Текст книги "Сын цирка"

Для Веры было ясно, что даже если бы Невилл захотел быть с ней, то только лишь без ее довеска. Но после стремительного отъезда Идена мисс Роуз обратила свои мысли на Дэнни. Захочет ли все еще Дэнни жениться на ней, если она преподнесет ему по возвращении домой маленький сюрприз? Вера была уверена, что захочет.

«Дорогой, – писала она Дэнни, – я не хотела проверять, насколько ты меня любишь, но все это время я носила под сердцем нашего ребенка» (месяцы, проведенные рядом с Лоуджи и Мехер, заметно исправили ее английский). Разумеется, при первом взгляде на близнецов Вера объявила, что они от Идена; мальчики были слишком красивы, чтобы считаться отпрысками Дэнни.

Дэнни Миллс, со своей стороны, еще не задумывался об отцовстве. Он родился от пожилых родителей, у которых до него уже было столько детей, что чета отнеслась к нему с душевным безразличием, если не с полным небрежением. Миллс осторожно написал своей возлюбленной: он-де в восторге, что она вынашивает их ребенка; один ребенок – это чудесная идея, он лишь надеется, что она не планирует завести целое семейство.

Двойня – это все-таки, по сути, «целое семейство», как скажет любой дурак, следовательно, дилемма будет решаться как намечено: одного Вера забирает домой, а о другом позаботится чета Дарувалла. Проще говоря, Вера решила не пытать не слишком очевидный энтузиазм Дэнни по поводу отцовства.

Среди множества сюрпризов, ожидавших Лоуджи, далеко не последнее место займет совет, данный ему его престарелым другом доктором Татой:

– Когда дело доходит до близнецов, делай ставку на того, кто появится первым.

Старший доктор Дарувалла был в шоке, но, будучи ортопедом, а не акушером, он собирался выполнить рекомендацию доктора Таты. Тем не менее все были охвачены таким волнением и смятением при рождении близнецов, что ни одна из медсестер не проследила, который из двух вышел первым; не мог этого вспомнить и сам старый доктор Тата.

В таком контексте доктора Тату и называли «невезучим»: он ругался по поводу этих дилетантских вызовов на дом к пациенту, где он никак не мог услышать два сердцебиения, когда прикладывал стетоскоп к большому животу Веры; он сказал, что в его кабинете, при соответствующих условиях, он бы, конечно, расслышал два сердца. То ли мешало фортепьяно, на котором играла Мехер, то ли эти постоянные звуки уборки, которой занимались несколько слуг, – но старый доктор Тата просто предположил, что у ребенка Веры необычно сильное и активное сердцебиение. Не раз он ей говорил: «По-моему, ваш ребенок только что делал физзарядку».

– Я бы тоже так сказала, – всегда отвечала Вера.

И поэтому, только когда начались схватки, при прослушивании сердцебиения плода наконец все стало ясно.

– Какая вы счастливая, мисс, – сказал доктор Тата Вере Роуз. – У вас не один ребенок, а два!

Талант всех бесить

Летом 1949 года, когда муссонные дожди затопили Бомбей, вышеупомянутая мелодрама, тяжелая и невидимая, брезжила лишь в будущем молодого Фарруха Даруваллы, как еще не достигший Аравийского моря туман над далеким Индийским океаном. Фаррух будет уже в Вене, где он и Джамшед продолжат долгое и добропорядочное ухаживание за сестрами Зилк, когда до него дойдут эти новости. «У Веры двойня! Она взяла с собой только одного малыша».

Фаррух и Джамшед считали, что их родители уже немолоды. Даже сами Лоуджи и Мехер готовы были признать, что пора жизни, когда они готовы были поднимать на ноги детей, уже позади; они делали для малыша все, что могли, однако после того, как Джамшед женился на Джозефине Зилк, было решено, что чета молодых возьмет на себя заботу о ребенке. Во всяком случае, их брак был смешанным; а Цюрих, где они осели, считался интернациональным городом – черноволосый мальчик даже у абсолютно белых родителей был там вполне уместен. Вдобавок к английскому он знал язык хинди, а кроме того, учил немецкий, хотя Джамшед и Джозефина отдали его в школу с обучением на английском языке. Со временем старший Дарувалла с женой стали для мальчика дедушкой с бабушкой; хотя по документам Лоуджи считался отцом ребенка.

Когда же у Джамшеда и Джозефины появились свои дети и повзрослевший мальчик-сирота почувствовал себя чужим в этом семействе, то, естественно, он стал воспринимать Фарруха как своего старшего брата. Но двадцатилетняя разница в возрасте делала Фарруха также кем-то вроде второго отца для мальчика. Затем Фаррух женился на Джулии Зилк, и они завели собственных детей. Из всех родственников, к которым приезжал приемыш, больше всего он любил Фарруха и Джулию.

Жалеть брошенного Верой ребенка не имело смысла. Он всегда был членом большой семьи, несмотря на географические кульбиты своего проживания между Торонто, Цюрихом и Бомбеем и некоторую отмеченную в его раннем возрасте отстраненность. Позднее это сказалось на его языке – на его немецком, на его английском, на его хинди, – что-то определенно странное, если только не просто затрудненность речи. Он говорил очень медленно, как будто мысленно составлял письменное предложение со всеми знаками препинания. Если он и говорил с акцентом, это нельзя было уловить; скорее, дело было в его произношении, настолько нарочито четком, как будто он привык говорить с детьми или обращаться к толпе.

Разумеется, все продолжали задаваться вопросом, чей он отпрыск: Невилла Идена или Дэнни Миллса, что было нелегко решить. В медицинских картах актеров фильма «Однажды мы поедем в Индию, дорогая» – это единственное, что осталось от ленты, – было записано, что у Невилла и Дэнни одинаковая группа крови, которая досталась и близнецам.

Многие члены семейства Дарувалла спорили о том, что их близнец слишком красив и отнюдь не предрасположен к питию крепких напитков, чтобы считаться творением Дэнни Миллса. К тому же мальчик не выказывал особого интереса к чтению, а еще меньше к сочинительству – он даже не вел дневник, – однако уже в начальной школе проявил себя как талантливый и дисциплинированный актер (это напрямую указывало на покойного Невилла). И конечно, всем Даруваллам мало что было известно о другом близнеце. Если уж кто-то из этих двойняшек и заслуживал жалости, то скорее тот, кто остался с Верой.

Что касается малыша, которого оставили в Индии, то первые его дни были отмечены необходимостью дать ему имя. Фамилия у него будет Дарувалла, однако в связи с его внешностью белого человека было решено подобрать ему английское имя. На семейном совете было согласовано христианское имя Джон, как звали не кого-нибудь, а самого лорда Дакворта; даже Лоуджи признал, что спортивный клуб «Дакворт» был первопричиной ответственности, которую доктор взял на себя за брошенного Вероникой Роуз ребенка. Нужно ли говорить, что никому и в голову не пришло дать мальчику имя Дакворт Дарувалла, тогда как в Джоне Дарувалле чувствовалась некая англо-индийская связь.

Каждый так или иначе мог произнести это имя. В Индии знакомы со звукосочетанием «дж»; даже немецкоговорящие швейцарцы неплохо справляются с именем Джон, хотя склонны говорить «Жан», на французский манер. Фамилия Дарувалла звучит как пишется, хотя немецкоговорящие швейцарцы произносят «в» как «ф», так что в Цюрихе молодой человек именовался Жан Даруфалла; это было близко к оригиналу. Его швейцарский паспорт был выдан на имя Джона Даруваллы. Просто, но точно.

Только лишь в тридцать девять лет в Фаррухе проснулся посыл к творчеству, чего старый Лоуджи так и не испытал. Но теперь, почти сорок лет спустя после рождения у Веры близнецов, Фаррух почувствовал, что ему было бы лучше вовсе не переживать творческий процесс. Поскольку из-за вмешательства воображения Фарруха маленький Джон Дарувалла превратился в Инспектора Дхара, любимый объект ненависти бомбейцев, – а в Бомбее много чего страстно ненавидели.

Фаррух задумал Инспектора Дхара в духе сатиры – и притом сатиры качественной. Но почему вокруг оказалось так много тех, кто легко оскорбляется? Почему они отреагировали на Инспектора Дхара без всякого чувства юмора? Они что, не воспринимают комедию? Только теперь, уже почти шестидесятилетнему, Фарруху пришло в голову, что он сын своего отца, и вот в каком смысле: он унаследовал естественный талант бесить людей. Если над Лоуджи все время висела угроза убийства, то почему Фаррух был так слеп, что не подумал об этом же, когда сочинял своего Инспектора Дхара? А он-то считал себя таким осторожным!

Первый киносценарий он писал медленно и с большим вниманием к деталям. Это в нем говорил хирург; такому тщанию и правдоподобию он научился не у Дэнни Миллса и, конечно же, не на трехчасовых киносеансах в третьеразрядных кинотеатрах Бомбея – этих развалинах искусства ар-деко[33]33
   Ар-деко – досл. «декоративное искусство»; эклектичный стиль, представляющий собой синтез модернизма и неоклассицизма. Это течение в изобразительном и декоративном искусстве возникло во Франции в 1920-х гг. и в 1930–40-х гг. стало популярным во всем мире.


[Закрыть], где кондиционеры всегда «на ремонте», а туалеты залиты мочой.

Доктор следил не столько за действием на экране, сколько за вечно что-то жующими зрителями. В 1950–1960-х годах кинофильмы снимались по рецепту заварки чая масала – не только в Бомбее, но и по всей Южной и Юго-Восточной Азии, на Ближнем Востоке и даже в Советском Союзе. Музыка вперемешку с насилием, душещипательные истории напополам с дешевым фарсом, беспредел вкупе со слезливой сентиментальностью – и, главное, торжество справедливости, когда силы добра противостоят силам зла и побеждают их. Были там и боги, которые помогали героям. Но доктор Дарувалла не верил в обычных богов; когда он начал сочинять, он уже стал христианином. К этой индийской мешанине, которая и представляла собой кино Бомбея, доктор добавил закадровый голос своего крутого парня по имени Дхар и его антигеройскую усмешку. Фарруху хватило мудрости не включить в картину ничего из только что обретенного им христианства.

Он по пунктам следовал рекомендациям Дэнни Миллса. Он выбрал режиссера, который ему нравился. Балрадж Гупта был молод и менее деспотичен, чем большинство режиссеров, он легко иронизировал над собой и, что более важно, был не настолько известен, чтобы его нельзя было хотя бы слегка покритиковать. По контракту, как Дэнни Миллс и советовал, за доктором было право выбрать на роль Инспектора Дхара молодого неизвестного актера. Джону Дарувалле было двадцать два года.

Поначалу попытка Фарруха выдать Джона за сына индийца и англичанки отнюдь не убедила Балраджа Гупту.

– Для меня он выглядит как какой-то европеец, – жаловался режиссер, – хотя похоже, что хинди у него настоящий.

А после успеха первой киноленты об Инспекторе Дхаре Гупта больше и не думал перечить ортопеду (из самой Канады!), подарившему жителям Бомбея самого ненавистного антигероя.

Первый фильм назывался «Инспектор Дхар и повешенный садовник». Прошло уже более двадцати лет после того реального случая, когда на дереве (индийской мелии) обнаружили повешенного садовника, – это было в районе Малабар-Хилл, на старой улице Ридж-роуд, месте вполне шикарном для повешения. Садовник был мусульманином, его только что прогнали хозяева нескольких садов, за которыми он ухаживал; его обвиняли в воровстве, что так и оставалось недоказанным, и были те, кто утверждал, что реального садовника уволили за его экстремистские взгляды. Также говорили, что садовник был в ярости из-за закрытия мечети Бабура.

Хотя Фаррух домыслил историю двадцатилетней давности, о которой, по существу, мало что было известно, фильм «Инспектор Дхар и повешенный садовник» восприняли в отрыве от реальной истории. С одной стороны, вокруг мечети XVI века еще шли споры. Индусы хотели, чтобы их статуи оставались в мечети, в честь рождения на этом месте Рамы. Мусульмане же хотели, чтобы статуи были изъяты оттуда. В конце 1960-х годов, вполне в соответствии с языком того времени, мусульмане говорили, что хотят «освободить» мечеть Бабура, однако же она стояла на месте рождения Рамы, так что индусы считали, что это они должны освободить его.

В фильме Инспектор Дхар пытался добиться мира. А это, конечно, было невозможно. Фильм об Инспекторе Дхаре говорил о том, что главного героя будут, несомненно, сопровождать вспышки насилия. Среди самых первых жертв была жена Инспектора Дхара! Да, в первом фильме он был женат, хотя и недолго; смерть его жены от бомбы, заложенной в автомобиль, по-видимому, оправдывала его сексуальную распущенность как в оставшейся части этого фильма, так и в будущих кинолентах про Инспектора Дхара. И всем полагалось поверить, что этот абсолютно белокожий Дхар является индийцем. Вот кадры, где он сжигает на погребальном костре свою жену; вот кадры, где он носит традиционную дхоти, традиционно брея голову. На протяжении всего первого фильма его волосы понемногу отрастают, и женщины нежно теребят новую поросль как бы в знак самого глубокого уважении к его покойной жене. В своем статусе вдовца он вызывал большую симпатию у множества женщин – это очень западная и очень оскорбительная идея.

Прежде всего почувствовали себя оскорбленными и индусы, и мусульмане. Оскорбились и вдовцы, не говоря уже о вдовах и садовниках. И начиная с первых кадров фильма оскорбились и полицейские. Так и не была найдена причина трагедии, случившейся с реальным садовником. Преступление, если это было преступление, а не то, что садовник сам взял и повесился, так и не раскрыли.

В фильме зрителям предлагались три версии повешения, и каждая была совершенно убедительной. Этот несчастный садовник трижды умирал в петле, и каждый раз это оскорбляло какое-нибудь сообщество. Мусульмане негодовали оттого, что в убийстве обвинялись исламские фанатики. Индусы ярились оттого, что виновными называли их фундаменталистов. Сикхов возмущало, что это якобы их экстремисты повесили садовника, чтобы натравить друг на друга индусов и мусульман. Сикхов также оскорбляло, что за рулем такси, которое бешено и агрессивно носилось в фильме, каждый раз сидел человек, похожий на сумасшедшего сикха.

Но фильм, как считал доктор Дарувалла, был ужасно смешным!

Сидя в потемках Дамского сада, Фаррух переосмысливал прошлое. Он подумал, что фильм «Инспектор Дхар и повешенный садовник» мог бы показаться ужасно смешным для канадцев – разве что за очевидным исключением канадских садовников. Однако канадцы не видели этого фильма, если не считать тех бывших жителей Бомбея, что переехали в Торонто. Они пересмотрели видеозаписи всех фильмов об Инспекторе Дхаре, и даже они были оскорблены. Сам Инспектор Дхар никогда не считал свои фильмы особо смешными. А когда доктор Дарувалла спросил Балраджа Гупту относительно комического (или, по крайней мере, сатирического) начала в фильмах об Инспекторе Дхаре, режиссер ответил ему в обычной своей легкомысленной манере.

– Они приносят нам сотни тысяч рупий, – сказал он. – Вот что смешно!

Однако Фарруху было уже не до смеха.

Что, если миссис Догар – хиджра?

С наступлением вечерних сумерек даквортианцы с маленькими детьми стали занимать столики в Дамском саду. Детям нравилось принимать пищу на открытом воздухе, но их радостные и звонкие голоса не мешали Фарруху путешествовать в его прошлом. Мистер Сетна неодобрительно относился ко всем маленьким детям – особое неодобрение вызывали у него эти совместные ужины взрослых с детьми, – однако он считал своим долгом продолжать наблюдение за настроением доктора Даруваллы в Дамском саду.

Сетна видел, что Дхар уехал вместе с карликом, однако, когда Вайнод вернулся в клуб, стюард решил, что этот мерзкий коротышка просто предоставляет свое такси в распоряжение доктора Даруваллы, – карлик не болтался в фойе, как обычно; Вайнод направился в спортивный магазин, где в друзьях у него были мальчики – подавальщики мячей и те, кто перетягивал струны ракеток. Вайнод стал для них любимым разносчиком сплетен. Мистер Сетна с неодобрением относился к сплетням, как и к карликам; стюард считал, что карлики отвратительны. Что до подавальщиков мячей и натягивателей ракеток, эти считали Вайнода славным малым.

Если кинопресса поначалу пошутила, написав, что Вайнод – это «телохранитель Инспектора Дхара» – его также называли «водителем-убийцей», – то сам Вайнод отнесся к такой репутации всерьез. Карлик всегда был хорошо вооружен – его оружие было легальным и легко пряталось в такси. Вайнод собирал рукоятки ракеток для игры в сквош – их ему отдавали натягиватели струн. Когда разбивалась головка ракетки, ее отпиливали, а обрубок обтачивали до гладкости. Оставшаяся ручка из твердых пород дерева была требуемой длины и веса, как раз для карлика. Вайноду были нужны только рукоятки от деревянных ракеток, которых выпускалось все меньше. Но карлик копил их, а использовал так, что они редко ломались. Обычно Вайнод наносил удар одной рукояткой – прямой или снизу, – целясь при этом в мошонку или в колени, а вторую рукоятку держал на отлете. Как правило, получив удар, человек хватался за рукоятку бывшей ракетки для сквоша, после чего Вайнод другой рукояткой наносил удар по кисти противника.

Тактика была беспроигрышной: спровоцировать противника, чтобы он схватился за рукоятку, а затем разбить ему кисть другой рукояткой. Черт с ней, с головой нападавшего, – как правило, Вайнод все равно не мог до нее дотянуться. Обычно разбитой кисти было достаточно, чтобы прекратить драку; если же болван не унимался, то ему приходилось драться одной здоровой рукой против двух рукояток от ракеток для сквоша. Карлик совсем не возражал, чтобы в газетах его называли убийцей и телохранителем. Он и в самом деле защищал Инспектора Дхара.

Мистер Сетна с неодобрением относился к такому рукоприкладству, как и к тем, кто натягивал струны, безотказно обеспечивая Вайнода арсеналом рукояток. Мальчики же, что на корте, отдавали Вайноду десятки использованных теннисных мячей. Вайнод говорил, что когда работаешь водителем, то приходится много сидеть за рулем просто так, в ожидании. А бывший клоун и акробат любил быть вечно занятым. Сжимая пальцами сдутые теннисные мячи, Вайнод укреплял мышцы рук; карлик также утверждал, что это упражнение облегчает ему артритные боли, хотя, по мнению доктора Даруваллы, лучше и эффективнее было бы принимать аспирин.

Мистеру Сетне пришло в голову, что из-за этих долгих тесных бомбейских контактов с Вайнодом доктор Дарувалла сам теперь не садится за руль; в Бомбее у Фарруха уже давно не было своей машины. Поскольку карлик считался личным шофером Дхара, то многие едва ли замечали, что Вайнод возил также и доктора. Мистера Сетну поражало, насколько доктор и карлик чувствуют друг друга – даже когда карлик загружал автомобиль рукоятками от ракеток и старыми теннисными мячами, даже когда доктор просто продолжал сидеть за столом в Дамском саду. Как будто Фаррух всегда знал, что Вайнод рядом, – как будто карлик ждал только его. Ну или Дхара.

А теперь мистер Сетна решил, что доктор Дарувалла намеревается так и остаться в саду в часы вечернего застолья; возможно, доктор ждет гостей на ужин и потому решил, что для этого надо просто попридержать стол. Но когда старый стюард поинтересовался у доктора Даруваллы, сколько для него оставить мест, то услышал в ответ, что «на ужин» доктор собирается ехать домой. Тут же, как будто его разбудили, Фаррух поднялся.

Мистер Сетна видел и слышал, как он звонит жене по телефону в фойе.

– Nein, Liebchen[34]34
   От нем. lieben – «любить» – плюс уменьш. – ласк. суффикс – chen: ласковое обращение вроде «лапочка», «милая/милый», «золотце» и проч.


[Закрыть], – сказал доктор Дарувалла. – Я не сообщил ему – не было подходящего момента.

Затем мистер Сетна уловил, что разговор коснулся убийства мистера Лала.

Значит, это убийство, подумал он. Прикончили мистера его собственной клюшкой! А когда он услышал еще и о банкноте в две рупии во рту мистера Лала, а особенно об интригующей угрозе, связанной с Инспектором Дхаром (БУДУТ НОВЫЕ УБИЙСТВА ЧЛЕНОВ КЛУБА, ЕСЛИ ДХАР ОСТАНЕТСЯ ЕГО ЧЛЕНОМ), мистер Сетна почувствовал, что его страсть к собиранию по крупицам недостающей информации удовлетворена, по крайней мере на сегодня.

Затем случилось нечто чуть менее примечательное. Повесив телефонную трубку, доктор Дарувалла, не поднимая головы, повернул к выходу из фойе и тут столкнулся не с кем-нибудь, а со второй миссис Догар. Доктор с такой силой воткнулся в нее, что, по впечатлению мистера Сетны, должен был сбить с ног эту вульгарную женщину. Однако упал сам Фаррух. Что самое поразительное, при столкновении миссис Догар лишь пошатнулась, толкнув мистера Догара, и он тоже упал. Каким надо быть дураком, чтобы жениться на молодой сильной женщине! – подумал мистер Сетна. Последовали обычные поклоны, извинения и заверения в том, что у всех все в порядке. Порой абсурдность хороших манер, что с такой щедростью расточались в клубе «Дакворт», грела душу мистера Сетны.

Таким образом, Фаррух наконец исчез из поля зрения всевидящего старого стюарда. Но пока доктор поджидал Вайнода с машиной – сокрытый от мистера Сетны, – он пощупал ребро в том месте, где ощущалась боль и явно был синяк, и подивился твердости и жесткости второй миссис Догар. Как будто он врезался в каменную стену!

Доктору пришло на ум, что у миссис Догар достаточно мужского начала, чтобы оказаться хиджрой – конечно, не хиджрой-проституткой, а просто обычным евнухом-трансвеститом. В таком случае миссис Догар, возможно, ела глазами Инспектора Дхара не для того, чтобы соблазнить, – может, она задумала кастрировать его!

Фаррух устыдился, что он опять сочиняет в духе своих киносценариев. Сколько «Кингфишеров» я принял? – подумал он; ему полегчало, оттого что можно было свалить на пиво свои высосанные из пальца фантазии. На самом деле он ничего не знал о миссис Догар – откуда она вообще, – а хиджры все-таки были маргиналами в Индии; доктор знал, что в основном они из низов. Однако вторая миссис Догар, кем бы она ни была, принадлежала к высшему обществу. Как и мистер Догар – хоть и старый глупый пердун, по мнению Фарруха, но человек района Малабар-Хилл; он был родом из более чем состоятельной семьи. Не мог же он быть таким придурком, чтобы не увидеть разницы между вагиной и шрамом, который обожжен кипящим маслом.

В ожидании Вайнода доктор видел, как вторая миссис Догар помогала мистеру Догару сесть в их машину. Она возвышалась над бедным служащим с парковки, который робко открыл перед ней дверцу со стороны водителя. Фаррух с удивлением увидел, что, оказывается, миссис Догар была семейным водителем. Он слышал, что она занимается фитнесом, который включает в себя поднятие тяжестей и прочие неженские упражнения. Возможно, она также принимает тестостерон, размышлял доктор; какие-то мгновения миссис Догар выглядела так, как будто в ней взыграли половые гормоны – мужские гормоны, подумалось доктору Дарувалле. Он слышал, что у таких женщин иногда клитор может вырасти до размера пальца, до величины пениса маленького мальчика!

То ли от перебора «Кингфишера», то ли от безудержно разыгравшегося воображения, но мысли доктора приняли именно такой оборот, и он поблагодарил судьбу, что он всего лишь хирург-ортопед. На самом деле он не хотел слишком разбираться в подобных вещах. Однако Фарруху пришлось сделать над собой усилие, чтобы не размышлять на эту тему, поскольку он понял, что задается вопросом: что хуже – что вторая миссис Догар собирается кастрировать Инспектора Дхара, или то, что она приударяет за красивым актером, или то, что у этой женщины клитор невиданных размеров?

Доктор настолько был охвачен своими мыслями, что не заметил, как Вайнод, вырулив одной рукой на круговой подъездной путь перед клубом, другой рукой припозднился нажать на тормоза, так что чуть не сбил доктора. Во всяком случае, это отвлекло доктора Даруваллу от мыслей о второй миссис Догар. Пусть на мгновение, но он забыл о ее существовании.