Текст книги "В поисках советского золота"

25. Коммунистическая гражданская война

За последний год в России я бывал в Москве два или три раза краткими наездами. Нас приглашали на различные приемы в американском сообществе, и я обнаружил, что московские американцы без конца обсуждали русские процессы заговорщиков, начавшиеся в августе 1936 года и повлекшие за собой сотни тысяч арестов во всех частях России.

Обсуждения очень занимали меня, когда я возвращался из азиатской России, где общался исключительно с советскими гражданами по целым неделям и месяцам. Американцы, и дипломаты, и газетчики, питали самые разнообразные мнения. Они яростно спорили, горячились и пытались друг друга перекричать. Настоящее развлечение.

Контраст между группами американцев и русских в то время был ужасный. Охота на заговорщиков в национальном масштабе, естественно, куда больше непосредственно касалась русских, чем американцев, но русские ничего не обсуждали. И в домашней обстановке, и на публике они все повторяли официальные объяснения, опубликованные в советских газетах, и расхождения во взглядах не было никакого. Русские никогда не знают, вдруг кто-то из знакомых окажется полицейским агентом, так что они больше не обсуждают ничего такого, если присутствует другой советский гражданин. Иногда они позволяют себе высказать свое мнение в беседе с иностранцами.

Московские американцы разделились примерно поровну, пытаясь понять, были процессы о заговоре сфальсифицированы или нет. Я слушал их дебаты по этому поводу. Некоторые доказывали, что никакого заговора не было, что обвиняемые на этих процессах ни в чем не провинились, только критиковали Сталина и его действия, и что их подвергли пыткам, чтобы получить признания в преступлениях, которые они не совершали.

Но большинство американцев, посещавших процессы, не были так уверены, что свидетельства целиком ложные. Особенно после второго процесса, в январе 1937 года, некоторые из говоривших о подтасовке фактов перешли на другую сторону и решили, будто действительно был крупный заговор, хотя придерживались мнения, что не все свидетельства на суде были искренни.

Некоторые из американцев были хорошие полемисты. За последние два-три года шпиономания в России изолировала иностранных дипломатов и корреспондентов от советского общества, так что им мало что оставалось делать в свободное время, только сидеть и говорить. Атмосфера в Москве, казалось, стимулировала горячие споры, так что американцы, живущие здесь долгое время, много практиковались.

Соответственно, доводы излагались обеими сторонами очень убедительно. Если бы я не придерживался собственных идей, я бы затруднялся, на чью сторону склониться. Вот группа американцев, живущих непосредственно в российской столице; большинство – не один год. Все они честные люди, совершенно свободно говорящие правду, как они ее понимают. Многие из них лично знали обвиняемых на этих процессах, большинство посещало судебные заседания. Конечно, у них должна быть полная информация.

Но их мнения разделились, как я уже сказал. И они очень решительно отстаивали мнения, которых придерживались. Те, кто называл все дело фальсификацией, были не менее искренни и эмоциональны, чем те, кто верил в существование заговора. Я сказал себе: «Если здешняя группа не может прийти к согласию, что происходит, – как могут посторонние люди, никогда не бывавшие в России, надеяться докопаться до правды?»

Мои собственные взгляды основывались главным образом на личном опыте. Я рассказывал, как столкнулся с крупномасштабным саботажем на медно-свинцовых рудниках и плавильных заводах на Урале и в Казахстане, и как атмосфера в медно-свинцовом тресте с самого начала работы там, в 1931 году, показалась мне тревожной и подозрительной. Я был настолько недоволен, когда работал на этот трест, что хотел уволиться и уехать из России в 1932 году, и согласился остаться только после обещания Серебровского не отправлять меня больше туда, на Урал.

Уже после моего отъезда из России, в марте 1938 года, состоялся третий процесс заговорщиков. Свидетельства на нем во многом подтвердили мои предыдущие впечатления, что в России в 1931 году или раньше был составлен крупнейший анти-сталинский заговор, охватывающий некоторых много значащих в стране мужчин и женщин – управляющих-коммунистов, находящихся на наиболее ответственных постах в промышленности и политике, которые при желании легко могли нанести катастрофический вред любой отрасли промышленности.

До сих пор ничего подобного российской политической системе не существовало. Политики-коммунисты получили контроль надо всем в этой обширной стране, как никакая другая группа политиков никогда раньше. Их правительство либо прямо владеет, либо жестко контролирует любое предприятие какого бы то ни было типа в России – землю, сооружения, фермы, фабрики, магазины, рудники, леса, пароходы, банки, железные дороги, телефон и телеграф, радиостанции, газеты, издательства – все. Ничто не остается независимым от правительства.

Чтобы держать все в своих руках, коммунистический главный штаб назначает членов собственной партии на ключевые посты. Технические эксперты всегда должны были подчиняться приказам коммунистов. Добившись железного захвата всего и вся в стране, коммунисты приняли меры, чтобы удержать его навсегда, запретив организацию других политических партий и даже выражение любых других политических взглядов. Были созданы крупные полицейские силы, чтобы подавлять фактических или потенциальных политических оппонентов.

Это самый ловкий прием, какой можно придумать, чтобы одна группа постоянно удерживалась у власти. Однако обнаружилась загвоздка: коммунистические лидеры не могли договориться между собой. Эти суровые революционеры много раз рисковали своей жизнью в дореволюционной России ради своих идей. Они же теперь находились на ключевых постах в коммунистическом правительстве. Но невозможно для всех думать совершенно одинаково, и когда бывали разногласия, волевые люди не могли отказаться от своих идей просто оттого, что против них проголосовало большинство партии.

Споры внутри партии стали настолько серьезными, что угрожали разрушить всю систему. Если не модифицировать систему, что-то надо было делать, чтобы восстановить дисциплину внутри Коммунистической партии. Так что Иосиф Сталин, азиат с азиатскими представлениями о поддержании дисциплины, и в то же время один из хитрейших политических манипуляторов, захватил партийный аппарат и начал внедрять дисциплину путем подавления, ссылок и заключения в тюрьму лидеров оппозиционных коммунистических группировок.

Начиная с 1927 года, или около того, была установлена новая политика. Ранее политическая оппозиция была запрещена вне Коммунистической партии. С этого времени политическая оппозиция была запрещена также и внутри партии. Партия голосовала по всем спорным вопросам, и если 51 процент членов голосовал за какое-то решение, другие 49 процентов не могли больше выдвигать свои мнения или выражать критические взгляды.

Некоторые решительные революционеры внутри партии не смогли приспособиться к такой системе. Их особенно раздражало, что Сталин оказался куда более умелым политическим манипулятором, чем они сами, и всегда мог получить большинство в партии по любому проекту, который поддерживал.

Начиная с 1929 года, Сталин стал вводить целый комплекс новых мер и проектов. Это был период пятилеток, второй коммунистической революции, различных изменений и подвижек в советской системе и коммунистической теории и практике. Используя разработанную и созданную им политическую машину, Сталин направлял все изменения так, что они целиком и полностью соответствовали его собственным идеям, а другие старые революционеры, если не соглашались со Сталиным, оставались на обочине.

Человеческая природа везде одинакова, и такое положение, естественно, создало много влиятельных врагов Сталину, особенно среди ветеранов-революционеров, которые были готовы умереть за свои идеи в прошлом, готовы и сейчас. Они пытались развернуть подпольную политическую агитацию, как делали при царе. Но политическая система, созданная с их помощью, оказалась куда более мощной и утонченной, чем свергнутая с их помощью. Сталин и руководители его политической полиции знали все приемы подпольной агитации.

Если я правильно понимаю, большой заговор, который чуть не обрушил советскую систему за последние годы, и еще не раскрыт полностью, стал естественным следствием неестественного политического принципа, запрещающего волевым людям выражать свое мнение открыто и свободно. Такая система не может не порождать подпольных конспираторов.

Сталин и его единомышленники, очевидно, этого не предвидели. После поражения политических противников внутри Коммунистической партии в период 1927–30 годов, их сослали на несколько месяцев или лет, а затем вернули и предоставили им ответственные должности в политике и промышленности. Они, похоже, считали, что ветераны-революционеры теперь возьмутся за дело серьезно и будут преданно следовать курсом, проложенным для них Сталиным и его подпевалами, которых он поставил на высокие посты, поскольку те с ним всегда соглашались.

Мои собственные испытания в медно-свинцовом тресте показывают хороший пример того, как Сталин обращался с побежденными соперниками среди старых революционеров, с вытекающими отсюда последствиями. Когда я начал работать на трест в 1931 году, человек, отвечающий за его работу и другие, связанные с ним, промышленные предприятия, был Юрий Пятаков, ветеран-революционер, споривший со Сталиным о некоторых коммунистических проектах, который был сослан на время в ссылку, возвращен, публично извинился за прежние действия, был «прощен» и направлен на эту ответственную должность.

Во всей советской индустрии были десятки человек на ключевых постах, которые прошли через подобное. И все же считалось, будто они не затаят обиду, будут в дальнейшем во всем соглашаться со Сталиным и работать с энергией и энтузиазмом на увеличение его престижа внутри и вне страны. Среди их прочих обязанностей, как ожидалось, будет чуть ли не каждый день чтение речей, восхваляющих Сталина до небес.

Что ж, на мой взгляд, невероятно, как любой человек сталинского уровня мог подумать, что подобные подчиненные будут лояльно поддерживать его и его идеи, особенно зная по прошлому опыту, как упорно они придерживались собственных идей, и какие жертвы были готовы принести. Но эти прошлые враги, несомненно, получили большую ответственность, и могли нанести огромный вред советской промышленности при желании.

Свидетельства на процессе 1938 года во многом объяснили, почему Сталин был застигнут врасплох. Он во многом полагался, как должен был любой человек в его положении, на главу политической полиции. Этот человек, Ягода, пользовался благосклонностью Сталина, его боялись и ненавидели больше всех в стране. Он располагал властью арестовать и посадить в тюрьму любого советского гражданина на неопределенный срок без суда, или послать его в концентрационный лагерь или ссылку, даже не объявляя, что тот был арестован.

И все же после ареста в 1937 году он показал на процессе в 1938 году, что состоял в заговоре против Сталина в течение нескольких лет, что он и его сотрудники постепенно готовили государственный переворот, с целью заменить Сталина группой тех самых прежних соперников, кого Сталин вернул и назначил на ответственные посты, даже если у них осталось куда меньше престижа и власти, чем до расхождений со Сталиным.

Если его показания правдивы – а не вижу причин, почему нет – глава полицейских сил, то есть узлового инструмента власти для диктатора вроде Сталина, был на стороне сталинских врагов, и только поджидал удобного случая, чтобы захватить правительство. На той же стороне было так много влиятельных коммунистов, что легко было прикрыть промышленный саботаж и все что угодно.

Я никогда не следил за тонкостями политических идей и маневров в России, только если не мог этого избегнуть; но мне пришлось изучать, что происходило в советской промышленности, чтобы нормально выполнять собственную работу. И я полностью убежден, что Сталин и его единомышленники долгое время подбирались к открытию, что обиженные революционеры-коммунисты и есть самые злостные их враги. Конечно, не мое дело было предостерегать своих коммунистических нанимателей против их товарищей по партии, но несколько русских могут подтвердить, что я им сообщал о своих подозрениях еще в 1932 году, проработав несколько месяцев на уральских медных рудниках.

За последние два-три года советское правительство расстреляло больше народу за промышленный саботаж, чем когда-либо любое другое правительство, насколько мне удалось узнать. Значительная часть расстрелянных были коммунисты, ранее не соглашавшиеся со Сталиным и теперь возвращенные назад с предоставлением менее значительных, но ответственных должностей в индустрии. Некоторые американцы с трудом верят, что коммунисты могут пытаться наносить вред промышленности в стране, где у руля стоят другие коммунисты. Но любой, кто коммунистов знает, поймет, что они будут сражаться друг с другом еще яростнее, чем с так называемыми капиталистами, когда расходятся в каких-то своих казуистических идеях.

Саботаж – известное коммунистическое оружие в любой стране. Промышленный саботаж в Соединенных Штатах обычно удается проследить к коммунистам или людям, которые думают как они. Вряд ли стоит удивляться, что некоторые коммунисты прибегли к тому же оружию в России, стоило им решить, что существующий режим не соответствует их индивидуальным понятиям.

Вряд ли нужно изучать романы Достоевского или глубоко забираться в российскую историю, чтобы найти сложные объяснения, что же случилось в Советской России с 1936 года, как предпочитают люди с более изощренным умом, чем у меня. Мой опыт подтверждает официальное объяснение, которое, если его избавить от высокопарного и нелепого многословия, сводится к простому допущению, что «бывшие» среди коммунистов намеревались свергнуть «нынешних», для чего прибегли к подпольному заговору и промышленному саботажу, потому что советская система подавила все законные средства ведения политической борьбы.

Эта коммунистическая междоусобица развилась в такое крупное дело, что оказались втянутыми многие беспартийные, которым пришлось выбирать между сторонами. Те, кто мог избежать принятия решения, отошли в сторону; они не желали оказаться между двух огней, независимо от того, кто победит. Всякие недовольные мелкие сошки были готовы поддержать любое подпольное оппозиционное движение просто потому, что существующее положение их не удовлетворяло. Я видел, что заговор сделал с некоторыми рудниками, и легко могу поверить, что он проявился так же разрушительно и в других отраслях советской промышленности, как писали газеты.

Ну, а теперь, когда заговор обнаружен, и тысячи участников или подозреваемых устранены, проявятся ли в ближайшем будущем значительные улучшения в советской промышленности? На этот вопрос я отвечу: улучшения, вероятнее всего, будут медленными. Яростная охота на заговорщиков продолжается уже с 1936 года, и подорвала моральное состояние во всех организациях, не только промышленных. Политическая полиция, забрасывая сети, захватила честных мужчин и женщин наряду с заговорщиками, и отбила охоту проявлять любую инициативу, по крайней мере, на ближайшее время.

Глядя на советскую индустриальную систему глазами инженера, как и всегда, я полагаю, что коммунисты втянули себя и русский народ в заколдованный круг. В их системе требуется, чтобы ключевые посты в промышленности занимали коммунисты-политики, которые могут принадлежать только к одной действующей политической партии.

Но коммунисты, поскольку оппозиция запрещена и внутри, и вне партии, стали просто подпевалами, соглашаясь со Сталиным и его помощниками во всем. Молодые члены партии видят, что происходит с несогласными, и подстраиваются соответствующим образом.

В современной индустрии требуется немало инициативы и оригинальности для нормального развития. Советская система, с безропотными политиками на ключевых постах и запуганными специалистами, подчиняющимися их приказам, не поощряет важнейшие требования для продвижения. Пока советская система остается в нынешнем состоянии, вероятно, будут вскрывать один заговор за другим и препятствовать инициативе и энтузиазму, столь необходимым для прогресса.

26. Прощание с Россией

Я вернулся в Москву в июле 1937 года, после приведения в порядок полуразрушенного свинцово-цинкового рудника в южном Казахстане. Страна была перевернута вверх дном во время коммунистического заговора; люди, с которыми я был знаком годами, пропадали направо и налево, в тюрьмы или ссылки. Никто, казалось, не представлял, кто из коммунистических лидеров за или против Сталина.

Русские поддались истерике, в чем их нельзя винить. Политическая полиция наносила удары во всех направлениях, приходя поздно ночью практически в каждый жилой дом Москвы, вытаскивая подозреваемых в тюрьму. То же положение существовало и в провинциальных городах, даже в колхозах. Каждый день газеты сообщали о новых сенсационных арестах.

Одни следствием арестов и истории была волна шпиономании. Газеты ежедневно публиковали сообщения о работе в России иностранных шпионов, которых обвиняли в заговоре с оппозиционными коммунистами против Сталина и его единомышленников. Так много говорят об иностранном шпионаже, что русские боятся общаться с любыми иностранцами. Наши собственные многолетние знакомые боялись нас навещать.

За долгий период работы в России я наблюдал несколько волн похожей шпиономании, но таких сильных – никогда. Каждый иностранец, даже если он был известен как симпатизирующий коммунистам, стал подозрительным субъектом. Сотни иностранных жителей Москвы и других городов, приехавших в Россию потому, что их привлекала сама система, получили предписание покинуть страну в течение нескольких дней. Иностранцам, женившимся на русских, нельзя было их забирать с собой.

Небольшое сообщество, которому разрешили остаться в Москве, состояло главным образом из дипломатов и корреспондентов газет, и жило, как в карантине, не столько из-за полиции, сколько из-за страха. Несколько газетчиков рассказывали мне, что арестовали их учителей русского. В одном случае, русская женщина, навещавшая американского корреспондента, чтобы читать иностранные журналы (запрещенные в России), попала в концентрационный лагерь. Американцы были изолированы в такой же степени, как немцы или японцы, поскольку дело тут было не в национальной неприязни.

В такой атмосфере, понятно, иностранному инженеру невозможно было нормально работать. Это был только вопрос времени – когда какой-нибудь недоумок вскочит на партийном собрании и обвинит меня в шпионаже, как было и с другими известными лично мне иностранными инженерами.

Должен признать, что мне не хотелось покидать Россию в таком положении. Сейчас русским нужны иностранные инженеры больше, чем когда-либо, на мой взгляд, потому что страх разрушил то чувство инициативы, которое постепенно развивалось у их собственных работников за годы моего пребывания в России. Нормальное развитие советской индустрии откладывается на неопределенное время, если не ошибаюсь, потому что иностранных советников и специалистов выдворили слишком рано.

Один пример из моего опыта покажет, что я имею в виду. На медных рудниках в Калате, на севере Уральских гор, мне рассказали, как группа американских инженеров и металлургов смогла за несколько месяцев повысить производительность печей с сорока пяти тонн на квадратный метр в день до семидесяти восьми тонн. После того, как американцев отослали домой, предумышленный саботаж почти разрушил рудник и плавильный завод одновременно, но ответственные лица были пойманы и осуждены.

Не было причин, по которым нельзя было достичь и постоянно поддерживать прежний уровень выработки. Но советские инженеры, отвечающие за плавильные печи, никогда и близко не подошли к нашему рекорду в семьдесят восемь тонн. Собственно, советские промышленные издания рассыпались в похвалах, когда печи Калаты достигли производительности на уровне пятидесяти тонн в 1936 году.

Почему? Думается, американцы, зная, что их не расстреляют и не арестуют, если что-то пойдет не по плану, были готовы пойти на небольшой риск, необходимый, чтобы поднять производительность печей, в то время как советские инженеры, понимая, что ошибка, вероятное всего, поведет за собой обвинение во вредительстве и даже может стоить им жизни, естественно, избегают любого риска и боятся хоть слегка нагрузить оборудование. Я уверен, что положение в Калате типично для советской промышленности, и останется таким, пока власти не избавятся от своего заблуждения, будто можно повысить производительность, держа руководство в состоянии постоянного страха.

Легко указывать на чужие ошибки, особенно после того, как планы были опробованы и провалились. Оглядываясь назад на мой долгий опыт работы в советской горнодобывающей промышленности, я могу перечислить немало пробелов в их системе. Но я уже говорил, что людей считаю важнее систем. И одна из главнейших бед Советской России, как мне представляется, – то, что политические манипуляторы и реформаторы, у которых нет или почти нет опыта индустриального управления, получили самые ответственные посты в создании советской промышленности, начиная с 1929 года.

Задача в любом случае была колоссальная. Сомневаюсь, что и самые способные инженеры и управляющие могли бы пройти через этот период без серьезных ошибок или недосмотров. Коммунистический главный штаб пытался сделать тысячу вещей в одно и то же время, не подготовив даже десятой части необходимого персонала, и управляющих, и квалифицированных рабочих. При таких обстоятельствах можно считать чудом, что у них вообще что-то получилось. И не получилось бы ничего, если бы не долготерпение советских людей, готовых выдержать любое неудобство и даже нехватку еды в течение долгого времени.

Пройдя такой значительный путь, советские люди должны были представлять себе будущее сравнительно спокойным. Уровень подготовки в промышленности гораздо выше, чем был десять лет назад, и заложены довольно прочные основы для почти всех крупных отраслей промышленности. У России есть возможность стать экономически независимой, больше, чем у других стран, за исключением Соединенных Штатов. Природные богатства у нее есть.

Молодые люди, с настоящей подготовкой инженеров или специалистов, постепенно заменяют революционеров, занимавших ключевые позиции в промышленности в течение многих лет, и совершивших много глупых ошибок, даже когда не занимались предумышленным саботажем. Эти юноши и девушки должны достичь большего, чем их предшественники, если советские власти смогут отказаться от политических шпионов и обеспечить руководству в индустрии некоторую самостоятельность. Я еще не решил для себя, сможет ли эта система вообще существовать без политических шпионов.

Когда подошло время покидать Россию, было мучительно уезжать, понимая, что больше не вернусь. Конечно, меня удерживала не большевистская система; к тому времени стало очевидно даже для фанатиков, что большевизм проникнут с верха до низа серьезными недостатками. И даже не люди, хотя я со многими подружился. Что привлекало меня в России – громадные открытые пространства русского востока, Сибири и Казахстана, а еще Забайкалья. У русских там нечто более важное, чем любая политическая система.

Русские, насколько я понимаю, единственный народ в мире, у которого еще остались громадные неисследованные территории, почти целый континент. В Сибири и окружающих регионах обширные пространства, богатые и с точки зрения сельскохозяйственных, и индустриальных возможностей, с неисчислимыми богатствами в полезных ископаемых, лесах, пушных зверях, рыбе, великих реках для орошения и гидроэлектростанций. Все эти регионы почти так же пусты, как американский Запад несколько поколений назад, и предоставляют те же возможности для будущего молодого поколения России.

Теперешние правители России охраняют этот громадный заповедник для собственного народа. Они не собираются открывать его безземельным и безработным беднякам Европы, как сделало правительство Соединенных Штатов в девятнадцатом веке со своими девственными западными землями. Советское правительство так высоко подняло барьер, что пробиться может очень малое число иммигрантов из Европы или Азии, даже при желании. Москва создала большую армию и большие пограничные войска для охраны своих пустых земель ради будущих поколений.

Плодородные земли и богатые минералами горы русского востока обещают больше для будущего русского народа, чем любые новейшие политические, социальные и экономические идеи. Идеи приходят и уходят; от многих отказались за время моей работы здесь. Во многих отношениях, большевистская система уже не та, что была в 1928 году, когда я впервые прибыл в Россию. Нет причин считать, что еще через десять лет она останется такой же, как сейчас.

Но московским правителям удалось удержать нетронутыми огромные пространства в азиатской России. Они возвратили каждую квадратную милю территории, что была оставлена им царями. Они вытеснили японцев из восточной Сибири в 1922 году и вернули себе власть во всех независимых маленьких азиатских государствах, созданных после революции. Большевики подавили все мятежи в азиатских частях страны так же резко и жестоко, как до них цари.

По моему скромному мнению, будущее России лежит в ее азиатской части. Люди и их правители это понимают и разворачиваются на восток, поворачиваясь спиной к Европе, как сделали в прошлом веке мы, американцы. Именно потому, что моя работа в России привела меня в азиатские регионы и дала мне возможность помочь в их развитии, я и занимался ею от всего сердца и пытался отплатить русским, чем мог.

Я возвращался через русско-польскую границу теплым августовским утром 1937 года, после утомительного двадцатичетырехчасового путешествия из Москвы по однообразным равнинам европейской России. В России обычай – носить награды постоянно, и у меня на лацкане был мой орден Трудового красного знамени, врученный в 1935 году. Я собирался снять его перед тем, как въехать в Польшу, но один из пассажиров, американец, попал в какие-то затруднения с советской таможней, и я так захлопотался, переводя ему, что забыл про свое заметное украшение.

Когда мы пересекали границу, польские сотрудники иммиграционной службы проходили по вагону. Один из них уставился на меня, и я вспомнил недружелюбие польского пограничника, когда мы с семьей оказались здесь впервые, по дороге в Россию, почти десять лет назад.

Чиновник продолжал глазеть, и я вдруг вспомнил, что на мне до сих пор советский орден. Поляк прошипел мне в ухо: «Снимите эту штуку!»

Я автоматически повиновался, а тем временем думал: «Вот и конец моему русскому приключению». То было время суровых трудностей и испытаний, которые иногда казались непреодолимыми. Но мы прошли через них, и вот я здесь, возвращаюсь в родную страну.

Когда поезд катил по плоской польской равнине, я сказал себе: «В следующем месяце надо поохотиться на уток в юго-восточной Аляске».