вызову Ваше неудовольствие». В ее сознании болезнь и мадам де Паруа были тесно связаны. Паруа, классический пример обиженного бывшего работника, пыталась повредить ее репутации в Париже, рассказывая, что Мария дурно отзывалась о Екатерине Медичи в разговорах с Дианой Пуатье. В результате Екатерина охладела к Марии. Это был чувствительный удар, поскольку семья Гизов постепенно завоевывала расположение Екатерины, несмотря на то что в частных беседах она выражала сомнения относительно осуществимости их «франко-британского» проекта.

Но ущерб оказался временным. Когда дяди Марии объявили, что племянница достигла совершеннолетия, и организовали для нее собственный двор, они сознательно пошли на риск. В целом все получилось так, как они задумали, но после ошибки с Паруа Гизы действовали наверняка. С этого момента двором Марии управляли из Жуанвиля и Медона, и главная роль принадлежала Анне д’Эсте. Новую воспитательницу так и не назначили, и вскоре Мария могла сказать, что за нее в равной степени отвечают тетя и два дяди.

После возобновления войны с Испанией у семьи де Гиз появился верный шанс. В феврале 1556 г. Восельское перемирие было разорвано. Заключенное на пять лет, оно продержалось несколько месяцев, и к лету 1557 г. Филипп II вовлек в войну с Францией не только Испанию, но также Савойское герцогство и Нидерланды. В августе армия под командованием Эммануила Филиберта, герцога Савойского, вторглась на север Франции и осадила торговый город Сен-Кантен в Пикардии, недалеко от границы. Меньшая по численности французская армия во главе с коннетаблем Монморанси двинулась на помощь городу, но была разбита; в плен попали шестьсот дворян, в том числе сам коннетабль и его сыновья, которые оказались в тюрьме.

Это было самое унизительное военное поражение французов за последние сто лет. Генрих II в панике послал за герцогом де Гизом, который в то время был в Италии, и срочно назначил его своим наместником. Одним росчерком пера герцога сделали вторым после короля человеком в государстве. Он не только стал главнокомандующим сухопутными и военно-морскими силами Франции, но также получил печать, которая позволяла ему отдавать распоряжения министрам, касающиеся международных дел, финансов и королевского двора.

В планах Генриха II было перейти в контрнаступление против Англии. Вернув Булонь в 1550 г., теперь он хотел вернуть Кале и соседние крепости – последний анклав английской оккупации во Франции, оставшийся после Столетней войны.

Старший герцог де Гиз сразу же оценил представившуюся возможность и 1 января 1558 г. он лично возглавил атаку на Кале. Сильный мороз позволил его армии в буквальном смысле пройти по воде. Самой уязвимой частью города был старый замок; английский гарнизон, который нес службу в замке, не отличался дисциплиной, и в городе нашлись предатели, принявшие сторону французов, но все это не сыграло какой-нибудь значимой роли. Атака де Гиза была настолько стремительной и точной, что после непродолжительного обстрела французы захватили окружавшие замок форты, и 24 января Генрих II торжественно въехал в город под звуки псалма «Когда вышел Израиль из Египта». Король очень радовался возвращению Кале, что, по его мнению, с лихвой компенсировало катастрофическое поражение коннетабля у Сен-Кантена.

Когда Генрих в лазурной мантии, расшитой золотом и отороченной горностаем, с «императорской» короной на голове прошествовал по улицам Кале вместе с представителями высшего дворянства и своими советниками, братья де Гиз, вернувшие Кале французской короне, готовились извлечь всю возможную выгоду из своей выдающейся победы. В 1557–1558 гг. им удалось монополизировать и оказывать мощное влияние на политику всей страны. Их успех определялся эффективным сотрудничеством, тщательным планированием и сбором разведывательных данных; никто не мог сравниться с ними во внимании к самым мельчайшим деталям при планировании. Возвращение Кале было целью французской монархии на протяжении целого столетия. И вдруг эта цель была достигнута. Это казалось чудом, свершившимся благодаря гению Гизов.

Коннетабль по-прежнему оставался пленником в Брюсселе, и кардинал Лотарингский, стремясь подчеркнуть перераспределение власти в королевстве, приказал заковать его племянника в цепи по обвинению в ереси. В этот момент семья Гизов достигла вершины власти. Они казались несокрушимыми. Настал самый подходящий момент, чтобы получить заслуженную награду.

5
Образование

Образование Марии планировали очень тщательно. Во Франции достаточно долго существовал средневековый предрассудок, что королям и знати книжное образование ни к чему. Он был отброшен после того, как Луиза Савойская выбрала для своего сына, Франциска I, курс наук в лучших традициях итальянского Возрождения. Молодой король изучал библейскую историю, риторику, греческую и латинскую литературу. Он довольно свободно изъяснялся на итальянском и испанском. Франциск I стал большим ценителем искусства и собрал уникальную коллекцию картин и античных скульптур, покровительствовал писателям и музыкантам. Именно по его приглашению во Франции несколько лет жили и создавали шедевры искусства Леонардо да Винчи и Бенвенуто Челлини. Среди многочисленных сокровищ Франциска I была и «Мона Лиза», которая вместе с другими ценными картинами из его коллекции украшала ванную комнату.

Благодаря связям с Италией положение женщин при французском дворе изменилось. В Италии женщины оказывали более серьезное влияние на аристократическое общество, и особенно ценили и уделяли внимание умению аристократок поддержать разговор. Поборниками образования для женщин были испанец Хуан Луис Вивес и англичанин Томас Мор. Что касается Марии, то ее семья была убеждена, что в ее образовании важно придерживаться курса, который отражал их идеалы. Ключевым элементом должно было стать знание языков; далее следовали риторика, история и поэзия. Несмотря на то что эти дисциплины сейчас кажутся в большей степени теоретическими, в то время они считались почти полностью практическими.

Искусство политики и управления, как полагали теоретики, можно постичь только на исторических примерах. Ораторское искусство и искусство политического убеждения – риторика, или красноречие – изучались на примере книг на классических и современных языках, а также поэзии. Книги наставлений и советов, в том числе «Придворный» Бальдассаре Кастильоне, утверждали, что «ораторское искусство и искусство управления» тесно связаны, и изучать его лучше на античных примерах. Правитель или советник, не способный подбирать слова, «лепя их, как воск, по своему усмотрению», обречен на неудачу. «Величие и изысканность речей» проявляются в словах, которые обнаруживают «достоинство и красоту, подобно картинам, выставленным при хорошем естественном освещении». Правители должны уметь произносить публичные речи: их аудитория, будь то избранные группы советников или парламенты, может быть «растрогана» искусным оратором, и поэтому правителей следует обучать на основе лучших образцов и приемов, которые довели до совершенства греческие и римские риторы.

Самым удивительным в обучении Марии был тот факт, что программа, по которой она занималась, почти полностью совпадала с программой обучения другого королевского отпрыска – дофина. Для девочки это было необычно. И дело не в ее королевском титуле – вместе с ней в классе сидели дочери Генриха II и девочки из семей его главных советников. Конечно, не будучи королевой, Мария не могла бы и надеяться на учителей такого уровня и неограниченный доступ к книгам и редким рукописям.

Среди обязательных для чтения книг были «Об обязанностях» Цицерона, «Политика» и «Риторика» Аристотеля, «Наставления оратору» Квинтилиана и «Сравнительные жизнеописания» Плутарха. Изучая их, Мария должна была постепенно переходить от базовых знаний латинской грамматики к более интенсивному изучению ведущих авторов и подражанию им; греческих авторов сначала следовало читать в латинских переводах. Овладев латынью, Мария должна была перейти к изучению греческого, итальянского и, возможно, испанского. В быту она, разумеется, уже говорила по-французски.

Как и другие ученики, обучавшиеся по этой программе, Мария должна была делать переводы с родного языка на латынь, а также писать сочинения в прозе, подражая приемам Цицерона и других великих ораторов. Процесс обучения предполагал знакомство с самыми разными сочинениями, в частности с философскими и этическими трактатами Платона и Аристотеля, работой Птолемея по географии и историческими трудами Плутарха и Ливия.

В совокупности эти элементы считались курсом профессионального обучения – эквивалентом (для будущего правителя) диплома в области делового администрирования. Последний этап, нечто вроде дипломной работы, состоял в том, что Мария должна была произнести речь на латыни перед членами семьи и всем королевским двором в большом зале Лувра. Большинство присутствующих, вероятно, поняли, о чем она говорила – в зависимости от того, насколько беглой и грамматически правильной была ее речь.

Образованием Марии занимались Екатерина Медичи, Диана де Пуатье и кардинал Лотарингский, которые подбирали преподавателей для юной королевы. Главная роль принадлежала Диане, которая и сама получила превосходное образование. Диана де Пуатье была известной покровительницей художников, писателей и поэтов, а также самым крупным покупателем классических и итальянских произведений искусства из коллекции Франциска I после его смерти, ценителем прекрасного, оказавшим наибольшее влияние на вкусы королевского двора Генриха II.

Мария изучала элементарную латынь и общие предметы под руководством Клода Милло и Антуана Фукелена. О Милло нам ничего не известно, за исключением его восторженных отчетов об успехах юной королевы и того факта, что она назначила его брату пенсию. Фукелен был автором известного трактата о риторике, «Французская риторика» (La rhétorique francoise), опубликованного в Париже в 1557 г. с посвящением юной ученице, в котором он прославлял ее способности и задатки.

Освоив азы, Мария присоединилась к дофину на уроках углубленного изучения латыни, которую преподавал Жак Амио, специалист по классическим языкам, назначенный Генрихом II наставником для своих сыновей. Одновременно с обучением королевских детей Амио готовил новое издание «Жизнеописаний» Плутарха – книга была опубликована в 1559 г. Возможно, он давал Марии письменные упражнения, основанные на собственных переводах, но скорее всего она впервые познакомилась с Плутархом по сокращенному изданию, или подстрочнику, сделанному Жоржем де Сельвом, бывшим учеником Пьера Дане, который преподавал Марии греческий.

Дане был знаменитым ученым, и Генрих II специально выбрал его для обучения дофина греческому. Дане входил в состав комиссии по реформированию Парижского университета и был учеником Гийома Бюде, ведущего французского интеллектуала эпохи Франциска I и блестящего лингвиста, самостоятельно выучившего греческий за несколько недель. Дане пытался копировать воодушевляющие методы своего учителя, и Мария тщательно штудировала «О наставлении государя» (De l’institution du prince) – классический сборник советов для правителя, основанный на идеях, почерпнутых у древних авторов. У нее был изящный экземпляр рукописи, который она привезла с собой в Шотландию вместе с другими вещами после смерти Франциска II.

Сочинения на латыни, написанные Марией в возрасте одиннадцати и двенадцати лет в тетради с кожаной обложкой, в настоящее время хранятся в Национальной библиотеке в Париже. Она должна была написать шестьдесят четыре коротких эссе на латыни на «темы», заданные учителями. Эти сочинения раскрывают круг ее чтения, который не назовешь всеобъемлющим, но который включал басни Эзопа, труды Цицерона и Платона, пьесы римского комедиографа Плавта и, самое главное, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха.

Мария часто цитировала «Разговоры запросто» Эразма Роттердамского – чрезвычайно популярный сборник эссе выдающегося голландского гуманиста. Написанные на изящной и живой латыни, с блестящими вкраплениями юмора и иронии, «Разговоры» предназначены для развлечения и наставления студентов таким образом, чтобы пробудить в них желание обратиться к тексту Библии и классическим произведениям. У Марии также был экземпляр «Похвалы глупости» – шедевра Эразма, содержащего едкую сатиру на монархию и подхалимство. Возможно, эта книга помогла Марии осознать, что ее долг – уметь сочетать роскошь и удовольствие с ролью защитника своего народа.

По сравнению с более поздним страстным стилем Марии ее первые эссе выглядят бледно: высокопарные и моралистические, они передают не столько ее мнение, сколько взгляды, которые она должна была выражать по желанию учителей. Многие сочинения выглядят как ее собственные переводы образцов ответов, и почти все они имеют форму «писем», поскольку эпистолярный жанр считался наиболее подходящим для обучения, а также лучшим способом перехода к освоению ораторского искусства.

Большинство писем Мария адресовала своей лучшей подруге, принцессе Елизавете, старшей дочери Генриха II. Среди других «корреспондентов» были дофин, принцесса Клод и дяди Марии. Вне всякого сомнения, другие королевские дети читали эссе, «адресованные» им, однако целью этих упражнений были практические занятия по риторике. Ни одно из «писем» так и не было отправлено.

Письмо, адресованное кардиналу Лотарингскому, начиналось, например, так: «В наши дни многие люди, мой дядя, неверно трактуют Священное Писание, потому что они не читали его с чистой и светлой душой». Это типичная фраза для школьных упражнений Марии. Однако в нескольких письмах к Елизавете и Клод проскальзывают неформальные обороты: «Я собираюсь в парк, чтобы дать моим мыслям немного отдыха», «Король отпустил меня в парк, вместе с мадам де Кастр, чтобы я посмотрела на оленя», «Королева запретила приходить к тебе, моя сестра, потому что она думает, что у тебя корь, о чем я очень сожалею».

Приблизительно в то же время, когда Мария писала сочинения на заданные «темы», она изучала труд Птолемея «Руководство по географии», написанный во II в. и заново открытый в XV. Птолемей проповедовал геоцентрическую теорию и полагал, что земля находится в центре Вселенной, а солнце, планеты и звезды вращаются вокруг нее. Но он был первым картографом, кто спроецировал сферическую поверхность земли на плоскость и отметил на изображении сеть линий широты и долготы. Север он помещал в верхней части своих карт; кроме того, он или его издатели сопровождали карты подробными комментариями о разных городах и странах, вместе с крошечными изображениями их жителей.

У Марии был превосходный экземпляр «Географии», отпечатанный в Риме в 1490 г. и ранее принадлежавший семье Фрескобальди, входивших в число богатейших банкиров Флоренции. Из этой книги она узнала, что Шотландия находится гораздо севернее Франции, хотя и южнее, чем на самом деле, по отношению к экватору (и, следовательно, там тепло). Она прочла, что летом в Эдинбурге максимальная продолжительность дня составляет девятнадцать часов, а в Париже – только шестнадцать. Согласно Птолемею, большая часть Шотландии была равниной, за исключением густых лесов и высоких гор в Каледонии (так Птолемей называет горную Шотландию), которую он уместил в слишком маленькую область между Глазго и Инвернессом. Сведения о продолжительности дня были точными, но описание Шотландии в труде Птолемея было искажено не только длинной и неточной проекцией, но также и отсутствием у него сведений о гористой приграничной области между Англией и Шотландией. Тем не менее Мария была очарована географией и не расставалась с этой книгой, даже когда выросла.

Когда ей было почти тринадцать, она произнесла импровизированную речь на латыни в большом зале Лувра перед большой аудиторией, среди которой были Генрих II, Екатерина Медичи и дяди Марии. В своей речи она защищала образование женщин и доказывала несостоятельность мнения двора, что девочкам нет нужды учиться. Тему она выбрала сама, полагая абсолютно оправданным итальянский подход, с одинаковым базовым образованием для детей обоего пола.

Сохранилось восторженное описание этой речи, принадлежавшее Пьеру де Бурдейлю, сеньору де Брантому. «Только представьте, – писал он, – какое это чудесное и редкое зрелище – видеть, как ученая и прекрасная королева декламировала на латыни, языке, который она отлично понимала и на котором превосходно говорила». К сожалению, эту чрезмерную похвалу Бурдейля нельзя принимать за чистую монету. Он был всего на два года старше Марии и почти наверняка не присутствовал в зале; кроме того, он был известен склонностью к гиперболам.

Речь Марии была правильной, но не более того. И юная королева усердно практиковалась. Не меньше пятнадцати ее эссе были посвящены этой же теме, и несмотря на то что она привела множество ссылок на достижения образованных женщин, почти все они были взяты из одного источника – письма известного итальянского поэта Анджело Амброджини из Монтепульчано, которое подготовил для публикации и снабдил комментариями Франсуа Дюбуа. У Марии либо был собственный экземпляр книги, либо она взяла его в королевской библиотеке в Фонтенбло, поскольку прилежное повторение этих цитат не может быть просто совпадением.

Ее интересы лежали в других областях. По словам наставников Марии и отчетам ее воспитательницы мадам де Паруа, она была внимательной и трудолюбивой, в гораздо большей степени, чем дофин, у которого неспособность сосредоточиться и отсутствие мотивации послужили причиной назидания в одном из эссе Марии. Но классическое образование ее не увлекало: она понимала латынь лучше, чем говорила на ней, и ей гораздо больше нравилась французская поэзия, которую она изучала под руководством Пьера де Ронсара – ведущего поэта Плеяды[10]10
  Плеяда (фр. La Pléiade) – название поэтического объединения во Франции XVI в., которое возглавлял Пьер де Ронсар. – Прим. ред.


[Закрыть].

Это был кружок из семи поэтов при дворе Генриха II, сочинявших стихи и панегирики в обмен на покровительство короля. Они находились в авангарде литературного движения, ставившего своей целью продемонстрировать, что нация может быть сформирована общим языком и что французский язык способен на равных соперничать с латинским, греческим и итальянским. Они также хотели доказать, что стихи на светские темы, такие как любовь, дружба, воинская доблесть или личные переживания, ничем не уступают произведениям религиозной тематики. Для этого Ронсар показывал, что французский язык передает все тонкости и нюансы самых возвышенных литературных жанров, таких как римский и греческий эпос и лирика, или новейшие и самые модные итальянские сонеты и канцоны.

Между сторонниками Плеяды и теми риторами, классицистами и историками, которых Ронсар назвал слишком скучными и старомодными, чтобы писать на варварском французском, развернулось серьезное соперничество. Это была битва «молодых турок» Плеяды против «старой гвардии». Столкновение стилей сразу заворожило юную Марию, симпатии которой были на стороне Плеяды. «Старая гвардия» применяла сложные метафоры и обтекаемые педагогические конструкции, которые их соперники сравнивали с Вавилонской башней, тогда как «молодые турки» следовали совету Данте и использовали ясные, изящные и простые слова, в основе которых лежала разговорная речь: язык настолько яркий, элегантный и совершенный, достигавший таких высот, что был способен смягчать сердца людей.

Ронсар привлек внимание Марии тем, что знал Шотландию. Он служил пажом при дворе Мадлен, первой жены короля Якова V, а после ее смерти задержался в стране на два года. Марию впечатлила его борьба за светскую поэзию; будь ее воля, она читала бы французскую литературу, а не классику, и поскольку она уже являлась королевой, то было бы естественно, чтобы ей предоставили право выбора.

«Больше всего, – отмечал Бурдейль, – она любила поэзию и поэтов, но особенно месье де Ронсара, месье дю Белле, месье де Мезонфлера, которые сочиняли для нее очаровательные поэмы и элегии, в том числе об ее отъезде из Франции, и я часто наблюдал, как она читала их во Франции и в Шотландии, со слезами на глазах и печалью в сердце». Выбор авторов легко объясним: дю Белле был вторым лидером Плеяды, наряду с Ронсаром, а Мезонфлер – поэтом-солдатом, сопровождавшим герцога де Гиза. Сочиняла ли Мария стихи на тему своего возвращения из Франции в Шотландию – спорный вопрос.