Текст книги "Собрание сочинений. Идиллия: Интерлюдия. Серебряная ложка"

II
Последствия

Когда он шел домой, в голове у него было пусто и на сердце легко. Да, вот в чем беда – легковес! Никто не обратит на него серьезного внимания. Он вспомнил первую речь депутата от Корнмаркета. По крайней мере он, Майкл, замолчал сегодня, как только слушатели начали зевать. Ему было жарко, и он проголодался. Оперные певцы толстеют от звука своего голоса, а члены парламента худеют! Он решил прежде всего принять ванну.

Он одевался, когда вошла Флер.

– Ты говорил прекрасно, Майкл. Но какая это скотина!

– Кто?

– Его фамилия Мак-Гаун.

– Сэр Александр Мак-Гаун? А что такое?

– Завтра прочтешь в газетах. Он инсинуировал, будто ты, как один из издателей, заинтересован в том, чтобы книга Фоггарта имела сбыт.

– Да, это сильно!

– И вся его речь была возмутительна. Ты его знаешь?

– Мак-Гауна? Нет. Он депутат от какого-то шотландского города.

– Тебе он враг. Блайт тобой очень доволен и возмущается Мак-Гауном; твой отец тоже. Я еще ни разу не видала его таким взбешенным. Ты должен написать в «Таймс» и объяснить, что еще до выборов вышел из издательства Дэнби и Уинтера. Твои родители у нас сегодня обедают. Ты знал, что твоя мать была в палате?

– Мама? Да ведь она ненавидит политику.

– Она сказала только: «Жаль, что Майкл не откинул волосы со лба. Мне нравится его лоб». А когда Мак-Гаун сел, она заметила: «Дорогая моя, у этого человека как будто срезан затылок. Как вы думаете, не из Пруссии ли он родом? И мочки ушей у него толстые. Не хотела бы я быть его женой». У нее был с собой бинокль.

Когда Майкл с Флер спустились вниз, сэр Лоренс и леди Монт уже были в гостиной и стояли друг против друга, словно два аиста, если не на одной ноге, то, во всяком случае, с большой важностью. Откинув волосы со лба Майкла, леди Монт клюнула его в лоб.

– Как вы там высидели, мама?

– Милый мой мальчик, я была ужасно довольна. Вот только этот человек мне не понравился – у него безобразная форма головы. Но где ты набрался таких познаний? Ты очень умно говорил.

Майкл усмехнулся.

– А вы что скажете, сэр?

Сэр Лоренс скорчил гримасу.

– Ты сыграл роль еnfаnt tеrrible[19]19
  Избалованный ребенок, которому спускают все дерзости (фр.).


[Закрыть], дорогой мой. Одним твоя речь не понравится потому, что они никогда об этом не думали, а другим – именно потому, что они думали.

– Как! Значит, в душе они фоггартисты?

– Конечно. Но в палате не следует защищать подлинные свои убеждения. Это не принято.

– Славная комната, – проворковала леди Монт. – Раньше она была китайской. А где «Обезьяна»?

– В кабинете у Майкла, мама. Она нам надоела. Хотите до обеда взглянуть на Кита?

Когда Майкл остался наедине с отцом, они оба уставились на один и тот же предмет – табакерку эпохи Людовика Пятнадцатого, которую отыскал где-то Сомс.

– Папа, вы реагировали бы на инсинуацию Мак-Гауна?

– Мак-Гаун – фамилия этого торгаша? Да, несомненно.

– Как?

– Уличил бы его во лжи.

– В частном разговоре, в прессе или в палате?

– И то, и другое, и третье. В разговоре я бы просто назвал его лжецом. В заметке я употребил бы слова: «Легкомысленное отношение к истине». В парламенте я бы выразил сожаление, что «его плохо информировали». Можно добавить, что людям случалось получать за такие вещи по физиономии.

– Но неужели вы допускаете, что кто-нибудь поверит этой клевете? – спросил Майкл.

– Поверят всему, что свидетельствует о развращении политических нравов. Это так свойственно людям. Забота о честности общественных деятелей была бы превосходной чертой, если бы ее обычно не проявляли люди, сами столь мало честные, что и в других они вряд ли сумеют ее оценить. – Сэр Лоренс поморщился, вспомнив ОГС. – А кстати, почему Старого Форсайта не было сегодня в палате?

– Я ему предложил пропуск, но он сказал, что не был в палате с тех пор, как Гладстон проводил билль о гомруле[20]20
  Билль о гомруле – законопроект, выдвинутый в 1885 г. и предусматривавший предоставление Ирландии ограниченного самоуправления.


[Закрыть]. Да и тогда пошел только потому, что боялся, как бы его отца не хватил удар.

Сэр Лоренс вставил монокль.

– Я не совсем понимаю.

– У отца был пропуск, и он не хотел его терять.

– Понял. Очень благородно со стороны Старого Форсайта.

– Он нашел, что Гладстон слишком многословен.

– А! В былые годы речи бывали и длиннее. Ты быстро справился со своим делом, Майкл. Я бы сказал, что со временем из тебя выйдет толк. А у меня есть новость для Старого Форсайта. Я знаю, почему Шропшир не разговаривает с Чарли Ферраром. Старик только с этим условием и заплатил в третий раз его долги, чтобы спасти его от доски позора. Я надеялся на что-нибудь более таинственное. В каком положении процесс?

– Последнее, что я слышал, – это что проводят какие-то взаимные запросы сторон.

– А, знаю. Отвечают такое, что ничего не разберешь, и притом вполне беспристрастно. Потом задают тебе ряд вопросов, и ты отвечаешь точно так же. Из всего этого адвокаты что-то извлекают. Что у вас сегодня на обед?

– Флер обещала заколоть жирного тельца, когда я произнесу мою первую речь.

Сэр Лоренс вздохнул.

– Очень рад. Твоя мать снова увлекается витаминами, и теперь мы едим главным образом морковь, обычно сырую. Хорошо, когда в жилах жены течет французская кровь! По крайней мере не страдаешь от недоедания. А вот и дамы!..

Не раз отмечалось, что люди, подчеркивающие свое презрение к отзывам прессы, прочитывают за завтраком все газеты в те дни, когда отзыв должен появиться. Майкл истратил на утренние газеты около шиллинга. Из тридцати газет только в четырех упоминалось о его речи. «Таймс» изложила ее сжато и точно. «Морнинг пост» выхватила несколько фраз об империи, предпослав им слова: «В не лишенной интереса речи…» «Дэйли телеграф» отметила: «Среди других ораторов выступил мистер Майкл Монт». А «Манчестер гардиэн» сообщила: «Депутат от Мид-Бэкса в своей первой речи ратовал за переселение детей в доминионы».

Сэр Александр Мак-Гаун, несколько лет заседавший в парламенте, удостоился большего внимания, но об инсинуации в газетах не было ни слова. Майкл обратился к Хэнзарду.

Его собственная речь, сверх ожидания, показалась ему вполне связной. Когда вошла Флер, он дочитывал речь Мак-Гауна.

– Налей мне кофе, старушка.

Флер подала ему кофе и прислонилась к его плечу.

– Этот Мак-Гаун ухаживает за Марджори Феррар, – сказала она. – Теперь я припоминаю.

Майкл размешал сахар.

– Черт возьми! В палате такими дрязгами не занимаются.

– Ошибаешься. Мне Элисон говорила. Вчера я просто не подумала. Отвратительная речь, не правда ли?

– Могло быть хуже, – усмехнулся Майкл.

– «Как один из компаньонов фирмы, выпустившей это любопытное произведение, он, несомненно, заинтересован в его распространении; вот чем можно объяснить энтузиазм оратора». Неужели это тебя не приводит в бешенство?

Майкл пожал плечами.

– Ты когда-нибудь сердишься, Майкл?

– Дорогая моя, не забудь, что я проделал войну. Ну-с, напишем в «Таймс». Как бы это сформулировать? «Сэр! Разрешите мне через вашу уважаемую газету…» – этак спокойнее и в интересах публики, чтобы звучало не слишком лично… Гм! А дальше?…

– «Сообщить, что сэр Александр Мак-Гаун солгал, намекнув в своей речи, что я заинтересован в распространении книги сэра Джемса Фоггарта».

– Прямолинейно, – сказал Майкл, – но они этого не поместят. Не лучше ли так: «…оповестить публику, что сэр Александр Мак-Гаун в своей речи несколько исказил факты. Считаю долгом заявить, что еще до моего избрания в парламент я перестал работать в издательстве, выпустившем книгу сэра Джемса Фоггарта „Опасное положение Англии“, и вопреки тому, что говорил сэр Александр Мак-Гаун, нимало не заинтересован в распространении этой книги. Не смею утверждать, что он хочет затронуть мою честь (слово „честь“ нужно вставить), но его слова напрашиваются на такое истолкование. Книга меня интересует лишь постольку, поскольку я озабочен действительно опасным положением Англии. Искренне преданный…» и т. д. Ну как?

– Слишком мягко. А кроме того, я бы не стала говорить, что ты действительно считаешь положение Англии опасным. Это, знаешь ли, вздор. То есть я хочу сказать, что это преувеличено.

– Отлично, – сказал Майкл, – напишем вместо этого: «…озабочен положением страны». В палате я попрошу слова в порядке информации, а в кулуарах – без всякого порядка. Интересно, как отзовется «Ивнинг сан».

«Ивнинг сан», которую Майкл купил по дороге в парламент, угостила его передовой статьей, озаглавленной «Снова фоггартизм» и начинающейся так: «Вчера депутат от Мид-Бэкса вызвал смех всей палаты, произнеся речь в защиту сумасшедшей теории, именуемой фоггартизмом, о которой мы уже упоминали на страницах нашей газеты». За этим следовало двадцать строк, написанных в не менее оскорбительном тоне. Майкл отдал газету швейцару.

В палате, убедившись, что Мак-Гаун присутствует на заседании, Майкл воспользовался первым удобным случаем и встал:

– Мистер спикер! Я хочу опровергнуть заявление, сделанное вчера во время прений и затрагивающее мою честь. Почтенный депутат от Грингоу заявил в своей речи… – Тут Майкл прочел абзац из Хэнзарда. – Правда, я имел отношение к издательству, выпустившему в августе тысяча девятьсот двадцать третьего года книгу сэра Джемса Фоггарта, но все связи с этим издательством я порвал в октябре тысяча девятьсот двадцать третьего года, задолго до того, как вошел в парламент. Поэтому я нимало не заинтересован в распространении этой книги, хотя от души желаю, чтобы принципы фогтартизма были проведены в жизнь.

Он сел под жидкие аплодисменты. Тогда поднялся сэр Александр Мак-Гаун. Это был тот самый человек с красной физиономией, который так не понравился Майклу накануне.

– Мне кажется, – начал он, – что почтенный депутат от Мид-Бэкса был недостаточно заинтересован своей собственной речью, ибо отсутствовал, когда я на нее отвечал. Не могу согласиться с тем, что мои слова могут быть истолкованы так, как он их истолковал. Я сказал тогда – и сейчас повторяю, – что один из издателей, несомненно, был заинтересован в том, чтобы выпущенная им книга завоевала симпатии публики. Почтенный депутат принял на свой счет слова, к нему не относившиеся.

Он повернулся лицом к Майклу – мрачный, красный, вызывающий.

Майкл снова встал.

– Я рад, что почтенный депутат устранил возможность неправильного истолкования его слов.

Через несколько минут оба покинули зал.

В газетах нередко появляются отчеты о том, как мистер Суош, почтенный депутат от Топклифа, обозвал мистера Бэклера, почтенного депутата от Путинга, именем, не вполне подходящим к обстановке парламента. («К порядку!») И как мистер Бэклер в ответ выразился о мистере Суоше еще менее лестно. («Слушайте, слушайте! К порядку!») И как мистер Суош потрясал кулаками (шум), а мистер Бэклер взывал к спикеру или швырял бумаги. («К порядку, тише!») И как последовало великое смятение и мистер Суош или мистер Бэклер был лишен права посещать заседания и вынужден был, громко крича, покинуть «мать всех парламентов» в сопровождении дежурного полисмена, и прочие поучительные подробности. Небольшое недоразумение между Майклом и сэром Александром разрешилось по-иному. Инстинктивно соблюдая правила приличия, они направились в умывальную; по дороге в это мраморное убежище они не обращали друг на друга ни малейшего внимания. Остановившись перед вешалкой для полотенец, Майкл сказал:

– Ну, сэр, можете вы мне объяснить, почему вы вели себя как грязная скотина? Вы прекрасно знали, как будут истолкованы ваши слова.

Сэр Александр отложил в сторону щетку.

– Получайте, – сказал он и со всего размаху дал Майклу по уху.

Майкл пошатнулся, затем, размахнувшись, угодил сэру Александру в нос. Оба действовали энергично: сэр Александр был человек коренастый, а Майкл – увертливый, но ни тот, ни другой не умели работать кулаками. Драку прервал почтенный депутат от Уошбэзона, выходивший из уборной. Поспешно войдя в умывальную, он тотчас же получил синяк под глазом и удар в диафрагму, отчего согнулся вдвое, а затем показал себя более красноречивым оратором, чем могли бы ожидать люди, знавшие этого почтенного джентльмена.

– Простите, пожалуйста, сэр, – сказал Майкл. – Невиновные всегда страдают больше, чем виновные.

– Я бы вас обоих запретил сюда пускать! – кипятился депутат от Уошбэзона.

Майкл усмехнулся, а сэр Александр сказал:

– К черту!

– Вздорные забияки! – проворчал депутат от Уошбэзона. – Как же я теперь, черт возьми, буду выступать сегодня?

– Если вы явитесь с повязкой на глазу, – сказал Майкл, примачивая подбитый глаз депутата холодной водой, – и объясните, что пострадали при столкновении автомобилей, вашу речь выслушают с особым вниманием и газеты дадут хороший отзыв. Разрешите предложить вам для повязки подкладку от галстука?

– Не троньте мой глаз, – зарычал депутат от Уошбэзона, – и убирайтесь отсюда, пока я не вышел из терпения!

Майкл застегнул верхнюю пуговицу жилета, расстегнувшуюся во время драки, и, посмотрев в зеркало, убедился, что ухо у него горит, манжета в крови, а у противника кровь идет носом.

«Ну и скандал! – подумал он, выходя на свежий воздух. – Хорошо, что мы столкнулись в умывальной! Дома я, пожалуй, умолчу».

Ухо у него ныло, настроение было скверное. Сияние фоггартизма потускнело, свелось к драке в умывальной. Есть с чего охладеть к своему призванию! Но даже депутат от Уошбэзона оказался в смешном положении, так что в газеты это дело едва ли попадет.

Переходя улицу к своему дому, он увидел Фрэнсиса Уилмота, направляющегося на запад.

– Алло!

Фрэнсис Уилмот поднял голову и остановился. Он похудел, глаза ввалились, он разучился улыбаться.

– Как поживает миссис Монт?

– Очень хорошо, благодарю вас. А вы?

– Прекрасно, – сказал Фрэнсис Уилмот. – Пожалуйста, передайте ей, что я получил письмо от ее двоюродного брата Джона. Он очень рад, что я с ней познакомился. Шлет ей привет.

– Благодарю, – сухо сказал Майкл. – Заходите к нам, выпьем чаю.

Молодой человек покачал головой.

– Вы поранили руку?

Майкл засмеялся.

– Нет, повредил одному субъекту нос.

Фрэнсис Уилмот слабо улыбнулся.

– Мне давно уже хочется проделать то же самое. Чей это был нос?

– Некого Мак-Гауна.

Фрэнсис Уилмот схватил Майкла за руку.

– Тот самый нос!

Затем, видимо, смущенный своей откровенностью, он повернулся на каблуках и ушел, предоставив Майклу теряться в догадках.

На следующее утро газеты умолчали о кровопускании, имевшем место накануне, и ограничились сообщением, что депутат от Уошбэзона простудился и не выходит из дому.

Консервативная пресса скромно умалчивала о фоггартизме; но один либеральный и один лейбористский журнал поместили передовицы, которые Майкл внимательно прочел.

Орган либералов писал: «В прениях по тронной речи выделяется одно выступление. В наше беспокойное время, когда хватаются за всевозможные шарлатанские средства, нельзя не обратить внимания на теорию, которую депутат от Мид-Бэкса назвал фоггартизмом, по имени престарелого сэра Джемса Фоггарта. Нечего ждать со стороны либералов какой бы то ни было поддержки теории, ничего общего с основами либерализма не имеющей. Но возникает опасение, что на нее клюнет ряд консерваторов, вернее, самые косные из них. Беспорядочное выражение пессимистических взглядов всегда привлекает известным образом настроенных людей. Положение Англии не опасно. Ничто в нем не оправдывает истерического отклонения от нашей традиционной политики. Впрочем, не надо закрывать глаза на то, что за последнее время ряд так называемых мыслителей поговаривают о возвращении к „блестящей изоляции“, за которой (признают они то или нет) мы видим гибель свободы торговли. Молодой депутат от Мид-Бэкса приподнял было этот краеугольный камень либерализма, но тут же выпустил его из рук; возможно, что бремя показалось ему не по силам. В основе же фоггартизм не что иное, как подкоп под свободу торговли и пощечина Лиге наций».

Майкл вздохнул и обратился к лейбористскому журналу; статья была подписана и выражала более человеческую точку зрения:

«Итак, для того чтобы безработица не тревожила капиталистов, нам предлагается сплавлять наших детей на край света, как только они выучатся грамоте. О сэре Джемсе Фоггарте я слышу впервые, но, если только правильны цитаты из его книги, приведенные вчера в парламенте депутатом от одного из земледельческих округов, есть в этом старом джентльмене что-то подозрительно прусское. Интересно, что говорит по этому поводу рабочий у себя дома? Боюсь, что там не обходится без слов „к черту!“. Нет, сэр Джемс Фоггарт, английские рабочие не намерены скрывать свои карты и, признавая за старой родиной немало недостатков, все же предпочитают ее всякой другой для себя и своих детей. Спасибо, сэр Джемс Фоггарт, что-то не хочется».

«Вот это ясно, – подумал Майкл. – Ошибка, что излагать теорию поручили мне. Лучше бы Блайт подыскал городского депутата из лейбористов».

Перед его мысленным взором фоггартизм, разодранный на клочки завистью и классовой ненавистью, лозунгами, фракциями и партиями, как пристыженный призрак, удирал, поджав хвост, из парламента и прессы, непризнанный, непринятый!

– Ладно, – бормотал он, – я не отступлю. Если уж быть дураком, так лучше дураком в квадрате. Так, Дэн?

Дэнди, приподняв голову, глядел на него своими глазами-бусинками.

III
МАРДЖОРИ ФЕРРАР У СЕБЯ ДОМА

Фрэнсис Уилмот шел в Челси, на свидание с той, которая была для него символом жизни. Влюбленный по уши и достаточно старомодный, чтобы мечтать о браке, он проводил дни пришитым к юбке, которая явно от него ускользала. Его наивная страсть вырвала у Марджори Феррар признание – она сообщила ему о своей помолвке, сказав напрямик: ей нужны деньги, она запуталась в долгах, а жить в глуши не намерена.

Он поспешил предложить ей все свое состояние. Она отказалась:

– Дорогой мой, до этого я еще не дошла.

Часто она готова была сказать ему: «Подождите, пока я выйду замуж», но выражение его лица всегда ее останавливало. Он был примитивен; она знала, что ему чужд ее идеал: быть безупречной женой, любовницей и матерью одновременно. Она держала его при себе только полуобещаниями, что она отвергнет Мак-Гауна, и заботилась о том, чтобы они с Мак-Гауном не встречались. Два раза ей не удалось помешать их встрече, свидание было мучительно, и в результате ей пришлось лгать больше, чем она привыкла. Кончилось тем, что она по-настоящему увлеклась молодым человеком. Она видела в нем много нового. Ей нравились его темные глаза, его грация и как росли у него волосы на затылке; нравился его голос и старомодная манера вести беседу. И, как это ни странно, ей нравилась его порядочность. Дважды она просила его разузнать, не собирается ли Флер «прийти с повинной»; дважды он ей отказал, заявив:

– Они были очень добры ко мне; и я не мог бы передать вам, что они говорят, даже если бы это было мне известно.

Она рисовала его портрет, и в студии, где они встречались, стоял на мольберте холст, на который Марджори Феррар успела положить только несколько мазков. Свидания их происходили почти ежедневно, между тремя и четырьмя, когда уже начинало смеркаться. Этот час Мак-Гаун всегда проводил в парламенте. Фрэнсис Уилмот позировал в отложном воротничке, что ему очень шло. Ей нравилось, когда он сидел на диване и следил за ней взглядом; ей нравилось подходить к нему вплотную и смотреть, как дрожат его пальцы, прикасающиеся к ее юбке или рукаву, как блестят глаза, как меняется выражение лица, когда она от него отходит. Верил он в нее безгранично, и при нем она следила за собой. Ведь детей не полагается шокировать!

В тот день она ждала Мак-Гауна к пяти часам и уже волновалась, когда Фрэнсис Уилмот явился и сказал:

– Я встретил Майкла Монта; у него манжета была в крови. Угадайте, чья кровь?

– Неужели Алека?

Фрэнсис Уилмот выпустил ее руки.

– Не называйте при мне этого человека Алеком.

– Мой милый мальчик, вы слишком впечатлительны. Я ждала, что они поссорятся, ведь я читала их речи. А у Майкла глаз подбит? Нет? Гм! Ал… «этот человек», наверное, взбешен. Кровь была свежая?

– Да, – мрачно сказал Фрэнсис Уилмот.

– Ну, так он не придет. Садитесь на диван и давайте хоть раз в жизни серьезно поработаем.

Но он упал перед ней на колени и обвил руками ее талию.

– Марджори, Марджори!

Поклонница радостей жизни, пропитанная иронией, как и все ее поколение, она все же смутно пожалела его и себя. Обидно было, что нельзя велеть ему скорее достать разрешение на брак и кольцо или еще чего ему там хочется и покончить с этим делом! Нельзя даже сказать ему, что она готова покончить и без разрешения и без кольца. Ведь главное – не растеряться. Однажды в жизни она заметила, что скоро надоест любовнику, – не растерялась и дала ему отставку раньше, чем он это осознал; в другой раз любовник надоел ей – она не растерялась и тянула, пока и ему не надоело. Бывало, что любимцы, за которых она стояла горой, шли ко дну, – она ни разу не растерялась и защищала других, более удачливых; бывало, что в игре ей переставало везти, – и она бросала карты, не дожидаясь полного проигрыша. Не раз она оправдывала репутацию одной из самых современных женщин.

Поэтому она поцеловала Фрэнсиса Уилмота в голову, разжала его руки и посоветовала быть паинькой; и у нее мелькнула мысль, что первая молодость ее миновала.

– Забавляйте меня, пока я буду работать. У меня отвратительное настроение.

И Фрэнсис Уилмот, словно хмурый призрак, стал ее забавлять.

Существует мнение, что нос, пострадавший от удара, сильно распухает лишь через час или два. Вот почему сэр Александр Мак-Гаун явился в половине пятого сообщить, что не может прийти в пять. Приехал он прямо из парламента и всю дорогу прикладывал к носу мешочек со льдом. Накануне Марджори Феррар дала ему понять, что молодой американец «находится сейчас в Париже», – поэтому он остановился как вкопанный при виде молодого человека, сидевшего без галстука и с расстегнутым воротничком. Фрэнсис Уилмот молча поднялся с дивана. Марджори коснулась кистью холста.

– Взгляните, Алек, я только что начала портрет.

– Нет, благодарю, – сказал Мак-Гаун.

Сунув галстук в карман, Фрэнсис Уилмот поклонился и направился к двери.

– Чаю не хотите, мистер Уилмот?

– Не хочется, благодарю вас.

Когда он ушел, Марджори Феррар взглянула на нос своего нареченного. Нос был крупный, но пока почти не распух.

– А теперь объясните, зачем вы лгали? – сказал Мак-Гаун. – Вы мне сказали, что этот шалопай уехал в Париж. Значит, вы мною играете, Марджори?

– Конечно! А почему бы и нет?

Мак-Гаун подошел к ней вплотную.

– Положите кисть!

Марджори подняла ее – в ту же секунду кисть была у нее выхвачена и полетела в сторону.

– Портрет вы оставите недоконченным и этого субъекта больше не увидите. Он в вас влюблен.

Он сжал ей руки.

Она откинула голову, рассерженная не меньше, чем он.

– Пустите! Неужели вы считаете себя джентльменом?

– Нет, я просто мужчина.

– Сильный и молчаливый – герой скучного романа. Садитесь и ведите себя прилично.

Поединок глаз – темных и горящих, голубых и холодных – продолжался не меньше минуты. Потом он выпустил ее руки.

– Поднимите кисть и дайте мне.

– Черт возьми, этого я не сделаю!

– Значит, нашей помолвке конец. Если вы столь старомодны, то я вам не пара. Ищите себе жену, которая подарила бы вам к свадьбе плетку.

Мак-Гаун схватился за голову.

– Я слишком люблю вас и теряю власть над собой.

– Ну, так поднимите кисть.

Мак-Гаун поднял ее.

– Что у вас с носом сделалось?

Мак-Гаун прикрыл нос рукой.

– Я налетел на дверь.

Марджори Феррар засмеялась:

– Бедная дверь!

Он посмотрел на нее с удивлением.

– Вы самая жестокая женщина из всех, кого я встречал. И почему я вас люблю – не понимаю.

– Столкновение с дверью плохо отразилось на вашей внешности и характере. Почему вы пришли раньше, чем всегда?

У Мак-Гауна вырвался стон.

– Меня к вам тянет, и вы это знаете.

Марджори Феррар повернула холст к стене и стала рядом.

– Не знаю, как вы рисуете себе нашу совместную жизнь, Алек, но боюсь, что счастья нам не видать. Не хотите ли виски с содовой? Вот там, в буфете. Не хотите? А чаю? Тоже нет? Следовало бы нам договориться. Если я выйду за вас замуж, что очень сомнительно, – затворницей я жить не намерена. Я буду принимать своих друзей. И теперь, пока мы не поженились, я тоже буду их принимать. Если это вам не по вкусу, можете со мной расстаться.

Она видела, как он сжал руки. Нелегкая задача быть его женой! Если бы только был какой-нибудь «подходящий заместитель»! Если бы Фрэнсис Уилмот был богат и жил не там, где растет хлопок и негры поют в полях; где текут красные реки, светит солнце и болота затянуты мхом; где растут грейпфруты – или они там не растут? – а дрозды поют нежнее, чем соловьи. Южная Каролина, о которой с таким восторгом рассказывал ей Фрэнсис Уилмот! Чужой мир глянул прямо в глаза Марджори Феррар. Южная Каролина! Невозможно! Так же невозможно, как если бы ей предложили жить в девятнадцатом веке!

Мак-Гаун подошел к ней.

– Простите меня, Марджори.

Он положил ей руки на презрительно вздернутые плечи, поцеловал ее в губы и ушел.

А она опустилась в свое любимое кресло и стала нервно покачивать ногой.

Опилки высыпались из ее куклы – жить стало скучно.

Чего она хочет? Отдохнуть от мужчин и неоплаченных счетов? Или ей нужно еще что-то пушистое, именуемое «настоящей любовью»? Во всяком случае, чего-то ей не хватает. Итак, одевайся, иди и танцуй; потом еще раз переоденься и иди обедать; а за платья еще не уплачено!

А в общем, лучше всего разгоняет сплин хороший глоток чего-нибудь горячего!

Она позвонила и, когда ей подали все необходимое, смешала вино с коньяком, всыпала мускатных орехов и выпила стакан до дна.