Текст книги "Достопочтенный Школяр"

После чего Смайли сам заставил чиновников поклясться, что они будут хранить все, что услышали, в полной тайне, а для вящей убедительности заставил их подписать бумагу, которая была составлена «домоправителями» специально для того, чтобы внушить им должное почтение. Питер Гиллем считал, что с месяц чиновники, может, и продержатся не проговорившись.

«Или меньше, если не повезет», – добавил он кисло.

Можно было понять, что Мартиндейл и его коллеги по Уайтхоллу, не входившие в соприкосновение с ведомством Смайли, жили в состоянии первозданного неведения относительно реальностей его мира, но даже те, кто стоял ближе к трону, точно так же ощущали свою удаленность и обособленность от него. Чем ближе стояли люди, тем меньше был их круг, а в самый близкий входили единицы. Вступая в коричневые производящие мрачное впечатление двери Цирка и следуя через турникеты, охраняемые бдительными сотрудниками, Смайли ничуть не менялся и не сбрасывал с себя покров привычной скрытности. Иногда дверь в его скромный кабинет не открывалась несколько дней и ночей, и единственными людьми, с которыми общался Смайли, были Питер Гиллем и всегда находящийся поблизости черноглазый человек по имени Фон, его доверенный слуга, который во времена «выкуривания» Хейдона «опекал» Смайли вместе с Гиллемом. Иногда Джордж исчезал, кивнув на прощание и прихватив с собой Фона – незаметное тщедушное создание, – оставляя Гиллема отвечать на телефонные звонки и предоставляя ему право разыскивать начальство в случае срочной необходимости, «Мамаши» сравнивали его поведение с последними днями Босса, который стараниями Хейдона умер на боевом посту от разрыва сердца.

В силу естественных процессов, свойственных закрытым сообществам, здешний жаргон пополнился еще одним новым словом. Разоблачение Хейдона теперь называли " к р а х о м ", а история Цирка делилась на периоды до «краха» и после «краха». И физический крах, и упадок самого здания, опустевшего на три четверти, а после визита «хорьков» и совсем пребывавшего в полуразрушенном состоянии, придавал всем действиям Смайли какой-то мрачный оттенок обреченности. Всем, кому приходилось жить с этим ощущением, в грустные минуты душевного упадка оттенок казался символическим. Разрушая что-то, «хорьки» не наводят после себя порядок. Возможно, немногим оставшимся обитателям Цирка казалось, что то же самое можно сказать и про Карлу, чье пыльное изображение, повешенное их почти неуловимым шефом на гвоздик в полном теней спартанском «тронном зале», продолжало наблюдать за обитателями Цирка.

То немногое, что они знали, было ужасна. Такие обычные вещи, как, например, кадровые перестановки, приобретали устрашающие масштабы. Смайли должен был уволить засвеченных сотрудников, ликвидировать засвеченные резидентуры: например, сеть агентов бедняги Тафти Тесинджера в Гонконге, хотя до Гонконга из-за его довольно большой удаленности от полей сражений с Советами руки дополи не скоро. Из Уайтхолла, к которому подчиненные Смайли да и он сам относились с глубочайшим недоверием, до них доходили слухи о том, что их начальник ведет не совсем понятные и довольно ожесточенные споры об условиях увольнения бывших сотрудников и их устройстве в новой жизни. Было немало случаев (и бедняга Тафти Тесинджер и тут служил подходящим примером), когда Билл Хейдон умышленно способствовал выдвижению на неоправданно высокие посты тех, кто уже на чем-то погорел, – про них с уверенностью можно было сказать, что они не проявят никакой личной инициативы. А выходное пособие? Дать ли им то, что заслуживают на самом деле, или то, на что они могут рассчитывать в соответствии с той завышенной шкалой, по которой, проявив дьявольскую хитрость, их расставил на должности Билл Хейдон? Были и другие случаи, когда Хейдон, ради своей собственной безопасности, под надуманными предлогами увольнял людей. Платить ли им пенсию в полном размере? Могут ли они претендовать на восстановление в должности? Растерявшись от всех этих проблем, неопытные министры, вступившие в должность после недавних выборов, давали весьма решительные и столь же противоречивые указания. В результате перед Смайли прошла невеселая вереница сотрудников Цирка, мужчин и женщин, обманутых в своих ожиданиях. «Домоправители» получили строгий приказ: чтобы ни в коем случае, из соображений безопасности и, возможно, этики, ни один из этих вернувшихся в штаб-квартире не появлялся. Смайли заявил, что не потерпит, чтобы хотя бы мимолетно встречались те, кто обречен, и те, кто возвращается из опалы. Поэтому при поддержке Министерства финансов, на которую скрепя сердце согласился уэльсец Хаммер, «домоправители», арендовав в Блумсберри дом, открыли временную приемную под видом курсов иностранного языка. На дверях висела табличка: «Извините. Прием посетителей только по предварительной договоренности». В приемной работали четверо сотрудников бухгалтерии и отдела кадров. Конечно же, эту четверку сразу окрестили «группой Блумсберри», и все знали, что иногда Смайли считает своим долгом, улучив свободный часок, заглянуть туда и поговорить с людьми, лица которых зачастую были ему совершенно незнакомы. Он выражал им сочувствие и утешал – совсем как посетители, навещающие родственников или знакомых, оказавшихся в больнице. Когда Джордж был не в настроении, он мог не вымолвить ни слова за все время визита, предпочитая сидеть в уголке пыльной комнаты, загадочный и похожий на Будду.

Что заставляло его так делать? Что он искал? Что хотел услышать? Если им двигал гнев, то все они в те дни разделяли его. Нередко сотрудники Цирка собирались после долгого рабочего дня в зале заседаний и развлекали друг друга байками и сплетнями; но если вдруг случалось, что у кого-то нечаянно вырывалось имя Карлы или его «крота» Хейдона, на них нисходило молчание ангелов, и даже хитрющая старушенция Конни Сейшес, главный эксперт по России, не могла вывести их из этого оцепенения.

Еще более трогательно в глазах подчиненных Смайли выглядели его попытки спасти от гибели хоть какую-то часть агентурной сети. Не прошло и дня после ареста Хейдона, как перестали подавать признаки жизни все девять линий связей Цирка в Советском Союзе и Восточной Европе. Прервалась радиосвязь, прекратилось движение курьеров, и были все основания полагать, что если и сохранились верные Цирку агенты, то их взяли сразу же. Но Смайли отчаянно сопротивлялся, не желая согласиться с этим простым объяснением, точно так же, как он отказывался признать, что Карла и Московский Центр работают так эффективно, что полностью застрахованы от ошибок, не оставляют следов и потому неуязвимы, и что логика их безупречна. Он не давал покоя Лейкону, надоедал Кузенам в их просторных кабинетах во Флигеле на Гроувенор-сквер (Большая площадь в центральной части Лондона, на которой находится здание американского посольства), настаивая на том, чтобы продолжалось наблюдение за радиочастотами агентов. Несмотря на яростные возражения Министерства иностранных дел и, в первую очередь, Родди Мартиндейла, он добился, чтобы в передачах Всемирной службы Би-би-си открытым текстом были переданы сообщения, содержащие условную фразу приказа всем оставшимся на свободе агентам немедленно вернуться в Англию. Как ни странно, постепенно, понемногу агенты начали подавать признаки жизни – и это было похоже на голоса с другой планеты, пробивавшиеся через огромные космические расстояния.

Сначала Кузены в лице своего всегда подозрительно бодро настроенного главы представительства Мартелло сообщили, что американская служба эвакуации по своим каналам переправляет двух английских агентов, мужчину и женщину, в известный курортный город Сочи на Черном море, а тихие и неприметные люди Мартелло готовят небольшую лодку для операции, которую они упорно называли не иначе, как «операцией по эксфильтрации». Судя по описанию, речь шла о Чураевых, ключевых фигурах агентурной сети под кодовым названием " С о з е р ц а н и е ", охватывавшей Грузию и Украину. Не дожидаясь разрешения Министерства финансов, Смайли извлек из пенсионного небытия некоего Роя Бланда – дородного, пышущего здоровьем мужчину, бывшего марксиста-диалектика, который когда-то был рядовым агентом, а потом куратором этой агентурной сети. Он передал под команду Бланда, сильно пострадавшего во время «краха», двух людей из службы охраны – «цепных псов», специалистов по России – де Силски и Каспара, которые тоже были «законсервированы» и которым тоже в свое время покровительствовал Билл Хейдон. Транспортный самолет Королевских ВВС был наготове, когда пришло донесение, что лодка обстреляна при выходе из залива, а двое агентов убиты. Операция по тайной эвакуации провалилась, сообщили Кузены. Чтобы выразить свое сочувствие, Мартелло лично сообщил об этом Смайли по телефону. Он был по-своему добрым человеком и, как и Смайли, принадлежал к людям старой школы. Была ночь, шел проливной дождь.

«Не принимай все слишком близко к сердцу, Джордж, – посоветовал он тоном доброго дядюшки. – Ты слышишь? Есть рядовые агенты, а есть руководители, место которых – в кабинете, за письменным столом. И мы с тобой должны сохранять эту дистанцию. Иначе сойдем с ума. Мы не можем впадать в отчаяние из-за каждого агента. Такова уж „генеральская доля“. Не забивай об этом».

Питер Гиллем, который во время этого телефонного разговора стоял рядом со Смайли, впоследствии клятвенно заверял, что Смайли никак особенно на сообщение не прореагировал, а уж Гиллем-то знал Смайли. Однако десять минут спустя обнаружилось, что тот ушел, и никто не заметил, как это произошло, просто его необъятный плащ исчез с гвоздя, на котором обычно висел. Джордж, насквозь промокший, вернулся, когда уже рассвело, а плащ по-прежнему был переброшен у него через руку. Переодевшись, он снова вернулся к письменному столу, но когда Гиллем, хоть его и не просили, на цыпочках подошел и принес чаю, он, к своему величайшему смущению, обнаружил, что начальник сидит за столом в неестественно-напряженной позе, перед ним старый томик немецкой поэзии; руки со сжатыми кулаками лежат по обе стороны от книги, а сам он молча плачет.

Бланд, Каспар и де Силски умоляли, чтобы их снова взяли в Цирк. Они ссылались на пример с малышом Тоби Эстерхейзи – венгром, которому каким-то образом разрешили вернуться, – и требовали, чтобы к ним отнеслись так же, – но безуспешно. От их услуг отказались, и больше о них никто и никогда не слышал. Одна несправедливость порождает другую. Хотя репутация «ветеранов» была подмочена, они могли бы еще пригодиться. Но Смайли об этом и слышать не хотел – ни тогда, ни потом; никогда. Именно в те дни они пережили самую низшую точку кризиса – первый период сразу же после «краха». Тогда и в самом Цирке, и вне его многие всерьез считали, что они стали свидетелями того, как перестало биться сердце британских секретных служб: они отдали Богу душу.

Но вдруг через несколько дней после этой катастрофы удача улыбнулась и подарила Смайли небольшое утешение. В Варшаве среди бела дня глава местной агентурной сети Цирка, скрывавшийся от преследования, услышал условную фразу в сообщении Би-би-си и пришел прямиком в английское посольство. Благодаря энергичным усилиям Лейкона и Смайли его в тот же вечер под видом дипкурьера доставили самолетом в Лондон. Не совсем доверяя тому, что он рассказывал, Смайли передал этого человека «инквизиторам» Цирка, которые, за неимением других допрашиваемых, замучили его до полусмерти, но в результате объявили, что он чист. Агенту помогли обосноваться в Австралии.

Потом Смайли пришлось решать судьбу «засвеченных» агентов Цирка в самой Англии. Инстинкт подсказывал бросить все: надежные конспиративные квартиры, ставшие теперь абсолютно ненадежными; «ясли» в Саррате, где традиционно проходили инструктаж и подготовку агенты и новые сотрудники; отказаться от экспериментальной акустической лаборатории в Харлоу; от разведшколы в Аргилле, готовившей подрывников и радистов; от морской школы в устье реки Хелфорд, где бывшие моряки обучали своих подопечных искусству мореплавания на маленьких суденышках, от стратегического центра связи в Кентербери. Он даже готов был отказаться от «умников» (шифровальщиков), занимавшихся разгадыванием кодов противника.

– Надо ликвидировать все, – сказал Смайли Лейкону вовремя одного из визитов к нему.

– А что потом? – спросил Лейкон, опешив от ожесточенности нового начальника, которая стала гораздо заметнее после неудачи в Сочи.

– Начнем все сначала.

– Понятно, – ответил Лейкон, что, разумеется, означало, что ему ничего не понятно.

Перед Лейконом лежали бумаги из Министерства финансов с колонками цифр, и, разговаривая, он продолжал изучать их.

«Ясли» в Саррате по причинам, мне совершенно не понятным, проходит по бюджету в о е н н о г о ведомства, – задумчиво заметил он, – и не имеет никакого отношения к твоему спецфонду. За центр в Харлоу платит Министерство иностранных дел, и я уверен, они уже давным-давно забыли об этом. Аргилл – под крылышком у Министерства обороны, которое наверняка понятия не имеет о его существовании; объект в Кентербери принадлежит почтовому ведомству, а Хелфорд – Военно-морскому министерству. Думаю, тебе будет приятно услышать, что центр в Бате финансируется за счет Министерства иностранных дел, документ об этом шесть лет назад скрепил своей подписью не кто иной как Мартиндейл. Но следы этого события точно так же уже давным-давно изгладились из памяти должностных лиц. Так что все эти объекты есть не просят. Согласен?

– От них нет никакого проку, это мертвый груз, – продолжал настаивать Смайли. – И пока они существуют, мы ни за что не сможем создать ничего нового им на замену. Саррат давно полетел ко всем чертям, Хелфорд обречен, Аргилл – сплошное недоразумение. Что касается «умников» – дешифровальщиков, последние пять лет они почти полностью работали на Карлу.

– Говоря «Карла», ты имеешь в виду Московский Центр?

– Я имею в виду отдел, в котором служил Хейдон и еще полдюжины…

– Я прекрасно знаю, что ты имеешь в виду. Но я думаю, что разумнее и безопаснее, если ты не против, говорить о ведомствах. Таким образом мы избегаем двусмысленности и неловкости, которая возникает, если говорить о личностях. В конце концов, ведомства для того и н у ж н ы, разве не так? – Лейкон ритмично постукивал карандашом по столу. Наконец он поднял глаза и испытующе посмотрел на Смайли. – Ну ладно, Джордж, теперь т ы у нас главный садовник, тебе и решать, какие ветви у деревьев обрубать и какие корни корчевать. Мне страшно даже подумать, что могло бы произойти, если бы я позволил тебе помахать топором в м о е й части сада. Все эти объекты – это наш золотой запас, наш самый надежный капитал. Откажись мы от них – и они будут безвозвратно потеряны. Если захочешь (но потом, а не сейчас), ты сможешь реализовать их и купить себе что-нибудь получше. Видишь ли, нельзя продавать, когда спрос па рынке низок. Нужно подождать момента, когда ты сможешь сделать это с выгодой.

Смайли с неохотой последовал его совету.

Однажды (как будто мало у него болела голова обо всех этих проблемах) наступил черный понедельник и пришло безрадостное утро. Аудиторская проверка Министерства финансов обнаружила серьезные нарушения в использовании спецфонда Цирка на протяжении пяти лет, предшествовавших его замораживанию после краха. Смайли пришлось устроить неофициальное разбирательство, во время которого пожилой сотрудник финансового отдела, которого вызвали, несмотря на то, что он был на пенсии, не выдержал и признался в постыдной страсти к девушке из канцелярии, сумевшей обвести его вокруг пальца. В приступе страшного раскаяния этот пожилой человек, вернувшись домой, повесился. Не послушавшись совета Гиллема, Смайли настоял на своем и пошел на похороны.

Факты говорят, что именно с этих безрадостных дней – по сути дела, буквально с первых недель пребывания на своем посту – Джордж Смайли начал готовиться к наступлению.

Плацдармом для него послужили: философское обоснование, теоретические изыскания и человеческий фактор. За что надо благодарить Сэма Коллинза, игрока до мозга костей.

Философское обоснование было простым. "Задача, которая стоит перед разведывательной службой, – твердо заявил Смайли, – состоит не в том, чтобы играть в игры с преследованием и погонями, а в том, чтобы обеспечивать своих клиентов разведывательной информацией. Если служба с этой задачей не справляется, клиенты найдут других, менее щепетильных поставщиков, или – что еще хуже – займутся любительством и самодеятельностью. А сама разведка завянет на корню. Если тебя с твоим товаром долго не видят на рынке Уайтхолла – в мире, где обитают твои клиенты: правительственные ведомства и учреждения, – это очень плохо для тебя. Еще хуже, если Цирк не будет работать, а значит, не будет приносить плодов этой работы. Тогда у него не будет товара, которым он мог бы обмениваться с Кузенами и с другими родственными разведслужбами. Не иметь товара означало бы не участвовать в общем торговом обороте, а не участвовать в нем означало бы выйти из игры и погибнуть.

Теория или о т п р а в н о й п у н к т теории Смайли состоял в том, как разведывательная служба может добывать ценную разведывательную информацию, не требуя вложения ресурсов. Это стало предметом обсуждения неофициального совещания в «комнате для споров» на второй месяц после восшествия Смайли на престол. В совещании помимо него самого принимал участие очень узкий круг приближенных, которые, можно сказать, составляли команду, пользующуюся его полным доверием. Их было всего пятеро. Сам Смайли; его правая рука и оруженосец Питер Гиллем; главный специалист по России толстуха Конни Сейшес, в просторных, ниспадающих складками одеждах; черноглазый Фон, верный и доверенный слуга, раздававший печенье и наливавший всем чай из медного русского самовара. Последним был Док ди Салис по прозвищу Безумный Иезуит, главный специалист Цирка по Китаю.

Когда Бог создал Конни Сейшес, – говорили острословы, ему захотелось отдохнуть, поэтому из остатков он слепил Дока ди Салиса. Он был маленьким неряшливым созданием, вечно не в духе, и больше походил на обезьянку Конни, чем на равного ей по положению коллегу. И вправду, все в нем выглядело как-то очень подозрительно и не внушало доверия, начиная с непослушно топорщащихся седых волос, доходивших до засаленного воротника, и кончая деформированными кончиками влажных пальцев, которые так и норовили схватить все, что попадалось под руку, – словно цыплята, клюющие все, что попадается им на глаза. Если бы Дока рисовал Бердслей, то он непременно изобразил бы его в виде мохнатой обезьянки, выглядывающей из-за Конни в ее необъятных размеров одеянии. При всем при этом ди Салис был известным ученым, видным востоковедом и к тому же немножко героем: во время войны он провел некоторое время в Китае, обращая местных жителей в христианскую веру и одновременно вербуя агентов для Цирка, а также сидел в тюрьме в Шанчжи, куда его упрятали японцы. Вот эти люди и составляли команду Смайли – «группу пяти». Со временем она расширилась, но вначале именно эти пятеро, и только они, составляли легендарное кадровое ядро. Как говорил впоследствии ди Салис, принадлежать к этой «пятерке» было все равно что "иметь билет коммунистической партии с порядковым номером, выраженным однозначной цифрой.

Сначала выступил Смайли. Он проанализировал, что представляет собой Цирк после «краха». Его можно было сравнить с городом, отданным на растерзание армии мародеров. Смайли прошелся по всем закоулкам владений Цирка и безжалостно продемонстрировал, как, каким образом, а зачастую и когда Хейдон раскрывал их секреты своим советским хозяевам. Конечно, у Джорджа было важное преимущество: он сам допрашивал Хейдона и сам провел предварительное расследование, приведшее его к разоблачению русского шпиона. Эта дорога была ему хорошо знакома. Однако заключительная часть речи представляла собой своего рода о б р а з е ц трезвого и реалистического анализа, лишенного какого бы то ни было самообмана.

– У нас не должно быть иллюзий, – кратко закончил он. – Наша организация уже никогда не будет такой, как прежде. Она может стать лучше, но все равно она будет другой.

– Аминь, – ответили сотрудники, по-прежнему пребывая в печальном расположении духа.

«Странно, – думал Гиллем впоследствии, вспоминая об этом, – что все важные события тех первых месяцев происходили ночью». Зал заседаний был вытянут в длину, это была комната с выступающими стропилами и мансардными окнами, из которых не было видно ничего, кроме оранжевого ночного неба и целого леса ржавых радиоантенн, которые после войны никто не посчитал нужным убрать.

– О т п р а в н о й п у н к т моей теории, – продолжал Смайли, – состоит в том, что все вредительские действия Хейдона соответствовали полученным указаниям, а все указания исходили лично от Карлы.

Все это означало, что, давая инструкции Хейдону, Карла обнаруживал тем самым прорехи в информации, которой располагал Московский Центр. Приказывая Хейдону попридержать, скрыть или подтасовать некоторую информацию, полученную Цирком от своих агентов, Карла невольно показывал, какие свои секреты ему хотелось бы уберечь.

– И это означает, что мы можем сейчас проанализировать все, что он делал, и таким образом сориентироваться в том, что нам делать сейчас, – да, дорогой? – негромко проговорила Конни Сейшес, чье умение схватывать на лету, как всегда, позволило ей опередить всех остальных присутствующих.

– Совершенно верно, Конни. Именно это мы и можем сделать, – сурово ответил Смайли. – Мы можем проанализировать прошлое и понять, что нам делать сейчас. – И он стал развивать эту мысль, оставив Гиллема в еще большем недоумении. – Мы должны пройти шаг за шагом по тропе разрушения, тянувшейся за Хейдоном, – пройти по его следу. Проанализировать, не упуская ни малейшей детали, с какими документами он работал; снова собрать воедино всю разведывательную информацию, которую добросовестно поставляли агентурные сети Цирка Пусть, если нужно, на это уйдут недели кропотливой исследовательской работы. Затем мы должны сравнить результаты с той информацией, которую Хейдон поставлял на рынок Уайтхолла – клиентам Цирка, правительственным ведомствам. Тогда н а о с н о в е а н а л и з а п р о ш л о г о м ы с м о ж е м с о р и е н т и р о в а т ь с я в т о м, ч т о н а м д е л а т ь с е й ча с, и вычислить исходную точку Хейдона, а следовательно, и Карлы.

Как только благодаря анализу прошлых событий мы правильно сориентируемся, перед нами откроются удивительные возможности, и тогда Цирк сможет (хотя сейчас в это трудно поверить) перехватить инициативу, то есть Цирк сможет д е й ст в о в а т ь, а не просто р е а г и р о в а т ь на действия других.

Отправной пункт теории Смайли означал (как жизнерадостно охарактеризовала это впоследствии Конни Сейшес), что нужно будет «раскапывать из-под горы песка еще одну чертову гробницу какого-нибудь Тутанхамона, причем Джордж Смайли будет идти впереди с факелом и освещать дорогу, а мы, бедные трудяги, будем копать до потери сознания».

Конечно же, в тот день мысль о Джерри Уэстерби не пришла в голову этим великим стратегам, составлявшим план действий на будущее.

На следующий день они пошли в бой: внушительных размеров Конни – в своем углу, вечно всем недовольный маленький ди Салис – в своем. Как сказал ди Салис, гнусавя и всем своим тоном выражая величайшее неодобрение: «По крайней мере, теперь-то мы знаем, зачем мы здесь». Их команды архивных клерков с нездоровыми одутловатыми лицами поделили архив на две части. Конни и ее «специалистам по большевикам» отошли Россия и ее сателлиты. Ди Салису и его «специалистам по желтой опасности» – Китай и страны «третьего мира». Сообщения о странах, теоретически являвшихся союзниками, откладывались в особый ящик для анализа «на потом». Люди, как и сам Смайли, работали день и ночь, не обращая внимания на время. Жаловались работники столовой, грозили увольнением сотрудники охраны, но постепенно энергия высокого напряжения, которая питала архивокопателей, передалась и обслуживающему персоналу. Они перестали протестовать.

Между двумя командами возникло шутливое соперничество, которое выражалось в том, что они постоянно пытались поддеть друг друга. Под влиянием Конни мальчики и девочки, корпевшие над работой в задних комнатах и на лицах которых практически никто и никогда не видел улыбки, начали вышучивать друг друга на языке тех великих мира сего, деятельность которых они столь пристально изучали. «Цепные псы царизма и империализма» пили безвкусный кофе в компании «раскольников, уклонистов, шовинистов и сталинистов». Но заметнее других изменился, бесспорно, ди Салис: он буквально расцвел. Во время ночной работы он вдруг устраивал короткий, но бурный перерыв – играл в пинг-понг, бросая вызов всем, кто осмеливался его принять, и при этом прыгал и скакал вокруг стола, как энтомолог, охотящийся за редким экземпляром чешуекрылых.

Первые плоды трудов придали им новые силы. В течение месяца были подготовлены три доклада, разосланные в обстановке величайшей секретности тем, кого это касалось. Благосклонная оценка была получена даже со стороны скептически настроенных Кузенов, Еще месяц спустя краткое изложение их изысканий с непроизносимым заглавием " П р е д в а ри т е л ь н ы й д о к л а д о п р о б е л а х в р а з в е д д а н н ы х, к о т о р ы ми р а с п о л а г а е т С о в е т с к и й Союз, о т н о с и т е л ь н о в о з мо ж н о с т е й н а н е с е н и я у д а р а в о е н н о – м о р с к и м и с и л а м и Н А Т О п о в о з д у ш н ы м ц е л я м п р о т и в н и к а " удостоилось скупой похвалы со стороны начальства Мартелло – конторы в Лэнгли, штат Вирджиния, и телефонного звонка от самого Мартелло, который не скрывал своего восхищения.

«Джордж, я г о в о р и л этим парням, – кричал он так громко, что, казалось, мог обойтись и без телефона, – я им говорил: Цирк еще покажет, на что он способен! Но тогда они мне не верили! Не верили, черт побери!»

Тем временем Смайли, иногда прихватив для компании Гиллема, а иногда с молчаливо приглядывавшим за ним Фоном отправлялся в свои никому не понятные странствия и бродил где-то до тех пор, пока не валился с ног от усталости. Поскольку Смайли не находил того, что искал, он пускался в эти странствия снова и снова. И днем, а нередко и ночью, он прочесывал шаг за шагом прилегающие и более отдаленные от Лондона графства, расспрашивая бывших сотрудников и агентов Цирка, отправленных на покой.

В Чизуике, скромно пристроившись в конторе Бюро путешествий (услуги по сниженным ценам!), беседуя с бывшим польским кавалерийским полковником, а ныне клерком, в какой-то момент Смайли решил, что кое-что нащупал, но надежда как мираж растаяла в воздухе, как только он попытался приблизиться к ней. В городке Севеноукс, в маленьком комиссионном магазинчике, торгующем радиоприемниками, он разговаривал с судетским чехом. Показалось, что птица счастья совсем близко… Но когда они с Гиллемом поспешили в Лондон, чтобы найти подтверждение словам чеха, в архивах они обнаружили, что все остальные участники этих событий уже умерли и никто больше не подскажет, в каком направлении двигаться дальше.

В поисках все той же ускользающей надежды Смайли побывал на частном конном заводе в Ньюмаркете, где подвергся оскорблениям (что вызвало приступ почти бешеной ярости у Фона). Обидчиком был шотландец, человек весьма самоуверенный, не привыкший и не считающий необходимым сдерживаться; ему в свое время покровительствовал предшественник на посту Смайли – Аллелайн. Вернувшись к себе, Смайли затребовал нужные бумаги – и снова понял, что забрезживший было свет погас.

А ведь именно в этом состояло самое последнее, подразумевавшееся, но не высказанное вслух убеждение, входившее в отправной пункт. Именно о нем Смайли говорил на том совещании в «комнате для споров»: та ловушка, в которую загнал себя Хейдон, была не такой уж необычной. В конечном счете, к его разоблачению привело не то, что в документации не сходились концы с концами, не то, что он подтасовывал сообщения с мест, и не то, что он просто «терял» документы, которые ему мешали. Подвела его паника. Это произошло, когда Хейдон, подчинившись эмоциональному порыву, вмешался в осуществление конкретной операции. В ходе ее внезапно возникла настолько серьезная угроза ему самому или, возможно, какому-то другому агенту Карлы, что единственным возможным спасением, несмотря на риск, он посчитал приостановку действий. Найти повторение такой «зацепки» и желал Смайли. Ответ на этот вопрос пытались найти Смайли и его помощники, беседуя с теми, кто приходил в приемную в Блумсберри.

«Можете ли вы вспомнить за все время вашей работы в разведслужбе какой-либо случай, когда, по вашему мнению, вам не разрешили, без веских на то причин, продолжить осуществление операции так, как того требовали интересы дела и логика событий?»

Не кто иной, как Сэм Коллинз, с улыбкой записного щеголя с Миссисипи, в смокинге и с коричневой сигаретой в руке, осчастливил их своим присутствием и в ходе беседы на вышеизложенный вопрос ответил: «Пожалуй, да, старина, – могу.»

За вопросом, как и за исключительно важным ответом Сэма, четко просматривалась внушительная фигура мисс Конни Сейшес и ее настойчивые поиски «русского золота».

А за фигурой Конни на стене угадывалась вечно размытая фотография Карлы.

" К о н н и к о е – ч т о р а с к о п а л а, П и т е р, – как-то поздно вечером сказала она Гиллему шепотом по телефону. – О н а к о е – ч т о н а ш л а, и э т о в е р н о, к а к д в а ж д ы д в а ".

Это была отнюдь не первая ее находка, и даже не десятая, но изощренный инстинкт сразу же подсказал ей, что «это – вещь стоящая, дорогуша, попомни слова старушки Конни». Гиллем так и передал Смайли, а Смайли убрал все документы, запер их, расчистил стол и сказал: «Ну ладно, пусть войдет».

Конни была очень больная, крупная и умная женщина, дочь университетского преподавателя и сестра университетского преподавателя. Сама в каком-то смысле женщина не чуждая учености, известная среди ветеранов Цирка как «мать Россия». Согласно преданиям, Босс завербовал ее за игрой в бридж, когда она только начала выходить в свет, в тот самый вечер, когда Чемберлен (В 1937-1940 гг. премьер-министр Великобритании Н.Чемберлен проводил курс на «умиротворение» фашистской Германии, надеясь избежать участия Англии в войне и направить агрессию против СССР) пообещал «мир на протяжении нашей жизни». Когда Хейдон вошел в силу (благодаря возвышению своего покровителя Аллелайна), одним из его первых (и самых разумных с точки зрения инстинкта самосохранения) шагов было отправить Конни на покой. Потому что Конни знала Московский Центр вдоль и поперек – лучше, чем многие из тех, как она их называла, презренных тварей, которые в поте лица трудились «на Россию». Ее осведомленность о личной армии «кротов» и вербовщиков Карлы всегда была ее особой гордостью. В былые годы не существовало ни одного советского перебежчика, отчет об информации которого не прошел бы через изуродованные артритом руки «матери России»; не было ни одной «подсадной утки» – сотрудника, которому удалось втереться в доверие к уже выявленному «охотнику за талантами», работающему на Карлу, которого она не проинструктировала бы во всех деталях о методах работы последнего; не было ни одного самого незначительного слуха на протяжении почти сорока лет, что она провела на боевом посту, который она не впитала бы всем своим раздираемым болью существом и который не оставила бы на хранение вместе со всем хламом, который держала в своей памяти в сжатом виде и который она не могла бы моментально извлечь оттуда при первой же необходимости. Голова у Конни, как сказал однажды Босс, притворно изображая отчаяние, была похожа на оборотную сторону огромного старого конверта, где что только не записывают для памяти. Когда ее отправили на пенсию, старуха уехала в Оксфорд и совсем исчезла из виду, словно провалилась в преисподню.