Текст книги "Две королевы"

Гражданская война во Франции разразилась не потому, что Екатерина Медичи, которая по-прежнему была регентом, выступила против гугенотов, что было вполне ожидаемо, а потому, что она перестала их поддерживать. После того как корона перешла к ее десятилетнему сыну Карлу IX, Екатерина стремилась вытеснить Гизов и разрешить религиозные противоречия, умиротворяя гугенотов. У нее не было выбора, потому что гугеноты быстро приобретали влияние не только при дворе, но и по всей стране. Политика Екатерины, позволившей протестантам свободно молиться у себя дома, принесла плоды. Два главных лидера гугенотов – Людовик, принц Конде, и Гаспар де Шатильон, адмирал Колиньи, – были достаточно могущественными, чтобы сдерживать своих сторонников. Неприятности начались после того, как гугеноты потребовали права публичных богослужений, а Гизы сумели привлечь на свою сторону Антуана, номинального короля Наварры, и брата Конде.

Антуан Наваррский был лейтенант-генералом и командовал королевской армией. Заключив с ним союз, Гизы, казалось, вернулись к власти, что заставило их противников поднять мятеж. Гугеноты во главе с Конде захватили город Орлеан, а затем Анже, Тур и Блуа. Когда под ударами их армии пал Лион, Екатерине пришлось сделать обратный политический ход. Она снова обратилась к коннетаблю Монморанси и герцогу де Гизу, которые согласились забыть о разногласиях и обратились за помощью к папе римскому, герцогу Савойскому и королю Испании Филиппу II. Гугеноты, со своей стороны, апеллировали к королеве Елизавете и лорду Сесилу.

Мария оказалась меж двух огней. Если она объявит о поддержке семьи Гизов, то в конечном счете может оказаться противницей Елизаветы в войне. В случае союза с английской королевой Марию обвинят в предательстве семьи и религии, в помощи еретикам, которые подняли мятеж против законного правителя.

Елизавета тоже попала в не менее затруднительное положение. Она понимала, насколько опасно настраивать против себя одновременно Екатерину Медичи и Филиппа II. В результате она могла оказаться протестантской парией: королевой-еретичкой, которая всегда поддерживает бунтовщиков, выступающих против правителей и идеи монархии. Елизавета прекрасно знала, как рисковал Сесил в Шотландии во время мятежа лордов конгрегации.

Сесил был в отчаянии: Елизавета склонялась к тому, чтобы проигнорировать просьбу гугенотов. На помощь пришел его союзник Трокмортон, который знал, какую карту сейчас следует разыграть. В письме к Елизавете он намекнул, что гугеноты имеют все шансы на успех на севере Франции. Если отправить им помощь, то можно поднять восстание в Кале, который, к глубокому сожалению Елизаветы, требовалось вернуть Франции – таковы были условия Като-Камбрезийского мирного договора.

Это была прекрасная возможность помочь единоверцам и вернуть утраченные территории. Но если война неминуема, встречу королев следует отложить.

Елизавета очень хотела вернуть Кале – или захватить любой другой порт на побережье Ла-Манша. Ведущая роль теперь принадлежала ее фавориту, лорду Роберту Дадли, который начал переговоры с принцем Конде и отправил своего зятя Сидни специальным посланником во Францию. Пик дипломатической активности Дадли пришелся на май и июнь, именно в тот период, когда Мейтланд пытался уговорить Елизавету встретиться с Марией. Затем, 17 июля, через одиннадцать дней после того, как Елизавета пошла наперекор Сесилу и согласилась на встречу, и через два дня после того, как она передумала, все решилось. Дадли сделал доклад Тайному совету, решением которого стало военное вторжение во Францию.

20 сентября в Хэмптон-Корте было заключено соглашение с делегацией Конде. В помощь гугенотам Елизавета обещала шеститысячную армию, а также заем в сумме 140 000 крон, а взамен получала Гавр – до тех пор, пока не вернет себе Кале.

Мария наблюдала за этими событиями с растущей тревогой и отчаянием. Поскольку встреча королев откладывалась, она решила привести в исполнение планы на лето, которые отложила ради Елизаветы: королевский визит на северо-восток Шотландии, чтобы познакомиться с той частью страны и показать себя живущим там подданным. Это было очень разумным решением, хотя Мария предприняла поездку только ради сохранения лица.

Она начала со Стирлинга, посетив по дороге Перт, Глэмис и Эдцелл. В конце августа Мария добралась до Абердина, но путешествие оказалось трудным. По свидетельству Рэндольфа, оно было «тяжелым, мучительным и очень долгим, погода отвратительной и холодной, а все продукты очень дорогими, казалось, что пшеница так и не созреет».

Путешествие приобрело зловещий оттенок. Хантли пребывал в опале, поскольку возражал против предполагаемой встречи Марии и Елизаветы. Подобно многим лордам из числа католиков, он глубоко презирал политику примирения с Англией, которую считал троянским конем лорда Джеймса и его союзников. Он был обижен еще и потому, что считал себя обманутым. Он в течение нескольких лет управлял графствами Мар и Морей в интересах короны до тех пор, пока Мария не пожаловала их лорду Джеймсу. Первое в начале 1562 г., а второе в сентябре, в обмен на первое.

Королева разгневалась на него, когда приблизилась к Абердину. Хантли вышел ей навстречу, но привел с собой полторы тысячи вассалов, тогда как ему было приказано ограничиться сотней. Столкновение стало неизбежным, когда Мария прибыла в Инвернесс и обнаружила, что начальник крепостного гарнизона отказался – вероятно, по приказу Хантли – открывать перед ней ворота.

Хантли, которого называли «петухом севера», был самым влиятельным землевладельцем на северо-востоке страны, уступавшим только Аргайлу, земли которого находились немного западнее. Убежденный сторонник Марии де Гиз, он был назначен канцлером после убийства кардинала Битона. Дискредитированный за сопротивление политике централизации, проводимой регентом в горных районах, Хантли присоединился к лордам конгрегации, но неохотно, без энтузиазма. В конечном счете Хантли настроил против себя обе стороны, особенно лорда Джеймса, которому он неблагоразумно похвастался, что сможет вернуть мессу в трех графствах.

По совету коварного брата, которому Мария теперь официально пожаловала графство Морей, она решила, что не будет терпеть неподчинение Хантли. Когда ее не пустили в замок Инвернесс, она провела ночь в городе, но на следующий день вернулась с вооруженным отрядом. Мария захватила замок, приказала повесить капитана и выставить его тело на всеобщее обозрение.

Хантли по-прежнему был в Стратбоги и старался вести себя тихо. Он боялся лорда Джеймса и хотел опередить его, разлучив Марию со своим соперником. Когда она возвращалась в Абердин, Хантли решил захватить королеву на переправе через реку Спей. Его отрядом командовал один из младших сыновей, сэр Джон Гордон, которого уже разыскивали за побег из тюрьмы. Но Марию вовремя предупредили. К переправе она подошла с отрядом из трех тысяч человек, тогда как у сэра Джона была только тысяча. Они прятались в лесу в двух милях от реки, но при приближении королевской армии обратились в бегство.

Мария торжествовала. Она отразила попытку похищения.

«Уверяю Вашу честь, – писал Рэндольф Сесилу, – что никогда не видел ее счастливее, чем в ходе этих приключений. Я никогда не думал, что найду в ней столько силы характера». Королева жалела, что «она не мужчина, и не знает, что значит проводить ночь в полях или же идти по крепостной стене в кольчуге и шлеме, со щитом и мечом в руке».

Рэндольф поддался всеобщему волнению. Как посол он должен был сохранять нейтралитет, но признавался в письме: «Возможно, Вам будет приятно узнать, что, когда многие были преисполнены чувства долга, мне было стыдно сидеть без дела и уподобляться остальным». Он был явно разочарован, когда люди Хантли бежали. «Какие славные удары могли быть нанесены в тот день, когда каждый сражался перед благородными очами королевы и множества прекрасных дам».

Похоже, Рэндольф считал путешествие Марии чем-то вроде эпизода из средневекового рыцарского романа. Когда он добрался до Абердина, его мнение изменилось. Марию развлекали «спектаклями, пьесами, интермедиями и всем, что только можно было придумать». Но места для постоя не хватало, и Рэндольфу пришлось делить комнату с Мейтландом. Впоследствии он с ужасом узнал, что Хантли планировал напасть на город, сжечь дом, где он остановился, и убить Мейтланда во сне.

Мария не желала, чтобы Хантли остался безнаказанным, и лорд Джеймс объявил его предателем. Она приказала Хантли сдаться, а когда он попытался не выполнить приказ, отправила в Стратбоги шпионов, чтобы арестовать его. Заметив их приближение, Хантли бежал через задние ворота замка. 12 октября королева решила расправиться с ним. Пять дней спустя графа объявили вне закона и приказали ему сдать Стратбоги. Теперь верные Марии отряды разыскивали Хантли по всему королевству. Вместе с ним в бегах было около семисот человек, и лорд Хантли планировал измотать противника партизанскими действиями.

Мария назначила новоявленного графа Морея своим лейтенантом, и вместе с Мортоном и графом Атоллом он вывел двухтысячный отряд из Абердина. Хантли закрепился на вершине холма в 15 милях от Корричи, но артиллерия Морея заставила его отступить в болотистую низменность, где он оказался запертым в ловушке. Два его сына попали в плен, и одного из них, сэра Джона, на следующий день казнили в Абердине.

Хантли также попал в плен, но его хватил удар прежде, чем войска королевы смогли привезти его на суд, он умер прямо в седле. Его тело забальзамировали и отправили в Абердин, где хранили до мая следующего года, когда над ним устроили посмертный суд в парламенте. Как сообщал клерк, «гроб поставили вертикально, как будто граф стоял на ногах». Хантли признали виновным в государственной измене, и владения его семьи были конфискованы.

За два дня до того, как Хантли объявили вне закона, Елизавета написала Марии письмо, оправдывая свое решение послать во Францию армию в помощь гугенотам. Это было личное, но не слишком складное письмо, полное вымученных метафор. Она утверждала, что «необходимость не подчиняется закону», что в случае опасности «у нас не остается выбора, кроме как защищать свои дома от уничтожения, когда дома соседей охвачены огнем», и что она будет вести себя так, чтобы ее деверь, юный Карл IX, «считал ее добрым соседом, который сохраняет, а не разрушает». Последний из аргументов был взят непосредственно из одной записки Сесила, где он утверждал, что соседствующие правители обязаны защищать друг друга, и особенно слабых, когда их государствам угрожает тирания.

Елизавета оправдывалась. Она хотела избежать разрыва с «сестрой», но прекрасно видела, что это невозможно. Перспектива раскола, если «старые искры будут раздуты этим новым пожаром», «терзала ее сердце». Тем не менее Елизавета воспользовалась известным риторическим приемом, чтобы сказать, до какой степени ей неприятно упоминать, – расписав в ярких подробностях, – о невинных жертвах, с такой жестокостью убитых католиками. Невозможно представить, писала она, что Мария так очарована своей родней, что способна игнорировать их ужасные преступления.

Мария восприняла письмо на удивление благосклонно – вероятно, не столько из-за содержания, сколько потому, что у английской королевы в этот момент была оспа, едва не убившая ее. «Я бы сказала больше, – написала в заключение Елизавета, – если бы не ужасная лихорадка, которая не выпускает меня из своих объятий».

Письмо пришло в день сражения при Корричи. Мария была так занята, что Рэндольф не имел возможности его передать и поэтому решил вернуться на следующий день. Он появился во время ужина. Королева потребовала письмо. «Посмотрим, – сказала она, – что Вы мне принесли!»

Рэндольф, знавший о содержании письма, колебался, но Мария настаивала. Читая послание, она не выказала никаких чувств. Лицо ее не дрогнуло. Затем она молча отложила письмо и «в радости» продолжила ужин, прерванный появлением посланника.

Позже она снова подозвала его к себе. «Я убеждена, мистер Рэндольф, что в следующем году мы направимся на юг, как теперь на север, и наше путешествие будет более легким и приятным, чем это». Она твердо решила, что встреча с Елизаветой должна состояться, и отказывалась думать о смысле письма как об окончательной отмене встречи.

Прежде чем лечь спать, Мария пригласила Рэндольфа к себе в спальню и тихо спросила: «Моя сестра больна?» Она указала на последнюю фразу письма, которое держала в руке, и Рэндольф объяснил, что английская королева выздоравливает после оспы. Мария искренне сочувствовала ей и вскоре написала письмо, в котором упоминала о том, как сама в детстве болела оспой[20]20
  См. главу 4.


[Закрыть].

Но втайне она радовалась. Оспа нередко оказывалась смертельной. Если Елизавета умрет, Мария намеревалась предъявить свои права на английский престол. Хотя в самый разгар войны время для этого было неподходящим. Поэтому она сказала Рэндольфу, что решила соблюдать нейтралитет. Вне всякого сомнения, подчеркнула Мария, ее дядями руководило чувство долга. Но вмешиваться она не желает.

Марии пришлось скрывать свои чувства. Поэтому, когда Рэндольф, несмотря на данное самому себе обещание не говорить ничего «печального» о ее дядях, не удержался и парировал, что Елизавета вторглась во Францию с благочестивой целью и что Карл IX, когда станет старше и мудрее, поблагодарит ее за это, шотландская королева широко улыбнулась и сменила тему.

Почти сразу же после возвращения в Холирудский дворец после путешествия на северо-восток Мария заболела вирусной лихорадкой. Она провела в постели шесть дней, а после выздоровления ее настроение изменилось, став даже более воинственным. Лорд Джеймс и Мейтланд сообщили ей, что во время того, как Елизавета была больна оспой, в английском Тайном совете лишь один человек высказался в пользу Марии как наследницы престола.

Это было сильное оскорбление. Мейтланд видел опасность и предупредил Сесила, что война кардинально изменила ситуацию. Мария, сообщал он, была «растеряна», разрывалась между родственными связями и Англией. И чтобы обеспечить ее дружбу, нужны более надежные гарантии права престолонаследия, чем просто «любовь» Елизаветы. Вероисповедание Марии больше не может быть препятствием к этому, поскольку она явно защищала протестантов и избавилась от Хантли, лидера католической фракции.

Но Сесил не поддался на уговоры. Война во Франции складывалась для Англии неудачно – гугеноты были вынуждены отступить, и английские войска оказались запертыми в Гавре. Он напомнил Рэндольфу о «двух опасностях»: первая – сокрушительная победа католиков, которая «подвергнет нас здесь опасности из-за нашей религии»; вторая состояла в том, что Гизы «построят свои замки так высоко», что попытаются свергнуть саму Елизавету.

Это была старая песня, но, что удивительно, оценка Рэндольфа была прямо противоположной. Как ни сильна у королевы любовь к семье, сообщил он в ответном письме, «своих подданных она любит больше». Мария понимает, что «мир» с Англией ей нужен больше, чем «священник, бормочущий у алтаря». Мария, утверждал он, «не настолько привязана к своей мессе, что ради нее откажется от королевства». Сесил должен отбросить все сомнения. Не следует больше подозревать Марию, потому что «ее желание жить в мире никогда еще не было таким сильным, и никогда еще она так искренне не желала милости и доброй воли королевы, как теперь». «Вчера, – писал Рэндольф, – она говорила со мной и пожелала, чтобы я написал об этом».

Рэндольф не мог устоять перед обаянием Марии. Но на Сесила оно не действовало. Шотландская королева пышно отпраздновала Рождество 1562 г., но веселье было показным. Еще не окончились праздники, а она уже жаловалась, что два месяца не получала известий от Елизаветы.

В начале нового года Мейтланд писал Сесилу: «Сэр, я не могу не видеть какую-то загадку в том, что обмен письмами (которые были не слишком частыми как между двумя королевами, так и между нами, их министрами) прервался с Вашей стороны».

Полномасштабный кризис разразился после того, как Мария узнала, что Елизавета назначила заседание парламента на 11 января и что Сесил собирается провести закон, исключающий Марию из числа наследников престола. Новость пришла 5 января, когда Рэндольф предупредил, что Мейтланд пребывает в «сильном гневе». Он заверял Марию, что ничто не вызовет «ее неудовольствия», но напряжение усиливалось, и в конце января она слегла в постель на целых шесть дней.

31 января пришло письмо от Елизаветы с неубедительными оправданиями; письмо доставил сам Рэндольф. Мария прочла послание «дважды, от начала до конца, на моих глазах» и восприняла его благосклонно. Но попросила извинить за отсутствие ответа. Она решила снова отправить Мейтланда в Лондон, чтобы изложить ее точку зрения и если потребуется, то непосредственно парламенту. Сначала он должен был отправиться в Лондон, а оттуда во Францию.

Мейтланд выехал из Эдинбурга 13 февраля; он вез письмо от Марии, объясняющее, что «любовь, однажды вспыхнувшая» между двумя королевами, должна быть снова зажжена, хотя прекрасно понимал, что в этом вопросе Сесила «смягчить» не удастся.

Казалось, все повторяется – очередная попытка организовать встречу королев. Однако на этот раз ситуация была иной. Сесил оказался абсолютно не готовым к тому, что содержалось в инструкциях Мейтланду. Даже Морей не был в курсе намерений сестры. Она скрывала свои мысли, потому что уклончивость Елизаветы и сопротивление Сесила подталкивали ее к другому и (с английской точки зрения) гораздо более опасному решению. Она сама займется поисками мужа, способного укрепить ее династические права в Англии. Это станет основой политики Марии на протяжении следующих двух лет, и ради достижения своей цели она при необходимости будет готова порвать со своими родственниками Гизами.

11
Поиски мужа

Выбирая мужа, Мария играла по правилам. Монархия с женщиной во главе считалась отклонением от нормы; взгляды проповедника Нокса, выраженные в его «Первом трубном гласе», были всего лишь крайней версией давнего стереотипа. Правильным «решением» для женщины-правителя считался брак и определение порядка престолонаследия. Замужество было вопросом «репутации» и «укрепления государства». Именно эти формулировки использовал лорд Сесил, постоянно склонявший свою королеву к браку. Вопрос о том, будет ли правящая королева Шотландии подчиняться мужу после вступления в брак, представлял собой деликатную политическую загадку, ответа на которую не существовало. Шотландия – это не Франция, где действовал салический закон. Все зависело от конкретных личностей и от мнения парламента, но лорды всегда были более спокойными и сплоченными, когда имели дело с мужчиной, даже если это был муж правящей королевы.

Дополнительным препятствием для Марии стало то обстоятельство, что немногие короли или правители соглашались в первый раз жениться на вдовах, обычно предпочитая выбирать их в качестве вторых или последующих жен после того, как первый брак уже обеспечил наследников. На другой чаше весов лежали юность и красота королевы Шотландии, а также ее приданое, то есть королевство. Марии было всего двадцать – самый расцвет молодости и красоты. Теперь, когда она решила снова выйти замуж, предстояло найти кандидата, наилучшим образом соответствующего ее политическим и династическим целям.

До сих пор главными советниками Марии были лорд Джеймс Стюарт, теперь граф Морей, и его союзники, которых она назначила в малый кабинет. Их политика была направлена на поддержание мира с Англией с помощью поисков «среднего пути», в результате которого королеву Шотландии признают наследницей Елизаветы. Сохранение мира, в свою очередь, даст лордам из числа протестантов гарантию сохранения религиозного status quo.

Но разногласия между Елизаветой и Сесилом относительно Марии усиливались. Сесил ворчал, что королева стремится привлечь Марию «мягкостью и выгодой», не уделяя должного внимания безопасности своей и государства, а Елизавета шутила, что ее первый министр озабочен ее «сохранностью» больше, чем она сама. Убежденность Сесила в международном заговоре католиков и Гизов превратила его в самого яростного и непоколебимого противника Марии, тогда как Елизавета, упорно отказывающаяся назвать наследника из опасений, что это ускорит ее собственную смерть, благосклонно относилась к претензиям Марии, предпочитая ее другим кандидатам.

Когда Мейтланд вновь приехал в Лондон, Сесил испугался, что если Мария, разочарованная срывом встречи с Елизаветой, теперь начнет искать мужа в Европе, то права на английский престол снова превратятся в ее главный актив, более весомый, чем ее собственная страна. Самая большая опасность состояла в том, что если папа римский или Филипп II поддержат ее претензии, поскольку папская булла, объявляющая Елизавету незаконной королевой, будет равносильна призыву английских католиков к мятежу. Даже Сесил признавал, что официальная протестантская реформация едва затронула север Англии и Уэльс, и поэтому следовало опасаться папской или испанской интервенции. Большинство англичан все еще были католиками. Более того, обычаи и ценности знати и землевладельцев были неразрывно связаны с правилами наследования титула и собственности, и лишь немногие за пределами близкого круга Сесила согласились бы с тем, что религия выше права собственности, когда речь идет о наследовании трона.

Приступив к поискам претендента на свою руку, Мария сменила круг своих ближайших советников. Период укрепления власти Морея закончился. Мария избавилась от иллюзий на его счет. А после того как политика «среднего пути» потерпела неудачу, королева стала подозревать, что Морей организовал уничтожение Хантли исключительно ради собственной выгоды, поскольку был заклятым врагом Гордонов и соперником в борьбе за графство Морей с его обширными земельными владениями. Елизавета и Сесил были довольны, что Мария неожиданно обрушилась на самое влиятельное католическое семейство в Шотландии, но ничего не сделали, чтобы вознаградить ее. Наоборот, когда Мейтланд отправился в Лондон, Сесил составлял черновики закона, исключавшего ее из очереди наследников на английский престол.

В январе 1563 г. Мария отозвала Мейтланда из Лондона, заявив, что назначает его своим главным советником. Она уже окончательно простила его за прежние интриги с Сесилом. Будучи убежденным протестантом, а значит, человеком, религиозные убеждения которого значительно отличались от религиозных убеждений Марии, он до сих пор доказывал свою верность монархии. Чувство долга побуждало Мейтланда с готовностью принять роль королевского слуги, что делало его более ценным для Марии, чем Морей, грубоватые, но раздражающе высокомерные манеры которого все чаще вызывали ее неудовольствие. Она также считала, что ее незаконнорожденный брат слишком склонен к манипулированию и слишком амбициозен, чтобы оправдать ее ожидания. Более того, многолетнюю дружбу Мейтланда с Сесилом Мария теперь могла использовать в своих интересах.

При этом Мария предоставила Морея воле судьбы. Она назначила коварного и вероломного Мортона на должность канцлера вместо Хантли. Королева еще не осознала степени его двуличия. Протестант Мортон был слишком продажен и распутен, чтобы присоединиться к Ноксу и кальвинистам. Мария знала, что Мортон поддерживал мятеж против ее матери, но его участие было признано незначительным. Повысив его, Мария рассчитывала добиться лояльности влиятельного клана Дугласов и в то же время создать противовес Морею, который, по всей видимости, был недоволен своим отдалением от королевы.

Мария начинала укреплять свою королевскую власть. Она пыталась контролировать фракции аристократов, создав широкую коалицию советников, что в будущем позволит ей проводить жесткую политику в отношении Елизаветы и Сесила, поскольку теперь она пользовалась более широкой поддержкой в стране, чем прежде. Чтобы помочь в создании этой коалиции, она попросила Мейтланда порекомендовать несколько новых членов суда и Тайного совета. Среди них были и католики, например Атолл, и протестанты, в частности лорд Рутвен, что соответствовало цели Марии – поддерживать идеалы служения и верности короне, которые были выше фракционных разногласий.

Далее Мария предприняла попытку поднять влияние в Европе. В конце января она написала два письма. Одно предназначалось дяде, кардиналу Лотарингскому, а другое – папе римскому. Она просила дядю замолвить за нее слово перед понтификом. Само послание нельзя было доверить бумаге, но его цель очевидна – сделать Марию более привлекательной для претендентов на ее руку из числа католиков. В письме к папе римскому она называла себя «самой преданной дочерью», дядя которой лично объяснит «состояние наших дел» и «нашу нужду в помощи и расположении Вашего святейшества».

13 февраля Мейтланд отправился в Лондон и Париж, снабженный двумя наборами инструкций. Первый относился к позиции Марии относительно французских религиозных войн после того, как английские войска высадились в Нормандии. Она предложила себя в качестве независимого арбитра. Это был явно неудачный шаг, – хотя возможно, просто дипломатическая хитрость. Елизавета решительно поддерживала гугенотов и на этом этапе не рассматривала вопрос о посредниках, а для Екатерины Медичи война складывалась слишком удачно, чтобы думать о мире.

Второй набор инструкций имел отношение к дебатам в английском парламенте. Если интересы Марии будут ущемлены, Мейтланд должен настаивать на праве выступить и выразить свой протест, чтобы ее претензии были официально зарегистрированы. Вряд ли это была уловка, но парламент в любом случае не стал бы его слушать. Сесил позаботился о том, чтобы в парламент было избрано как можно больше протестантов, а затем предоставил слово своим друзьям. Сэр Ральф Садлер – посланник Генриха VIII, всегда восхищавшийся маленькой Марией, несмотря на то что был обманут ее матерью, теперь обрушился на нее с нападками, которые носили националистический оттенок. «Теперь если эти гордые, нищие шотландцы, – сказал он, – с таким презрением отвергают превосходство Англии… почему мы должны признавать их превосходство или соглашаться на то, что шотландец будет наследником короны нашего государства?»

Последние указания, доставленные Мейтланду в марте курьером, требовали от него вступить в переговоры сначала с Альваресом де Куадра, епископом Аквилы и испанским послом в Лондоне, а затем с родственниками Марии во Франции, предложив брак Марии и дона Карлоса, сына и наследника Филиппа II. Такова была цель Марии. Дона Карлоса очень хотела семья Гизов после смерти Франциска II, но их планам тогда помешала тайная дипломатия Екатерины Медичи. Тогда Мария не проявила никакого интереса к замужеству, потому что собиралась возвращаться в Шотландию. Теперь же она решила возобновить переговоры, заручившись поддержкой Мейтланда, который понимал, что без давления на Англию вряд ли можно заставить Елизавету изменить свое отношение к требованиям Марии. Он также считал Филиппа II религиозным прагматиком, и в основе этой иллюзии лежал общеизвестный факт, что Филипп не одобрял сожжение протестантов при Марии Тюдор, когда был ее мужем. То ли с целью манипулирования, то ли из-за непонимания позиции Филиппа Мейтланд смягчал религиозные вопросы, утверждая, что кальвинисты не будут возражать против дона Карлоса. Он слишком верил, что Филипп, хотя и католик, не был фанатиком, и надеялся, что испанский король и его сын с готовностью примут религиозное status quo, потому что король был «мудрым политическим монархом», который управлял целой агломерацией территорий, находящихся под его властью, «согласно их собственным склонностям».

Мейтланд нанес визит Куадра, который немного позже написал восторженное письмо Филиппу. «Если бы Ваше Величество прислушались к этому, – объяснял он, – то подарили бы своему сыну не только жену таких превосходных качеств… но также дали бы ему власть, которая была бы подобна [всеобщей] монархии». С помощью сына Филипп присоединил бы к своим доминионам все Британские острова и Ирландию. Как видно из этого письма, приманкой с самого начала служили династические претензии Марии – как и боялся Сесил.

Мейтланд вкратце изложил позицию своей королевы. Отказ Елизаветы от встречи требовал от Марии восстановить свою честь и репутацию, стремясь «к такому браку, который позволит ей утвердиться в своих правах».

Де Куадра был польщен и доволен. Он предположил, что Мария попытается выйти замуж за своего деверя, Карла IX. Испанский посол не знал, что Екатерина Медичи категорически отвергала эту идею, и Мейтланд не спешил избавлять его от иллюзий. Наоборот, новый главный советник Марии активно намекал на перспективу второго брака с Валуа, чтобы создать иллюзию конкуренции.

Первый отчет Мейтланда Марии, отправленный из Лондона, рассказывает об убеждении де Куадра, что дон Карлос, которому было почти восемнадцать, «чрезвычайно влюблен» в нее. Второй отчет, написанный месяц спустя из Шенонсо, куда Мейтланд приехал вслед за французским двором, был более мрачным. Он получил известие от кардинала, который прислал резкое письмо, предназначенное для Марии. Знаки были не слишком благоприятными. Ее родственники Гизы, отмечал Мейтланд, не принимают во внимание высказанные желания или чувства Марии. Она интересна им только своим «величием» правящей королевы, из которого они черпают свое «возвышение и уверенность». Другими словами, Гизы помогут племяннице только в том случае, если это будет в их интересах.

Что касается Екатерины Медичи и французских аристократов, то им «почти безразлично, выйдете ли Вы замуж и за кого, при условии, что это не будет угрожать короне». Такая холодная и резкая реакция отражала настроение Екатерины, которая после смерти Франциска II старалась держать Марию на расстоянии. Брак с доном Карлосом, писал Мейтланд, вызывает такое же яростное сопротивление королевы-матери, как и прежде. Ее собственная дочь Елизавета, теперь королева Испании, оставалась бездетной, и, хотя Екатерине была очень нужна помощь Филиппа II в борьбе с гугенотами, она не собиралась преподносить ему на блюдечке права на английский престол.

В Англии, сообщал Мейтланд Марии, существовали «три фракции»: католики, протестанты и сама королева. Елизавета, оставаясь одинокой, хотела устроить брак Марии таким образом, чтобы «не иметь причин для страха». Католики, рупором которых все чаще выступала леди Маргарита Дуглас, графиня Леннокс, настаивали на браке с католиком, чтобы оказать максимальное давление на Елизавету. Протестанты тоже желали, чтобы Мария вступила в брак по религиозным соображениям, но с тем, кто будет защищать протестантство.