Текст книги "Ужин со смертельным исходом"

Глава 12
Стив Уинсан – после

Есть такой старый, не слишком смешной голливудский анекдот про двух руководителей студии, которые идут по улице и пытаются придумать хороший эпизод для запущенной в производство картины. Каждый раз, когда у одного из них возникает идея, он изображает ее в лицах, жестикулируя. А второй грустно качает головой. В это же время из окна какого-то офиса спускают вниз сейф. Веревка рвется. Сейф обрушивается на одного из фантазирующих администраторов, оставляя от него мокрое место. Второй смотрит на эту сцену с выпученными от ужаса глазами, а потом вопит:

– Слишком страшно, Сэмми! Нам такое не подойдет!

Вот так же было и со мной. Я стоял на причале и думал о том, что нужно позвать Уилму, вернуть ее. Слишком страшно, детка. Нам такое не подходит. Не очень удачный пиаровский ход. Публика на него не клюнет.

А потом ночь стала громаднее и чернее. Холмы – старше. Озеро – глубже и темнее. А небо отодвинулось дальше. Я поежился. Странно: вы живете среди электрических лампочек, хрома, бифштексов с кровью и настольных состязаний, а умираете в таком месте, где горы и небо, земля и огонь, звезды и море. Я чувствовал себя совсем крошечным. Мне не нравилось это чувство. Я казался себе картонным человечком, которого только что собрали из игрушечного набора и впервые запустили в реальный мир.

До этого момента у меня был шанс побороться. Возможно, я сумел бы вывернуться и спасти свою шкуру, сохранив по крайней мере одного из трех ускользающих клиентов. И этим одним должна была быть Уилма. По крайней мере, через Рэнди, притом что на него будет воздействовать Ноэль, я вроде бы как получал на это наибольший шанс. Я стоял и видел воображаемый офис в первоклассном отеле и себя в этом офисе на совсем недурном окладе, ломающим голову над тем, как пополнить список гостей первоклассными людьми, осколками аристократии и техасцами, которые ни в чем не разбираются, но благодаря присутствию которых мне будет легче пропихнуть мою идею в статейки отзывчивых борзописцев, готовых распять свою старую добрую матушку, если за счет этого к группе газет прибавится еще одна.

Но это дивное видение сразу же исчезло, когда я внезапно увидел, что мне преподносят на блюдечке. Сначала это разожгло огонек волнения у меня под ложечкой, а потом вырвалось наружу ревущим пламенем. Я почувствовал себя вдвое больше натуральной величины. Вот оно – то самое. Потом, когда достали тело, мне хотелось поцеловать холодный, как камень, лоб.

Что ж, придется проделывать фигуры высшего пилотажа, стать легким на подъем. Пока я так размышлял, Пол потащил меня с собой, чтобы заняться этим бесполезным нырянием в поисках тела. Я надеялся, что мы не найдем ее сразу. Потому что тогда ее, возможно, удастся оживить. Я послушно нырял, но не слишком усердствовал в поисках. Был занят размышлениями.

Ребята из таблоидов постараются превратить случившееся в сенсацию. Все ингредиенты для этого налицо. Когда тело достанут, окажется, что оно – о ужас! – голое. А в доме полно придурков, которые начнут слишком много болтать. Нужен сюжетец получше того, который нам навязывают. И с высокими чинами, которые за нас возьмутся, тоже нужно будет как-то управиться. Мне предстоит поднатаскать людей, задействованных в их новом сюжете, увязать в нем одно с другим. И не подпускать к ним газетчиков, пока у них все не уляжется в голове. Разумнее всего, конечно, сказать, что все мы приехали сюда, чтобы проработать одну идейку относительно нового шоу, которое должно выйти осенью, с Джуди Джоной в главной роли. Даже Хайеса можно к этому как-то пристегнуть. Допустим, по части декораций, костюмов. Итак, у нас есть менеджер по сбыту, делопроизводитель, ведущий счета клиентов, консультант по связям с общественностью, ее бизнес-менеджер... Если правильно повести дело, это может вызывать большой интерес публики к осеннему шоу, вплоть до того, что станет целесообразно снова задействовать Джуди. Эпизод с купанием – вот что осложняет дело. Слишком уж это лакомый кусок для бульварных газетенок. Что мне следует сделать, так это пробраться в комнату Уилмы, взять один из ее купальников, тайком вынести его, слегка надорвать и бросить в воду. Они, вероятно, будут искать тело кошками: Если удастся так сделать, чтобы одна из кошек подцепила купальник, все обретет более благопристойный вид.

Если у меня получится спустить все это на тормозах, сделать так, чтобы им нечего было смаковать, обо мне станут говорить как о светлой голове, которая спасла положение. А это означает, что в списке появятся новые клиенты.

Меня порядком измотало ныряние. Пол остановил нас, когда прибыли представители власти. Я держался поблизости, чтобы видеть, как станут развиваться события. Хотя и порядком замерз. Потом тот тип, которого звали Фишем, захватил меня врасплох, обнаружив купальник Уилмы в кармане ее халата. Я сходил к себе в комнату, вытерся, переоделся и спустился обратно, все это время напряженно размышляя. Мне хотелось отделить их друг от друга и рассказать, что я придумал. Но Фиш перехватил меня на причале:

– Так как вас зовут?

– Уинсан. Стив Уинсан.

– Очень хорошо, мистер Уинсан. Садитесь вон в ту лодку. Там Уилл Агар. Нужно, чтобы в лодке было два человека: один на веслах, а другой – на кошках.

– Но...

– Рассчитываем на ваше содействие, мистер Уинсан.

– Мне нужно кое-куда позвонить.

– Я уже предупредил телефонистку, чтобы она не принимала никаких звонков по этому номеру, кроме как от меня, так что вам не стоит беспокоиться на этот счет. Просто садитесь вон в ту лодку, и Уилл расскажет вам, что нужно делать.

Что мне еще оставалось? Я сел в лодку. Уилл весь состоял из зубов, адамова яблока и аденоидов. Кто-то крикнул с причала:

– А ты, Уилл, прочеши участок к северу от Бобби.

Кошки были изготовлены из подручных средств – кусок трубы на толстой леске, к которой в ряд были прикреплены тройные крючки.

Уилл сказал:

– Если застрянет, тяните медленно, особенно не налегая. Если это тело, то оно постепенно всплывет. Но если пойдет туго, значит, мы зацепили за дно. Тогда нам придется освобождать эту штуку.

Я посмотрел в сторону берега в полном отчаянии. Они выключили несколько прожекторов, свет от которых бил нам в глаза. Я насчитал пятнадцать лодок. Труба, которую мне пришлось держать за леску, подскакивая, волочилась по дну. Время от времени мы за что-то зацеплялись. Каждый раз, когда это случалось, я испытывал шок. Уилл перебирался назад, проверял натяжение веревки. «Опять застряли», – говорил он и принимался что-то делать, чтобы трубу освободить. Я находился в ловушке, не имея никакой возможности узнать, какие показания дают эти чертовы дураки представителям власти, – притом, что весь дом просматривался с озера как на ладони. Там зажглись огни. Время от время я видел людей, сновавших туда-сюда. Иногда они забредали на причал, в одиночку или парами, и смотрели на нас. Уилла нельзя было назвать искрометным собеседником. Томительно медленно проходили долгие часы. Мои руки покрылись ссадинами, пока я тянул шершавую веревку. У меня не осталось сигарет. Как только мы заканчивали прочесывать один участок, кто-нибудь говорил нам, куда плыть дальше. Мне так и виделся какой-нибудь ночной редактор отдела местных новостей:

– Да, да, Феррис, та самая. На Лейк-Вэйл. А мне наплевать, что вы не знаете, где это. Кто-нибудь знает, где это. Найдите кого-то из этих ребят, что перевозят рыбаков на гидросамолетах. Фотографа я организую. Все, что нароете, сбросьте по телефону Солу. Он получил всю информацию по ней из морга.

Я боялся, что, еще находясь в этой паршивой лодке, увижу, как замелькают вспышки фотоаппаратов. А я буду тут рыбачить. Все слилось в однообразную молочно-серую массу, когда Уилл негромко проговорил:

– Ну-ка, остановите, мистер Уинсан.

Я спросил его зачем. Он не ответил. Я обернулся и посмотрел на него. Он глядел на лодку, находившуюся примерно в сорока футах от нас. На одном из ее сидений стояла керосиновая лампа. В лодке сидели двое стариков. Они осторожно вытягивали веревку, перебирая руками, глядя на поверхность черной воды. Несколько мгновений это походило на какое-то старинное живописное полотно. Старики с оранжевым светом на лицах, мерцающая световая дорожка на воде... Другие лодки остановились. Мир казался совсем неподвижным. Я увидел, как что-то тяжелое, белое всплывает на поверхность, а потом один из стариков вскрикнул, а другой резко подался вперед, едва не перевернув лодку. Лампа опасно качнулась.

– Вот она, ребята, – раздался надтреснутый старческий голос. Они расположились бок о бок и принялись ее втаскивать. Наконец она перевалилась через борт, белая и грузная, с мокрыми бликами от фонарей, с безвольно болтавшейся головой, с прилипшими черными волосами. Я услышал стук, когда она скатилась на дно лодки. Они ее накрыли, мы поплыли к берегу, другие лодки двинулись за нами следом.

Люди из дома уже спускались вниз. Я сошел на причал. Большой полицейский и я находились ближе всех, когда два старика подплыли к причалу. Мы опустились на колени, потянулись к ней, когда они, поднатужившись, ее приподняли. Мы взялись за нее. Бог мой, какая она была тяжелая! Казалось, с этим небрежно намотанным брезентом весит как две женщины. Полицейский споткнулся и почти сел на ягодицы, а я не смог удержать эту тяжесть, как ни старался. У меня в руках остался брезент, а она выкатилась на причал. При свете Уилма была какого-то странного цвета. Один ее глаз был открыт. Другой закрывали черные волосы, мокрые, спрятавшие пол-лица. Мы стали неуклюже возиться, снова накрывая ее, и тут я услышал, как Джуди Джона крикнула, чтобы мы сделали это поскорее.

Я было забыл про охватившее меня ранее чувство чрезмерной близости к реальности, а то, что произошло, снова его вызвало. Была какая-то непреложность в этой безмолвной фигуре. Ее нельзя было прогнать. Нет таких ламп, которые можно потереть, нет таких заклинаний. Она находилась там, какая-то обмякшая, мертвая.

Комната. Меня подвели к дверному проему. Это сделала какая-то незнакомая женщина. В нос ударил резкий запах цветов. Женщина слегка подтолкнула меня:

– Зайди и попрощайся с ней, Стиви.

Я зашел. А там – атлас, серебряные ручки... Но это была не моя мама. Эту вылепили из воска, а моя мама никогда не была такой розовой и неподвижной. И руки у нее не были неподвижными, такими, похожими на белые палочки с синими ногтями. Мамины руки постоянно что-то держали – мыло, полотенце, щетку, веник – и между делом, второпях ласкали.

Я повернулся и бросился бежать. Женщина поймала меня и попыталась прижать к себе, но я ударил ее кулаком, и, наверное, сделал ей больно, потому что она вкатила мне оплеуху, а потом мы вместе расплакались.

Я уже давно об этом не вспоминал. А вот теперь, когда стоял там, память перенесла меня на много лет назад. Нам велели уйти с причала. Я глянул на тоненькую темноволосую женщину и какое-то мгновение не мог сообразить, кто это. Потом сообразил – Ноэль. Это все равно как повстречаться с кем-то на улице, кого давно не видел.

Я пошел в свою комнату. Закатал рукава. Тщательно отмыл руки. Мне хотелось соскрести с них кожу. Хотелось избавиться от кожи, которая соприкасалась с грузным телом на причале. Затем медленно подошел к двери, ведущей в коридор. И тут услышал, как кто-то приближается. Женщина. Я открыл дверь. Это была Ноэль. Я заговорил с ней, взял за руку, затащил ее в комнату и снова закрыл дверь. Она наверняка знала, где Рэнди. Я хотел сначала переговорить с ним. Он мог бы взять часть работы на себя. Возможно, мы еще успеем.

Ноэль сказала, что он спит. Я посмотрел на нее – она выглядела совершенно посторонним мне человеком. Но бывают случаи, когда вам нужна близость постороннего человека. Я положил руки на ее тоненькую талию, притянул к себе и крепко, с каким-то вызовом, поцеловал, пытаясь через поцелуй избавиться от всего этого брезента, цветов и кошек. Но, даже целуя ее, сознавал, что ничего мне не дает. Просто делает ее эмоционально причастной. Мне нужно было выведать, чем она дышит. И по ее отношению сообразить – как мне теперь выбираться из этой ситуации. Красавицей ее никак нельзя было назвать. И смотрела Ноэль на меня удручающе тусклыми, глупыми глазами.

Так что я осторожно прозондировал почву и выяснил, к своему немалому облегчению, что ее охватил порыв благородной жены, самоотверженно вставшей рядом с безработным мужем. Ну совсем как в мыльной опере. Такому сценарию следовать легко. Тогда я разыграл свою роль. Разочарованного любовника. Но не слишком настойчивого. Меньше всего мне хотелось отговаривать ее от роли благородной жены.

– Ну что же, – мужественно произнес я, – надо считать, что я получил отставку?

Это показывает, как порой можно ошибиться. Я-то думал, эта девчонка – сама прямота. И что же я услышал? Одну из моих собственных реплик, обычно используемых в сценах расставания:

– Мы ведь взрослые люди, правда?

Мне не удалось скрыть удивления. И тут она сказала, что все случившееся с нами ничего не значит. Да, с такими актерскими способностями, скажу я вам, она вполне смогла бы оторвать себе какую-нибудь роль.

Я взъерошил ей волосы, а потом провел комбинацию «до чего я благодарен судьбе за то, что повстречал такого человека, как ты». Моего поля ягода. Вот кто она такая. Меня все мучило сознание того, сколько времени я потерял даром, но внезапно мне снова ее захотелось. Возможно, всякий раз, когда рядом смерть и насилие, вы начинаете кого-то хотеть. Наверное, природа подталкивает вас к этому. Как бы в подтверждение того, что сами вы живы. Мы сели на кровать. Но прежде чем дело дошло до самого интересного, в дверь постучала горничная и сообщила, что всех нас зовут в гостиную.

Я тут же решил, что это к лучшему. Меня прервали, лишив возможности и дальше терять драгоценное время. Мы торопливо привели себя в порядок, приготовились идти. Я проверил холл – там было пусто. Мне стало весело от того, как она меня одурачила. Одурачила старину Стива, который в этом деле собаку съел. Даже почувствовал к ней нежность. Так что, когда она оказалась в дверном проеме, проходя мимо меня, я наградил ее легким любовным шлепком.

Однажды я был в зоопарке. Кажется, собирал материал для какого-то газетного очерка, рассчитанного на широкий круг читателей. Про детенышей зебры или что-то в этом роде, не помню. Зато помню большую рыжевато-коричневую кошку, которая спала, просунув одну большую лапу между прутьями. Один типичный придурок турист подобрал палочку, перегнулся через перила и стал тыкать в эту выставленную лапу, показывая своим детям-кретинам, какой он большой храбрый парень, задирающий льва.

Еще какую-то минуту лев спал. Но в следующее мгновение эта большая лапа промелькнула перед лицом парня так быстро, что он отскочил гораздо позже, чем она исчезла. Его дети заплакали. А его лицо стало цвета испортившегося клейстера.

Я ведь только шлепнул, а Ноэль резко повернулась и полоснула меня ногтями. Лицо ее было перекошено, и при этом она шипела. А потом быстро исчезла. Я стоял и обзывал ее самыми разными словами. Затем вернулся в комнату, посмотрел на себя в зеркало. Две длинные глубокие борозды медленно наливались кровью. Я промыл их, нашел в шкафчике йод и пластырь, заклеил царапины. У нее не было никакой причины для этого. Совершенно никакой причины. Никто не делает со мной такого. Я решил – там же, не сходя с места, – что как-нибудь отделю ее от остальных. Уведу на задний двор, прижму к стенке. Меток оставлять не стану, но преподам ей такой урок, который она не скоро забудет. После пары хороших, увесистых тычков под дых они обычно усваивают, как надо себя вести. После этого весь их воинственный пыл улетучивается.

Я пришел в гостиную последним. Все холодно уставились на меня, и я увидел по их глазам, что они строят разные догадки, удивленно разглядывая мое заклеенное пластырем лицо. Увидел, как Джуди бросила взгляд на пластырь и тут же посмотрела на Ноэль.

Там были даже слуги и молодой доктор с короткими баками. Я сел подальше от Ноэль, но поймал на себе ее взгляд и сурово посмотрел на нее.

Фиш заговорил, и, как только до меня стал доходить смысл его слов, я начисто забыл про Ноэль, про свои планы и про все, помимо факта убийства. На какое-то время разум мой стал просто чистым листом, с отпечатанной на нем огромной красной буквой "У". А потом в голову полезла вся эта чертовщина. Если она утонула, то, значит, это несчастный случай, а такого с Уилмой не могло случиться. Ее должны были убить. Бог мой, она родилась для того, чтобы быть убитой. Так помыкать людьми. Всегда ими помыкала. Не было в ней правды и искренности. Сплошные уловки. Все норовила использовать для своей выгоды. Но даже у червяка когда-то может лопнуть терпение.

Подумав о червяках, я прежде всего посмотрел на Рэнди Хесса.

Мы получили соответствующие распоряжения, нас оповестили о предстоящем прибытии высокого начальства. Я не замедлил воспользоваться первым же удобным моментом и попросить, чтобы мне разрешили взять на себя все, что связано с освещением этого дела в прессе. Фиш засомневался. Я немного умаслил его и увидел, что он склоняется на мою сторону. Ноэль ушла. Народ начал распадаться на маленькие группки. Фиш и доктор отвели меня в сторонку. Я объяснил, как намерен действовать.

И неожиданно посмотрел поверх плеча доктора.

Пытаясь объяснить это себе самому, я пришел к выводу, что во мне есть что-то ведущее свой отсчет с незапамятных времен – примитивное, атавистическое. Снова и снова говорю себе, что это было настолько же машинально, как отдернуть руку, нечаянно коснувшись горячей плиты. Это движение нельзя контролировать. Смелость или ее отсутствие тут ни при чем. Это просто рефлекс. Вот так тогда и было. Какую-то секунду я смотрел и видел это, а в следующую уже бежал как угорелый в противоположном направлении. Я проскочил в дверь так стремительно, что при повороте руки мои с силой хлопнули по стене коридора. И остановился я только у себя в комнате. Остановился и прислушался.

Я снова и снова убеждаю себя, что это была просто инстинктивная реакция. И никто не издевался надо мной по этому поводу. На меня просто смотрели как-то странно, но никто не посмеялся надо мной, хотя подозреваю, как они потом растрезвонили об этом. Ну, вы знаете, как это бывает. Неплохая история для файф-о-клока. Ну и черт с ними!

А самому мне хотелось бы перестать об этом думать. Только это все равно всплывает в памяти в самый неподходящий момент, особенно когда мне нужно сосредоточиться на том, что я делаю.

У меня неплохая работа, и я хотел бы ее сохранить. А если я буду филонить, возвращаясь мыслями туда, вспоминать о том, как я бежал, то обязательно что-нибудь напортачу, как вчера, когда я перепутал время, встречая поезд. Так можно и потерять эту работу.

А она действительно неплохая – сеть из двенадцати кинотеатров. Но сейчас у мистера Уолша возникла идея, что я должен вырядиться как чертов марсианин и прогуливаться туда-сюда перед залом на Таймс-сквер, зазывая зрителей на стереоскопический ужастик. Я ему все время говорю, что это работа для швейцара или помощника менеджера, а он знай себе твердит: но ведь ты рекламный агент, разве нет?

Да, это все равно что отдернуть руку от горячей плиты. Вы ведь не останавливаетесь, чтобы сначала все обдумать, правда?

Я бы еще поспорил, но все думаю о том воскресном утре.

А вы?

Глава 13
Уоллас Дорн – до того

Еще много лет назад я занял твердую позицию и стою на своем. Не в том дело, что я не люблю Флоренс. Флоренс – моя жена. Она выносила и произвела на свет моих детей. Но мне пришлось запретить ей присутствовать на каких-либо светских мероприятиях, связанных с должностью, которую я занимаю в «Ферн энд Хоуи».

Я не мог должным образом выполнять мои функции, когда ждал, объятый ужасом, что она засунет ногу в рот. А она всегда это делала. Постоянно.

Не то чтобы я запер ее в комнате. У нас есть свой круг друзей, и, слава богу, никто из них не имеет никакого отношения к рекламному и издательскому делу или к искусству. Это самые обыкновенные люди, без колючек и без всякого там умничанья. И я очень рад, что в большинство вечеров мне удается поспеть на поезд, отправляющийся в 5.22 с вокзала Гранд-Сентрал.

Флоренс – уютная женщина. Конечно, было время, до того как мы поженились и еще где-то в течение года после этого, когда я считал ее необыкновенно волнующей женщиной. Сейчас легко увидеть, что меня ввела в заблуждение ее неуемная энергия. Волосы у нее рыжие, а кожа очень белая, и внешность ее быстро поблекла. За каких-то несколько месяцев она превратилась из девушки на выданье в тяжеловесную матрону. Но хотя я в то время и был разочарован, мне не хотелось бы чего-то иного. Флоренс знает, чего я хочу. Она содержит дом в чистоте и порядке, хорошо готовит, добродушна и очень заботится о детях. У нас здоровые дети.

Флоренс – неумная женщина. У нее есть определенная природная проницательность, но никакого интеллектуального багажа для того, чтобы соответствующим образом обходиться с людьми, с которыми мне приходится иметь дело каждый день. Я – глава семьи. Я позаботился о том, чтобы в этом не возникало никаких сомнений. Кто-то должен командовать. А иначе начинаются суматоха и беспорядок.

Я взял за правило не упоминать о ней, или факте моей женитьбы, или о детях при коллегах. Соответственно, многие из них приходят в изумление, когда узнают, что я женат. Пытаются включить ее в число приглашенных. Я обычно говорю, что ей нездоровится. Это, конечно, вранье. Флоренс здорова как лошадь.

Думаю, я ей хороший муж. Жалованье мое постоянно растет, хотя оно никогда не было и, вероятно, никогда не станет умопомрачительным. Если не брать в расчет Феррис, заказы, которыми я занимался в «Ферн и Хоуи», – мелкие. Дома я веду себя ровно. Довольно щедро выдаю Флоренс деньги на карманные расходы. И хотя я ей неверен, считаю эти прегрешения эдаким неизбежным побочным продуктом моей профессиональной деятельности и ставлю себе в заслугу, что эпизоды эти совсем немногочисленны. Кажется, их было не более девяти за шестнадцать лет нашей семейной жизни.

Каждое утро жена отвозит меня на нашу маленькую сельскую станцию, я сажусь на поезд и во время сорокаминутной поездки настраиваю себя на работу, предстоящую в этот день, готовлю лицо, которую явлю миру. Я обязуюсь проживать каждый день с чинным достоинством, с максимально возможной честностью, учтивостью и пониманием проблем других людей.

С тем же настроем я приехал к Уилме Феррис на Лейк-Вэйл. Но, несмотря на все зароки, иногда человек оказывается в ситуации, когда ему отказано в достоинстве и чести. Я презираю всех таких людей, за исключением разве что Пола Докерти. У него сохраняются некоторые инстинкты джентльмена. Хотя еще через несколько лет он тоже потеряет себя. Только я могу сохранить себя, потому что у меня есть отдушина. Каждый вечер я могу отправиться к себе домой, к моему креслу, трубке и халату, к расслаблению, достигаемому при помощи крошечной дозы отличного виски, к спокойной беседе, к шахматной партии с соседом.

Я, конечно, знал, что Уилма настроила мистера Хоуи против меня. И знал, что, приглашая меня, она, несомненно, замышляет еще более неприятные вещи. Даже подозревал, что она хотела сообщить мне, что передает свой заказ какой-нибудь другой фирме, возможно, каким-нибудь нахальным выскочкам, начисто лишенным того достоинства, которое характеризовало деятельность «Ферн и Хоуи» с момента учреждения агентства в 1893 году мистером Детуэйлером Ферном-старшим. Но я не мог позволить себе всерьез думать о такой возможности. Последствия будут ужасны: хотя мистер Хоуи, я верю в это, человек чести, боюсь, он сочтет, что следует сурово покарать меня за потерю выгодного заказа от Феррис.

И хотя собравшаяся компания не вызывала у меня особого восторга, я радовался возможности поиграть в разные игры. Это отвлекало от постоянной проблемы – как мне поступить, если Уилма сделает то, что, по моим расчетам, она вполне могла сделать. Игра в слова едва ли требует таких уж значительных интеллектуальных усилий. Тут начисто отсутствует чистая гармония и последовательность шахмат. Я обнаружил, что Докерти и Джона довольно туго в ней соображают, и выиграл как нечего делать.

Когда я пожелал спокойной ночи Уилме, ее игра в кункен – занятие для инфантилов – в этот момент подходила к концу, и она нацелила на меня взгляд, такой же проницательный, чуждый и пронзающий, как у змеи. Он заставил меня похолодеть. Я все еще чувствовал озноб, когда лег в постель. В чем я провинился перед ней? Мне ничего не нужно, кроме уверенности в том, что я сохраню мою работу. Разве я плох в своем деле? «Дурбин бра-зерс», «Мэсси», «Грюнвальд», «Стар», «Би-Содиум» и «Тикнор инструмент» всегда оставались довольны. Все до одного.

Игра в крокет на следующий день была почти приятной. И была бы гораздо более приятной, если бы остальные сосредоточились на состязании. Похоже, они вовсе не горели желанием победить. Все нелепо кривлялись, и я начисто разочаровался в Поле Докерти, после того как он так упился. Я оценивал позицию, просчитывал наиболее выигрышные ходы, играл решительно и точно, первым проходя свой путь, но не ударяя по колышку, оставляя за собой возможность пересечь поле в обратном направлении и по мере сил помочь неповоротливым членам моей команды. В какой-то момент Уилма подошла близко ко мне и совершенно выбила меня из колеи, шепнув:

– Потом потолкуем с тобой, Парень.

Из всех имен, какими она могла бы меня назвать, она расчетливо выбрала то, которое сильнее всего меня травмировало. Это имя совершенно лишено достоинства. Все еще напряженный и обеспокоенный из-за нее, я играл плохо, у меня перехватили шар и забросили в воду. Я достал его, установил в парковочной зоне, одним ударом восстановил утраченные позиции, а следующим твердым ударом попал по колышку, после того как увидел, что мои дальнейшие усилия не помогут моим товарищам по команде. Мне было приятно видеть, что мы победили.

Уилма встретилась со мной в своей комнате перед ленчем. Предложила сесть. Она курила сигарету и расхаживала взад-вперед, от двери к туалетному столику, расхаживала молча, и мое напряжение нарастало.

– Миссис Феррис, я...

– Помолчи, пожалуйста, Парень. Я думаю.

Это типично для нее. Никаких манер, никакой учтивости. Расхаживает себе взад-вперед, рыщет, как большая кошка в клетке, в этом своем пляжном костюме, в котором она как будто голая, длинные мышцы на ногах растягиваются и напрягаются при каждом ее шаге, а темные волосы развеваются.

Наконец она остановилась и, повернувшись ко мне, посмотрела на меня сверху вниз.

– Ладно, я решила, что высказать тебе это в мягкой форме не получится. Докерти выполняет свою работу, как может, но это паршивое агентство, на которое вы работаете, – мертвый груз.

– "Ферн энд Хоуи" – одно из...

– Помолчи. Тебе никогда не приходило в голову ничего удачного, оригинального. Ты просто преподносил мне, со множеством разных финтифлюшек, мои же собственные идеи. Как правило, в разжиженном виде. Я дала тебе столько возможностей! Думала, что, несмотря на людей, у которых ты работаешь, в конце концов из тебя что-то получится. Но, Дорн, за пятнадцать лет у тебя не появилось ни одной собственной идеи. Так что ты – дорогостоящая роскошь. Мне нужно более молодое, голодное агентство. Кто-то с огоньком и воображением. Вы там у себя решили, что занимаетесь чем-то немного похожим на банковское дело. Костюмы от «Брук бразерс», панели темного дерева, разговоры вполголоса... Вы на меня тоску наводите.

– Миссис Феррис, я...

– А ты – скучнейший тип из всех, кто когда-либо попадался мне на глаза. Суррогатный англичанин из Индианы. Что ты пытаешься сделать? Внушить доверие? Я не прониклась, Дорн. В понедельник, когда буду в городе, я позвоню этому елейному мистеру Хоуи, распрощаюсь с ним и подберу себе что-нибудь новенькое. Можешь сворачивать всю эту бодягу, над которой они там трудятся и которую в шутку называют рекламной кампанией. Господи, да хватит на меня таращиться! Ты знаешь, я смогу это сделать.

– Будет жаль, если вы не передумаете, – слабо проговорил я.

– Я это уже делала. Слишком много раз, – отреагировала она.

Я посмотрел на нее. Никто не знал этого, кроме Уилмы и меня.

Пока еще. Мне представлялось, как я сижу по другую сторону стола от мистера Хоуи, и его глаза – словно маленькие мечи.

Мне хотелось, чтобы она упала замертво. Просто чтобы рухнула на пол. А я в величайшем расстройстве отправился бы в офис и рассказал бы мистеру Хоуи про то, как она сообщила мне о своем решении увеличить финансирование рекламной кампании, но умерла, так и не успев предпринять каких-либо шагов.

Я посмотрел на ее шею. Увидел, как на ней пульсирует жилка. Медленно встал. Я не мог позволить этой взбалмошной и нелепой женщине положить конец моей ровной, вполне успешной и честной профессиональной карьере. Реклама стала респектабельным занятием. Я – почтенный человек. Она вытворяет это со мной, потому что ей вечно неймется, потому что для нее в этом есть что-то такое, что ее заводит. Мои руки налились тяжестью и силой. Уилма повернулась ко мне спиной и подошла к туалетному столику. Я сделал один бесшумный шаг с приподнятыми руками. А она завела свои за спину этим грациозно-неуклюжим женским движением и занялась застежкой лифчика. Затем проговорила глухим, усталым голосом, лишенным эмоций:

– А теперь сбегай поиграй во что-нибудь, Дорн, – и расстегнула лифчик, сняла его и села.

Я уронил руки вдоль туловища. В них ощущалась тяжесть, но силы уже не было. Я почувствовал себя старым. У меня появилось ощущение, будто меня шатает при ходьбе, а голос стал надтреснутым и дрожащим.

Я тихонько притворил за собой дверь. До меня доносился запах еды. Слюна хлынула в рот от внезапного приступа тошноты.

Я пошел в свою комнату. К тому времени, когда я добрался до ванной, тошнота прошла. Но лицо мое было потным. Я вытер его полотенцем. Посмотрел на свое лицо, обычно внушающее доверие, в зеркало. Флоренс говорит, что по выражению лица легко распознается характер. Сейчас я был бледен, но цвет постепенно восстанавливался, сгущаясь до обычного здорового румянца. Один мой ус слегка разлохматился. Я достал из саквояжа ножницы, маленькую расческу и аккуратно его подрезал. Потом отошел назад и улыбнулся себе. Обычно это меня успокаивает, теперь – не помогло. Потому что я не знал, что мне делать. Не знал, куда мне податься. На следующий год мне стукнет пятьдесят. С учетом обычных премиальных я зарабатываю почти восемнадцать тысяч долларов в год.