Текст книги "Rotten. Вход воспрещен. Культовая биография фронтмена Sex Pistols Джонни Лайдона"

За последние несколько лет он сказал мне больше, чем за всю мою жизнь.

Позднее все, чему меня научил отец, весьма мне пригодилось, все это оказалось правдой, и я за это очень ему благодарен. Сегодня он ведет себя со мной так же жестко, как вел себя тогда. Но взгляд его немного смягчился, и я знаю, что он гордится мной, гордится тем, что я свободный и самостоятельный человек. Самым худшим кошмаром было бы, если б я вырос глупцом и отправился служить в армию.

Оглядываясь назад, я не могу не согласиться ни с одним решением, принятым моим отцом в отношении воспитания меня и моих братьев. Иногда мне хотелось, чтобы он был помягче, и меня здорово обижало, когда он не проявлял к нам никаких отеческих или дружеских чувств, как это делают другие отцы по отношению к детям, но он делал все, что должен был делать отец. Благодаря его воспитанию я неуязвим. Может быть, кто-то может меня зацепить, но правда всегда будет на моей стороне – и я не имею в виду насилие. Мой старик называет это терпением.

Однажды он попросил меня проконтролировать краны, когда мы вместе работали на площадке. Я должен был манипулировать педалями и рычагами одновременно. Я сломал лодыжку, и отцу пришлось увезти меня в госпиталь. Когда я вернулся домой, я не сказал маме, что произошло, мы с отцом решили, что это останется между нами. Это был не первый раз, когда я ломал лодыжку. Первый раз ее сломал мне отец, когда мне было пять лет. Мы смотрели по телевизору «Рифлмэна»[9]9
  Рифлмэн – Стрелок – солдат пехоты, вооруженный нарезным длинным ружьем. Также это телесериал, который шел по английскому телевидению с 1958 по 1963 год.


[Закрыть]. Отец вошел в спальню и крикнул: «Ну-ка быстро в кровать!» Он бросил на постель лопату и черенком зацепил мне ногу. Так он дважды раскрошил мне одну и ту же лодыжку.

Субботы и воскресенья были кошмаром, потому что мой отец отправлял меня в гараж, где я проводил часы лежа под машиной и пытаясь понять, как устроен двигатель. Отец доводил меня до безумия. Он постоянно ронял на меня тяжелые предметы. «Почувствуй вес!» – приговаривал он. Мой отец не умел общаться, потому применял такие методы взаимодействия. Сначала я думал, что смогу выдержать все это, но я не смог. Я так и не вытерпел… пока не ушел из дома.

Моя мама была той еще штучкой. Ей нравилась музыка, которую я покупал. До того как я ушел из дома, она часто поднималась ко мне и спрашивала на своем суровом ирландском говоре: «Что ты там принес, парень, я слышала какие-то звуки, и они мне понравились!»

«Нет, мам, тебе не понравится, – говорил я. – Это первый альбом Hawkwind». Она садилась, слушала и врубалась. Ей искренне нравилось. Особенно песня «Дом смеха» группы the Stooges[10]10
  Студжис (The Stooges) американская рок-группа, фронтменом которой является Игги Поп. Стиль The Stooges определяют как гаражный рок, прото-панк, глэм-рок.


[Закрыть]. Крайне трудно бунтовать, когда твоя мама сидит рядом и слушает подобное. О, нет, срочно заберите меня из этой чокнутой семейки.

Я снова возвращался к старым мечтам. Почему я не родился в благополучной семье, которая просто оставила бы меня в покое? Тогда все было бы гораздо легче. Дети романтичны. Всем детям хочется думать, что их родители их не любят. Это чудесная мысль, которую требуют детские годы. Но это далеко от реальности.

Ты думаешь: «О боже, правда ли стоило мне быть таким грубым?»

И ты потом понимаешь, что да, потому что когда твои родители были детьми, они были такими же, как и ты.

Когда мне было десять лет, я как-то раз подрабатывал диспетчером в миникэбе. Я работал так год, потому что дома не было денег. Тяжелые времена.

Мне было легко работать, поскольку я знал территорию и хорошо понимал, куда направлять машинистов. Я умел развлекаться уже тогда. Но мне наскучила работа, потому что начальник был старым ирландским занудой. Он был эдаким тедди-боем, носил кок и драпированный пиджак, еще один монстр из прошлого. Одежду, которую покупал я, получив зарплату, он терпеть не мог.

«Ты, мелкий засранец, выглядишь как девчонка!»

«Но ведь пассажиры все равно меня не видят. Я сижу в специальном помещении!» Может быть, я не догадывался, но у него из-за меня могли быть какие-то проблемы с либидо. Наверное, поэтому он так пытался бороться с длиной моих волос.

Мой отец работал на нефтяных месторождениях в Норфолке, в местечке под названием Бэктон-он-Си. Я помню, что моя семья довольно долго оставалась в Истбурне, Хэстингс, Норфолк, – все это очень далеко от Лондона. Одну зиму мы прожили в лагере. Было очень холодно, и мы там были единственными. Был не сезон, поэтому лагерь в итоге был закрыт. Подобное существование вдали от всего было ужасающим, почти как в фильме «Сияние». Очень странно. Помню, что этот выходил окнами на Северное море, ветер постоянно. Мне нравилась причудливость этого места. Я часами бродил там, представляя себе, насколько лагерь оживлен летом, как тысячи людей бродят по нему. Помню пустой бассейн. Здорово.

Мои отец и мать постоянно играли в своего рода «игры разума». Отец любил разные странные местности и здания вдалеке от людей. Он никогда об этом не говорил, но я видел, что ему такое нравилось. «Боже, мы тут повеселимся на славу!» Это было замечательно, фантастически. Мама приговаривала: «Ммм, на ужин снова вареный картофель!» Моя семья любила черный юмор.

Отец рассказывал нам истории про призраков, которые нас очень будоражили. Сначала мы пугались, но конец таких историй, как правило, заставлял нас чувствовать себя глупо. «Кстати, все это вранье!» – неизменно говорил он в завершение.

Мне нравилась семья моей матери в Ирландии. Они были странными, чудаковатыми людьми. Любили рассказывать истории о призраках, а я любил их слушать. Мне кажется, они были простаками. Они напоминали югославских крестьян, добродушных и странноватых. Они почти со мной не говорили, просто садились

напротив и смотрели в упор. Их взгляд красноречиво говорил обо всем: я – часть их семьи, поэтому все в порядке. Иногда они переходили на гэльское наречие, и тогда я не понимал ни слова.

Учила ли меня мама гэльскому? Нет. Отец и мать, покинув Ирландию, приняли решение, что никогда не будут говорить на гэльском. На тот момент они поддались модным тенденциям и, возможно, стыдились своих ирландских корней. Надеюсь, они обрубили все эти связи, чтобы забыть все горе, через которое прошли, и чтобы я его не унаследовал. Однако я чувствовал себя немного потерянным.

Мне хотелось узнать о своих корнях, но когда я побывал в Ирландии, то увидел, что там все вовсе не так романтично, как описывается в книгах. Истина всегда посредственна. Интересно, как бы я использовал гэльский язык, проживая в Лондоне? Здесь этот язык бессмысленный.

Мои родители правы. Мне бы потребовалось много времени, чтобы переучиться.

Ирландская сторона моего отца придавала его характеру некоторую причудливость, потому что у него не было хоть сколько-нибудь респектабельной семьи. Наши приезды в Гэруэй не были такими уж приятными. Как только умер мой дедушка, мы встречались только с сестрой моего отца. Отец моего отца был здоровенным старым хрычом. Он все время курил, пил виски и «Гиннесс». Он жил с женщиной-разнорабочей по имени Молл и был отцом семнадцати детей. Наверное, моему папе приходилось нелегко. Они жили в пабе «Данки», и это название было донельзя органичным. Помню, как моя мама говорила: «О, опять пойдем в Данки!»

И вдруг, о чудо! Появлялся еще один ребенок моего дедушки по линии отца.

В конце концов, он умер, занимаясь сексом с проституткой стоя в дверях. Он упал на спину, сломал череп, что и привело к мгновенной смерти. Ему было 70 лет. Я ездил в морг со своей тетей.

Его вытащили, череп вскрыли, затем довольно небрежно вернули обратно. Нос дедушки был немного согнут. Гениталии отсутствовали. Но я помню, какой у него был пенис. Он был огромный. Ни в каких порнофильмах я не видел ничего подобного.

Моя тетя посмотрела на мертвого отца и закричала. Она не могла поверить в то, что было перед ней. Вы когда-нибудь видели гниющий пенис? Ничего отвратительнее не придумать. Когда мы вернулись в Данки в ту ночь, она спала в комнате напротив меня и постоянно кричала, потому что ей снились кошмары. В тот момент я думал про нее что-то вроде: «Эх ты, глупая корова. То был твой отец».

Сколько я себя помню, мне всегда можно было пить пиво. Мне было одиннадцать, когда умер мой дедушка. Пока я бодрствовал, я спокойно мог находиться со взрослыми и выпивать.

Кузены моего отца не жаловали такой подход к моему воспитанию. Они считали полнейшим неуважением тот факт, что я, одиннадцатилетний ребенок, был среди взрослых и потягивал Гиннесс. Все вокруг меня пьянели, а я был трезв. Говорят, алкоголь разрушает клетки мозга. Но я не чувствовал никакого вреда. Все, что могло меня убить, уже было подавлено моей болезнью. Остальное перестало иметь смысл.

Ирландцы любят свою страну и западную музыку, которую так дерьмово исполняют аккордеонисты и скрипачи. Их время вышло. Ферма моего дяди в Корке даже не была снабжена электричеством – там до сих пор были только свечи и газовая плита.

И местные жители не считали, что необходимо что-то менять, даже если насмерть замерзали. Католическая церковь до сих пор управляет ирландским правительством, поэтому они находятся в столь подавленном состоянии. Это именно то, что отпугивает протестантов в Северной Ирландии, но это меня не удивляет, и я не виню их. В католическом режиме нет никакой креативности, никакого творческого подхода, включая деторождение или развод. Это как велосипед без тормозов, катящийся вниз с холма. Если вы думаете, что меры, принимаемые против абортов в Америке, суровы и жестоки, то вы должны посмотреть на меры, принимаемые против разводов в Ирландии. Монашки с кирками на улицах настоящие стервы!

БИЛЛИ АЙДОЛ: Моя мама родом из Корка, как и мама Джона. Когда я был маленьким мальчиком, мы ездили в Ирландию как минимум раз в год, чтобы повидаться с ее семьей. Они называли меня британским ребенком, потому что у меня был английский акцент. Везде, где я появлялся с этим акцентом, на меня смотрели как на инопланетянина. Когда мама натыкалась по телевизору на передачу об Ирландии, она причитала: «Ненавижу британцев!»

ДЖОН: Теперь вы понимаете, почему мои отец и мать не могли жить в Ирландии. Мы уезжали туда на шесть недель летом, затем возвращались в Британию, где «ничего не клеилось». Если бы сегодня я приехал на ферму своего дяди в Ирландии, то нашел бы лодку с дырами на прежнем месте, а дурацкая лошадь по-прежнему жевала бы дурацкую траву. Лошадь эта как будто была нарисована на открытке. Она никогда не двигалась. Как можно ощущать чувство принадлежности к тому, что никогда не меняется? У чего в буквальном смысле нет будущего.

Глава 3
Джон Грэй, друг детства

ДЖОН ГРЭЙ, ШКОЛЬНЫЕ ДНИ, СЕВЕРНЫЙ ЛОНДОН: Что касается стиля, Лайдоны копировали друг друга, но это было нормально. Когда Джон и я познакомились, мы ходили в одну и ту же католическую школу имени Уильяма Йоркского, которая тогда объединилась с колледжем Алоисиус в Гиффорде. Она располагалась в Ислингтоне, недалеко от тюрьмы Пентонвилль. Сегодня это большая промышленная зона.

Забавно, но Джон вернулся на репетиции с Public Image Ltd в Брэвери Роуд. Насколько же ироничен тот факт, что школа, которую так ненавидел Джон, теперь была репетиционной базой самых разных групп, готовившихся к гастролям!

Я жил в Кэмдэн Таун, который располагался в получасе ходьбы пешком, но на автобусе от школы, разумеется, добраться было быстрее. Дети в возрасте одиннадцати лет часто ходят друг к другу в гости. Именно так я впервые попал домой к Джону, жившему за пределами Голуэй-роуд. Его семья жила во фронтоне магазина, огромное витринное окно которого выходило на Бенвелл Роуд и было прикрыто изящной занавеской.

Мать Джона была очень гостеприимной и подавала нам бутерброды с помидорами и пряной ветчиной на белом хлебе – традиционное ирландское приветствие. Однако чего она не знала, так это того, что я был вегетарианцем, и, должно быть, выглядел странновато, когда она предлагала мне это блюдо.

Я не хотел обидеть ее, поэтому я взял хлеб, отложив ветчину в сторону. Я имею те же корни, что и Лайдоны, и потому я ненавижу ирландскую кухню и их методы приготовления пищи. Но если вдруг вы пришли к ирландцам в гости, то помните: отказываться от их предложений оскорбительно.

Лайдонский чай был некрепким и молочным. Джон и сегодня пьет чай именно в таком виде. Потягивая эту жижу, я думал о том, как бы мне сохранять вежливость. Перекусив, я и Джон выходили на футбольную площадку «Арсенала», которая находилась за углом от футбольного поля «Хайбери». Я не уверен, смотрели мы в тот момент матч или нет, поскольку футбол меня не интересовал. Обычно в таком возрасте на тебя оказывают давление, чтобы ты следовал за командой. В случае с «Арсеналом» я так и поступил. А вот Джон до сих пор преданный фанат «Арсенала». Я помню, как ходил с ним на матч в Ноттингеме и полтора часа стоял на холоде, пока он сам окончательно не задубел.

РЭМБО: Раньше я ходил на футбол с Джимми Лайдоном, младшим братом Джона. Джон обычно ходил с нами на футбол, но я стал другом Джимми еще до того, как познакомился с Джоном. Помню, что когда мы с Джимми ходили на футбол, у него была стрижка в стиле Дэвида Боуи[11]11
  Дэвид Боуи – британский певец и автор песен. На протяжении пятидесяти лет занимался музыкальным творчеством и часто менял имидж, поэтому его называют «хамелеоном рок-музыки».


[Закрыть]. Мне нравился Боуи, но меня всегда интересовало, как его воспринимали сверстники. Он был странноватым, но его охотно принимали фанаты. Они все были головорезами, однако носили прически в стиле Зигги Стардаста[12]12
  Зигги Стардаст (англ. Ziggy Stardust) – вымышленный персонаж, созданный Дэвидом Боуи и являющийся центральной фигурой его концептуального глэм-рок-альбома The Rise and Fall of Ziggy Stardust and the Spiders From Mars. Имя «Stardust» было дано персонажу под впечатлением от рока-билли-музыканта по имени Legendary Stardust Cowboy.


[Закрыть].

ДЖОН ЛАЙДОН: Профессиональный командный спорт был очень развит в наших местах. В то время как все школы поблизости хотели играть за свою команду, они посылали тренеров и скаутов в социальные клубы, потому что каждый мечтал стать футбольным героем, что вполне нормально, если ты молод. Я постараюсь вам объяснить, что конкретно я имею в виду, говоря о таком героизме.

Даже если кто-то со мной не согласится, я должен быть честным.

Я никогда не был физически развитым человеком. Я не люблю драться. Я не понимаю драки как таковые, ведь это больно, и, честно говоря, я не хочу ранить других людей, независимо от того, насколько они раздражают меня. Мое оружие – это мои слова.

Даже несмотря на то, что я стараюсь держаться подальше от футбольного беспредела, я все равно буду участвовать в этой гребаной игре, смысл которой больше психологический или гипнотический, типа «это домашний матч, а потому никому нас не победить!». Мне нравился элемент безумия и хаотичности в этой преданности. Правда, стоит подчеркнуть, что где футбол, там и анархисты, которых ни военные, ни полиция не могли остановить. Сначала они просто устраивали кулачные бои, в которых никто не страдал, однако когда британские лезвия и ножи замелькали в их маршах, все стало по-другому. Никакой гангстер не мог их остановить. Если им нужно было заполучить оружие, они его получали.

Футболисты притворялись, что не совершают насилия. Я уверен, что они высоко ценили внешнюю поддержку, когда играли на выезде, но клубы никогда не делали ничего, чтобы остановить футбольное насилие, кроме как нашпиговывали улицы полицией, что не являлось решением проблемы. Фанатов нужно увлекать игрой, делать их частью этой игры. Сегодня в Англии ношение цветов-символов любимой футбольной команды вообще не имеет ничего общего с насилием. Напротив, стоит обращать внимание на тех, кто не носит эти цвета, ведь именно они могут оказаться волками в овечьей шкуре.

РЭМБО: Я начал тусоваться с людьми из Финсбери-парка. Нам есть что вспомнить. В нашей группе было много темнокожих – в основном западных индийцев – вперемешку с белокожими людьми. С ними можно было ломать барьеры. Мы были из Финсбери Парк, но аналогичные группировки можно было встретить и в другой части Ислингтона, Хайбери. Там периодически вспыхивали расистские конфликты. Обитавшие там группировки тоже были фанатами «Арсенала», но мы никогда с ними не взаимодействовали. Обычно мы устраивали драки. У нас в группе были чернокожие, а у них только белые. Иногда мы бывали вместе, но в Финсбери Парк всегда поддерживали некоторое разделение. У нас было преимущество, и поэтому мы оказались на много миль впереди других регионов, потому как по умолчанию зависали с чернокожими, а также с греками, ирландцами и шотландцами. Ладить друг с другом было необходимостью выживания. Мы привыкли сражаться в Тоттенхэм Ройал против черных Тоттенхэма с участием темнокожих в нашей толпе против чернокожих из их банды. К 1973 году в составе «Арсенала» было мало чернокожих игроков.

ДЖОН ГРЭЙ: Все мы увлекались музыкой с очень раннего возраста, лет с девяти. Мы устраивались на работу, например, я по субботам трудился в супермаркете, а на вырученные деньги покупали записи. Я приобретал ранние сольные альбомы Леннона и тому подобное. Джон увлекался несколько иным направлением, он интересовался Капитаном Бифхартом и Кэном[13]13
  Captain Beefheart (Кэптэйн Бифхарт, Капитан Бифхарт – дословно «Капитан Бычье Сердце») – американский музыкант-экспериментатор, саксофонист и художник, работавший с группой The Magic Band.


[Закрыть]. Быть может, в тот же момент, когда мы начали увлекаться этими захватывающими группами, нам стал нравиться и мейнстрим[14]14
  Мейнстрим (англ, mainstream – «основное течение») – преобладающее направление в какой-либо области (научной, культурной и др.) для определенного отрезка времени. Часто употребляется для обозначения каких-либо популярных, массовых тенденций в искусстве для контраста с альтернативой, андеграундом, немассовым, элитарным направлением, артхаусом.


[Закрыть].

Мы были поклонниками Т. Rex и Гэри Глиттера. Я также начал ходить на концерты, причем я был первым в тусовке, кто стал посещать мероприятия с живым звуком. Сначала я увидел Марка Болана в «Раундхаусе», и это случилось еще до того, как «Ride а White Swan» стала хитом![15]15
  Ride the White Swan – сингл английской группы T-Rex, вышедший в 1970 году.


[Закрыть]

От «Раундхауса» было довольно легко добраться до того места, где мы с Джоном жили, поэтому мы каждое воскресенье ходили туда пешком. Там проходили концерты с участием шести групп, длившиеся целый день. Мы видели всех: от Артура Брауна до Кена. Диджей, ставивший все наши любимые записи, пускал их на всю громкость через акустические системы. И это было великолепно.

БИЛЛИ АЙДОЛ: Когда я впервые увидел МС5 в местечке под названием «Фун Сити», у них были два гитариста, одетых в расшитые стеклярусом куртки. Ребята очень часто подпрыгивали во время выступления. Из всего того хиппи-дерьма эти музыканты были самыми взрывными и зажигательными.

Будучи подростками, Джон и я ходили в бар, чтобы пропустить по кружке Newcastle Brown. Я уверен, что сейчас законодатели назвали бы это распитием алкоголя несовершеннолетними, но в те дни мы пили все, что хотели, и когда хотели.

У нас были длинные волосы, и все, что в нашей жизни было от культуры, – это ходить на концерты, слушать записи и пить пиво – обычные подростковые занятия. Когда мы еще учились в школе, наш учитель хотел, чтобы мы соответствовали требованиям и следовали правилам. Это была католическая школа для мальчиков, помешанная на форме, религии и дисциплине. Я помню жуткий скандал со священником-преподавателем и свое изгнание из-за того, что слишком любил задавать вопросы. Джон любил раззадоривать озлобленных учителей еще больше.

Как-то раз нам приказали надеть галстуки, но Джон проигнорировал это требование.

«Вы можете вернуться завтра на занятие, только если наденете галстук!» – заявил священник в ультимативном порядке.

На следующий день Джон заявился в галстуке, пиджаке и брюках. Рубашки на нем не было. Учитель поинтересовался: «Почему вы без рубашки?»

«Вы сами сказали мне надеть галстук, в чем проблема?»

Я происходил из семьи, в которой было пятеро детей, Джон был из семьи с четырьмя детьми. У ирландцев не было лишних денег, чтобы расшвыриваться ими направо и налево, поэтому мы носили дешевые бейсбольные кроссовки, а учителя говорили нам, чтобы мы купили черные кожаные. Шагай домой и упрашивай родителей, сколько влезет, но знай, что все бесполезно. Родители Джона, кстати, старались выделять на детей больше денег, чем мои.

Так или иначе, я помню, как в школе меня отчитывали за то, что я обувал бейсбольные бутсы вместо кожаных ботинок. Учителя без конца приходили в бешенство от нашего внешнего вида.

«Почему вы не носите уставную школьную форму?»

Джону было около пятнадцати, и мы приближались к сдаче экзаменов уровня О. Тогда Джон испытывал терпение английского преподавателя, мистера Прентиса. Для него наступил критический момент. Нас, перешедших в шестой класс с таким уровнем, в тот момент было шестеро, и мы противопоставляли себя всей школе. В нашей группе были Дэйв Кроули, Тони Пар-сел и еще парочка ребят. Все мы были достаточно смышлеными, хотя еще не до конца понимали ту игру, в которую играла с нами образовательная система. Учителя вынуждены были цепляться за нас, потому что мы были единственными учениками, которые могли сдать экзамены такого уровня.

«Вы не будете допущены к экзаменам, пока не начнете как следует заниматься!» – угрожал нам один из учителей. В этот момент у Джона уже были очень длинные волосы, и он уже начинал ощущать ежедневный привкус опасности от хождения по краю.

В конце концов, он был исключен из школы, после чего учителя пригласили его родителей на беседу. Я помню, что его мама была крайне взвинчена, она вот-вот могла взорваться.

Думаю, если бы Джон на тот момент хоть немного отступился от своего поведения, ему могло бы многое сойти с рук, потому что его родители умоляли его прекратить трепать им нервы, но при этом они были в ужасе от того, как с ним обращались. Полагаю, между преподавателями и родителями Джона все же состоялся разговор, из которого следовало, что если он извинится и пообещает быть хорошим мальчиком, то ему разрешат вернуться в школу. Но к этому времени его мать и отец были настолько взбешены школой, что просто сказали: «Черт с ней!» Больше Джон туда не возвращался.

Оттуда он перешел в другой колледж, где познакомился с Вублом и Сидом. Мы встретились случайно. Я учился с Дэйвом Кроули, отличником. Джон был в колледже, сначала в «Хакни», затем в «Кингс-Кросс», где на тот момент работал. Фактически все пришло в норму. Я не закончил ни один из требуемых уровней в колледже. Курс «О» предполагался для ребят возрастом 17–18 лет. Джон продолжил учебу и закончил несколько курсов «О» немного позже, потому что его исключили в начале весеннего семестра. Ему пришлось подождать до следующего сентября, чтобы вернуться в колледж, так как сделать это в середине года было невозможно. Джон разочаровался в учебе еще до того, как его исключили из школы. В те дни мы должны были выбрать определенные предметы, которые хотели изучать, и это мешало Джону развивать свои таланты в искусстве и английском. Предметы подбирались таким образом, что любители искусства просто не имели возможности целиком отдаться его изучению. Мы с Джоном хотели изучать именно искусство, однако школа считала, что этот предмет можно изучать только детям со слабыми умственными способностями, они рассматривали искусство как своего рода отстранение от общеобразовательного комплекса предметов.

Нас заставляли изучать математику и естественные науки. Все это моментально разочаровало Джонни. Его сила была в живописи и литературе, и по иронии получалось так, что именно на этих занятиях у него было наибольшее количество стычек с учителями.

Мистер Джон Лайдон и его супруга Эйлин, должно быть, поняли, что совершили ошибку, отправив Джона в католическую школу в этом возрасте. Перед тем как его перевели в это учебное заведение, он ходил в начальную школу в Идэн Грув, которая прекрасно обучает маленьких детей. Будучи самым старшим мальчиком, Джон чувствовал, что увяз в католической школе. Его настигло еще большее разочарование после того, как родители отправили младших братьев в некатолические школы. Они, наконец, увидели, что в таких заведениях слишком много внимания уделяют религии, в то время как остальная часть учебного плана игнорировалась.

Мы с Джоном никогда не попадали в неприятности или в какую-либо криминальную ситуацию. Мы держались особняком и были слишком умны, чтобы быть пойманными как последние идиоты – как шайка провокаторов. Мы провоцировали поодиночке. Меня всегда наказывали за то, что у меня хватало наглости давать отпор учителям. У Джона же обычно были проблемы с отдельными ситуациями, при этом мы беспрекословно поддерживали друг друга. Был как-то один случай, когда мы в классе в отсутствие учителя рисовали на доске. Мы раскрошили весь мел и разбросали его по классу. Учитель вернулся и пришел в ярость: «Значит так, вы будете сурово наказаны за свое поведение!»

Я встал и с негодованием сказал, что я не разбрасывал мел и протестую против наказания.

Учитель угомонился, однако Джон вдруг поднял руку и сообщил: «Сэр, я тоже не разбрасывал мел!»

Все прочие двадцать девять детей также отказались от наказания. Учитель продул всухую. Были наказаны несколько детей. Однако я не сказал бы, что розги применялись слишком часто.

Помню, что за мной бежали по коридору с палкой за то, что я оскорбил кого-то, я даже уже не помню, кого именно. Но Джон на моей памяти никогда не подвергался такому наказанию, поскольку был слишком умен.

Помню, что у нас с Джонни был преподаватель по имени мистер Гарнетт, который был для нас ужасом на крыльях ночи. Если ты не мог сложить числа, он хватал тебя за воротник и бил башкой о доску. Мы обычно посещали его уроки, дрожа от страха. Это реальный опыт, который, вероятнее всего, и толкнул меня на то, чтобы стать учителем и при этом никогда не учить детей такими методами. Так или иначе, в этом классе мы начинали изучение математики с уровня В, всего было четыре уровня, обозначаемые латинскими буквами А, В, С и D. Ученики, демонстрировавшие знания на уровне D, считались безнадежными. С уровнем С у них еще был шанс. Уровень В считался средним – это значит, что ты неплохо соображал. А вот уровень А – выдающийся. В наш первый год нас определили в уровень В, но через пару месяцев стало очевидно, что мы попали не в тот класс. Поэтому нас определили в поток А. Мы были блестящими учениками! Мы могли писать, могли связывать предложения друг с другом. Однако мы не работали в поте лица, чтобы добиться высоких результатов. Нам все удавалось просто благодаря природным способностям.

В школе не было девочек. Теперь, конечно, мальчики тусуются за пределами школы для девочек, или девочки ходят в школу для мальчиков. У нас же не было ни одной школы для девочек на много миль вокруг. Единственные, кто у нас был, – мальчики из других школ, которые приходили, чтобы побить нас, спровоцировать насильственные столкновения между местными школами.

Это были веселые времена, когда вся школа находилась в осаде, во время обеда в окна бросали кирпичи, а через ворота детской площадки летели палки и ветки. Некоторые наши ученики из потоков С и D вскипали от беспредела и мстили.

РЭМБО: Финсбери Парк был одной из самых больших площадок, где собирались банды. В начале семидесятых мы были как раз такой бандой, в первые дни наша банда называлась в честь Голуэй – проулка, который простирался от Финсбери Парка. Джимми приходил со мной, да и Джонни время от времени был там, ему нравилось следить за игрой и общим настроением. Среди нас был один индус по прозвищу Serious – тощий маленький парень. Он страдал лунатизмом, а сегодня он один из лучших ветеринарных врачей. У него была привычка гулять с хирургическими ножами и скальпелями, с которыми он играл. Он любил выскочить из-за угла и напасть на какого-нибудь чудика с ножом, чтобы нанести порез, а теперь он один из самых тихих парней, гуляющих по Финсбери Парку. У нас были еще два паренька, мы звали их «Чудовища». У этих ребяток была удручающая репутация. Это были два чернокожих брата-близнеца, которые любили тусоваться с нами. Были еще один шизик по прозвищу «Док», а также «Цезарь» и его брат по прозвищу «Ромулус». Друг Джона Юлий ходил со мной в школу. Все это – красочные персонажи, ошивавшиеся в Финсбери Парке.

Нам нравились различного рода волнения и состояние эмоционального накала. Джон всегда был не против хулиганства, насилия, а еще увлекался футболом, что удачно сочетал с академическими интересами. Но участвовать в этом лично ему было неинтересно. Что до девочек, то мы никогда их не видели, пока Джон не оказался в Pistols, после чего они стали появляться на сцене.

Что касается музыки, в школе у нас были длинные музыкальные уроки, на которых мы учились петь хором. У нас был продвинутый учитель, который как-то раз приволок песню Tommy[16]16
  Tommy – рок-опера, написанная английской группой The Who в 1969 году (дата образования коллектива: 1964 год), первая из попавших в Топ-5 в США. Группа приобрела огромный успех за счет неординарных концертных выступлений и считается одним из самых влиятельных музыкальных коллективов 1960-х и 1970-х годов и одной из величайших рок-групп всех времен.


[Закрыть] группы The Who и пытался научить нас музыке по этой песне. Джон и я, конечно, не были фанатами The Who и тем более песни Tommy, но он все-таки заставил нас петь. Всякий раз, когда Джон преднамеренно исполнял песню, он визжал как кошка – кстати, это был первый раз, когда я услышал, как Джон поет. Учитель не вытерпел и крикнул: «Стоп! Хватит!»

Вместо того чтобы пытаться справиться с подростковым бунтом, католические школы использовали его как предлог, чтобы избавиться от этих самых «трудных» подростков. Ведь на самом деле, если вы имеете дело с подростками, вы должны адаптироваться к такому понятию, как бунт, потому что большинство подростков являются «трудными». Однако школы навязывали религию и униформу против всякой воли учеников, потому человек, обладавший интеллектом, непременно хотел вырваться из этих оков. Должен сказать, что я был более ассимилирован и имел более конформный[17]17
  Конформность – свойство личности, выражающееся в склонности к конформизму (от позднелат. conformis – «подобный», «сообразный»), то есть изменению установок, мнений, восприятия, поведения в соответствии с теми, которые господствуют в данном обществе.


[Закрыть] стиль, чем Джон, хотя я помню, что ходил на урок физики с фиолетовыми волосами. В колледже у Джона были зеленые волосы, и я не знаю, как мы вообще пришли к такой идее, возможно, на нас повлиял Дэвид Боуи. Мы покупали краску «Крэйзи Калэ», я отчетливо помню, что она была в тюбиках и продавалась где-то на Денмарк Стрит или рядом с Пикадилли. Мы специально туда ездили за ней. Я накладывал ее на макушку, и моя голова становилась фиолетовой.

Джон, который был натуральным блондином, хотел синюю макушку. Но синий и желтый цвет вперемешку дают зеленый, поэтому в итоге он получил этот странный ядовито-зеленый оттенок.

Мой отец пришел в ужас. Он не знал, что сказать, да я думаю, что и отец Джона не был в восторге от увиденного. Он мог бы подумать, что это забавно, потому что у него было больше чувства юмора, но возможно, тоже был шокирован. Эйлин Лайдон, однако, была другом для нас. Этим она отличалась от моей матери. Мы могли говорить открыто, она казалась моложе, чем была на самом деле, она не выглядела взрослой. Был период, когда она проявляла себя как человек с чрезвычайно широкой душой, что нетипично для женщины ее возраста и воспитания. Я был поражен, насколько близкой мне по духу она оказалась. Мы проводили бесконечные часы за разговорами на кухне.

Эйлин Лайдон носила очки и была низкорослой. У нее были типичные ирландские волосы мышиного цвета. Эйлин была очень приятной. Помню, как я думал про нее: «Какая же либеральная домохозяйка! Гораздо либеральнее, чем моя мать». Поэтому я проводил с ней целую вечность. Мне никогда нельзя было приводить друзей. В детском возрасте вы питаете особое уважение к родителям ваших друзей и, возможно, даже способны выстроить с ними хорошие взаимоотношения. Эйлин была чрезвычайно лояльна и поддерживала Джона в тот момент, когда у него появилась группа. О более покладистой матери и мечтать не приходилось. Она рассказывала мне истории о своих гинекологических проблемах. Однажды, когда Джон был в доме с мамой, у нее началось очень сильное кровотечение. Ему пришлось вызвать доктора. Даже сегодня ему больно вспоминать об этом случае.