Текст книги "В поисках советского золота"

Американцам трудно понять, какую роль играет федеральная полиция при советской системе. У нас в стране федеральная полиция занята почти исключительно поиском преступников, и только совершивших старомодные преступления, с которыми мы все знакомы. Власти в России создали множество новых типов преступников, чтобы охватить практически всех мужчин и женщин, которые осмелятся противостоять любой политике, принятой правительством. Полномочия полиции были сильно увеличены, чтобы бороться с этими многочисленными новыми разновидностями преступников.

Я уже приводил в пример новые типы преступников в России: кулаки и прочие, противостоящие коллективизации и получившие несколько лет принудительного труда под полицейским надзором. Другой обширный новый класс преступников известен как «спекулянты». Например, жена рабочего выстоит в очереди в государственном мануфактурном магазине и купит двенадцать метров ткани – это предельное количество, которое магазин продает за один раз. Она будет стоять в очереди несколько раз, каждый раз по много часов, и в конце концов получит пятьдесят или сто метров ткани. Если она ткань продаст и получит хоть какую-то выгоду за свои мучения, она считается спекулянткой. Советские газеты часто сообщают о тюремных сроках, иногда до максимального в десять лет, для женщин, которые купили товары в государственных магазинах и продали с очень малой, по нашим понятиям, прибылью, если принять во внимание затраты труда.

Советская полиция также занята отысканием различных интеллектуальных преступников, как еретиков во время религиозных преследований в средние века. Если какой-нибудь советский гражданин осмелится сказать, даже в небольшой знакомой компании, что он против коммунизма, на него, разумеется, донесут в полицию, и его арестуют как «врага народа». Но теперь все еще изощренней, чем раньше; если какой-нибудь коммунист выражает мнение, которое в глазах правящей группы считается неортодоксальным, его передают в полицию для суда.

Отслеживать всех преступников, старого и нового типа, – большая работа и требует многочисленной полиции. Но перед советской полицией стоят еще и конструктивные задачи, как я уже намекнул. Поскольку она отвечает за всех мужчин и женщин, направленных на принудительные работы, и поскольку десятки тысяч людей были приговорены к ним, полиция управляет некоторыми из самых крупных строительных проектов и промышленных предприятий России. Они построили балтийско-беломорский канал и канал Москва-Волга, две тысячи двести миль транссибирской магистрали, используя для этой цели армию, по меньшей мере, из ста тысяч заключенных, которые работали не переставая три суровых сибирских зимы. Полиция также занимается строительством дорог в России, особенно крупных новых стратегических шоссе. Им разрешается привлекать крестьянский труд, не только труд заключенных.

Все российские железные дороги и границы охраняются федеральной полицией в форме. Они охраняют всех главных лиц в государстве и все публичные здания. Желая пройти внутрь такого здания, вы должны иметь на руках разрешение от офицера полиции, отвечающего за охрану здания, и на этом разрешении должна стоять подпись того лица, которого вы посетили внутри, иначе полицейская охрана вас не выпустит. Полиция охраняет фабрики и рудники примерно таким же образом, независимо от того, имеет объект военное назначение или нет.

Федеральная полиция была меньше заметна, когда мы прибыли в Россию в 1928 году, по сравнению с тем, когда мы уезжали в 1937. Мне кажется, что их функции росли, будто снежный ком. Что до их количества, оно увеличивалось и сокращалось в соответствии с политической атмосферой. После невероятной активности во время убийства Кирова был период сравнительного затишья в 1935 году и начале 1936. Затем, с обнаружением «вредительского» заговора среди высокопоставленных коммунистов в 1936 году и снятия начальника полиции, Генриха Ягоды, активность федеральной полиции стала более лихорадочной, чем когда-либо раньше, по моему опыту, и находилась на пике, когда я уезжал.

В том, что касается промышленности, однако, федеральная полиция не снижала активности в течение всего периода моего пребывания в России. Они считаются частично ответственными за то, что неладно в индустрии, – а многое, конечно, разлаживается в стране, где крупномасштабное современное производство вводится в строй впервые, работают необученные крестьяне, и руководят часто неопытные инженеры и управляющие.

Мне, как американцу, кажется, что федеральная полиция слишком глубоко задействована в советской промышленности. Полицейский ум, естественно, отличается подозрительностью и находит предумышленные преступления там, где их нет. Советские рабочие и служащие часто настолько «зеленые» в промышленности, что поистине надо быть умным человеком, чтобы разобраться, где вредительство, а где простое невежество. В советской индустрии хватает настоящего вредительства, знаю по собственному опыту.

Но знаю также, что полицейские агенты, как профессионалы, так и любители, стремятся отличиться. И вот они сообщают о любом пустячном промахе в каждой незначительной отрасли промышленности как о саботаже, и управляющие с рабочими погружаются в суматоху из-за одного полицейского расследования после другого, особенно в периоды политической напряженности.

Советские власти, с их раздутым полицейским аппаратом, кажется, попали в заколдованный круг. Чем больше полицейских агентов назначают в промышленность, тем больше получают докладов о подозрительных действиях, и тем больше расследований проводят полицейские, тем больше отстает промышленность, потому что работать некогда, все заняты, отвечая на вопросы полицейских. Когда сообщают об этом отставании, власти становятся еще более подозрительными, и назначают еще больше полицейских агентов. Новые агенты хотят показать себя более бдительными, чем их предшественники, и проводят расследования еще свирепее. Круг замыкается.

Когда мне сказали в Берлине, что мне следует подготовиться к полицейской деятельности в советской золотодобывающей промышленности, мне это не понравилось. И причин изменить мое отношение после почти десяти лет работы на советских рудниках у меня не возникло. Я могу понять, что какой-то полицейский надзор необходим в российской индустрии, хотя он не нужен на Аляске, например. В России все еще много людей, которые не приветствуют новый режим, и будут рады навредить ему, занимаясь саботажем в промышленности.

Но я уверен, что федеральная полиция приобрела слишком сильное влияние в советской индустрии, влияние, которое теперь трудно ослабить. Если они будут так же активны, как в последнее время, советская промышленность пострадает от слишком пристального надзора со стороны подозрительных полицейских умов.

Небезопасно разрешать любой полиции слишком большую независимость, как можно видеть на примере России. Федеральная полиция там стала слишком независимой, настолько, что они даже не доверяют свою корреспонденцию государственной почте или телеграфу. Не один раз я получал купе в набитом экспрессе благодаря любезности федеральной полиции, которая резервировала два купе для своих курьеров, но могла обойтись одним.

18. Положение советских инженеров

У меня крепкое здоровье, но оно подверглось суровому испытанию на работе в России, и мы с женой провели большую часть первой половины 1935 года в Соединенных Штатах на медицинских осмотрах. Постоянные поездки в уже описанных условиях, питание чем попало и шестнадцать часов работы в день в течение длительного времени подорвут какое угодно здоровье.

Советская система, очевидно, предполагает, что руководители часто утомляются, при ней разрешаются периодические отпуска. В последнее время власти построили целую сеть домов отдыха и санаториев для высшего начальства, куда они отправляются на тщательный осмотр два или три раза в год. В этих местах русские часто ложатся в постель и непрерывно отдыхают две недели или месяц, накапливая энергию для работы на следующие полгода, когда будут спать только пять-шесть часов в сутки.

Когда наша семья выезжала из России на каникулы вроде этих, мы всегда испытывали потрясение, подсчитывая расходы под конец. Тому, кто через это не прошел, трудно даже представить, как действует на человека выезд из России в любую страну, где видишь заполненные витрины одного магазина за другим. В России всегда дефицит всех потребительских товаров; за ее пределами продавцы умоляют прохожих купить что-нибудь.

Наши русские друзья радовались как дети, стоило им достать приличную пару туфель, или шелковое платье, или наручные часы, или авторучку, даже если приходилось платить бешеные деньги. В советских магазинах всегда нехватка достойных товаров, и в большинстве из них никогда нет выбора продуктов питания, или одежды, или предметов домашнего обихода. Высокопоставленные политики не особенно интересовались изготовлением потребительских товаров и не разрешали советским трестам покупать их за границей.

Так что, когда наша семья оказывалась на каникулах, мы начинали тратить деньги направо и налево, и все вчетвером очень скоро разделывались с несколькими тысячами долларов из моего заработанного тяжелым трудом жалованья. Жену и двух дочерей-подростков трудно удержать от покупок, если они долго не могли ходить по магазинам. В России мы научились хватать как можно больше, если в магазине оказывалось что-нибудь стоящее, а выезжая, старались не скупить целиком первый же розничный магазин, увиденный в Европе или Америке.

Возвращаясь в Россию после долгих каникул, я пережил интереснейший эпизод в моей советской карьере. Власти решили выразить одобрение работе по реорганизации золотых рудников, дав мне Орден Трудового красного знамени, престижную советскую награду. Вручается он в Кремле самим Президентом СССР, М. Калининым.

Все остальное время пребывания в России награда оказалась для меня чрезвычайно полезной. Советы создали несколько наград такого рода, разной важности и ранга, которые вручаются мужчинам и женщинам, отличившимся в той или иной области. Это не только знак отличия, они имеют и практическую ценность. Орденоносцы получают небольшое месячное вознаграждение, налоговые льготы, бесплатный проезд, и могут рассчитывать на лучшую пенсию. К ним везде относятся с уважением, даже в федеральной полиции.

Несколько месяцев я должен был работать в Москве, и нас поселили в половине одноэтажного дома на две семьи в пригороде американского типа, который трест «Главзолото» построил для своего руководства. Жизнь в Москве представляла яркий контраст по сравнению с рудничными поселками и провинциальными городками. У нас было больше привилегий, чем у большинства русских, но в некоторых отношениях жизнь труднее, чем непринужденное существование на золотоносных участках. Там мы принимали жизнь такой, как она есть, а в Москве всегда старались жить как американцы у себя в пригороде, что было невозможно. Советские магазины не предлагают сервиса в нашем понимании; в них всегда чего-то не хватает, и никогда нельзя быть уверенным, сможешь ли купить тот или иной вид мяса, овощей или фруктов, какой соберешься. Приходится брать, что дают, и считать себя счастливчиком, получив хоть что-то. Русские, пережив два настоящих голода, не жаловались. Но американцы пытались получить, что им хотелось. Советский инженер сталкивается не только с обычными задачами по своей профессии, но и со множеством специфических проблем, присущих советской системе. Он стоит посередине между верхним и нижним слоем индустриального общества, и должен выдерживать постоянный поток безжалостной критики и назойливого вмешательства и сверху, и снизу. Коммунисты, политики, стоят наверху и считают своим долгом ставить «специалистов» на место. Обычным рабочим, внизу, внушили, что они – настоящие хозяева страны, и в качестве доказательства, им разрешается откровенно высказываться в адрес инженеров и управляющих, которые теоретически считаются их служащими.

Довольно часто бывает, что какой-нибудь безответственный сопляк, разнорабочий или мелкий клерк либо бухгалтер, вскакивает на собрании рудника или фабрики и обвиняет кого угодно, начиная с директора, во вредительстве, шпионаже – в общем, что ему в голову взбредет – и насколько я могу судить, нет способа его наказать или прекратить такие действия. С другой стороны, если начальник предъявляет какие-либо обвинения против подчиненных, он должен полностью доказать свои слова.

На каждом советском промышленном предприятии есть еще так называемая стенгазета, вывешенная на самом видном месте. Предполагается, что любой рабочий имеет доступ в эту афишу, чтобы высказать свои жалобы, и иногда это средство приносит пользу, дает возможность исправить те или иные неправильные действия. Но также это удобный способ высказывать претензии в адрес мастеров или начальников, и, на мой взгляд, приносит больше вреда, чем пользы, потому что ослабляет производственную дисциплину, а следовательно, понижает производительность, ничем не компенсируя потери.

Когда я первый раз приехал в Россию, управляющим в индустриальных отраслях недоплачивали, по нашим стандартам, если принять во внимание ответственность, которую на них возлагали. Это особенно касалось членов коммунистической партии, у которых тогда максимальные зарплаты были существенно ниже, чем у беспартийных, как доказательство их бескорыстия и преданности делу коммунизма. Почти все главные управляющие советской промышленности в то время получали очень небольшие денежные доходы.

Даже тогда, однако, у руководящего состава были привилегии, которых простые рабочие не могли иметь. Они пользовались автомобилями, специальными ресторанами, лучшими «закрытыми распределителями», и лучшим жильем.

После 1930 года система стала понемногу меняться, и управляющие, включая коммунистов, стали получать зарплату в зависимости от положения, примерно с тем же относительным различием, что и у нас в стране. Некоторые люди в России сейчас получают наличных денег в десять-двадцать раз больше, чем обычные рабочие.

Рост оплаты сопровождался соответствующим улучшением компетентности. Должен сказать, что многие управляющие, каких я встречал в русской промышленности в 1928 и 1929 годах, и стоили не больше, чем обычный рабочий; более того, некоторым имело смысл приплачивать, чтобы они оставались дома и позволили рабочим самим определяться, что им делать. Сравнительно мало кому из начальников тех лет удалось удержаться на месте. В соревновании с более энергичными и знающими молодыми людьми, что выросли с той поры, они проигрывали, их перемещали на менее важные посты. Средняя компетентность руководящего состава сейчас существенно выше того, что наблюдалось в 1928 году.

Последние несколько лет Советы применяли систему единоличной ответственности, что означает: руководитель любого предприятия, большого или малого, отвечает за все, что происходит. Этот подход заменил прежнюю систему управления комиссиями, которая совершенно провалилась. Но единоличная система впадает в другую крайность. Руководитель редко осмеливается делегировать любые полномочия, и его заместители никогда не смеют принять на себя ответственность за любое решение. В результате никто ничего не делает, кроме одного человека, если только это не записано черным по белому в инструкциях; а руководитель так погребен под грузом рутины, что ему приходится с трудом находить время для важных решений, которые может принять он один.

Не хуже других подойдет маленький простой пример, как самых занятых и подготовленных инженеров засасывает болото рутины и донимает политический контроль. Я имею в виду постоянно надоедающих якобы изобретателей, чокнутых, которые уверены, что сделали невероятное техническое открытие; таких типов в России больше, чем где бы то ни было. Они требуют и обычно получают доступ к главному инженеру предприятия или треста, поскольку подчиненные боятся принять на себя ответственность и забраковать их измышления, пусть даже очевидно бесполезные.

Я работал главным инженером не только в головной конторе, но и в некоторых филиалах «Главзолота», и мне постоянно докучал поток этих чудаков. Если им не уделялось внимание, немедленно и конкретно, они бежали к какому-нибудь коммунистическому политику жаловаться, что «бюрократы» их игнорируют. Коммунисты, как все прочие политики, всегда встают в позу защитников народа от бюрократов, и могут доставить кучу хлопот инженерам или управляющим при системе, в которой все контролируют политики.

Чтобы спасти хоть часть времени от «изобретателей», советские главные инженеры выработали приемы увертки. Когда подается любое предложение, главный немедленно назначает комиссию для его изучения, даже если с первого взгляда видно, что пользы не будет. Я знал этот трюк, и когда работал в Москве, прибегнул к нему, чтобы избавиться от особо настойчивого «изобретателя». Созвав комиссию, я защитился от обвинений политиков, что игнорирую потенциальных гениев.

В том случае, который я описываю, члены комиссии не меньше моего опасались попасть в черные книги к политикам, так что они составили отчет со многими «если» и «но», подбавив «с одной стороны» и «с другой стороны». Поскольку «изобретение» было настолько очевидно бесполезным, что студент-первокурсник мог бы сразу сказать, почему оно не сработает, я решил пошутить над комиссией. Я им отослал краткий меморандум: как я понял из их отчета, они рекомендуют протестировать устройство, что обойдется, по моим подсчетам, в тридцать тысяч рублей. На основе их отчета я прикажу провести испытание, с тем условием, что если приспособление окажется бесполезным, затраты на испытание пойдут из кармана инженеров, рекомендовавшись тестирование.

Через пятнадцать минут после отправки меморандума, один инженер из комиссии попросил его принять, что я и сделал с совершенно серьезным видом. Он запинался и мямлил какое-то время, а потом сказал, что посоветовался с другими членами комиссии, и они решили еще раз отредактировать отчет. Бумаги вернули, и еще до конца рабочего дня мне передали новый отчет, объявляющий приспособление бесполезным, с рекомендацией от него отказаться. Я одобрил рекомендацию, и в данном случае политических последствий не было.

Я никогда не работал в государственных организациях в других странах, кроме России, так что не могу сравнить советские и прочие государственные предприятия. Мне приходилось слышать, что негибкость, характерная для советской промышленности, встречается на государственных предприятиях других стран. В России, конечно, вся индустрия государственная, и система, вне всякого сомнения, подавляет инициативу. Безопаснее не рисковать, а вести себя как можно тише, не привлекая ничьего внимания. Это особенно верно для России, потому что инженеров там часто обвиняют во «вредительстве», и отправляют в тюрьму или даже расстреливают, если находят виновными.

Я знаю об одном случае, когда русский, работавший переводчиком у иностранного инженера, искал другую работу после отъезда инженера из России. Один мой друг, который хорошо знал того русского, встретил его однажды и спросил, как дела. Тот ответил, что работает мелким служащим. Мой друг сказал:

– Для вас это слишком незначительно. Вы можете рассчитывать на что-нибудь получше!

– Да, – согласился русский. – Мне предложили хорошую работу в руководстве деревообрабатывающего треста, с зарплатой в три раза выше, чем сейчас получаю. Но я решил не рисковать.

– Почему нет? – спросил мой друг.

– Ответственность уж очень велика, – отвечал русский. – Последнее время дела в деревообрабатывающей отрасли неважные, и если что-то случится в тресте, по моей вине либо нет, отвечать придется мне. А у меня положение особенно сложное, потому что я работал с иностранцами. Полиция всегда ищет самого очевидного подозреваемого, а кто очевиднее человека, работавшего с иностранцами?

Я знавал русского инженера, который работал на городской электростанции. Несколько лет он провел в конторе, выполняя рутинную работу, а затем ему предложили должность главного инженера электростанции. Он не только отказался от повышения, но вообще уволился и нашел работу в совершенно другой области, далекой от его специальности. Когда его спросили, почему, он ответил: «Прими я повышение, я бы отвечал за все, что пошло не так на электростанции, с риском расстрела или тюремного срока. А откажись я от повышения, полиция сочла бы и это подозрительным, так что я бросил и станцию, и инженерную профессию, лишь бы меня оставили в покое».

Опыт подсказывает, что это не одиночные примеры. Только исключительно смелые и самоуверенные люди готовы целиком и полностью принять на себя ответственность в советской индустрии. Власти загнали себя в безвыходное положение. Они должны строго наказывать вредителей, чтобы отбить у них охоту саботировать. С другой стороны, они отбивают охоту работать у честных людей, держа их под страхом наказания.

Когда я прибыл в Россию в 1928 году, страна только что прошла через очередную из многочисленных чисток, и под особенным подозрением были инженеры. Потом, начиная с 1933 года, положение заметно улучшилось, и я мог отдавать приказы на руднике или плавильном заводе с уверенностью, что их выполнят. Но когда обнаружили большой анти-сталинский заговор в 1936 году, начался еще худший террор, чем раньше, и особенно пострадала индустрия, потому что заговорщики признались, что занимались вредительством в нескольких отраслях промышленности.

При шуме и волнениях, сопровождавших последнюю чистку, которая еще не закончилась, когда я покидал Россию в августе 1937 года, условия вернулись к тому, что было десять лет назад, и дух инициативы, который начал было развиваться среди руководящего состава, опять был подавлен. Не смею предсказывать, что может произойти в будущем, но уверен по собственному опыту, что на восстановление после волны казней и арестов потребуется несколько лет.

Один русский знакомый, по наивности решивший, будто я сочувствую коммунистам, раз работаю в России, как-то задал мне вопрос, почему я не стал советским гражданином. Я ответил: «А вы знаете, что американское гражданство составляет 95 процентов моей ценности для советской промышленности? Поскольку я американец, то не обязан поступать так же, как советские инженеры, отчего у них эффективность составляет лишь малую часть от потенциальной».

Коммунистические политики, управляющие Россией, настаивают, чтобы инженеры, как и все прочие, принимали активное участие в политической жизни страны. Мои русские сотрудники должны были тратить каждый день несколько часов на дела, не связанные с производством. Часто они теряли столько времени на митингах, парадах и всяческих говорильнях, что работать как следует не могли. Как все политики, коммунисты придают чрезмерное значение речам. Инженеров винят, если они пренебрегают этими посторонними вещами, и тут же винят, что работа идет недостаточно хорошо.

От советских инженеров требуют проводить весь долгий рабочий день на своей работе. Требуют следить за последними техническими улучшениями в их области. Требуют посещать бесконечные политические митинги и говорить рабочим речи, когда попросят. Также требуют изучать коммунистические теории, особенно если они члены партии, и надо сказать, довольно трудно не отстать от теорий, которые могут сильно измениться практически за один день. Если им не удается все это, вместе взятое, они могут потерять работу, а может быть, и свободу. Я снимаю шляпу перед каждым человеком, который умудряется из года в год хорошо работать в таких условиях. Неудивительно, что среди советских инженеров и управляющих так часто встречаются нервные расстройства.

Помимо всего прочего, советские инженеры в несколько раз больше заняты бумажной работой, чем их коллеги в западных индустриальных странах. Перед тем, как поехать в Россию, я работал на руднике Джуно на Аляске, где дневная выработка руды – одна из крупнейших в мире. Административный персонал состоял из пяти человек, с одним управляющим. На первом моем руднике в России, где выработка составляла малую долю от аляскинского рудника, административный персонал включал сто пятьдесят мужчин и женщин, и даже такое количество не справлялось с оформлением бумаг. На аляскинском руднике я мог получить нужные цифры за минуту, а в России требовались недели и даже месяцы.

На том посту, что я занимал последние пять лет в России, мне следовало бы проводить большую часть рабочего дня на рудниках или обогатительных фабриках, поскольку я должен был быстро анализировать причины, почему упала производительность рудника или завода, что нужно сделать, чтобы исправить положение. Но часто мне приходилось просиживать весь день за столом, пробираясь через бесконечные приказы, правила и инструкции, которые сыпались из главного управления и филиалов, закрывая нас с головой. Неудивительно, что в России всегда дефицит бумаги, а также, как утверждают, нет безработицы. Избыток населения всегда может найти работу, добавляя новые бумаги к уже существующим горам.

Я всегда пытался избежать бумажной работы, которая скорее мешает, чем помогает производству, и однажды мне показалось, что есть шанс. Как-то утром я выступал в качестве переводчика между Серебровским и американским инженером, не говорящим по-русски. Американец хотел показать какие-то планы и письменные предложения. Серебровский послушал, послушал и перебил: «Скажите этому инженеру, что бумаги его мне не нужны. Этого добра мне хватает от русских инженеров. От вас мне нужен металл, а не бумага».

Тогда я решил, что есть предлог сократить мою собственную канцелярскую работу. Если будут возражения, я сошлюсь на эти слова Серебровского. Но вскоре я обнаружил, что невозможно избавиться от массы бумаг, спускаемых на инженеров и управляющих, и игнорировать их не получается.

Несколько раз, приезжая в отпуск из России в Штаты, я заново бывал поражен почти полным отсутствием канцелярщины в американской промышленности. Дело не только в бумажной работе. Если бы тот же подход к ведению учета и производственной бухгалтерии, что существует у нас в стране, верно применить в России, Москва могла бы куда легче контролировать «ошибки» и саботаж, который всегда вызвал столько затруднений.

После отпуска я всегда возвращался в Россию с новым задором и несколько раз предлагал ввести, хотя бы на одном-двух рудниках, систему, позволяющую инженерам быстро получать точные данные по технологическим операциям и затратам, что безусловно необходимо, как знает каждый инженер, для эффективного управления рудником. Они совершенно так же необходимы при русской системе, как и при любой другой.

Что ж, я пытался подчеркнуть важность такой работы, но ничего не вышло. Обычно предложение не имело последствий, кроме нескольких писем наверх и вниз, что, в конце концов, только усугубляло затраты бумаги. Для российской системы, кажется, бумаги – это плоть и кровь. И мне никогда не удалось придумать, как бы от них избавиться.