Текст книги "Легкая нажива"

Бетти отступила назад и прошептала:

– О Господи.

Эл торопливо пояснил, что, поскольку они собрались посмотреть новый талант, предназначенный для «Камеруна», им было приятно взять с собой кого-нибудь из самых почетных гостей отеля, и Риггс Тэлферт как раз относится к их числу.

– Да, меня везде любят, – гундосил Риггс. – Надеюсь, вы немножко и потанцуете, я страсть люблю смотреть, как танцует красивая женщина, мисс Доусон.

У нее появилось странное ощущение, что если он настоит на этом, то ей придется даже подкорректировать свое выступление. В этом человеке чувствовалась необычайная сила, целеустремленность и власть, что одновременно и привлекало, и отталкивало. Бетти расценила это как редкое проявление первородной мужественности. В нем была не только эротическая привлекательность, но и что-то пугающее, и Бетти ощутила себя сабинянкой, внезапно почувствовавшей, что не может бежать быстро от догоняющего ее сатира. Это трио чем-то напомнило ей картинку из далекого детства, когда два явно настороженных человека вели огромного дружелюбного белого медведя сквозь карнавальную толпу к круглой площадке, а потом он у них плясал. Бетти тогда казалось, что медведь получает от этого море удовольствия, и одного она не могла понять: почему бы и дрессировщикам не попрыгать вместе с медведем, вместо того чтобы напряженно следить за ним.

Бетти попыталась помочь Максу установить три кресла так, чтобы удобно было смотреть, но Риггс Тэлферт опередил ее. Она сделала освещение, как задумала, села за пианино, широко улыбнулась им, подмигнула и начала выступление.

Риггс Тэлферт настаивал, чтобы концерт длился намного дольше того, чем у Макса Хейнса и Эла Марта хватило терпения скрывать, что им уже надоело. После каждого номера он оглушительно хлопал своими огромными ладонями. Он хохотал и восторженно ревел в ответ на ее реплики, притопывал каблуками и хлопал себя по бедрам.

– На этом, – наконец твердо объявила Бетти, – мое выступление заканчивается, джентльмены.

Тэлферт встал и сказал:

– Эл, ей-богу, если ты не возьмешь эту девушку петь в твоем отеле, клянусь, моей ноги здесь больше не будет и другим скажу. Это так же точно, как то, что я вижу эту бутылку бурбона, из которой надо еще немного налить. И плати ей хорошо, слышишь?

– Деваться некуда, Макс, – сказал Эл Марта. – Мы берем тебя, Бетти.

– Спасибо, мистер Марта.

Эл лучезарно улыбнулся и попросил ее:

– Пройди с Максом на минутку к машине, дорогая, надо кое-что оформить, подписать.

– А как же?..

Больше она ничего не успела вымолвить, потому что Макс взял ее за руку и вывел на улицу, где уже была ночь. Он прошел с десяток шагов, резко развернулся и припер ее к стене.

– Это что еще?..

– Молчи и слушай, у нас мало времени, малышка. Рисую тебе общую картину. Это его четвертый приезд сюда. Он с компанией друзей прилетает сюда чартерным рейсом. Обычно они оставляют здесь приличные деньги. Мы принимаем их, как почетных гостей. В этот раз они тут неделю. Улетают завтра утром. Ему здорово повезло, этот осел выиграл у нас больше ста восьмидесяти тысяч.

– А я здесь при чем?

– Тебе нужна работа?

– Нужна, но...

– Он положил глаз на тебя, малышка. Теперь твой ход. Я хочу, чтобы ему расхотелось так быстро уезжать. И ты можешь ему помочь в этом.

– Подождите хоть немножко, в конце-то концов!

– Нет времени рассусоливать, девочка. После того как мы с тобой сейчас вернемся, сделай так, чтобы он остался, а мы ушли. Не забудь войти в комнату с улыбкой.

– Я не буду...

– Если ты все сделаешь правильно, если он вернется в отель после того, как улетят его друзья, то он спустит свой выигрыш, а ты получишь хорошие наличные и работу, которая тебе позарез нужна. Молчи и слушай дальше. Если ты не захочешь оказать нам эту маленькую услугу, крошка, то через день я сделаю так, что ты ни-ког-да не найдешь работу в Вегасе, а через четыре дня тебя не пустит на порог самая паршивая харчевня в стране. А для гарантии я попрошу пару ребят встретить тебя на улице, отвезти в пустыню и сделать тебе лицо как у кролика, попавшего под колеса. Тебе некуда деваться, малышка, и давай играть по нашим правилам. А потом, какого черта, в конце концов? Он по-своему неплохой мужик. Ну что тебе стоит? Развлекись немножко.

Бетти по-прежнему стояла, прислонившись и ощущая плечами тепло стены, разогретой дневной жарой. Перед ней на фоне освещенных кустов, располагавшихся футах в пятидесяти от дома, вырисовывался силуэт Макса Хейнса.

«А что мне, черт возьми, действительно стоит? – спрашивала она себя. – Что уж мне особенно беречь после Джекки и его толстого друга? Кому я нужна? Что я берегу, для кого?»

– И сколько я получу? – спросила Бетти потухшим голосом.

Макс сжал ее руку:

– Вот это другой разговор. Ты получишь два процента от того, что он вернет.

– А если... независимо ни от чего он уедет с друзьями?

– Тут ты не виновата, что ж делать. Постарайся... Во всяком случае, работу ты получишь.

– Но если это часть работы, мне, пожалуй, она не нужна, мистер Хейнс.

– Зови меня Максом, красавица. Кто тебе сказал, что это часть работы? Это чрезвычайный случай. Ему просто не понравились девицы, которые меня обычно выручают в таких случаях. Этого, вероятно, больше не случится.

– Ладно, возвращаюсь с улыбкой, – сказала Бетти.

Вернулась. Они выпили еще немного. Бетти сообщила, что у нее есть еще несколько песен. Эл посмотрел на часы и заявил, что ему пора возвращаться.

Макс сказал:

– Мне тоже нужно идти, но это не значит, что тебе, Риггс, надо торопиться. Знаешь, ты послушай песни и, прежде чем улетать утром, оставь для меня записку и напиши, какие тебе понравились. Я буду благодарен, у тебя глаз на таланты, Риггс.

И они остались одни. Сделка состоялась. Он начал обычное ухаживание. Бетти сообразила: это такой человек, который невысоко ставит то, что само идет к нему в руки. Хохоча, улыбаясь, она ускользала от него, терпеливо проходя эту неизбежную процедуру. Увидев, что может дальше не совладать с ним, настояла на прогулке по воздуху. Они взяли такси и побывали в нескольких укромных уголках, которые она знала, и когда они сидели, прижавшись друг к другу, эта извечная борьба становилась еще упорнее: он приводил весомые аргументы, почему ей следовало бы согласиться, а она – не менее весомые, почему не следовало. Он с большим чувством говорил о своем ранчо, детях и с неудовольствием – о жене, активистке какого-то общественного движения, которая вечно осуждала его привычки и ругала его друзей, но с большой охотой тратила его деньги.

Бетти чутко улавливала моменты, когда Риггс подумывал забросить это занятие, и подпитывала его угасающую надежду. Когда дело пошло к рассвету, она, к его радости, безоговорочно сдалась – естественно, бессильная далее противостоять его очарованию. Они взяли другое такси, возле «Камеруна», куда он зашел оставить друзьям записку, чтобы они летели без него. Потом они поехали в «Страну игр» в номер сто девяносто.

Они провели вместе пять дней и ночей, прежде чем Риггс Тэлферт улетел обратно во Флориду. Его выигрыш к этому времени усох до тридцати тысяч. Проигрыш немного опечалил его, но он объяснил это со своим неизменным оптимизмом тем, что оказался настолько счастливым в любви, что другой вид удачи, естественно, отвернулся от него.

Для Бетти это стало вроде исполнения главной роли в длинной и довольно монотонной пьесе, в которую нужно было время от времени вставлять импровизированные реплики. Она скоро поняла, что все переносится легче, если немного выпить. Эмоций на него она не расходовала, но притворяться надо было, и она научилась той циничной истине, что легче сделать его довольным, притворяясь, чем если бы она была искренней. Пятеро суток, прошедших в винном тумане, притворялась она с Риггсом Тэлфертом, удивляясь собственной способности вызывать его радостную реакцию фразами из старых песен, старых фильмов и старых пьес, вытащенными из запасников памяти. Бетти стояла рядом с Риггсом у ограждения игорного стола и говорила, что удача на его стороне, хотя удача от него явно отворачивалась.

Если бы Бетти была способна только притворяться, спаивая себя до грани потери самоконтроля, проговаривая банальности, сдобренные ласковой улыбкой еле слушающихся губ, то, возможно, она была бы способна и убедить себя в том, будто преодолела все это без значительных потерь для себя, будто ничто ее не задело.

Но ей трудно было противостоять собственной физиологии. Она пыталась как бы оставаться в стороне от происходящего, но не могла, с каждым разом все легче поддаваясь реальности, рушившей стены притворства, за которыми она пыталась спрятаться. Бетти ускользала от самой себя. Как после наркотиков, которые она употребляла как бы назло окружающим, и особенно в больших количествах тогда, когда ей хотелось не чувствовать себя посторонней в мире, где водились всякие Джекки, толстяк, Макс Хейнс. Наркотики возвращали ее в пустынную страну иллюзий, где она бродила – бездумная, слепая, потрепанная жизнью, едва отдающая себе отчет в собственных действиях и намерениях.

Тэлферт, который во всех мелочах проявлял в отношении Бетти неизменную галантность – зажжет зажигалку, поможет сесть, откроет перед ней дверь, накинет на плечи что-нибудь теплое, – благодаря чему она чувствовала себя привлекательной и обожаемой, во время их близости становился неистовым, неуемным, жадным. Он доставлял ей наслаждение и так выматывал ее, что она чувствовала себя потом совершенно измочаленной, как спортсмен, упавший за финишной чертой. Потом, без плавного перехода, он снова возвращался к кружению вокруг нее, искренней галантности и всем своим отношением к ней показывал, что у него в руках драгоценный и тонкий сосуд, хрупкий и нежный, требующий мужской защиты.

Была еще одна странность в его поведении. Не важно, под какие моральные критерии подходили их интимные отношения, не важно, как он там и что... но Риггс Тэлферт никогда, ни одним словом не обмолвился потом о них, очевидно считая, что это неприлично для такого джентльмена, как он.

В последний вечер ей было сказано – от чего ей стало не по себе, – что она может, если захочет, выйти за него замуж. Во второй половине дня он исчез на короткое время, напустив предварительно туману по поводу своей отлучки, а вечером преподнес пару великолепных, тонкой работы старинных золотых серег, усеянных неограненными изумрудами.

Он крепко сцепил пальцы своих огромных рук, так что они затрещали, и, вопросительно глядя на нее, сказал:

– Я не хочу, чтобы это был как бы прощальный подарок тебе, Бетти. Честное слово, я не хочу, чтобы между нами все кончилось. Мне нужно, чтобы ты дала мне немного времени, и я кое-что переделал бы в своей жизни, и ты пришла бы в нее. Я имею в виду законно. Считай это предложением, ну, типа того... Если мужчина, который еще не свободен, имеет право на это.

После того как Бетти с трудом убедила Риггса, что предпочитает «карьеру» браку, он стал говорить ей о хорошем участке земли на берегу океана к северу от Форт-Лодердейла, о хороших друзьях и хороших имущественных правах в Лодердейле. Он построил бы ей уютный домик у океана и нашел бы превосходную работу в одном из клубов Лодердейла. Это, конечно, не то, чего он хотел бы, но лучше, чем ничего.

Ей удалось убедить его, что она будет чувствовать себя неловко в таком положении, и тогда он спросил, хорошо ли будет, если он иногда, когда выберет время, станет приезжать сюда. Тут у Бетти уже не нашлось веских возражений.

Но он никогда не вернулся, потому что осенью, во время охоты, сидя в кустах, прокричал, подражая дикому индюку, а молодой адвокат из их компании в осенних сумерках действительно принял его за большого индюка и разорвал ему горло с первого выстрела. Макс Хейнс показал ей короткое сообщение об этом в лос-анджелесской газете. Она поплакала в постели о бедной Бетти Доусон и Риггсе Тэлферте и вообще об этой жизни, в которой все может случиться...

Проводив Риггса до самолета, она вернулась на такси в мотель, собрала свои вещи, перевезла их к Мэйбл в «Комфорт», а ключи отвезла Максу Хейнсу.

– Сядь и отдохни, милая, ну, ничего же не случилось, правда?

– Это было так легко. Все равно что перерезать собственное горло, Макс, – ответила она, довольная тем, что нашла подходящие слова, которые сообщили ей самой ощущение хоть какого-то душевного равновесия, защищенности. Вот чем она стала – шлюхой по особо важным делам. Джекки Ластер завершил ее образование, недополученное в колледже, его толстый дружок внес еще один штрих в ее учебу, а Риггс Тэлферт стал ее первой официальной практикой, во время которой она использовала все полученные знания.

– Мы с тобой можем ладить, Доусон. Тебе надо понять, что я мог бы оставить тебя ни с чем, но это было бы глупостью, а глупость к добру не приводит.

– Перечисление твоих заслуг вселяет вдохновение в сердца американской молодежи.

– Люди, с которыми ты начинаешь работать, любят честную игру. Ты только принимаешь их правила, делаешь несколько улыбок – и деньги сами идут к тебе в руки. Что еще нужно в жизни? Так что возьми свое.

Бетти приняла. Открыв конверт, увидела там пачку купюр, все сотенные, и положила конверт в сумочку.

– Спасибо, благородный рыцарь.

– Пересчитать не хочешь?

– В другое время.

– Там их сорок пять, сорок пять купюр, крошка. Это больше, чем я обещал и чем должен был тебе дать, правильно?

– Правильно.

– Неужели это доставляет такую боль, что ты не в состоянии разок улыбнуться? Может, я не должен говорить, но не клади эти деньги в банк. Мы их называем «сливками» с больших денег, они не проходят ни по каким бумагам. Может, все и сойдет, но если ты наскочишь на налоговую инспекцию, то привлекут за уклонение, ведь они проверяют поступления на банковские счета. Положи деньги в сейф, под замок, а потом можешь вносить их по частям, это лучше, меньше риска. Но самое милое дело – прогулять их, купить что-нибудь. Этого им не проследить.

– Ага, уклонение от налогов, да? Еще один преступный шаг в моей жизни.

– Одно говорю тебе: заявлять их нельзя, крошка. А если заявишь, я и знать не знаю, откуда ты их взяла. Но не у меня – я докажу по бумагам.

– О работе, Макс, о работе. Когда я начну работать?

– Скоро, крошка. Только сделаю кое-какие передвижки. Я тебя найду.

– А не хочешь ли ты отделаться от меня? Лучше не надо.

– Ты слишком недоверчива, детка. Ты будешь работать здесь. Будь уверена на все сто.

Бетти заплатила Мэйбл Хасс задолженность за проживание, купила кое-что из одежды, приобрела подержанный маленький «моррис». Она вполне определенно заявила себе, что мир, в который она так стремилась попасть, оказался иным, чем она ожидала, и сделала логичную и рациональную поправку, отойдя от мира грез юности, мира, каким он должен быть, к миру, какой он есть на самом деле. Она уже раз на полном ходу врезалась в стену и рухнула наземь, а эти заметили ее, открыли дверь в стене, и она прошла через нее, приняв протянутую руку, и снова ее ждал удар судьбы. Каковы заслуги, такова и награда.

Надо было научиться сосуществовать с тем чуждым ей человеком, которым она стала. Бетти решила для себя, что раз те построения, которые она создала в собственной голове, рассыпались, то она и не обязана их восстанавливать. Можно убрать руины, разровнять место и чисто вымести. Так меньше опасности, что что-то рухнет на твою голову. И на душе спокойнее.

Бетти пришлось преодолевать в себе неотступное подозрение, что она изменилась и внешне. Ей казалось, что мужчины смотрят на нее с более практическим интересом. Может быть, она как-то по-новому, вызывающе раскачивая бедрами, идет по улице? Может быть, у нее слишком накрашены губы?

Или бюст слишком подчеркнут? Она внимательно присматривалась к своим друзьям, почти надеясь обнаружить в их глазах оттенок неуважения или даже презрения.

Но в глазах друзей Бетти так ничего и не прочла. А вот в зеркалах и магазинных витринах перехватила несколько откровенных взглядов и получила ответ на свои вопросы. Она знала, что изменения в ней неизбежны и носят объективный характер. Она стала пить несколько больше обычного. Раньше она любила бывать одна, потому что знала, это оказывает восстановительный эффект, а теперь стала избегать одиночества. Много спала, сон был тяжелым, и просыпалась она непосвежевшей.

В конце недели Бетти пригласил к себе Макс.

– Начнешь выступать, милая, через две недели, считая с завтрашнего дня. С двенадцати ночи до шести, четыре выхода за ночь. В отеле получишь номер, переедешь на следующей неделе. Жилье бесплатное, еда и выпивка – тоже, будешь подписывать счета. Мы оплатим платья для выступлений, но я предварительно должен их одобрить, получать будешь триста долларов в неделю.

– Я не знаю, согласится ли Энди, чтобы я выступала за такие деньги.

– Добавь сюда жилье и еду, это гораздо больше минимума, так что никакой профсоюз не будет верещать, и ты не будешь, детка.

– А ты откуда знаешь?

– Оттуда, что я все о тебе знаю, Доусон, и еще потому, что ты прошла деловую практику в номере сто девяносто.

Взгляд ее застыл на нем. Это было плохо скрытое предупреждение. У Бетти внезапно пересохло во рту.

– Что... что это значит?

– А то, что через «Икс-торг» Эл сосет не одну телку. Есть крошечные профсоюзы, всякие там прачечники и прочие, отсюда и до Аризоны, потом разные торговые ассоциации, и через них люди Эла смогут все уладить, надавить, где надо. Не как в старину – пушкой махать, хотя и это можно, – а по-современному. Эл называет это «социальным давлением». Одна из корпораций, которая действует от «Икс-торга» в старом городе, владеет «Страной игр», и когда мотель расширяли, то пригласили специалистов. Хочешь действовать по-современному, надо опираться на специалистов. И вот тот кусочек в глубине площади сделали для особых задач, крошка. Знаешь, я балдею, какие они вещи творят. Прозрачные зеркала, особое освещение, дырки для скрытых кинокамер, рапидная съемка. Они утыкали этот домик такими сверхчувствительными микрофонами, что шепот слышно с двадцати футов, и они могут так его усилить, что уши лопнут. Эл использует это хозяйство двадцать – тридцать раз в году, но даже если бы только три, это окупило бы себя. А электроники там тысяч на двести напихано, малышка.

Бетти сделала попытку облизать губы. Она слушала все это как бы издалека – верный признак того, что вот-вот потеряет сознание.

– Я... я что-то не понимаю.

– Почему тогда мы пустили это в дело? Не из-за тебя, девочка. Ты тут человек случайный. Как объяснил Эл, дело в операциях с земельными участками во Флориде, а у Тэлферта там очень неплохие позиции. В один прекрасный день ему вдруг захочется помешать нам. Тогда мы делаем копию с фильма и магнитофонной пленки и переправляем их в Майами – и внезапно Тэлферт становится нашим лучшим другом. Это вроде страховки.

– Фильм? – произнесла Бетти слабеющим голосом.

Макс Хейнс встал:

– Пройдем-ка сюда, крошка. Я велел Брауну приготовить проектор, я так и думал, что тебе захочется взглянуть одним глазком. Фильм черно-белый, на шестнадцати миллиметрах, пленка особая, специально для темноты.

Бетти проследовала за Максом в маленькую комнату рядом с его кабинетом и закрыла по его просьбе дверь. В шести футах от нее на низком столе стоял кинопроектор, наведенный на стену. Он проверил его и включил.

– На этой пленке нет звука. Иногда они переносят и звук с магнитофона, но это дорого. Выключи свет там рядом с тобой, крошка, и я настрою на резкость.

Она выключила свет. Яркий прямоугольник на стене принял резкие очертания. У нее сердце остановилось при виде этого позора, этой высшей степени бесчестия. Откуда-то издали иногда долетал голос Макса, с трудом преодолевавший шум в ушах и деловое стрекотание проектора:

– Кондиционер в номере работает громковато, чтобы не слышно было звуков камеры, крошка. Оператор – мастер своего дела, ты должна признать. Объективы, которые дают наплыв. Это очень важно, чтобы не было сомнений, тот человек или не тот, чтобы не было сомнений в подлинности. Оператор работал в Голливуде, его помели оттуда за наркотики. Ух ты, а этот Тэлферт тот еще мужнина, да? Детка, ты одного не бойся – что этот фильм начнут толкать из-под полы. Я не говорю, что не пошел бы. Еще как! Но тут дело конфиденциальное, ни одной копии не выходит из наших рук, если другая сторона не начинает ссориться с нами, а там уж пусть человек сам себя винит. В следующей части съемка идет с другой точки, правда, освещение не того, но все же...

Вдруг горькая слюна стала заполнять рот Бетти, она перегнулась через ручку кресла, и ее начало рвать, долго и болезненно. Макс остановил проектор, зажег свет и провел ее в свой туалет.

Когда она осталась одна и стала приводить себя в порядок, кадры из фильма снова стали прокручиваться в ее мозгу и ее опять стошнило. Прошло много времени, прежде чем она почувствовала себя в состоянии выйти. Бросила взгляд в зеркало и увидела там изможденное, мрачное, желто-серое лицо. Она не могла заставить себя посмотреть себе в глаза.

– У тебя совсем больной вид, дорогая. Лучше присядь.

– Нет, спасибо, – промолвила она бесцветным голосом.

– Я не знал, что это тебя так достанет, малышка.

– Кто... кто еще видел это?

– Только я и Эл, и ребята из лаборатории. Ну, еще двое, которые снимали, когда ты была в номере. Вот и все. Я честно тебе говорю, Доусон. Мы только навредили бы себе, если б выпустили это наружу. Это было бы грязным трюком с нашей стороны.

– Грязным трюком, – эхом повторила она, еще не понимая, как себя вести.

– Ты уясни только одно: ты теперь принадлежишь мне. Ты берешь работу, которую я предлагаю, по цене, которую я назначаю. И если я скажу: перепрыгни отель – то иди и постарайся это сделать, и старайся до тех пор, пока я не скажу: хватит. – Макс обошел стол и подошел к Бетти вплотную. – Со мной тебе будет легко работать, но как только ты попытаешься выпендриваться, я сделаю из этой ленты фильм на десять минут, возьму кадры получше и прослежу, чтобы фильм был вручен твоему папаше-доктору в Сан-Франциско. Теперь тебе все ясно?

Бетти что-то сказала сдавленным голосом, нащупала дверь, открыла ее и побежала через казино, понимая, что опешившая публика смотрит на нее. Она выскочила на солнечный свет, которого не почувствовала, вся в слезах, так прикусив губу, что выступила кровь.

Вернувшись в мрачную комнату мотеля «Комфорт» и лежа на своей провисающей кровати, она примирилась с тем, что ей придется лишить себя жизни. Каким бы способом она ни пыталась решить это уравнение, результат все время выходил один и тот же. Она пролежала два дня. Ей не хотелось ни есть, ни выходить на улицу, ни отвечать на осторожные беспокойные вопросы Мэйбл.

И тогда Мэйбл, невзирая на ее протесты, вывезла Бетти в пустыню и оставила в абсолютном одиночестве каменного домика.

– Я оставлю тебя здесь, вот еда, – сказала ей Мэйбл. – Приеду через несколько дней. Не знаю, что тебя гложет, но если есть какое-нибудь место, где можно прийти в себя, то оно здесь. Я уеду, и ты увидишь, что здесь нет никого, – только ты и Бог. Разберись тут с Ним и с собой.

И Мэйбл уехала на своем стареньком скрипучем автомобиле, ни разу не оглянувшись и не помахав рукой.

Бетти Доусон пошла на поправку на пятый день. Точнее, она смирилась с тем, что надо жить в таком будущем, которое уже не поправить. Мэйбл забрала ее спустя пять дней. После долгого, напряженного первого взгляда Мэйбл облегченно и одобрительно улыбнулась. По пути в город она проникновенно сказала:

– Думаю, ты поняла, что жизнь важнее всего, остальное по сравнению с ней – ничто, Элизабет. Если человек понял, что надо жить, то проживет без ног, глаз, свободы, любви. Так всегда было и будет.

– Надо, наверное, беречь то, что осталось.

– И понимать, насколько это ценно.

– Мэйбл, я хочу сделать одно дело, прежде чем пойду работать: слетаю на пару дней к отцу. Мне бы раньше...

– Это хорошее дело, Элизабет.

И ты, Бетти, строишь новую жизнь. Жизнь в рамках тех ограничений, которые были созданы твоими непоправимыми ошибками. И стараешься получить от нее максимум того, что можешь. Поражаешься собственной отваге и несгибаемости. Напряженно и хорошо работаешь, радуя этим друзей и восхищая почитателей. Стараешься забыть, что ты в прямом смысле человек «до востребования». Когда ты начинаешь задумываться, почему они, взяв в заклад твою душу, не платят за это, Макс подсовывает тебе решение проблемы с везунком из Сент-Луиса, толстым, придурковатым и плутоватым человеком.

Ты пытаешься отказаться от этого отвратительного задания, зная, что ведешь битву, в которой обречена на поражение, и на сей раз ты уже знаешь, что снова будут кинокамеры, и, пряча свой стыд и ненависть, стремишься подставить партнера под камеры в самом нелепом и непристойном виде. Ты абсолютно ничего не чувствуешь – ни страха перед камерой, ни ощущений. Твое тело – это лишенный нервов послушный предмет, который ты научилась презирать. Это вульгарная податливая вещь, годящаяся лишь на услаждение толстых дураков. Этому хватило пары вечеров, чтобы спустить свой выигрыш, а на третий он еще и проиграл сорок тысяч. Когда он захотел вернуть уверенность в себе наедине с тобой, то оказалось, что крупные денежные потери довели его до импотенции. Полупьяный и беспомощный, он плачет, мотая головой из стороны в сторону и повторяя «мама, мама, мама».

После года ожиданий, стараясь не думать о том, что находишься в состоянии постоянного ожидания, ты получаешь новое задание: тебе препоручают счастливчика-богача из Венесуэлы. Ты стараешься выкрутиться, но с Максом это не проходит, у него на руках все козыри. На этот раз хоть без киносъемок. Но после того как венесуэльца расперло от гордости за успешное соблазнение, в нем проявляется настоящий садист.

Это маленький крепкий человечек, богатый, тщеславный. Много времени уделяет расчесыванию своих напомаженных волос. Однажды убедив себя в том, что ты считаешь его неотразимым, он дает волю своим маленьким, быстрым, твердым кулачкам, отпускает тебе шлепки, грязные словечки и презрительные взгляды. Он быстро выиграл, а теперь так же быстро проигрывает и от этого становится более неистовым и жестоким – как маленький злобный петушок. Тебе отказывает выдержка еще до того, как он расстается с последними остатками выигрыша. Когда он наносит тебе откровенный удар по еще не зажившей ране, ты прерываешь его игру мускулов размашистым ударом, от которого он кричит, как баба.

Когда он подползает к тебе с ясно читаемым на лице намерением убить, ты размахиваешься ногой и чувствуешь, как хрящевидные ткани его носа сплющиваются под ударом твоего колена, и тебе становится немного дурно. Но он продолжает наступать, глаза его и остаток лица по-прежнему выражают намерение убить тебя, и он подвывает от желания добраться до тебя, и тогда ты останавливаешь его только тем, что разбиваешь ближайшую вазу о его голову. Ты в горячечной спешке одеваешься, стараясь не смотреть на него, и бежишь прямо к Максу, потому что специальные проблемы специфического бизнеса должен решать специалист.

Выясняется, что тот жив. Рана болезненная, но не серьезная. Макс быстро и спокойно все улаживает. Потом он не говорит, как добился этого, но ей заявляет:

– Если кто-нибудь где-нибудь тут тронет тебя пальцем – дай мне знать немедленно. Ты не должна терпеть такие вещи от этих клоунов, дорогая. Ты слишком драгоценна, чтобы я позволил всяким фраерам трепать тебе нервы. Да, возьми свою долю. Пару ночей не выступай. Можешь съездить к своему старику или еще что. Обустраивайся здесь как следует. Мы сделаем все, чтобы тебе было хорошо, девочка.

Если не считать «заданий», ты соблюдаешь тут полное воздержание. Раз тело необходимо для хитроумных комбинаций и используется в качестве дорогостоящей приманки, то впору ли думать о его двойном назначении? Сейчас век специализации. Ты стала совсем бесчувственной, хотя их у тебя было немного, пятеро. Джекки был поражен, он не мог поверить, был чуть ли не напуган тем, что ты была девственницей. После него ты можешь сосчитать только его толстого друга, которому он тебя подсунул взаймы, Риггса Тэлферта, толстяка из Сент-Луиса и этого порочного венесуэльца. Пятеро в твоей жизни. Кто еще в двадцать шесть мог бы собрать таких разных типов в такой малочисленной группе?

И потом появился Хью Даррен. С ним пришла любовь. Но как только ты зашла за определенную границу, любовь стала для тебя недопустимой роскошью. И ты бьешься, зажатая в угол. Какой и кому вред от дружбы? Никому и никакого. Но возможно ли это? С неизбежностью друзья становятся возлюбленными, любовниками. Ты молишься о том, чтобы он не заметил, как порочно тело, которое ты возлагаешь на этот особый алтарь. Ты изображаешь чистоту, которая ему нужна. И не можешь показать, что любишь его. Это надо упрятать, и поглубже. Потому что это неизбежно должно кончиться. И ты выбираешь себя в качестве той стороны, которая должна принять на себя всю боль.

Пусть это будет для тебя веселой, легкой и беззаботной вещью, продолжением дружбы, а не сердечной привязанностью. И никаких обязательств, никаких последствий. Люби его себе на здоровье, получай удовольствие от того чуда, которым вы обладаете. Собери все это в самых укромных уголках своей памяти, потому что, когда это закончится, оно станет скрашивать каждый из оставшихся тебе на земле дней и тебе будет так приятно оглянуться назад. В каждый миг любви ты знаешь, что это кончится, как только Макс Хейнс появится с новым требованием. Потому что как бы ты ни нуждалась в Хью, ты не сможешь вначале отдать себя на потребу грязных затей Макса, а потом отряхнуться как ни в чем не бывало и вернуться в объятия любимого, пользоваться его особой добротой к тебе во всем, к той радости свидания с ним, о которой не скажешь словами...

Бетти мрачно окинула взглядом зловещее великолепие номера сто девяносто. «Здесь убивают любовь, – думала она. – Удар – и забудь, что она была. И все же почему, зная, что проиграю, я очень жалею о том, что потеряю доброе отношение со стороны этого пожилого человека из Техаса? Все остальные были дураками. Этот – нет. К нему не подойдешь, но Макс не поверит мне. В такую ночь хорошо умереть. Натянуть эту ночь на себя, как одеяло, но только навеки».