Текст книги "В поисках советского золота"

Но старинный стимул быстрого обогащения не потерял своей вечной притягательности. Старатели-ветераны вернулись к знакомому занятию и вскоре заработали кучу денег. Китайское население Сибири и Дальнего Востока, занимавшееся старательством и контрабандой до 1927 года, ухватилось за возможность вернуться к прежним делам.

Китайцы никогда не принимали близко к сердцу коммунистические теории, слишком были заинтересованы в накоплении денег. Вскоре они стали успешными старателями, во главе прочих.

За удивительно краткий срок в тресте «Главзолото» под контролем Старательского отдела стали работать несколько сотен тысяч мужчин и женщин. Они быстро отправились в указанные места, где им отводили отмеченные участки, получили от «Главзолота» кредит на оборудование и затраты, и техническую помощь, необходимую для начала работы. Тем временем более предприимчивых людей побуждали отправляться дальше, в отдаленные области, которые трест «Главзолото» не исследовал и не нанес на карту. Эти люди должны были зарегистрироваться в тресте, чтобы урегулировать свое положение, но они могли свободно проводить изыскания на собственный страх и риск за пределами картированных областей, брать с собой запасы и инструменты, какие считали нужными, чтобы искать золото там, где предполагали его найти. Трест «Главзолото» давал таким старателям аванс.

Старательский отдел направлял инспекторов на участки, чтобы постоянно контролировать изыскания. Предоставлялись фонды для исследования и картирования любых новых золотоносных участков, которые могли найти старатели. Если участок оказывался хорошим, трест основывал местное отделение, строил несколько домов, универсальный магазин с продажей товаров только за золото, и приглашал других старателей делать заявки.

Для исключительно хороших районов Старательский отдел набирал людей на работу и старателями, и арендаторами. Если у старателей дела шли успешно, к ним присоединялись семьи, а когда собиралось достаточно жителей, трест «Главзолото» финансировал постройку школ, кинотеатров и клубов.

Вознаграждение для старателей и арендаторов специально задумывалось таким образом, чтобы воздействовать на инстинкт приобретательства, в отличие от оплаты труда на рудниках или фабриках. Этим людям приходилось жить в исключительно тяжелых условиях в течение длительного времени, и власти решили, что их можно привлечь в значительных количествах, только предложив им большую материальную прибыль.

Когда система окончательно наладилась, удачливый старатель в Советской России мог разбогатеть в один день, так же легко, как в любой другой стране. При Советах старателям доставались, может быть, не такие сказочные богатства, как в других странах, но все же достаточно, чтобы привлечь сотни тысяч людей к этой работе.

В соответствии с этим проектом, который модифицировали там и тут, но, по существу, никогда не меняли со времени введения в 1933 году, советские старатели работали группами по два-три человека и более, как столетиями поступали и раньше. Группа называлась «артель», то же слово использовали и до революции.

Если одиночный старатель или артель отыскивали хорошее месторождение, не нанесенное на карту, о находке сообщали в «Главзолото». Трест посылал геологов картировать месторождение и изучить его возможности. После получения отчета геологов удачливые старатели забирали вознаграждение, до 30000 золотых рублей. Деньги выплачивались единовременно, все целиком, или сертификатом, или бонами, по желанию. Кроме того, старатель получал разрешение на разработку пластов, выходящих на поверхность, на тех участках, что он открыл, по крайней мере в течение года.

Старателям и арендаторам за их золото всем платят золотом, не бумажными рублями, которые используются для других сделок в России. Эти золотые рубли не являются собственно валютой, а представлены в виде сертификатов или бонов, которые можно отоваривать только в магазинах «Главзолота», расположенных в золотоносных районах.

Эти «золотые магазины» – самая изобретательная особенность проекта, наверное, они много сделали для привлечения новых старателей. Думаю, это лучшие магазины в сельской России за пределами больших городов. Они всегда лучше снабжаются, чем обычные государственные магазины в тех же местностях, чтобы привлекать покупателей. В них не принимают бумажные рубли, официальную валюту страны, там обменивают завидные товары только на золотые рубли, или боны, которые в свою очередь можно получить лишь в обмен на золото. Когда проект только разворачивался, предполагалось, что боны нельзя будет передавать, и некоторые старатели вступили в конфликт с законом за продажу своих сертификатов. Однако позднее все ограничения отменили, и сегодня боны свободно обмениваются в золотоносных районах.

Цены в золотых магазинах основаны на мировых ценах. Сравнение «золотых» цен с ценами в обычных магазинах, стоящих рядом, показывает, что один золотой рубль приблизительно равен по покупательной способности двадцати бумажным рублям.

Вряд ли будет преувеличением сказать, что старатели могут за единственную удачную находку получить материальную компенсацию от советского правительства, эквивалентную примерно ста годам тяжелого труда на фабрике, шахте или ферме, и многим это удавалось. Можно привести такой пример.

Допустим, артель из трех старателей натыкается на ценное жильное или рассыпное месторождение и сообщает о находке в «Главзолото».

Геологи, посланные трестом, подтверждают важность открытия, и трест выплачивает первооткрывателям максимальную компенсацию в 30000 золотых рублей.

Кроме того, артели разрешается разработка выходящих на поверхность пластов на их участке в течение года. Безо всякого труда они зарабатывают еще 15000 золотых рублей каждый. Поскольку один золотой рубль равен, по меньшей мере, двадцати бумажным рублям, это означает, что за свою находку старатели получили 300000 бумажных рублей на каждого. По советской официальной статистике, средняя годовая зарплата квалифицированного промышленного рабочего составляет порядка трех тысяч бумажных рублей.

В то же время трест «Главзолото» начал применять план концессий, или аренд, которые способствовали колонизации пустых пространств Сибири, Казахстана и Дальнего Востока, не меньше, чем старатели или даже больше, наряду с увеличением золотодобычи. Трест отдавал в аренду определенные области, или участки, группам мужчин и женщин, организованным в кооперативы с целью добычи золота.

Припоминаю один большой кооператив, подавший заявку на получение права горных разработок в окрестностях озера Байкал. В том случае, похоже, один энергичный человек собрал около двухсот пятидесяти мужчин и женщин, и был выбран руководителем их кооператива. Затем он отправился в трест «Главзолото» и договорился от имени группы о кредите, для покупки оборудования и покрытия расходов на первоначальное развитие, до начала производства.

Я посетил участок той группы после того, как производство благополучно началось, и обнаружил, что рядовой член кооператива зарабатывал порядка шестисот золотых рублей в месяц, что эквивалентно 12000 бумажных рублей.

Значит, они зарабатывали за месяц примерно в четыре раза больше, чем квалифицированный шахтер мог заработать за год.

Неудивительно, что быстро поползли разговоры о шансах разбогатеть на золотоносных участках, и вскоре появились сотни таких кооперативов, занятых на разработке участков, и тысячи старателей, продвигающихся все дальше и дальше в ненаселенные районы.

Трест «Главзолото» разработал целый ряд планов, чтобы держать старателей и арендаторов под тщательным надзором. У него были свои инспектора и геологи, постоянно на полевой работе, переезжающие с одного места на другое, чтобы осмотреть каждый заявленный участок, проверить, выполняются ли условия. Там обучаются собственные инженеры, которых могут нанимать группы арендаторов и получать советы, как им разрабатывать свои участки наиболее эффективным способом, как применять меры безопасности в соответствии с законом. Если охрана труда не соблюдается, они подвергаются крупным штрафам, так что дешевле выходит действовать наверняка и нанять инженера. Эти инженеры, как правило, на ставке, хотя довольно любопытно, что им тоже платят золотыми рублями, а не обычной валютой страны.

Если концессионеры заняты разработкой россыпи, они копают грунт на своем участке и моют его; если они работают с рудой, они привозят ее на обогатительную фабрику треста «Главзолото» и обеспечивают рабочую силу, необходимую для обработки привезенной руды. Получив золото, они относят его в один из золотых магазинов и сдают, получая сертификат или боны.

Советскую золотую лихорадку не сравнить с любым другим аналогичным движением в прошлом, потому что она все время находилась под безотрывным контролем властей. До 1927 года, когда советское правительство еще не обратило внимания на золото, как мне говорили, на золотоносных участках совершалось много преступлений и физического насилия. Всюду действовали контрабандисты, ввозившие вдобавок оружие и опиум, а также продукты и одежду из Китая и Манчжурии, когда в России был дефицит. Кроме того, бандиты подстерегали контрабандистов или старателей и иногда убивали из-за золота или контрабандных товаров.

Припоминаю один эпизод из моего собственного опыта в 1928 году. Мне довелось приехать в один маленький городок у золотого рудника в то время, когда туда прибыла артель из трех старателей с большим количеством золота; их тогда еще не объявили «антиобщественными элементами». Они сдали золото государству и получили большую сумму денег.

Они отправились прямиком в государственный винно-водочный магазин и закупили все спиртное. Собрав бутылки водки в охапку, они пошли по единственной улице, торжественно расставляя бутылки водки на каждом шагу, по обеим сторонам улицы, а ничего не понимающие жители глазели на них. Наконец, расставив все бутылки, они закричали: «Подходите, подходите все! Выпейте с нами, сколько хотите!» Вскоре весь городок был пьян.

Теперь трест «Главзолото» не поощрял такие инциденты. «Примазавшиеся элементы», которых в прошлом привлекали золотоносные участки, больше не появлялись, им не позволяли.

«Главзолото» продает спиртные напитки в собственных магазинах и ресторанах, но не разрешаются азартные игры, и большинство женщин на золотоносных участках работают наравне с мужчинами, копают и моют золото. Старатели, как и другие советские граждане, ведут себя прилично, и могут оказаться за решеткой, если становятся слишком шумными или бесцеремонными. Повторные правонарушения ведут к выселению с золотоносных участков и занесению в черный список, так что нарушителю больше не светит быть старателем или арендатором.

Я проехал тысячи миль по золотодобывающим районам после введения в 1933 году ныне действующей системы старательства и арендования, и во многих поездках меня сопровождала жена. Никогда я не брал с собой никакого оружия и часто отправлялся на стоянки в одиночку. Советские старатели, как и в других странах, очень гостеприимны, и приглашают к столу совершенных незнакомцев, вроде меня.

План советской золотой лихорадки был реализован в то время, когда отношения между Россией и Японией были исключительно резкие, и когда для России было важно заполнить пустые пространства на Дальнем Востоке максимально быстро, причем так, чтобы население было более или менее довольно условиями. Тогда же, в 1933 году, власти позволили аренду крестьянам в восточных регионах, включая Сибирь, в результате они стали все равно что кулаками, которых так сурово наказали несколько лет назад. При выборе между целесообразностью и социалистическими принципами коммунистические власти решили в пользу практически действенных мер. Угроза со стороны Японии склонила их на компромисс по отношению к теориям.

И золотая лихорадка оказалась весьма успешной. Продвижение на восток и на юг, в Казахстан, продолжалось беспрерывно. Армия отважных мужчин и женщин двигалась все дальше в неисследованные бесхозные земли восточной Сибири, Алтайских гор и Якутска, северной провинции. Старатели работали в снежную бурю и тропическую жару, и проникали в районы, где прежде, вполне возможно, никогда не ступала нога белого человека. Среди старателей были мужчины и женщины всех советских национальностей – русские, украинцы, грузины, монголы, китайцы, корейцы, казахи, киргизы, армяне, племена народов Арктики и Средней Азии.

Грамотны они были или нет, бывали за пределами своих родных мест или нет, эти люди получили равные возможности разбогатеть в один день. Их шансы определялись только удачей, выносливостью и мужеством.

12. Ссыльные при Советах

Все время работы в России я оставался в хороших отношениях с властями, не проявляя любопытства по поводу дел, которые непосредственно меня не касались. Меня наняли внедрять современные методы в советской добывающей промышленности, чем я и занимался, и никогда не прикладывал специальных усилий, чтобы собирать информацию о концентрационных лагерях, системе ссылок и принудительного труда, хотя большую часть времени провел в регионах, куда высылали политических и других преступников. Но принудительный труд и ссылки играют такую важную роль в советской системе, что каждый, кто поработал в России с мое, узнает про них немало.

Я уже описал, как мелких фермеров, то есть кулаков, отправили на работу в рудники и другие советские промышленные объекты после того, как власти решили оторвать их от земли и конфисковать их дома и другую собственность. На некоторых рудниках мне поручали обучать этих людей ведению горных работ, и они оказались довольно способными учениками. Они прошли через период обездоленности и несчастий, не все из них выжили, но те, кто справился, через некоторое время вошли в колею новой жизни. При определенном везении, они попадали на рудники или лесоповалы, где управляющие были компетентные, а условия жизни – достаточно нормальные, и в этом случае им приходилось не особенно плохо. Но те, кому не повезло, попали на предприятия с плохим руководством, или в районы, где был сильнее всего дефицит продуктов, и прошли через тяжелый период.

У них не было свободы выбора, они не могли взять да уехать, если условия становились невыносимыми, как тысячами поступали в то время вольнонаемные рабочие. Текучесть рабочей силы иногда превышала всякое понятие, и сотни тысяч крестьян, которые должны были оставаться на какой угодно работе, давали реальное преимущество советской промышленности, особенно горнодобывающей.

Я всегда считал, что не мое дело – выносить приговор действиям советских властей; они, очевидно, полагали, что имеют право конфисковать собственность тех крестьян и заставлять их работать принудительно; они, безусловно, никогда не пытались скрывать свои действия. Коммунистические власти всегда рассматривают себя как организаторов нового мира; при таком подходе они могут оправдать любые страдания, причиненные любой группе, угрожающей стать на пути их многочисленных реформ.

Но я чувствовал, что они зашли слишком далеко, продолжая преследовать крестьян и их семьи многие годы после ликвидации. С любой точки зрения это бессмысленно. Несколько лет власти не разрешали детям этих мелких фермеров получать высшее образование; отмена запрета последовала только в 1936 году. При любых ничтожных разбирательствах, судебных или нет, кулак или его родственник, вероятнее всего, терпели поражение; судьям были даны инструкции принимать во внимание, не был ли в деле замешан кулак, а для другой стороны автоматически действовала презумпция невиновности.

Такое отношение было очень распространено в то время, что я покинул Россию, в августе 1937 года.

Власти использовали принудительный труд не только мелких фермеров, но и любой другой группы, которая подвергалась разгрому ввиду того, что ее признавали нежелательной для общества. На рудниках мне неоднократно встречались бывшие православные и мусульманские священники. Из некоторых получились отличные шахтеры. Мусульманские муллы пытались препятствовать разрушению прежней социальной организации кочевников; естественно, им не нравились нападки коммунистов на любую религию, и они старались сохранить прихожан для своих мечетей. Так что власти согнали их и заставили работать на рудниках, или копать каналы, или строить железные дороги, или валить лес в северных районах.

Как правило, всех отправляли на принудительный труд как можно дальше от родных мест. Предполагалось, что меньше будет попыток убежать; кроме того, разрушаются старые связи, и люди больше склонны принять новую для себя жизнь. Я видел среднеазиатские племена далеко на севере, а южные азиатские районы кишели людьми из европейской России, которые попали туда не по своей воле.

В первое время после 1929 года, когда вся страна была в хаосе из-за множества одновременных социальных изменений, в трудовых лагерях было хуже, чем впоследствии. Полиция попросту не справлялась с проблемой – держать в руках такое количество людей сразу, и на создание эффективной организации ушло несколько лет. У тысяч не было нормального жилья или еды в достаточном количестве.

Но так было не преднамеренно, как я понимаю; полицию попросту обязали сделать больше, чем она могла выполнить. Позже, трудовые лагеря были лучше организованы, и те, что я видел в последние годы, отличались порядком и достаточными удобствами. Там были школы и кинотеатры, и их население вело жизнь, не особо и отличающуюся от обычных советских граждан.

Власти никогда не сообщали цифровых данных о суммарном количестве мужчин и женщин, направленных на принудительный труд; я слышал разные оценки, от одного до пяти миллионов. Тысячи мелких фермеров, согнанные с земли в 1929 году и позднее, уже вернулись на свободу, но, насколько я могу судить, количество людей, занятых принудительным трудом, оставалось примерно постоянным вплоть до времени моего отъезда из России в 1937 году. Недавние чистки, затронувшие сотни тысяч людей, несомненно, пополнили трудовую армию.

Уголовные преступники, такие как убийцы и воры, в трудовых лагерях смешивались без разбора с различными группами, попавшими в опалу, кулаками, кочевниками, бывшими священниками и так далее. К тому же власти, казалось, лучше относятся к обычным преступникам, чем к социальным группам, помешавшим разным реформам. С жестоким убийцей, как правило, обращались лучше, чем с мелким фермером, который не желал отдать свой скот, дом и сад соседям, чтобы организовать коллективное хозяйство.

Зимой 1936 года, когда мы с женой ехали в автомобиле к Якутску, большой северо-восточной провинции России, наша машина оказалась в канаве, вскоре после того, как мы пересекли Транссибирскую магистраль. Мы увидели большую группу людей под конвоем, строивших второй путь железной дороги, и решились попросить их нам помочь, вернуть автомобиль на дорогу.

Мы натыкались на множество таких групп в поездах по Дальнему Востоку; большие количества рабочих направлялись на строительство железных дорог много лет.

Когда мы вернулись к железнодорожному пути, конвоя видно не было; в малонаселенной местности заключенные при всем желании вряд ли могли далеко убежать. Мужчины были одеты в обычную советскую рабочую униформу, и ничем не были похожи на заключенных, разве что чуточку более оборваны, чем средний рабочий. Мы спросили, не могут ли они нам помочь, и они охотно согласились.

Что более всего поразило нас в этих людях, и таких же, которых мы встречали везде: они совершенно не напоминали преступников. Вероятно, большая часть преступниками и не была, в нашем смысле слова; они только относились к социальным группам, которые не проявили лояльности к властям в их многочисленных реформаторских планах.

Мне говорили, что политические ссыльные, то есть члены других революционных групп и разочаровавшиеся или дискредитированные коммунисты, редко попадают в трудовые лагеря. Если они считаются опасными, их держат в концентрационных лагерях или изолированных тюрьмах. Если их считают всего лишь помехой, просто направляют на так называемое «поселение». Но со времени последних чисток, направленных главным образом против коммунистов, эта практика могла и перемениться. Ходили слухи, прежде чем я покинул Россию, что дискредитированных коммунистов станут теперь отправлять на принудительные работы, как и прочие строптивые группы.

Я обнаружил, что почти все русские чрезвычайно опасливо обсуждают концентрационные лагеря и тюрьмы.

Властям удалось окружить их такой атмосферой тайны и страха, что в разговорах избегают самой темы. Мне встречались некоторые русские, которые, казалось, охотно говорили о тюрьмах, но никогда не знаешь, не полицейские ли они агенты, и я их не поощрял, поскольку в любом случае это не мое дело.

Я видел несколько тюрем издалека. Одно такое здание, которое использовалось для политических заключенных при царском режиме, мне показали как место заключения Доры Каплан, женщины, стрелявшей в Ленина. Но внутри таких мест я никогда не бывал, и, насколько мне известно, ни одному иностранцу не устроили экскурсии ни в тюрьму для политических заключенных, ни в концентрационный лагерь для них же. Конечно, я здесь говорю не про образцовые тюрьмы, куда постоянно возят туристов. Там сидят только убийцы или воры, не политические преступники.

Система «административной ссылки» уникальна для России; ее сейчас практикуют в тех же формах, что и до революции. Мне встречались ссыльные почти везде, в Сибири, Казахстане и на Дальнем Востоке. Я слышал, что можно встретить больше бывших аристократов и богачей в городах Средней Азии, чем в Ленинграде, бывшей царской столице.

Административная ссылка – это сравнительно мягкое наказание. Ссыльных практически невозможно отличить от прочих жителей, они передвигаются, как хотят, в определенных пределах, и обычно имеют постоянную работу. Им пишут «минусы», по русской терминологии.

Например, какому-нибудь незначительному политическому преступнику устанавливают «минус шесть». Очень распространенное наказание; политическая полиция, кажется, раздавала их всем, кого хотя бы отдаленно заподозрили в нелояльности к режиму. Получившие «минус шесть» мужчины и женщины не могут жить в шести главных городах европейской России в течение ряда лет, либо приезжать туда.

Я встречал довольно изысканных ссыльных, работавших в отдаленных рудничных городках азиатской России. Обычно они выполняли рутинную работу, вроде бухгалтерской; получить ответственный пост для них нелегко, а большинство их них его бы и не приняли, даже будь он предложен, поскольку их стали бы обвинять, пойди что-нибудь не так. Советская полиция, как и полиция других стран, хватает самых очевидных подозреваемых, если что-то идет не так, а ссыльные бросаются в глаза в такой ситуации. Те, которых я знал, были очень тихие и безобидные; обычно у них меланхолический вид, ведь они расстались с прежними знакомыми и прежней жизнью.

Но в целом, на мой взгляд, ужасы ссыльной системы преувеличивают. До революции, по рассказам, было ужасно. Каторжников в те времена, включая ссыльных, держали в кандалах, чего сейчас не делается. Нынешние власти не использовали кандалов, наручников или тюремную униформу, ни в одном случае, который мне известен. Но даже до революции, согласно книгам, что я читал по этой теме, большинству политических ссыльных предоставляли значительную свободу передвижения, примерно как и ссыльным сейчас. Если они хорошо себя вели, даже в царское время им разрешалось поступать на работу, чтобы дополнить скудное правительственное содержание, и они жили у крестьян, в городах, городках или деревнях Сибири, навещали друг друга.

Некоторые из них даже были в дружеских отношениях с царскими чиновниками, обменивались визитами, согласно достоверным рассказам о тех днях. Я никогда не видел ни малейших признаков дружелюбия между советскими чиновниками и ссыльными.

Однако, при чтении книг, написанных ссыльными до и после революции, становится очевидным, что ссылка – ужасное испытание для каждого. Почему? Прежде всего, никакому человеку не может быть приятно, когда его высылают с позором, отрывают от семьи, друзей и старых связей, заставляют годами жить в отдаленной части страны, выполняя рутинную работу за ничтожное жалованье. А это точное описание жизни среднего ссыльнопоселенца в России наших дней.

Есть и еще одна причина, мне кажется. Ссыльные большей частью происходят из города; лишенных собственности крестьян не ссылали, а отправляли в трудовые лагеря. Городские жители, непривычные к жизни в неразвитой отдаленной местности, конечно, несчастливы. Читая описание периода ссылки у Троцкого, например, я не испытывал к нему симпатии, хотя было очевидно, что он считал себя страдальцем, как лишенный ярких городских огней и политических маневров. Что касается меня, я бы с большим удовольствием жил в местах, куда его сослали, чем в современных городах, и жалеть его не мог.

Слово «ссыльный» и все, что с ним связано, вызывает ужас в умах американцев, который куда меньше чувствуется у советских граждан, я убежден. Они так привыкли к шатаниям собственных властей, при этом и предшествующих режимах, что принимают как должное обращение, которое возмутит американца.

Один мой друг познакомился с русской семьей и понял такое состояние ума. В семье была дочь девятнадцати лет, которая иногда высказывалась о правительстве несколько критически. Старая дама, притворявшаяся другом семьи, однажды услышала ее и сообщила в полицию. Полиция пришла в семейную квартиру посреди ночи, как они обычно поступают в таких случаях, забрала девушку и дневник, что она вела с пятнадцати лет.

Девушку продержали два месяца в московской тюрьме для подозреваемых в политических преступлениях, и в течение этого времени семье не разрешали поддерживать с ней связь. Наконец, мать вызвали и разрешили ей свидание с дочерью на двадцать минут. Девушка сказала, что, по мнению полиции, у нее «контрреволюционные настроения», и ее сошлют на два года. Мой друг, говоря с матерью, спросил: «Что вы подумали о таком наказании?» Мать ответила совершенно серьезно: «Мы были рады, потому что дочь получила только два года административной ссылки; ее могли упечь в концентрационный лагерь».

Собственно, не так уж велика разница, по моим наблюдениям, между обращением со ссыльными и с теми, кто считается на свободе. С американской точки зрения все советские граждане как будто условно освобожденные, особенно с тех пор, как восстановили старую царскую паспортную систему. У каждого гражданина должен быть паспорт, который периодически регистрируется в полиции; он должен предъявлять свои «документы», где только ни появится. Ему следует получить специальное разрешение, чтобы переехать из одной части страны в другую, и зарегистрироваться в полиции, когда приедет.

Только при исключительной репутации у властей ему разрешается выехать из страны; лишь несколько сотен человек в год получают такое разрешение.

Американский друг рассказал мне о разговоре с одним из русских служащих. Ему случилось упомянуть, что он никогда не заводил американский паспорт, пока в двадцать пять лет не собрался за границу. Русский был поражен и переспросил: «Вам правда не нужен паспорт, если вы не собираетесь за границу?» Американец кивнул. Русский казался озадаченным. «Не понимаю, – сказал он. – Если паспорта нет, как же полиция следит за вами?»

На практике нет большой разницы между советским гражданином, сосланным на поселение в провинции, и гражданином, которому отказано в поселении в больших городах европейской России. Один знает, что не может никого навестить или жить в некоторых городах, и это, наверное, тяжело, если его семья там живет. В результате мужья и жены, родители и дети часто разделены годами. Но то же самое происходит, в меньшей степени, при паспортной системе, когда власти могут отказать любому гражданину в позволении жить в перенаселенном городе. Я знавал случаи, когда мужу или жене запрещали присоединиться к остальной семье под предлогом, что нет больше места.

В любом случае, если семейные связи достаточно крепки, муж или жена последует в ссылку, либо они воссоединятся в провинции, если невозможно обоим получить разрешение жить в каком-нибудь привлекательном городе.

Власти никогда не отказывают в разрешении покинуть город, хотя чиновник может утратить пост в бюрократической системе, если он оставил ответственную работу, где его непросто заменить, только ради семьи.

Чиновники в этом отношении совершенно бездушны, по крайней мере, с нашей точки зрения. Один мой друг рассказывал о бывшем аристократе, которого арестовали при общем поиске подозреваемых в Ленинграде в 1934 году. Его держали в тюрьме два месяца, а затем полиция сказала, что против него ничего нет, и отпустила. Он вернулся в свою квартиру и стал искать жену, о которой все это время ничего не слышал.

Квартира была пуста, жены нигде не было. Кто-то взломал квартиру, пока хозяин был в тюрьме и украл большую часть вещей. Это его не так волновало, но жену он очень любил и посвятил все свое время поискам. В Ленинграде следов не нашлось, и наконец, он приехал в Москву, где узнал, что ее сослали в Среднюю Азию. Он немедленно послал ей телеграмму, что приедет как можно скорее, и начал готовиться в дорогу.

Некий советский чиновник как-то прослышал, что он собирается делать, и вызвал его в свой кабинет.

– Вы, наверное, не разобрались в ситуации, – сказал чиновник. – Полиция вас оправдала, и больше никакого беспокойства вам не причинят. Вас дожидается хорошая работа в Ленинграде или здесь, в Москве. Вы много пользы принесли нам в прошлом, и мы проследим, чтобы вы продвинулись выше. При таких обстоятельствах вам незачем ехать в Среднюю Азию.

– Но там моя жена, – отвечал ленинградец. – Ее сослали и не разрешат вернуться в европейскую Россию еще несколько лет. У нее слабое здоровье, и я о ней беспокоюсь. О ней надо заботиться, мне надо ехать.

Советский чиновник потряс головой.

– По-моему, вы совершаете глупость, товарищ, – сказал он. – Вашу жену заклеймили как ссыльную, а вас целиком и полностью оправдали. Вы потеряете расположение властей, если к ней поедете, и никогда не продвинетесь далеко, оставаясь с ней. Лучше сразу порвать с прошлым.

Ленинградец спокойно ответил:

– Жена значит для меня больше, чем карьера, или расположение властей.

Чиновник пожал плечами.

– Значит, вы не такой человек, какой мы думали. Езжайте в Среднюю Азию, пожалуйста.