Текст книги "Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I"

Почему же папа и Генрих VIII допускали подобное поведение? Ответ: деятельность Уолси была полезна и королю, и папе, к тому же он имел намерения провести реформы. В 1519 году Ричард Фокс, его бывший наставник и просвещенный покровитель гуманистов, получив письмо Уолси о преобразовании духовенства, воскликнул, что он «мечтал увидеть этот день, как Симеон мечтал узреть Мессию»[229]229
  LP HI. i, no. 1122 (misdated).


[Закрыть]. Тем не менее хорошо сказано, что «Уолси не испытывал иллюзий по поводу осуществления своих полномочий, будучи зависимым по службе от королевской воли, а воля короля состояла в том, чтобы он управлял английской церковью в интересах короны»[230]230
  Wilkie. Cardinal Protectors. Р. 158.


[Закрыть]. Что бы ни входило в изначальные планы Уолси, на практике его «реформы» составили четыре пункта: (1) инспекция черного духовенства и создание уставов для бенедиктинцев и августинцев, которые в значительной степени повторяли Устав ордена св. Бенедикта 1336 года; (2) написание йоркской Provinciale (сборник уложений для духовенства его епархии, полностью составленный из канонов предшественников Уолси в сане архиепископа Йоркского); (3) незавершенный проект образования 30 новых епископских кафедр на основе монастырей, дабы привести английские епархии в соответствие с современной структурой населения, (4) а также план сократить количество ирландских митрополий с четырех до двух, а епархий с 30 до девяти-десяти и назначать туда только английских кандидатов. Однако не совсем приемлемо называть «реформами» безрезультатные попытки навязать предположительно существующие нормы или амбициозные, но (чаще всего) незаконченные планы реорганизовать епархиальную иерархию. В частности, Уолси нацеливал свои «реформы» преимущественно на слабую дисциплину монастырей, а не на те области пастырского небрежения, которые будет осуждать парламент Реформации. Можно возразить, что его «больше беспокоил в высшей степени зримый упадок монашеских [орденов], чем приходские или пасторские дела»[231]231
  LP ill. i, nos. 77, 693; LP IV. i, nos. 80, 953; LP IV. ii, no. 4900; LP IV. iii, nos. 5607–5608, 5638–5639; The York Provinciate / Ed. R. M. Woolley. London, 1931; Knowles. Religious Orders, iii. 159–160; Heath P. The English Parish Clergy on the Eve of the Reformation. London, 1969. P. 189–190; House S. B. Sir Thomas More and Holy Orders: More’s Views of the English Clergy, both Secular and Regular. Unpublished University of St Andrews Ph. D. dissertation, 1987, fo. 105.


[Закрыть]. Мнение Скелтона, что Уолси ужасный, лживый плюралист, – гротескное преувеличение. Однако сложно оценить его церковную политику как нечто значительно превышающее уровень благих намерений.

После фиаско в замке Бейнардс Уолси очень хотел прекратить злоупотребления правом убежища и излишние привилегии, которые были присущи представителям четырех малых духовных санов, однако его позиция соответствовала политике папы в этих областях. Он взял более радикальный курс в 1528 году, когда получил от Климента VII разрешение лишать сана преступных священнослужителей с меньшими формальностями, чем раньше, в интересах общественного порядка. Однако его подход ограничивался исключительно малыми чинами и отъявленными преступниками. На самом деле Лев X в 1516 году отказал в духовном сане соискателям, которые не прошли всех малых чинов, в том числе не получали чин субдиакона или не желали церковного прихода[232]232
  Heath. English Parish Clergy. P. 124–125.


[Закрыть]. Так что Уолси задумывал снятие сана в защиту, а не для отмены привилегий действительного духовенства, на практике сокращение церковного иммунитета для светских властей никогда не находилось под угрозой.

Кроме того, с 1524 года и до своей отставки Уолси распустил около 30 мужских и женских монастырей, а на вырученные от конфискации деньги построил колледж в Оксфорде и среднюю школу в Ипсвиче. Вдохновляясь учебными заведениями Уильяма Уайнфлета и Ричарда Фокса в Оксфорде, а также Маргарет Бофорт и Джона Фишера в Кембридже, он с 1518 года планировал создать институты, «где учащихся будут воспитывать в добродетели и обучать для духовного звания». Известный покровитель наук и, подобно Фоксу и Томасу Мору, сторонник преподавания в университетах греческого языка, Уолси финансировал чтение лекций в Оксфорде по древнегреческому и латыни, а также богословию таких известных ученых, как Джон Клемент, Томас Лупсет и Хуан Луис Вивес. Кардинальский колледж, который в 1524/25 учебном году он задумывал на 500 студентов, и школа в Ипсвиче, по его плану, предназначенная готовить учащихся к поступлению в Кардинальский колледж, проектировались на самую широкую ногу. Они действительно были гордостью и радостью Уолси: он заказал камень из города Кан в Нормандии; провел переговоры о покупке книг в Риме и Венеции; запланировал общедоступные лекции профессоров по богословию, каноническому праву, философии, гражданскому праву, медицине и классическим языкам. Однако он не всегда действовал канонически, хотя нарушения и были незначительными. Уолси говорил правду, когда уверял Генриха VIII: «Я не принуждал моих служащих делать что-то под давлением, все делалось в той форме и манере, чтобы происходить почти совершенно к полному удовлетворению… каждого человека, который видел… благо в таких действиях»[233]233
  The History of the University of Oxford, iii. The Collegiate University / Ed. J. K. McConica. Oxford, 1986. P. 26–32, 337–341; Taunton E. L. Thomas Wolsey, Legate and Reformer. London, 1902. P. 111.


[Закрыть]. Тем не менее ему не удалось избежать обвинений в том, что цель его состояла не столько в развитии образования, сколько в желании воздвигнуть памятник себе самому. Более того, отказ Уолси официально передать активы колледжей им самим привел к тому, что те конфисковала корона вместе с остальной его собственностью в 1529 году. Генрих VIII преобразовал Кардинальский колледж в Королевский колледж значительно меньших масштабов (позже его переименовали в Крайст-Чёрч (Christ Church), а школу в Ипсвиче снесли: от нее остались одни ворота.

Насколько набожным человеком был Уолси, остается неясным. Кавендиш говорил, что «он практически каждый день слушал две мессы у себя в личных покоях»[234]234
  Two Tudor Lives / Ed. Sylvester and Harding. Р. 24.


[Закрыть]. Уолси поднимался на рассвете для ежедневной молитвы; его священник отметил, что он никогда не пропускал больше одной коллекты[235]235
  В католическом и лютеранском богослужении краткая молитва, обычно читаемая в начале мессы.


[Закрыть], «я не сомневаюсь, что разные люди заблуждались на его счет». Когда разразился кризис в государственных делах, он обычно работал по двенадцать часов, не вставая с места «ни чтобы сходить в туалет, ни чтобы поесть». Закончив работу, «он шел на мессу и молился второй раз… потом сразу отправлялся в сад; походив час или больше, возвращался в храм к вечерне и только после этого ужинал»[236]236
  Two Tudor Lives / Ed. Sylvester and Harding. P. 24, 62.


[Закрыть]. Разумеется, Скелтон и остальные заявляли прямо противоположное, и ответ находится где-то посередине, между двумя этими крайностями. Уолси был кардиналом; такие люди по определению были объектами иронии и насмешек. Бесспорно, однако, что его легатские возможности приносили пользу как папству, так и Генриху VIII. Папство эпохи Возрождения неизменно передавало полномочия, поскольку было слишком слабым, чтобы осуществлять их самостоятельно. Хотя назначение Уолси пожизненным папским легатом в 1524 году оказалось неожиданным, кардиналы Хименес в Испании, Жорж д’Амбуаз во Франции и Маттеус Ланг в Южной Германии имели сходный авторитет, а д’Амбуаз (1460–1515) был в полном смысле слова «Уолси Людовика XII». Кроме того, папство желало английских субсидий, которых Уолси не смог добиться. Однако он убедил Рим, что мог бы преуспеть, если бы его легатские возможности были расширены в достаточной степени. Таким образом, усилив надежды на финансовую помощь Англии, он вырвал у Рима больше дюжины легатских булл[237]237
  Kelly. Canterbury Jurisdiction and Influence, fos. 164–173.


[Закрыть].

И все же должность папского легата сама по себе обрекала Уолси на нарушение отношений Англии с Римом. Его присутствие свернуло количество обращений в Рим с апелляциями и просьбами о разрешениях, уже и так резко сокращенное Генрихом VII, а английское духовенство из принципа отказывалось предоставлять папскую субсидию, поскольку такой прецедент гарантировал бы назначение легатов в будущем. Положение Уолси, в частности, противоречило уложению. Папские легаты были папскими дипломатами, а Уолси – подданным и лорд-канцлером Генриха VIII. Когда во время малолетства Генриха VI Генри Бофорт получил сан кардинала и полномочия легата, его соперник Хэмфри, герцог Глостер, выдвинул ему обвинение в посягательстве на власть короля, даже несмотря на то, что тот до принятия папских назначений подал в отставку с поста канцлера. Уолси должен был осознавать, что легатские полномочия делают его уязвимым по разнообразным установлениям юристов общего права. По всей вероятности, он принял папское назначение только потому, что не сомневался в полном доверии к нему Генриха VIII. Генрих, со своей стороны, завидовал уровню контроля над прелатами, который французская корона получила в результате заключения Болонского конкордата (1516). Поразительно, но он добивался назначения Уолси легатом, поскольку желал, чтобы английской церковью управлял слуга английского короля. При этом священники терпели подобное положение вещей, потому что лучше уж подчиняться церковной, чем светской власти, а Уолси как папский легат защищал церковь от посягательств короля[238]238
  Wilkie. Cardinal Protectors. P. 157–158; Pollard A. F. Henry VIII. London, 1902; new edn., 1951, repr. 1963. P. 190. Сходный тезис утверждал П. Гуин (P. J. Gwyn) в двух неопубликованных докладах, которые мне посчастливилось слышать, за что выражаю свою искреннюю благодарность.


[Закрыть]. Однако ничто из этого не означало, что молодой Генрих VIII уже имел антипапские настроения: Франциск I тоже был владыкой своего королевства, однако не порывал с Римом. То, что ситуация находилась у Генриха под контролем, подтверждается устранением Уолси в октябре 1529 года. При обвинении в Суде королевской скамьи английский «заместитель папы» склонился перед статутами о провизорах и о посягательстве на королевскую власть. Уолси признал, что на основании булл, полученных им от Рима, обнародованных противозаконно, вопреки этим статутам, он создал проблемы для королевства и, таким образом, заслуживает наказания за превышение власти.

Генрих VIII лишил Уолси всего имущества, но позволил ему сначала удалиться в Ишер, небольшой городок недалеко от Лондона, а потом в его епархию в Йорке. Примерно год спустя бывшего министра повезли на юг для тюремного заключения в Тауэре, но по дороге он скончался в Лестерском аббатстве. «Если бы я служил Господу так же неутомимо, как делал это для короля, он бы не бросил меня в старости»[239]239
  Sylvester and Harding (eds.), Two Tudor Lives. Р. 183.


[Закрыть]. Слова Уолси на смертном одре звучат сквозь века, но он всегда был мастером говорить красиво. Он показал себя самым даровитым руководителем со времен Хьюберта Уолтера; в этом отношении его критики никогда не отдавали ему должного. К тому же распространенная точка зрения на могущество Уолси была сформирована после его опалы в 1529 году, когда предусмотрительно отрицалось, что Уолси в основном правил коллегиально, поскольку если так, то кто были его соратники и почему Генрих VIII позволил им избежать наказания? Однако дальновидность и самобытность Уолси в Звездной палате ограничивались его личными качествами; с парламентом в 1523 году он справлялся неумело; его успех в реализации фискальной политики Генриха был серьезно подорван неудачей с «Дружественным даром»; он взял на себя непосильные дипломатические задачи; а его долговременное достижение, централизацию английской церкви, никак нельзя назвать запланированным. Ни дьявол, ни полный гений, Уолси был великолепен, но не без изъянов. Впрочем, он не проявлял фанатизма и был достаточно мягким, по европейским стандартам. О папе Павле IV говорили, что, шествуя в домашних туфлях, он высекал из камней искры, но даже Палсгрейв не приписывал этого Уолси.

5
Разрыв с Римом

Опала Уолси в 1529 году и разрыв с Римом в 1533–1534 годах стали следствием неспособности кардинала-министра и Генриха VIII убедить папу Климента VII аннулировать первый брак короля с Екатериной Арагонской, чтобы он мог жениться на Анне Болейн. Однако маловероятно, что это могло бы привести к супрематии короны над английской церковью, казням Томаса Мора и Джона Фишера, роспуску монастырей, «Благодатному паломничеству» и всему остальному без вмешательства сил, выходящих за пределы сиюминутных дел. Конфликт Генриха VIII с папой был неизбежен, поскольку с самой весны 1527 года, начав сомневаться в своем браке, король занял совершенно непреклонную позицию. Отлучение Англии было весьма вероятно в 1530-е годы – и Генрих VIII, и король Иоанн оба с этим сталкивались, – но обстоятельства при Генрихе были следующими: развал гуманизма, наступление эпохи Реформации, усиление позиций антиклерикализма в юридических школах, поддержка преобразований Анной Болейн и формирование группировок при дворе, которые опирались на политико-религиозную идеологию после смещения Уолси. Именно эти факторы сплавляли интерес Генриха VIII к «имперскому» владычеству с требованием развода: результатом стала политическая и церковная революция, которую благодаря своему второму главному министру Томасу Кромвелю Генрих обеспечил во всех своих владениях.

Конфликт имел для Генриха серьезные основания, поскольку у него не было наследника мужского пола: династия Тюдоров находилась в рискованном положении. У него с Екатериной имелась дочь, принцесса Мария (р. 1516), и от Элизабет Блаунт он имел внебрачного сына, Генри Фицроя, которому в 1525 году пожаловал титул герцога Ричмонда. Предположительно, у Генриха был еще один ребенок от Мэри Болейн, сестры Анны, но король хотел законнорожденного сына. Тот факт, что Екатерина родила четверых детей, которые умерли вскоре после рождения, только усиливал убеждение короля, что его брак был незаконным. Генрих утверждал, что строки третьей книги Ветхого Завета, Левита, запрещающие брачный союз мужчины с вдовой его брата, – Закон Божий[240]240
  «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они» (Левит, 20: 21).


[Закрыть]. В пятой книге, Второзаконии, есть текст противоположного смысла, но Генрих считал его иудейским обычаем, а не Законом Божиим – по этому вопросу мнения расходились[241]241
  «Если братья живут вместе, и один из них умрет, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь должен войти к ней и взять ее себе в жены, и жить с нею» (Второзаконие, 25: 5).


[Закрыть]. С течением времени он пришел к мысли, что половые сношения с вдовой брата – противоестественное деяние. Поэтому он доказывал, что булла, полученная Генрихом VII от папы Юлия II, разрешающая женитьбу на вдове брата, была неправомерна. Его брак всегда противоречил божественному и естественному праву, и если Юлий II пренебрег законами Господа и природы, то превысил свои полномочия и оказался ничем не лучше любого другого смертного законодателя, который злоупотребил своей властью. Генрих хотел, чтобы Климент VII исправил дело, но король просил слишком многого.

Генрих бросил вызов праву папы давать разрешения. К началу осени 1530 года сей недостаток замяли в интересах быстрого компромисса с Римом, но факт остается фактом, позиция английского короля оскорбляла папскую власть. К тому же данное препятствие к разводу совпало по времени с тупиком, обусловленным провалом дипломатии Уолси и мертвой хваткой императора Священной Римской империи в Италии. По сути дела, при надлежащих обстоятельствах получить папское аннулирование брака было несложно. Людовик XII Французский обеспечил себе такое решение, чтобы жениться на Анне Бретонской, и аннулирование первого брака герцога Саффолка с Маргарет Мортимер позже было подтверждено Климентом VII. Значительная часть проблемы Генриха VIII происходила из его себялюбия. То, что в интересах продолжения династии он желал развестись с тетей императора Священной Римской империи и жениться на стороннице реформ, само по себе было не столь ужасным, однако он добивался папского аннулирования брака из принципа и чтобы унизить папство. Более того, Генрих находился с Анной Болейн в такой же степени близости[242]242
  Официально ни один ребенок Мэри Болейн не был признан королевским бастардом, однако факт близости с Мэри Болейн Генрих использовал в 1536 году при расторжении брака с Анной.


[Закрыть] (учитывая прежние интимные отношения с ее сестрой Мэри), как и с Екатериной Арагонской, через ее первое замужество с принцем Артуром – и это шокировало. И наконец, Климент VII стремился поступить справедливо в отношении обеих сторон процесса, когда в итоге отозвал дело Генриха в Рим. Его цель состояла и в том, чтобы удовлетворить Карла V, и в том, чтобы обеспечить Екатерине справедливое решение, которого, как он подозревал, она окажется лишена, если дело будет рассматриваться уполномоченными в Англии.

Тогда Генрих выставил свое дело на публичное обсуждение: он искал поддержки ведущих университетов христианского мира и спровоцировал письменную дискуссию, в которой обсуждалась суть его претензий[243]243
  Murphy V. M. The Debate over Henry VIII’s First Divorce: An Analysis of the Contemporary Treatises. Unpublished Cambridge Ph. D. dissertation, 1984.


[Закрыть]. К 1531 году он воспользовался преимуществами печати для публикации положений собственной позиции, и его обращение к общественному мнению запустило необратимый процесс, поскольку по разводу короля высказывались мнения, близкие к идеям Реформации.

Гуманисты впервые покусились на английскую официальную церковь в 1512 году, когда Колет, выступая перед собранием духовенства Кентербери, осудил злоупотребления клириков и выступил за реформу церкви изнутри. Он сравнил нерадивых священников с еретиками, процитировав святого Бернарда. Колет обратился к епископам: «В вас самих и в вашей жизни мы желаем читать, как в живых книгах, как и по какому примеру должно жить. Поэтому, если будете наблюдать за нашими недостатками и взвешивать их, сначала снимите пелену со своих глаз. Старая пословица гласит: «Врач, исцелися сам»[244]244
  Lupton J. H. A Life of John Colet. London, 1887; 2nd edn., 1909. P. 299.


[Закрыть]. Эта проповедь вызвала возмущение клира, но гуманисты продолжали требовать церковного обновления. Классические тезисы из движения выходили из-под пера Эразма Роттердамского и молодого Томаса Мора. Эразм наилучшим образом объединил христианские и классические элементы Ренессанса. Ключом к успеху служил великолепный стиль: форма для него значила не меньше, чем содержание. Он раскрасил свой евангелизм живой критикой священников и монахов, религиозных предрассудков и пустых обрядов, оторванных от жизни богословов и даже моральных устоев папства, однако воздерживался от оскорблений и избегал рискованных формулировок. Он опубликовал свои труды «Наставление христианскому воину» (1503), «Похвала глупости» (1511) и «Воспитание христианского государя» (1516) до того, как Мартин Лютер бросил вызов папству. В 1516 году он также выпустил первое издание греческого перевода Нового Завета вместе с отредактированным латинским переводом. Библия средневековой церкви на латинском языке – Вульгата – символизировала искажение духовной традиции, и Эразм сделал примечания, в которых указал на ошибки в Вульгате. Ученые и просвещенные миряне возрадовались – наконец-то они припали к чистым водам первоисточника. «Утопия» Томаса Мора (Utopia, 1516) была комплексным произведением. Книга I содержала скрытую критику отказа Эразма Роттердамского от политического выступления, а также осуждала несколько наивные политические и социальные предположения, которые делали многие гуманисты, однако Книга II писалась в ключе Эразма. В ней остроумно изображалось идеальное воображаемое общество язычников, живущих на уединенном острове по принципам естественной добродетели. Утопийцы имели здравый смысл, но ничего не знали о христианском Откровении, и, в неявной форме сравнивая их добрые общественные традиции и разумные отношения с фактически более низкими моральными нормами европейских христиан, Мор предъявил христианскому миру обвинение. Ирония и постыдный факт состояли в том, что христианам было чему поучиться у язычников.

Тем не менее гуманизм Эразма Роттердамского и Томаса Мора имел свои уязвимые места. Даже без вызова, брошенного Лютером, он бы не устоял, поскольку вера и разум в гуманистической схеме противостояли друг другу. Мор утверждал, что вера имеет первостепенное значение и католические постулаты следует защищать, потому что так повелел Господь, а Эразм полагался на человеческий разум и не мог согласиться с тем, что Бог испытывает веру людей, заставляя их верить в то, что наука эпохи Возрождения подвергает сомнению. Даже Лютер рассматривал Эразма как своего противника оттого, что тот поставил во главу угла разум. Разногласия ослабляли гуманизм, и общественное внимание обратилось к новым образцам реформ. Ко времени отставки Уолси гуманистов уже обошла группа местных английских реформаторов. Роберт Барнс, Томас Артур, Томас Билни и их друзья были евангелистами, проповедовавшими в Восточной Англии, Кенте и Лондоне[245]245
  Davis J. F. Heresy and Reformation in the South-East of England, 1520–1559. London, 1983.


[Закрыть]. Они ставили под сомнение власть папы и обряды Рима, но оставались верными «католической церкви». Мор считал их еретиками, поскольку они ставили Священное Писание выше церкви. В частности, они расценивали поклонение святым и почитание икон как «идолопоклонство»; отвергали католическую систему покаяния в пользу веры; у них были пастыри, считавшие проповеди более важным делом, чем старые обряды. Хотя, по всей видимости, они имели больше общего с лоллардами, чем с европейскими протестантами, там не было непосредственного движения от существовавших до Реформации церковных разногласий к главной линии самой Реформации. Однако общие взгляды на идолопоклонство, паломничество и церковные пожертвования, должно быть, сближали таких людей[246]246
  Aston M. Lollardy and the Reformation: Survival or Revival? // History, 49. 1964. P. 149–170.


[Закрыть].

Несмотря на то что его роль зачастую преувеличивают, Мартин Лютер (1483–1546) повлиял на ранних английских реформаторов так же, как его швейцарский и рейнский современники Ульрих Цвингли (1484–1531) и Йоханнес Хусчин (1482–1531). Европейские и лоллардские идеи дополняли друг друга в сочинениях Уильяма Тиндейла, Джона Фрита и Джорджа Джоя. Краеугольным камнем их теории была теология Благодати: они утверждали, что спасение души – свободный дар Господа верующим. Католики, напротив, верили, что Благодать передается церковью. В своей «Исповеди» св. Августин написал: «Я не поверил бы даже в Евангелие, если бы к этому не сподвигла меня католическая церковь». Однако Тиндейл, Фрит и Джой настаивали, что Священное Писание предшествовало учреждению церкви. Тиндейл также разделял лютеранскую доктрину «оправдания единственно верой». Он писал, что «истинная вера исходит не из воображения человека, не во власти человека обрести ее; она дар Господа, свободно влитый в нас… независимо от наших заслуг и добродетелей, без старательных поисков с нашей стороны». «Истинная вера» оправдывалась, поскольку представляла собой форму прощения, исключавшую заслугу человека; акт Божественной власти, избавляющий от человеческой гордыни и стремления[247]247
  Wallace D. D. Puritans and Predestination: Grace in English Protestant Theology, 1525–1695. Chapel Hill, NC, 1982. P. 1–15; Davies H. Worship and Theology in England from Cranmer to Hooker, 1534–1603. Princeton, NJ, 1970. P. 95–103; Davis. Heresy and Reformation. P. 26–65.


[Закрыть].

Тиндейл, Фрит и Барнс также приняли «реформатскую» точку зрения на Предопределение, основанную на швейцарской теологии, которая была далека от позиции последователей Лолларда. Тиндейл писал: «В Христе Бог любит нас, его богоизбранном, до начала мира»; верующий в Христа «предопределен и уготовлен для вечной жизни до начала мира». Фрит утверждал, что спасение души в выборе милости Господней (Бог оправдывает свой выбор), а Барнс и Джой отстаивали двойное предопределение (то есть что нечестивцу так же предопределено осуждение на вечные муки, как богоизбранному предопределено спасение)[248]248
  Wallace. Puritans and Predestination. P. 12–13.


[Закрыть]. Такая теория спасения души «выбором милости» стала краеугольным камнем протестантизма, когда Джон Кальвин (1509–1564) представил его в своем труде «Институты христианской религии» (1536 год и бесчисленные последующие издания), главном учебнике «реформистской» теологии. Таким образом, ничего не могло быть более далекого от мысли Эразма Роттердамского, что разум человека почти независим от воли Божьей и человек сам выбирает дорогу спасения или осуждения.

Вскоре ранние английские реформаторы уже поставили под сомнение католическую доктрину пресуществления (то есть объяснения, как каждая частица хлеба и вина во время Евхаристии превращается в тело и кровь Христа). Однако они не смогли создать полное протестантское осмысление Святого причастия, это стало достижением Кранмера и изгнанников в Швейцарию и Рейнские земли при Эдуарде VI. В своей работе «Краткая декларация о таинствах» Тиндейл удовлетворился изложением трех разных мнений 1530-х годов: «пресуществление», доктрина «реального присутствия» (то есть что в Евхаристии присутствует тело и кровь Христа, но не в каждой частице) и швейцарская интерпретация как воспоминание о голгофской жертве (то есть что Святое причастие – это благодарность за искупительную жертву Христа).

Таким образом, Тиндейл был первым английским реформатским публицистом. При финансовой поддержке лондонского купца Хэмфри Монмута он отправился в Германию и встретился с Лютером, а затем предпринял публикацию Нового Завета на английском языке (1525). Мор выступил против реформаторов в своих трудах «Диалог о ересях» (Dialogue Concerning Heresies, 1529) и «Опровержение ответа Тиндейла» (Confutation of Tyndale’s Answer, 1532–1533). В 1523 году он по требованию Генриха VIII критиковал Лютера: он опознавал протестантов, когда думал, что видит именно их. Однако принадлежность Барнса, Артура и Билни к «протестантам» сомнительна, а главной заботой Тиндейла было распространение Библии. Хотя многие европейские страны имели достаточно понятные переводы Священного Писания, в Англии не существовало разрешенного перевода на английский язык. В 1530 году епископы обсуждали эту идею, но в результате отказались от нее. Они решили, что Библию лучше всего разъяснять в проповедях, а доступ к переводам на родной язык вскармливает ереси, побуждая людей формировать собственные религиозные убеждения. Если, однако, такая позиция частично подтверждалась хождением нескольких рукописных Библий Лолларда, то она не учитывала силы печатного станка. Тиндейл завершил свой перевод в немецком городе Вормс, и, несмотря на энергичные усилия Уорхэма, Тансталла и Мора регламентировать торговлю книгами, те печатные экземпляры быстро достигли Англии. Последующие издания в 1526, 1534 и 1535 годах отражали убеждение Тиндейла, что Библия – первооснова, которая должна определять догматы, практики и обряды церкви. Его перевод был в подавляющем бльшинстве точным, но папа, епископы и католическая теология решительно критиковались в массе заметок на полях.

В 1528 году Тиндейл напечатал свой трактат «Послушание христианина» (Obedience of a Christian Man). Как Эразм Роттердамский, он называл церковь «конгрегацией» и защищал равенство всех истинных христиан с духовенством. Кроме этого, он также изложил политическую теорию о том, что католическая церковь настолько могущественна и цепка, что только благочестивый король в состоянии вырвать английский народ из рабской зависимости от нее. Тиндейл встал на позицию германского императора Генриха IV во время борьбы с папством за право назначения епископов: короли помазаны Богом, поэтому они исполняют волю Божью в реформе церкви[249]249
  Благодаря докладу профессора Ричарда Мариуса, содержащемуся в документах семинара Института Фолджера, у меня сформировалось лучшее понимание политических взглядов Тиндейла.


[Закрыть]. Он достаточно близко подошел к «имперской» теории королевской власти, чтобы привлечь внимание Генриха VIII. Он писал о королях: «Бог в каждом королевстве поставил короля судьей над всем, но над ним нет судьи. Короля судит только Бог; тот, кто посягает на короля, посягает на Бога; тот, кто противится королю, противится Богу и судит Божий закон и порядок»[250]250
  Doctrinal Treatises and Introductions to Different Portions of the Holy Scriptures by William Tyndale / Ed. H. Walter. Cambridge: Parker Society, 1848. P. 177.


[Закрыть]. Однако Тиндейл отказался поддержать развод Генриха. Более того, его «Практика папистских прелатов» (Practice of Prelates, 1530) решительно осудила этот шаг короля. Соответственно, прямое влияние Тиндейла на события сократилось, однако он проложил путь Генриху, сформулировав: «Истина открывается в Священном Писании» и «Мы должны скорее повиноваться Богу, чем людям». В 1530-е годы эти идеи стали девизами в умах поборников королевской супрематии, мощь конфликта Генриха с папой состояла в том, что власть короля и церкви здесь определялась в библейских терминах.

К другим реформаторам, опасным с точки зрения Томаса Мора, относились Саймон Фиш и Кристофер Сен-Жермен. Оба были юристами общего права антиклерикальных воззрений: Фиш принадлежал к корпорации Грейс-Инн, а Сен-Жермен – к Миддл-Темпл. В начале 1529 года Фиш написал «Мольбу за нищих» (A Supplication for the Beggars), яростную сатиру на богатство духовенства, осуждающую священников за то, что они наживают огромные состояния на десятине, плате за заверение завещаний и помин души усопшего, а также других поборах, при этом живут в праздности и грехе, распространяя по стране проказу и венерические болезни, подхваченные у проституток. Фиш, чьи полемические произведения, как говорят, высоко ценила Анна Болейн, побуждал Генриха VIII исправить духовенство при помощи парламентского акта.

Сен-Жермен, напротив, был мастером тонкостей. Он провозглашал равенство всех людей перед законом, но под словом «закон» Сен-Жермен понимал английское общее право и статут, а не каноническое или папское право. Его идея, что духовенство должно иметь точно такие же права, как и миряне в соответствии с законом, ставила под сомнение независимость церкви и церковных судов, как гарантировала Великая хартия вольностей[251]251
  Guy J. A. Christopher St German on Chancery and Statute. London: Selden Society, 1985. P. 19–55.


[Закрыть]. Однако Сен-Жермен имел влияние, поскольку его перу принадлежал трактат «Доктор и студент» (Doctor and Student), самая значительная юридическая работа за период от Литтлтона до сэра Эдварда Кока. Хотя и не был протестантом по обычным теологическим критериям, Сен-Жермен яростно критиковал католическую традицию: именно он заставил Томаса Мора признать, что церковные соборы могут допускать ошибки. По сути, в его антиклерикальных сочинениях убедительно обобщались требования установить светский контроль над церковью, которые юристы общего права выдвигали с тех пор, как Генрих VIII в 1515 году заявил, что «английские короли испокон веков не имели над собой никого, кроме Господа Бога». Так же как Генрих опирался на судебный прецедент, так и Сен-Жермен использовал историческую перспективу, чтобы оспорить неподсудность духовенства светскому суду и законы о ереси: научные изыскания доказали, что этим законам нет тысячи лет, как нравилось думать Мору. Эразм Роттердамский тоже ставил под сомнение правомерность жестокости судов над еретиками, и Сен-Жермен знал, что до 1401 года в Англии сожгли лишь единицы еретиков, если и вообще кто-то взошел на костер.

Фактически Сен-Жермен стремился лишить духовенство власти подавлять доктрины, не оговоренные в Священном Писании, под страхом обвинения в ереси, и его активная деятельность помогла обеспечить пересмотр закона о ереси в 1534 году[252]252
  Guy J. A. The Legal Context of the Controversy: The Law of Heresy // CW x. The Debellation of Salem and Bizance / Ed. Guy, R. Keen, С. H. Miller. New Haven, Conn., 1987. P. xlvii-lxvii.


[Закрыть]. Он хотел, чтобы Генрих VIII санкционировал перевод Нового Завета под надзором парламента, и доказывал, что неписаным традициям и древним обрядам католицизма не нужно верить, если о них нет речи в Священном Писании. В отличие от Тиндейла и Барнса Сен-Жермен не считал, что Священное Писание предшествовало церкви. По его мнению, мы не располагаем письменными христианскими текстами, созданными после Распятия Христа до того, как святой Матфей написал свое Евангелие, и поэтому вера тогда передавалась в устной традиции. Однако когда вера получила документ и церковь придала Новому Завету законную силу, стало обязательным определять догматы веры только по письменному слову, «поскольку иначе многие суеверия и недостоверные домыслы» могли бы добавиться[253]253
  PRO SP 6/2. P. 110–111.


[Закрыть]. Таким образом, в теологии Сен-Жермена, как в диалоге «Доктор и студент», прослеживается влияние парижского сторонника соборного движения Жана Жерсона (1363–1429), который утверждал, что для спасения души не требуется ничего, кроме канонической Библии.

На основании Ветхого Завета и традиции англосаксонских королей, зафиксированного в хрониках, Сен-Жермен признал право Генриха VIII руководить церковью и отверг неограниченную теократию. Однако базовой у него была активная критика злоупотреблений и предполагаемое вымогательство церковников, хотя его обвинения строились и не на практических наблюдениях, поскольку он брал списки «злоупотреблений» у писателей, сторонников верховенства церковных соборов, преимущественно у Генриха Лангенштейна (1324–1397)[254]254
  CW ix. The Apology / Ed. J. B. TraP. New Haven, Conn., 1979. P. Ivi-vii.


[Закрыть]. Это объясняет различия между его описаниями церковных установлений и тем, что дают современные историки. Конечно, «антиклерикальная» полемика была умозрительной и имела собственные цели, однако она питала источник, к которому могли припасть Генрих VIII и Томас Кромвель. Основные вопросы Средних веков упирались в проблему отношений светской и духовной властей, но когда Климент VII отозвал в Рим дело о разводе Генриха VIII, политика, гуманизм, евангелизм и законность объединились в постановке вопроса «Что такое государство и на чем оно воздвигается?». Именно Генрих VIII вместе с английским парламентом дал на него ответ.