Текст книги "Собрание сочинений. Идиллия: Интерлюдия. Серебряная ложка"

V
Знаменательный день

В день суда Сомс проснулся в доме Уинифрид на Грин-стрит и сразу почувствовал какое-то болезненное нетерпение. Поскорей бы наступило «завтра»!

Встречи с «очень молодым» Николасом Форсайтом и сэром Джемсом Фоскиссоном возобновились, и было окончательно решено повести атаку на современные нравы. Фоскиссон был явно заинтересован, – может быть, у него свои счеты с современными нравами; и если он покажет себя хотя бы вполсилы старика Бобстэля, который только что, восьмидесяти двух лет от роду, опубликовал свои мемуары, то эта рыжая кошка не выдержит и проговорится. Накануне Сомс отправился в суд посмотреть на судью Брэна и вынес благоприятное впечатление: ученый судья хотя и был моложе Сомса, но выглядел достаточно старомодным.

Почистив зубы и причесавшись, Сомс прошел в соседнюю комнату и предупредил Аннет, что она опоздает. В постели Аннет всегда выглядела очень молодой и хорошенькой, и хотя ему это нравилось, но простить ей этого он не мог. Когда он умрет – так лет через пятнадцать, – ей не будет еще шестидесяти лет, и, пожалуй, она проживет после него годиков двадцать.

Добившись наконец того, что она проснулась и сказала: «Успеешь еще поскучать в суде, Сомс», он вернулся в свою комнату и подошел к окну. В воздухе пахло весной – даже обидно! Он принял ванну и тщательно выбрился – брился осторожно: не подобает являться в суд с порезанным подбородком! Затем заглянул к Аннет, чтобы посоветовать ей одеться поскромнее. На Аннет было розовое белье.

– Я бы на твоем месте надел черное платье.

Аннет посмотрела на него поверх ручного зеркала.

– Кого ты прикажешь мне соблазнить, Сомс?

– Конечно, эти люди явятся со своими друзьями; все, что бросается в глаза…

– Не беспокойся, я постараюсь выглядеть не моложе своей дочери.

Сомс вышел. Француженка! Но одеваться она умеет. Позавтракав, он отправился к Флер. С Аннет остались Уинифрид и Имоджин – они тоже собирались в суд, точно в этом было что-нибудь веселое!

Элегантный, в цилиндре, он шел по Грин-парку, репетируя свои показания. Почки еще не налились – поздняя весна в этом году! И королевской семьи нет в городе. Он мельком взглянул на скульптуру перед Букингемским дворцом – мускулистые тела, большие звери – символ империи! Все теперь ругают и это, и памятник принцу Альберту, а ведь они связаны с эпохой мира и процветания, и ничего в них современного… Потом узким переулком, где пахло жареной рыбой, он пробрался на тихую Норт-стрит и долго смотрел на церковь Рэна, приютившуюся среди чистеньких небольших домов. Он никогда не заглядывал ни в одну церковь, кроме собора Св. Павла, но, созерцая их снаружи, обычно набирался бодрости. Постройки все крепкие, не кричащие, вид у них независимый. На Саут-сквер он свернул в несколько лучшем настроении. В холле его встретил Дэнди. Сомс не питал страсти к собакам, но солидный, толстый Дэнди нравился ему гораздо больше, чем тот китайский недоносок, которого Флер держала раньше. Дэнди – собака с характером властным и настойчивым: уж он-то не проболтался бы, если б его вызвали свидетелем! Подняв голову, Сомс увидел Майкла и Флер, спускавшихся по лестнице. Окинув беглым взглядом коричневый костюм Майкла и его галстук в крапинку, он впился глазами в лицо дочери. Бледна, но, слава богу, ни румян, ни пудры, и губы не подкрашены, ресницы не подведены. Прекрасно загримирована для своей роли! Синее платье выбрала с большим вкусом, – вероятно, долго обдумывала. Желание подбодрить дочь заставило Сомса подавить беспокойство.

– Пахнет весной! – сказал он. – Ну что ж, едем?

Пока вызывали такси, он пытался рассеять ее тревогу.

– Вчера я пошел поглядеть на Брэна: он очень изменился за то время, что я с ним знаком. Я один из первых стал поручать ему дела.

– Это плохо, сэр, – сказал Майкл.

– Почему?

– Он побоится, как бы его не сочли благодарным.

Острит, как всегда!

– Славный народ наши судьи, – сказал Сомс.

– Не сомневаюсь, сэр. Как вы думаете, он когда-нибудь читает?

– Что вы хотите сказать? Чту читает?

– Романы. Мы вот, в парламенте, не читаем.

– Романы читают только женщины, – сказал Сомс и пощупал платье Флер. – Материя тонкая, надень мех.

Пока Флер ходила за мехом, Сомс спросил Майкла:

– Как она спала?

– Лучше, чем я, сэр.

– Это хорошо. А вот и такси. Держитесь подальше от этого шотландца.

– Да ведь я его каждый день вижу в палате.

– Ах да, – сказал Сомс. – Я забыл. Кажется, там вы на такого рода вещи внимания не обращаете. – И, взяв под руку дочь, повел ее к автомобилю.

– Интересно, придет ли Блайт, – проговорил Майкл, когда они проезжали мимо редакции «Аванпоста».

Никто не ответил, и разговор иссяк.

Вид у здания суда был обычный, к подъезду спешили люди в черном и синем. «Тараканы!» – сказал Майкл. В ответ на это сравнение Сомс толкнул его локтем; ему все это было так знакомо – гулкие залы, темные лестницы, душные коридоры.

Они приехали слишком рано и медленно поднимались по лестнице. В сущности, какой идиотизм! Вот они явились сюда, они и их противники, чтобы получить – что? Сомс удивлялся самому себе. Как он не настоял, чтобы Флер извинилась? Когда дело касалось других, вся судебная процедура казалась вполне естественной и разумной, но сейчас в это была замешана его дочь. Он быстро повел ее мимо клерков и свидетелей к дверям зала. Несколько слов вполголоса швейцару – и они вошли, сели. «Очень молодой» Николас был уже на месте, и Сомс устроился так, чтобы между ними оказался только сэр Джемс. Потом он окинул взглядом публику. Да, очевидно, все пронюхали! Он так и знал, ведь эта «рыжая кошка» у всех на виду. На задних скамьях сидели дамы, много дам; и публики все прибавлялось. Сомс резко повернулся: гуськом входили присяжные. Почему у них всегда такой простоватый вид? Сомс никогда не был присяжным. Он взглянул на Флер. Сидит рядом с ним, а о чем думает – неизвестно. А у Майкла очень уж торчат уши. Тут он заметил Аннет. Лучше бы она не пробиралась сюда вперед, не нужно обращать на себя внимание. Он посмотрел на нее, покачал головой и указал на задние скамьи. Ага, послушалась! Она, Уинифрид и Имоджин займут немало места: не худенькие. А все-таки остаются еще свободные места. Потом он вдруг увидел истицу, ее поверенного и Мак-Гауна: вид у них очень самоуверенный, а эта наглая кошка улыбается! Стараясь не смотреть в ту сторону, Сомс все же видел, как они уселись шагах в десяти от него. А вот и адвокаты! Фоскиссон и Булфри вместе, чуть что не под руку. А через несколько минут они будут называть друг друга «уважаемый» и что есть силы топить один другого. Сомс задумался: не лучше ли было пригласить вместо Фоскиссона Булфри, некрасивого, широкоплечего, опытного, сухого. Сомс, Майкл и Флер сидели впереди; за ними Фоскиссон и его помощник. «Рыжая кошка» сидела между Сэтлуайтом и шотландцем, за ними Булфри с помощником. Теперь для полноты картины не хватало только судьи. А, вот и он! Сомс схватил Флер за локоть и заставил ее встать. Бум! Снова сели. У судьи Брэна одна щека как будто полнее другой: не болят ли у него зубы? Интересно, как это повлияет на ход дела?

Затем началась обычная «канитель»; сегодня будет слушаться такое-то дело, на будущей неделе – такое-то и так далее. Наконец с этим покончили, и судья стал озираться по сторонам, словно осматривая поле битвы. Булфри встал.

– Если вы разрешите, милорд…

Он сделал обычное вступление, цветистыми фразами изобразил истицу… Внучка маркиза, обручена с членом парламента… быть может, с будущим премьером… вращается в самых блестящих кругах общества; женщина пылкая и смелая, пожалуй, слишком смелая… Вертихвостка!.. Потом обычное кисло-сладкое описание ответчицы… Богатая и тщеславная молодая леди. Какое нахальство! Присяжные должны помнить, что имеют дело с представителями ультрасовременного общества; однако и в этом обществе слова сохраняют свой первоначальный смысл!.. Гм… Дальше Булфри упомянул об инциденте в салоне Флер… конечно, преуменьшил его значение… А! Вот он намекает на него, Сомса… Человек богатый, влиятельный… Скажите, какая честь! А, он читает эти письма… сообщает, какое они произвели впечатление… конечно, старается приукрасить истицу!.. Истица вынуждена была принять меры… Вздор! «Сейчас я вызову свидетельницу, миссис Ральф Ппинррин».

– Как пишется эта фамилия, мистер Булфри?

– Два «п», два «и», два «н» и два «р», милорд.

– Понимаю.

Сомс посмотрел на особу, носившую такую фамилию: хорошенькая женщина, несколько легкомысленная на вид. Он внимательно прислушивался к ее показаниям. Она довольно точно передала инцидент у Флер. Через два дня она получила письмо, порочащее истицу. Как друг, сочла своим долгом уведомить мисс Феррар. Может подтвердить как светская женщина, что этот инцидент и эти письма причинили вред мисс Феррар. Ей приходилось беседовать об этом со знакомыми. Публичный скандал. Инцидент вызвал большое возбуждение. Показала полученное письмо миссис Молтиз, оказалось, что та тоже получила письмо. Инцидент служит темой для разговоров. Гм!

Булфри сел. Фоскиссон встал.

Сомс подобрался. Вот теперь посмотрим, как он поведет перекрестный допрос, – это важно. Ну что ж, неплохо. Ледяной взгляд устремлен в пространство, когда он задает вопрос; обращается на свидетеля, когда он ждет ответа; рот приоткрыт, словно готов проглотить ответ, языком проводит по нижней губе; одна рука скрыта за спиной, в складках мантии.

– Разрешите задать вопрос, миссис… э-э… Ппинррин? Инцидент, как выразился мой уважаемый коллега, произошел в доме миссис Монт, не так ли? И вы были приглашены в качестве друга? Совершенно верно. Вы ничего не имеете против миссис Монт? Нет. И вы сочли нужным, сударыня, показать это письмо истице и вашим знакомым, – иными словами, постарались раздуть пустячный инцидент? – Взгляд на свидетельницу, ждет ответа.

– Если бы кто-нибудь из моих друзей получил оскорбительное для меня письмо – не сомневаюсь, они сообщили бы мне.

– Даже если бы ваш друг знал мотивы, которые привели к написанию письма, и был не только вашим другом, но и другом того, кто письмо написал?

– Да.

– А не объясняется ли ваш поступок тем, что слишком уж было заманчиво раздуть эту маленькую ссору? Не проще ли было бы разорвать письмо и никому ничего не говорить? Ведь ваше мнение о мисс Феррар измениться не могло, вы слишком хорошо ее знаете, не правда ли?

– Да-а.

– Прекрасно. Вы друг ответчицы и истицы. Неужели вы не знали, что выражения, встречающиеся в письме, можно объяснить сплином и, во всяком случае, не следует придавать им значения?

– Ну нет!

– Как? Вы приняли их всерьез? Иными словами, вы нашли, что они справедливы?

– Конечно, нет.

– Могли бы они повредить мисс Феррар, если бы в них не было ни намека на правду?

– Думаю, что да.

– Но на вас, на ее друга, они повлиять не могли?

– Не могли.

– Они повлияли на тех, кто о них и не узнал бы, если бы вы не оповестили. В сущности, сударыня, вы наслаждались всей этой историей, не так ли?

– «Наслаждалась»? Нет.

– Вы считали своим долгом огласить это письмо? А разве не радостно исполнять свой долг?

Сомс удержался от улыбки.

Фоскиссон сел. Булфри встал.

– Очевидно, вы, миссис Ппинррин, подобно многим людям, менее счастливым, чем мой ученый друг, сознавали, что иногда бывает тягостно исполнять свой долг?

– Да.

– Благодарю вас. Миссис Эдуард Молтиз.

Пока допрашивали свидетельницу, молодую толстенькую брюнетку, Сомс пытался угадать, Флер или «рыжая кошка» произвела большее впечатление на тех из присяжных, которые, видимо, были неравнодушны к красоте. Он так и не пришел ни к какому выводу, когда поднялся сэр Джемс Фоскиссон.

– Скажите, пожалуйста, миссис Молтиз, какие выражения в письмах вы считаете наиболее обидными?

– Слово «предательница» в моем письме и «змея» в письме к миссис Ппинррин.

– Они более оскорбительны, чем другие?

– Да.

– Теперь я обращаюсь к вам за помощью, сударыня. Быть может, круг ваших знакомых несколько несходен с тем, в каком вращается истица?

– Да, пожалуй.

– Но они, так сказать, пересекаются?

– Да.

– Скажите, в каком кругу – в вашем или истицы – выражение «она не имеет представления о нравственности» считается более порочащим?

– Затрудняюсь ответить.

– Мне только хотелось знать ваше мнение. Как вы думаете, ваши знакомые столь же ультрасовременны, как и знакомые мисс Феррар?

– Пожалуй, нет.

– Всем известно, не правда ли, что люди ее круга свободны от всяких предрассудков и не признают условностей?

– Кажется, да.

– И все-таки ваши знакомые в достаточной мере современны, не «мещане»?

– Что такое, сэр Джемс?

– «Мещане», милорд, – очень распространенное выражение.

– Что оно означает?

– Старомодный, ретроград – вот что оно означает, милорд.

– Понимаю. Свидетельница, он спрашивает, не «мещанка» ли вы?

– Нет, милорд, надеюсь, нет.

– Вы надеетесь, что нет. Продолжайте, сэр Джемс.

– Не будучи мещанкой, вы, пожалуй, не взволновались бы, если бы вам кто-нибудь сказал: «Моя милая, вы не имеете представления о нравственности».

– Нет, не взволновалась бы, если бы это было сказано таким любезным тоном.

– Послушайте, миссис Молтиз, может ли это выражение, каким бы тоном оно ни было сказало, опорочить вас или ваших друзей?

– Да.

– Могу ли я вывести отсюда заключение, что люди вашего круга имеют то же представление о нравственности, что и… ну, скажем, милорд?

– Как может свидетельница ответить на такой вопрос, сэр Джемс?

– Скажем иначе: бывают ли люди вашего круга шокированы, когда их друзья разводятся или уезжают вдвоем на недельку, скажем, в Париж или в какое-нибудь другое местечко?

– «Шокированы»? Разве поступок, которого ты сам не сделаешь, непременно должен шокировать?

– Значит, вы не бываете шокированы?

– Не знаю, что может меня шокировать.

– Это было бы старомодно, не так ли?

– Пожалуй.

– Но скажите мне, если таковы взгляды людей вашего круга, – а ведь помните, вы сказали, что он не столь современен, как круг истицы, – то может ли быть, что слова «она не имеет представления о нравственности» причинили какой-либо вред истице?

– Люди нашего круга – это еще не весь мир.

– Конечно. Я даже полагаю, что это очень небольшая часть мира. Но разве вы или истица считаетесь…

– Как ей знать, сэр Джемс, с чем считается истица?

– Разве вы лично считаетесь с тем, что думают люди, стоящие вне вашего круга?

Сомс одобрительно кивнул. Этот свое дело знает! Он взглянул на Флер и заметил, что она смотрит на свидетельницу и слегка улыбается.

– Я лично не обращаю особого внимания даже на мнение людей моего круга.

– У вас характер более независимый, чем у истицы?

– Думаю, что не менее.

– Ее независимый характер всем известен?

– Да.

– Благодарю вас, миссис Молтиз.

Фоскиссон сел. Булфри встал.

– Я вызываю истицу, милорд.

Сомс приготовился.

VI
Показания

Марджори Феррар, довольно спокойная и только слегка накрашенная, подошла к перилам. На следующий день газеты упомянут о том, что на ней была черная шляпа и черный костюм, отделанный мехом шиншиллы. Она поцеловала воздух около Библии, перевела дыхание и повернулась к мистеру Булфри.

В течение последних пяти дней она негодовала, замечая, что этот процесс совершенно лишил ее воли. Она сама его затеяла, а теперь инициатива от нее ушла. Она открыла старую истину, что если уж машина ссоры завертелась, то недостаточно нажать на кнопку, чтобы остановить ее. Если ничего не выйдет – поделом Алеку и адвокатам!

Ровный голос мистера Булфри успокоил ее. Вопросы были знакомые, к ней возвращалась уверенность в себе, ее голос звучал четко, приятно. Она держалась свободно, чувствуя, что ее показания интересуют судью, присяжных, публику. Если б только не сидела здесь эта «выскочка» с каменным лицом! Когда наконец мистер Булфри сел, а сэр Джемс Фоскиссон встал, она едва не поддалась желанию напудрить нос. Однако она поборола это желание и сжала руками перила; впервые за это утро холодок пробежал у нее по спине. И что за манера – почему он на нее не смотрит?

– Вам когда-нибудь приходилось судиться, мисс Феррар?

– Нет.

– Вполне ли вы уясняете себе значение присяги?

– Вполне.

– Вы сообщили моему другу, мистеру Булфри, что не питали никакой вражды к миссис Монт. Будьте любезны взглянуть на эту заметку в «Ивнинг сан» от третьего октября. Это вы писали?

Марджори Феррар почувствовала себя так, словно из оранжереи выскочила на мороз. Так, значит, им все известно?

– Да, я.

– Она заканчивается так: «…предприимчивая молодая леди пользуется случаем создать свой „салон“, спекулируя на любопытстве, порождаемом политическим авантюризмом». Вы имели в виду миссис Монт?

– Да.

– Не очень-то хорошо отзываться в таком тоне о друге, а?

– Не вижу ничего плохого.

– Иными словами, вы бы остались довольны, если бы это было сказано о вас?

– Будь я на ее месте, я бы этого ждала.

– Вы уклоняетесь от ответа. А вашему отцу приятно было бы прочесть такую заметку о вас?

– Мой отец не стал бы читать этого отдела.

– Значит, вы удивляетесь, что отец миссис Монт прочел? И вы часто помещаете такие незлобивые заметки о ваших друзьях?

– Не часто.

– Так, время от времени? И после этого они остаются вашими друзьями?

– Вращаясь в свете, трудно сказать, кто вам друг, а кто нет.

– Вполне с вами согласен, мисс Феррар. Отвечая на вопросы мистера Булфри, вы признали, что, находясь в гостях у миссис Монт, вы сделали два-три критических замечания – я цитирую ваши слова – по адресу хозяйки дома. Вы часто, бывая в гостях, презрительно отзываетесь о хозяйке дома?

– Нет, и, во всяком случае, я не думала, что кто-нибудь подслушивает.

– Понимаю: пока не попался, все обстоит благополучно, не так ли? Скажите, в октябре прошлого года, будучи в гостях у миссис Монт, вы в разговоре с мистером Филипом Куинси не назвали хозяйку дома «выскочкой»?

– Не помню, вряд ли.

– А вы подумайте. Вы слышали показания миссис Ппинррин и миссис Молтиз. Миссис Молтиз, если вы помните, сказала, что мистер Форсайт – отец миссис Монт – обратился к вам с такими словами: «Вы назвали мою дочь выскочкой, находясь у нее в гостях. Будьте добры удалиться; вы – предательница». Так было дело?

– Вероятно.

– Вы полагаете, что он выдумал слово «выскочка»?

– Я полагаю, что он ошибся.

– Не очень красивое слово – «выскочка», не правда ли? Но если вы этого не говорили, то почему он назвал вас предательницей?

– Я не знала, что он подслушивает. Не помню, что именно я говорила.

– Мистер Форсайт даст показания, и это освежит вашу память. Но, насколько мне известно, вы назвали ее выскочкой не один, а два раза?

– Я вам сказала, что не помню. Он не должен был слушать.

– Прекрасно. Значит, вы очень рады, что поместили эту заметку и говорили оскорбительные вещи о миссис Монт, находясь у нее в гостях?

Марджори Феррар до боли в ладонях сжала перила. Этот голос приводил ее в бешенство.

– И тем не менее, мисс Феррар, вы возмущаетесь, когда другие говорят неприятные вещи о вас. Кто посоветовал вам обратиться в суд?

– Сначала мой отец, потом мой жених.

– Сэр Александр Мак-Гаун. Он вращается в вашем кругу?

– Нет, в парламентских кругах.

– Прекрасно. А ему известны те нормы поведения, какие приняты в вашем кругу?

– Между отдельными кружками нет резких границ.

– Благодарю за сообщение, мисс Феррар. Скажите мне, вы знаете, каково понятие друзей сэра Александра о морали и нормах поведения?

– Думаю, что разницы почти нет.

– Вы хотите сказать, мисс Феррар, что общественные деятели столь же легкомысленно относятся к нормам поведения и вопросам морали, как и вы?

– Почему вы предполагаете, сэр Джемс, что она относится легкомысленно?

– Что касается поведения, милорд, то из ее ответов явствует, как легкомысленно она относится… ну, скажем, к своим обязанностям по отношению к хозяйке дома. К вопросу о нравственности я сейчас перейду.

– Да, перейдите, а затем уже делайте выводы. Какое отношение к этому имеют общественные деятели?

– Я хочу сказать следующее, милорд: эта леди страшно возмущена словами, на которые имеет полное право обидеться общественный деятель или рядовой гражданин, но не она и не те, кто разделяет ее взгляды.

– В таком случае вы должны выяснить, каковы ее взгляды. Продолжайте!

Марджори Феррар, едва передохнув, опять взяла себя в руки. Ее взгляды!

– Скажите, мисс Феррар, общественные деятели более старомодны, чем вы?

– Быть может, они скажут – да.

– А вы думаете, что они лицемерят?

– Я вообще о них не думаю.

– Хотя за одного из них выходите замуж? Вы недовольны словами «представления не имеет о нравственности». Скажите, вы читали роман «Шпанская мушка»?

Он показал ей книгу.

– Кажется, читала.

– Как! Вы не знаете?

– Я ее просмотрела.

– Сняли сливки, да? Вы прочли достаточно, чтобы иметь о ней представление?

– Да.

– Вы согласны с той точкой зрения, какая выражена в этом письме в журнал: «С этой книгой врывается как бы свежая струя в затхлую атмосферу Англии, осуждающей все более или менее смелые произведения искусства». Вы с этим согласны?

– Да. Я ненавижу ханжество.

– «Это, несомненно, Литература». Написано с большой буквы. Как ваше мнение?

– Литература – да. Может быть, не первоклассная.

– Но издать эту книгу следовало?

– Не вижу оснований, почему не следует ее издавать.

– Вам известно, что она издана за границей?

– Да.

– Но ее следовало бы издать в Англии?

– Конечно, это книга не для всех.

– Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа. Как по-вашему, этот роман «Шпанская мушка» следовало издать в Англии или нет?… Я вас не тороплю, мисс Феррар.

Ничего от него не ускользает! А ведь она только на секунду приостановилась, соображая, куда он клонит.

– Да. Я считаю, что искусство должно быть свободно.

– Вы не одобрили бы запрещения этой книги?

– Нет.

– Вы не одобрили бы запрещения любой книги, если бы оно было сделано из моральных соображений?

– Как я могу сказать, не зная книги? Ведь никто не обязан читать все, что пишут.

– И вы считаете, что вашу точку зрения разделяют общественные деятели и рядовые граждане?

– Нет, не считаю.

– Но люди вашего круга с вами согласны?

– Надеюсь, что да.

– Противоположная точка зрения была бы старомодной?

– Да, пожалуй.

– И люди, стоящие на ней, – люди отсталые?

– В области искусства – да.

– А! Я так и думал, что мы доберемся до этого слова. Вы, вероятно, не связываете искусства с жизнью?

– Нет.

– Не думаете, что оно может иметь какое-нибудь влияние на жизнь?

– Не должно иметь.

– Если автор проповедует крайнюю разнузданность, то не может ли его книга повлиять на читателей, в особенности на молодежь?

– На меня такая книга не повлияла бы, а за других я не ручаюсь.

– Вот это эмансипированность!

– Не понимаю, что вы хотите сказать.

– Ведь то, что вы говорите об отрыве искусства от жизни, – не более как эффектная болтовня; разве вы этого не сознаете?

– Конечно, нет.

– Ну, скажем по-другому: могут ли люди с общепринятыми взглядами на мораль разделять ваше убеждение, что искусство не влияет на жизнь?

– Могут, если они культурны.

– «Культурны»! А вы сами верите в общепринятую мораль?

– Не знаю, что вы называете общепринятой моралью.

– Я вам объясню, мисс Феррар. Вот, например, одно из правил общепринятой морали: женщина не должна вступать в связь до брака и по выходе замуж не должна иметь любовников.

– А что вы скажете о мужчинах?

– Сейчас перейдем к мужчинам: мужчины не должны вступать в связь по крайней мере после заключения брака.

– Я бы не назвала это правило общепринятым.

Поддавшись желанию поиронизировать, Марджори Феррар поняла, что допустила ошибку. Судья повернулся к ней, заговорил:

– Я не совсем понял. Значит, вы стоите на той точке зрения, что женщина может вступать в связь и до и после брака?

– Я думаю, милорд, что общепринятая точка зрения такова. Во всяком случае, это практикуется.

– Я вас не спрашиваю, является ли такая точка зрения общепринятой; я спрашиваю, считаете ли вы это нравственным?

– Мне кажется, очень многие считают это вполне допустимым, но только вслух не говорят.

Она заметила, что присяжные задвигались; сэр Александр уронил шляпу; кто-то громко высморкался; лица Булфри ей не было видно. Она почувствовала, что кровь заливает ей щеки.

– Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос. Вы считаете это допустимым?

– По-моему, это зависит от обстоятельств, от темперамента.

– Для себя вы бы это допустили?

– На такой вопрос я не могу ответить, милорд.

– Не хотите отвечать?

– Нет, я просто не знаю.

И, чувствуя, что едва не ступила на хрупкий лед, она опять увидела лицо Булфри, появившееся из-за носового платка.

– Хорошо. Продолжайте, сэр Джемс!

– Итак, мисс Феррар, тех из нас, кто не допускает такого поведения, вы, по-видимому, считаете лицемерами?

– Ведь это нечестно!

– Честным я еще успею себя показать, мисс Феррар.

– Работаете по плану, так?

– Поверьте, сударыня, лучше вам оставить свои остроты при себе. Вы считаете, что такая книга, как «Шпанская мушка», не может причинить вред?

– Не должна.

– В том случае, если бы мы все были так же культурны в вопросах искусства, как вы… – Издевается, негодяй! – Но ведь мы не столь культурны?

– Нет.

– Значит, такая книга все же может принести вред. Но вас это не беспокоит. Я не собираюсь, милорд, читать выдержки из этой чрезвычайно неприятной книги. Вероятно, в связи с тем, что о ней дурно говорят, цена ее дошла до семи фунтов. Мне кажется, один этот факт может опровергнуть утверждение истицы, что так называемое искусство не влияет на жизнь. Не останавливаясь перед расходами, мы приобрели несколько экземпляров, и я попрошу присяжных во время перерыва просмотреть отмеченные места.

– У вас есть для меня экземпляр, сэр Джемс?

– Да, милорд.

– И для мистера Булфри?… Если еще кто-нибудь засмеется, я прикажу очистить зал. Продолжайте, сэр Джемс.

– Вы знаете театральное общество «Nес рlus ultrа», мисс Феррар? Кажется, оно существует для того, чтобы ставить смелые пьесы?

– Пьесы – да; не знаю, что вы называете «смелыми».

– Например, русские пьесы; пьесы драматургов эпохи Реставрации?

– Да.

– И вы в них участвуете?

– Иногда.

– Не помните ли вы пьесы Уичерли «Прямодушный»? Ее ставили седьмого января. Вы играли роль Оливии?

– Да.

– Приятная роль?

– Очень хорошая роль.

– Я сказал «приятная».

– Мне не нравится это слово.

– Оно кажется вам слишком жеманным, мисс Феррар? Это – роль скромной женщины?

– Нет.

– Не кажется ли вам, что это роль чрезвычайно рискованная? Я имею в виду последнюю сцену, в темноте.

– Насчет «чрезвычайно» – не знаю.

– Но вы охотно взялись за эту роль и сыграли ее – такие мелочи вас не смущают?

– Не вижу, что тут может смутить. Если б видела, не стала бы играть.

– Вы выступаете не ради денег?

– Нет, для удовольствия.

– Значит, вы можете отказаться от той роли, которая вам не нравится?

– Тогда мне не давали бы никаких ролей.

– Пожалуйста, не уклоняйтесь. Роль Оливии вы исполняли не ради денег, а ради удовольствия. И это удовольствие вы получили?

– Да, пожалуй.

– Боюсь, милорд, что мне придется попросить присяжных просмотреть эту сцену в темноте из пьесы «Прямодушный».

– Вы хотите сказать, сэр Джемс, что женщина, которая выступает в роли безнравственной особы, сама безнравственна, – ведь так можно погубить не одну безупречную репутацию.

– Нет, милорд. Я хочу сказать следующее: эта молодая леди столь заботится о своей репутации, что считает нужным обратиться в суд, потому что в частном письме о ней сказали, что она «не имеет представления о нравственности». И в то же время она читает и одобряет такие книги, как «Шпанская мушка», выступает в таких ролях, как роль Оливии в «Прямодушном», и вращается в кругу людей, которые, в сущности, не понимают слова «мораль» и смотрят на мораль, как мы смотрим на корь. Я хочу сказать, милорд, что заявление в письме ответчицы «она не имеет представления о нравственности» является, скорее, комплиментом.

– По-вашему, оно и задумано как комплимент?

– Нет, милорд, нет.

– Значит, вы хотите, чтобы присяжные прочли эту сцену. Ну-с, джентльмены, не удастся вам отдохнуть в перерыве. Продолжайте, сэр Джемс.

– Мой друг мистер Булфри подчеркивает тот факт, что вы, мисс Феррар, обручены с богатым и влиятельным членом парламента. Давно ли вы с ним обручены?

– Шесть месяцев.

– У вас, конечно, нет от него секретов?

– Зачем мне отвечать на этот вопрос?

– Зачем ей отвечать на этот вопрос, сэр Джемс?

– Охотно беру его назад, милорд.

Издевается, негодяй! Как будто у кого-нибудь нет секретов.

– Ваша помолвка была оглашена только в январе, не так ли?

– Да.

– Могу я вывести отсюда заключение, что до января вы еще не утвердились в своем решении?

– Пожалуйста.

– Скажите, мисс Феррар, начиная дело, вы заботились не только о своей репутации? Не потому ли вы подали в суд, что нуждались в деньгах?

Снова кровь прилила к ее щекам.

– Нет.

– Но в деньгах вы нуждались?

– Да.

– Очень?

– Не больше, чем обычно.

– Насколько я понимаю, у вас было много долгов и вас торопили с оплатой?

– Да, пожалуй.

– Я рад, что вы это подтвердили, мисс Феррар; иначе мне пришлось бы приводить доказательства. Значит, дело вы начали не для того, чтобы расплатиться с кредиторами?

– Нет.

– В начале января вы узнали, что вам вряд ли удастся получить какую-либо сумму, если дело не дойдет до суда?

– Мне сказали, что миссис Монт взяла назад предложение, сделанное раньше.

– А вы знаете почему?

– Да, потому что миссис Монт не хотела дать в письменной форме извинение, на котором я настаивала.

– Совершенно верно. Можно ли считать совпадением, что немедленно вслед за этим вы решили выйти замуж за сэра Александра Мак-Гауна?

– «Совпадением»?

– Я имею в виду оглашение вашей помолвки.

Негодяй!

– Это не имело никакого отношения к судебному процессу.

– В самом деле? Значит, вы, начав процесс, действительно беспокоились, как бы вас не сочли безнравственной?

– Я начала процесс главным образом потому, что меня назвали «змеей».

– Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос.

– Беспокоилась не столько я, сколько мои друзья.

– Но ведь ваши друзья разделяют ваш взгляд на вопросы морали?

– Да, но не мой жених.

– Совершенно верно. Вы сказали, что он вращается не в вашем кругу. Но прочие ваши друзья? Ведь вы же не стыдитесь своих убеждений?

– Нет.

– Так зачем же стыдиться за других?

– Откуда мне знать об их убеждениях?

– Откуда ей знать, сэр Джемс?

– Как угодно, милорд. Ну-с, мисс Феррар, вы, надеюсь, не станете отрекаться от своих взглядов. Разрешите мне изложить вам квинтэссенцию вашего мировоззрения: вы верите, не правда ли, в необходимость полного выявления своего «я», сочли бы своим долгом, не правда ли, нарушить всякую условность – я не говорю закон, но всякую так называемую моральную условность, которая бы вас связывала?

– Я не говорила, что у меня есть мировоззрение.