Текст книги "Две королевы"

У нее самой не было поэтического дара. До нас дошло лишь несколько ее стихотворений, хотя во время длительного заточения в Англии она пыталась писать сонеты на французском и итальянском. После суда над ней и казни было написано множество стихов в ее честь, – и некоторые приписаны ее перу. И тем не менее явной подделкой являются строки, которые она якобы сочинила по пути в Шотландию:

 
Adieu, plaisant pays de France!
O ma patrie,
La plus chérie!
Qui a nourri ma jeune enfance!
 
 
Прости, прелестная страна,
О Франция родная,
Отчизна дорогая,
Где отцвела моя весна…[11]11
  Перевод Кондратия Биркина.


[Закрыть]
 

Эти строки, впервые появившиеся в «Антологии французской поэзии» в 1765 г., принадлежали не Марии, а французскому журналисту XVIII в., жаждавшему опубликовать сенсацию. Если юная королева и внесла существенный вклад во французскую поэзию, то в качестве покровителя, а не автора.

С просьбой о покровительстве Ронсар обратился в 1556 г., когда кружок близких ему поэтов начал называть себя Плеядой. Поначалу Ронсар хотел привлечь внимание де Гизов – дядей Марии, но, потерпев неудачу, обратился к ней напрямую. К тому времени прошел почти год после речи Марии в Лувре; ей было почти четырнадцать. Ронсар сравнил ее с римской богиней утренней зари, «прекрасной, и даже более прекрасной и очаровательной, чем Аврора». Его поэма «Ваше Величество» (A La Royne d’Écosse) была личным и политическим панегириком. Он предложил свои услуги «Вам, Вашему народу и Вашей короне».

Мария согласилась быть покровителем Ронсара и впоследствии помогла опубликовать первое издание его стихов. В ответ он и его последователи никогда не покидали ее, проявляя сочувствие, отправляя ей стихи, оказывая эмоциональную поддержку, в которой она так нуждалась в самые тяжелые и тревожные моменты своей жизни. Поэты Плеяды поддерживали монархию во время политического и религиозного кризиса, обрушившегося на Францию в эпоху религиозных войн. Они хранили верность Марии и считали своим долгом защищать ее репутацию. Правда, нельзя не признать, что Ронсар подстраховывался и посвящал стихи и Елизавете I – льстил ей, утверждая, что красотой она не уступает Марии. Но если не обращать внимания на мелкие «промахи», в целом поэты Плеяды вели себя достойно, и Мария любила их до конца жизни.

Несмотря на относительно скромный поэтический дар, любовь Марии к поэзии многое говорит о ней. Она обладала богатым воображением, была романтичной и склонной к серьезным размышлениям. Кроме того, в идиоматическом и культурном плане она стала настоящей француженкой, воспринимающей французский язык, его структуру и ассоциации точно так же, как любой уроженец страны.

Мария теперь не просто свободно владела французским: изменилась, а возможно, и полностью преобразовалась ее личность. Вкусы и занятия юной королевы были сосредоточены на музыке, танцах и вышивке, которым посвящали свободное время аристократки Европы, но ее предпочтения отличались от того, что доставило бы удовольствие уроженке Шотландии. Ее вкус также резко отличался от вкуса матери, хотя та родилась во Франции, – Мария следовала не только французскому, но и итальянскому стилю, отражающему моду при дворе Генриха II, увлекавшегося культурными тенденциями Флоренции, Милана и Мантуи. В пении и танцах Мария предпочитала стили, пришедшие из Мантуи и Милана, а в вышивке ей нравились роскошь Флоренции и Венеции.

Голос у нее был не слишком сильный, но чистый, и ее учили, подобно мантуанским певцам, изменять тембр соответственно тексту, акустике помещения или звучанию музыкальных инструментов. Иногда Мария пела, аккомпанируя себе на лютне. Она также играла на клавикордах и арфе.

Как музыкант Мария ничем особенным не выделялась, а вот к танцам у нее был настоящий талант. Достаточно ловкая, чтобы освоить сложные фигуры самых новых и самых модных танцев, она обладала чувством ритма и всегда выглядела грациозной. Рассказывали, что с помощью простых жестов она умела выразить чувства, соответствующие музыке.

Генрих II сразу же распознал танцевальный талант Марии, – как и ее блестящие актерские способности. Он постарался найти для Марии и дофина подходящего учителя танцев; юная королева и Франциск регулярно упражнялись вместе в преддверии балов, которыми должно было сопровождаться их обручение.

Мария обожала танцы. Она использовала любую возможность, чтобы потанцевать, – приезжала на семейные праздники, устраиваемые ее родственниками Гизами в Жуанвиле и Медоне, а также присутствовала на каждом балу в Лувре. В Холирудском дворце, после возвращения в Шотландию, она почти каждый вечер танцевала вместе со своими четырьмя Мариями. Нередко танцы оканчивались далеко за полночь, за что ее осуждали кальвинисты, видевшие в этом «безнравственность… французских обычаев», приглашение к «идолопоклонству» и сексуальной распущенности.

Мария также любила вышивать. Это занятие считалось идеальной формой отдыха для женщин, если для других развлечений на свежем воздухе было слишком холодно или сыро. Когда ей было девять лет, для нее заказали два фунта скрученной шерстяной нити, чтобы она начала обучение под руководством опытного Пьера Данжу, личного вышивальщика Генриха II. Мария всю жизнь получала удовольствие от этого занятия, и в Шотландии часто вышивала во время заседаний Тайного совета или приема послов. Впоследствии, во время ссылки в Англии, вышивание будет служить средством успокоения на протяжении долгих лет. «Весь день, – сообщал один из докладов, – она не выпускала из рук иглы, и разнообразие цветов делало работу не такой скучной, и [она] вышивала до тех пор, пока боль не заставляла ее прекратить это занятие».

Екатерина Медичи поощряла интерес Марии. Она сама была искусной вышивальщицей, в детстве обучилась этому ремеслу в монастыре Мурате во Флоренции, монахини которого славились своими вышивками. Мария начала с вязания и простого шитья, после чего перешла к декоративной вышивке гарусом по канве: крошечными стежками petit point, а также gros point. Цель этих занятий – изготовление подарков или украшение мрачных, обшитых темными деревянными панелями комнат с помощью похожих на гобелены настенных драпировок, балдахинов, скатертей и наволочек. Требуемый узор, взятый из сборника эмблем, сначала рисовали на полотне, а затем с максимальной аккуратностью заполняли стежками из цветной шерсти или шелка.

Еще в детстве Мария выказывала склонность к роскоши. Она очень любила brodures – самые роскошные и дорогие «вышивки» – и особенно с драгоценными камнями и эмалью, которые использовались для украшения головных уборов или в орнаменте из переплетающихся полос на лифах и рукавах платья. Такие украшения очень ценились, но изготовить их могли самые опытные мастера – шили непосредственно по шелку или атласу тонкими металлическими нитями или шелковой пряжей с прикрепленными крошечными жемчужинами или маленькими драгоценными камнями. В подростковом возрасте Мария поняла, что буквально не может жить без этих вещей, и стала покупать их без разбора, не обращая внимания на протесты мадам де Паруа.

Что касается менее возвышенных увлечений, то Мария обожала готовить cotignac, разновидность французского мармелада – надевала фартук и несколько часов варила айву с сахаром и порошком из фиалок, а затем красиво раскладывала дольки засахаренных фруктов. Четыре Марии должны были помогать ей, и в их апартаментах оборудовали специальную «кухню», чтобы девочки могли играть в приготовление пищи и ведение домашнего хозяйства, притворяясь женщинами из семьи слуг или бюргеров, которые следят за домом и ходят за покупками. Эту игру Мария всегда вспоминала и иногда обращалась к ней в Шотландии, обычно в Сент-Эндрюсе, где у нее был дом рядом с аббатством.

Мария любила домашних животных и хотела, чтобы их у нее было как можно больше. Предпочтение отдавалось собакам, особенно терьерам и спаниелям, которым позволялось свободно ходить повсюду, как это было принято в королевских и аристократических домах той эпохи. В какой-то период у нее было шестнадцать собак, и персоналу кухни предписывалось не кормить их.

На втором месте у Марии стояли пони. Когда ей было почти пятнадцать, она попросила мать прислать ей «несколько хороших haqueneys, которых я обещала Месье и другим, просившим меня об этом». То есть она хотела, чтобы Мария де Гиз прислала пони с Шетландских островов, что у северной оконечности Шотландии, в качестве подарков для младших братьев дофина – восьмилетнему Карлу, семилетнему Генриху и четырехлетнему Франсуа. Эти пони – небольшого роста, с покладистым характером и мохнатой шкурой – идеально подходили для обучения детей верховой езде.

По прибытии во Францию Мария была еще слишком юна для участия в охоте, но она могла смотреть, как охотятся другие, и приходила в волнение каждый раз, когда с поводков спускали охотничьих собак. Но соколиная охота была уже ей доступна, и через несколько недель после прибытия в Сен-Жермен она поразила придворных дам, когда взяла своего ручного сокола, выпустила птицу, а затем без страха приняла на руку, обойдясь без помощи сокольничих.

Впоследствии Мария наблюдала за тем, как обучают охотиться дофина, а в возрасте двенадцати или тринадцати лет присоединилась к нему. Двух любимых лошадей юной королевы, подаренных ей Генрихом II, звали Браван и Мадам ла Реаль (возможно, Браван – кличка, данная Марией бесстрашной молодой кобыле, а ла Реаль – испанской кобыле, что в буквальном переводе означает «королевская»). Мария любила ездить верхом и вскоре пристрастилась к охоте, на которую надевала под юбки штаны из флорентийской саржи. Эта мода была привезена Екатериной Медичи из Италии и считалась непристойной, поскольку позволяла всаднице сидеть на лошади прямо, а не боком, как того требовал дамский этикет; в Шотландии эта привычка Марии вызывала осуждение.

В дождливые дни или по вечерам Мария любила играть в карты с дофином, у которого чаще всего выигрывала, однако в случае проигрыша ее ставки были выше, чем его. Мария уже тогда с готовностью рисковала. Другими домашними развлечениями Марии были шахматы, нарды и набор итальянских марионеток.

В четырнадцать лет Мария переросла всех своих сверстниц. В те времена женщина считалась высокой, если ее рост чуть превышал 162 см, а Мария выросла почти до 178 см (пять футов и десять дюймов). В сочетании с изящной грудью, тонкой талией, нежной белой кожей, мраморным лицом, высоким лбом и копной вьющихся рыжих волос ее внешность считалась очень необычной. Из недостатков был только один – ее осанка, потому что с детства Мария отказывалась держать спину прямо. Скорее всего, она просто ленилась, а не стеснялась своего роста. В любом случае мадам де Паруа исправила этот недостаток, хотя и не без сопротивления со стороны юной королевы. В результате у Марии в ее лучшие годы не было и намека на опущенные плечи и легкую сутулость, характерные для зрелых лет.

Период взросления Марии иллюстрирует серия карандашных портретов, равнозначная современной фотографии. Первый портрет нарисовали сразу же по прибытии Марии в Сен-Жермен, чтобы Генрих II смог узнать ее. Этот рисунок был утерян, но сохранились другие, на которых она изображена в возрасте от девяти до шестнадцати лет.

Когда дофину было восемь, а Марии девять, Екатерина Медичи заказала портреты королевских детей, причем попросила прислать их как можно скорее. Получив портреты, она жаловалась, что художник не смог правильно передать детские черты. Поэтому она настаивала на большем сходстве, даже если это будут карандашные работы.

Новые портреты были готовы в декабре 1552 г. Портрет Марии показали Генриху II, и ему так понравился рисунок, что он отказался расставаться с ним. Эта законченная версия не сохранилась, но до нас дошел подготовительный набросок красным и черным карандашом, на котором Мария изображена в возрасте девяти с половиной лет.

Лицо ее напряжено – возможно, из-за необходимости неподвижно сидеть перед художником – но миндалевидные глаза нельзя не узнать. Уши непропорционально велики, нос детский, слегка курносый, а не орлиный. Высокий лоб, незаметные брови и тонкие губы в ту эпоху считались красивыми, хотя мы с этим можем не согласиться. Улыбаться на портрете считалось верхом грубости.

Одета Мария по последней моде: узкий корсаж и резные рукава, пышные на плечах и обтягивающие руки. Вьющиеся волосы с пробором посередине скрыты под расшитым чепцом, украшенным драгоценными камнями. В ушах у Марии сережки, на шее золотое ожерелье с рубинами и бриллиантами, на плечах нитка жемчуга, а на груди – большой кулон, тоже украшенный драгоценными камнями. Будучи королевой, которая обязана поддерживать свой статус при дворе, она была вынуждена регулярно одеваться таким образом, несмотря на юный возраст.

Позже один из ведущих придворных художников, Франсуа Клуэ, нарисовал еще один, более детальный, портрет Марии в возрасте двенадцати или тринадцати лет. Это завораживающее изображение юной девушки известно во Франции как «высшее совершенство». Ее лицо и губы стали полнее, взгляд не такой тревожный, нос уже не курносый, брови проявились и тщательно выщипаны, а очарование и живость юной королевы проявляются в выбившихся из-под чепца локонах и блеске глаз.

Третий, и последний, рисунок Марии был сделан незадолго до ее свадьбы. Ей чуть больше пятнадцати, но выглядит она на все двадцать. Изящная, уверенная в себе и хладнокровная, с серьезным и даже немного агрессивным выражением лица, излучающим уверенность и спокойствие. Это портрет человека, который знает, чего хочет, и добивается своего.

Марии исполнилось пятнадцать, и ее дяди, кардинал Лотарингский и герцог де Гиз, могли быть довольны: она была готова исполнить обязанности, возлагаемые на нее чрезвычайно важной ролью. Для кардинала во главе угла стояло умение управлять государственными делами. «Осторожность во всем» – этот принцип всегда старался внушить ей кардинал. Ее учили хранить письма и не оставлять их на виду или в незапертых ящиках, чтобы их не украли или не прочли слуги. «Могу заверить Вас, – со знанием дела сообщала она матери, – что ничто, приходящее от Вас, никогда не будет мною раскрыто».

Мария научилась помечать самые важные фрагменты писем для шифрования. Эту работу выполнял ее личный секретарь после того, как она писала или диктовала черновик, однако когда она, волнуясь, попробовала эту процедуру в первый раз, секретарь сказал, что в этом нет нужды, поскольку он уже отправил ее матери всю конфиденциальную информацию в зашифрованном виде.

Несмотря на эти меры предосторожности, Мария иногда бывала слишком доверчивой. Когда ей, как королеве, потребовалось ответить на письма и просьбы, поданные в Шотландии, она отправила матери тридцать пять пустых листов со своей подписью. Четырнадцать, подписанные просто «Мария», предназначались для общего пользования. Пятнадцать, с подписью «Ваша Мария», – для привилегированных и важных адресатов. Шесть листов, подписанных «Ваша любезная сестра Мария», предназначались исключительно для суверенных правителей и должны были использоваться тогда, когда требовались сопроводительные письма для верительных грамот, а также в других особых случаях.

В этот период проявилась еще одна характерная черта Марии. Ее научили писать почти идеальным наклонным шрифтом по последней итальянской (или римской) моде вместо готического шрифта позднего средневековья; чтобы буквы соответствовали этому изящному стилю, ей приходилось пользоваться трафаретом. Когда Мария старалась, она могла писать безупречно: лучшие образцы ее почерка неотличимы от почерка дочерей Генриха II или ее молодой тетки, Анны д’Эсте, которая в подростковом возрасте тоже училась писать наклонным шрифтом.

На практике получалось так, что в самом начале Мария писала аккуратно, однако на второй или третьей странице начинала торопиться. В целом ее преподаватели были тактичны в оценках. Типичный комментарий: «она писала свои письма изящно и, что редко для женщины, быстро». На самом деле она постоянно извинялась за неаккуратность. В постскриптуме письма к матери, написанном в возрасте четырнадцати лет, Мария просила ее «простить мой ужасный почерк, поскольку я очень спешу». Приблизительно год спустя мы читаем: «Вы должны простить меня, если мой почерк плох, но у меня не было времени сделать все как полагается…»

Таким образом, Мария, не проявляя выдающихся способностей в учебе, была живой и сообразительной, быстро училась и обретала уверенность в себе, что дало возможность привыкнуть к своему королевскому статусу и даже наслаждаться им. Опережая своих сверстников в развитии – но не в учебе, – она следовала инстинктам и сосредоточивалась на том, что ей нравилось. Однако Мария не любила зубрежку и не соглашалась с тем, что античная литература – лучшая подготовка для королевы. Письменные задания она старалась выполнить как можно быстрее.

По мнению Рабле, знаменитого французского писателя начала XVI в., одна из главных функций образования состояла в том, чтобы молодые аристократы росли, как растения на солнце. Марии очень понравилась эта идея, и юная королева сделала ее своей эмблемой. Выбор пал на бархатцы, цветок, который всегда поворачивается к солнцу, а девизом стала фраза «Sa Virtu m’Atire» («Меня влечет добродетель»), почти точная анаграмма имени MARIE STVART, в котором «u» заменена на «v».

Во Франции в эпоху Генриха II игра в анаграммы была очень модной. В нее играли с помощью букв, как теперь в скребл, зачастую используя также загадки-картинки из Италии, на которых были нарисованы эмблемы, или impresa. Основу личной монограммы Марии составляли две пересекающиеся греческие буквы «М» (или мю), одна обычная, а другая перевернутая, чтобы изображение можно было прочесть в любом положении. Над монограммой Мария поместила анаграмму, а впоследствии изображение бархатцев.

По всей видимости, Мария обратила внимание на бархатцы благодаря Рабле, потому что именно этот цветок она выбрала из сборника эмблем для своей вышивки. Но девиз на вышивке другой: «non inferiora secutus» («не опускаясь до низших вещей»), оригинальная версия на латыни, которую Мария решила просто переписать.

На первый взгляд здесь проявляется изобретательность Марии, но на самом деле точно такую же эмблему раньше ее выбрала принцесса Маргарита, младшая дочь Генриха II, которая обучалась вместе с Марией. Она сохранила латинскую версию девиза, но заменила бархатцы на «маргаритку», соответствовавшую ее имени, тогда как юная королева Шотландии, позаимствовав идею у подруги, сохранила цветок, но изменила девиз.

Вскоре после того, как Мария выбрала бархатцы в качестве своей impresa, ее дядя, герцог де Гиз, отвоевал у англичан Кале, и на первое место снова вышли политические и династические амбиции ее семьи. Она прекрасно понимала, что дяди стремятся заполучить английский престол для нее и дофина, таким образом сделав себя незаменимыми для государства династии Валуа.

Прошло совсем немного времени, и начал проявляться непредвиденный эффект разностороннего образования Марии. Она стала мыслить самостоятельно и оспаривать то, что говорили ей дяди. Осваивая учебную программу, которую они для нее выбрали, она приобретала те же навыки, что и мужчины; ее учили независимости мышления. Несмотря на нелюбовь к классической риторике, Мария научилась отстаивать свою точку зрения и находить сильные и слабые стороны в аргументации других.

Поначалу эта черта характера Марии оставалась скрытой. Она не проявилась и тогда, когда в качестве награды за возвращение Кале семья Гизов праздновала победу. На торжественной церемонии, устроенной в большом зале Лувра во вторник 19 апреля 1558 г., Генрих II объявил дату бракосочетания Марии и дофина. Ей было пятнадцать, а Франциску четырнадцать. Кардинал Лотарингский соединил руки жениха и невесты, которые произнесли клятвы верности и обменялись кольцами, пообещав, что в назначенный день станут мужем и женой.

Через три дня на свадьбу пригласили советников магистратуры Парижа. Церемония должна была состояться почти немедленно. После того как Генрих II принял решение, никому не позволялось стоять у него на пути. Свадьба сына, объявил он, должна стать самым величественным и торжественным событием, которое когда-либо видела Франция. Подготовка втайне велась уже месяц: распорядители церемоний, экономы, портные, поставщики, плотники, вышивальщики и кондитеры трудились день и ночь, чтобы все успеть к сроку.

После свадьбы с дофином Мария изменила монограмму, так что греческая буква мю оказалась внутри буквы пси, что означало «М» и «Ф» – Мария и Франциск. Когда королевский переплетчик делал новый переплет для ее экземпляра «Географии» Птолемея, она выбрала переднюю и заднюю обложку из оливковой марокканской кожи с золотым тиснением в виде пальмовых ветвей и новой монограммой из переплетенных букв в центре. Анаграмму «Sa Virtu m’Atire» Мария оставила, но внесла одно важное изменение. Теперь фраза венчалась не бархатцами, а короной Франции.