Текст книги "Ужин со смертельным исходом"

Глава 7
Мэвис Докерти – после

Ничего страшнее мне еще не приходилось переживать. Уилма была самой чудесной женщиной на свете. Никто, кроме меня, ее не понимал. Они не знали, какая она. Никто из них. Судя по их поведению, они даже могли посмеиваться над случившимся.

Как будто их это обрадовало. Как будто вообще ничего не произошло.

Я поцарапала бедро, когда забиралась на причал, и какую-то минуту не могла сообразить, где оставила халат. Я знала, что вот-вот включат освещение. И, честно говоря, была в ужасе. Не оттого, что окажусь на свету, а от этой темноты, в которой ничего нельзя найти, от этого чувства, будто что-то преследует тебя в ночи. Но я нашла его и просто потуже затянула пояс, когда включили освещение. Огни слепят, если до этого вы находились в темноте. Когда зрение вернулось ко мне, я отыскала свой купальник, скомкала его и завернула в полотенце.

Это ужасно, но в глубине души я все это время знала, что с нею что-то случится, что она умрет. Потому что у меня всегда так бывает: если происходит что-то хорошее, для меня это вскоре обернется чем-нибудь плохим. Вроде того, как я считала, что Пол замечательный, пока он не начал изводить меня своей безумной ревностью.

Именно когда нам было так весело, это должно было случиться с Уилмой, лучшей моей подругой из всех, которые у меня когда-либо были. Я подумала о ней, оставшейся под этой черной водой, и у меня тут же полились слезы. Они так и брызнули из меня, когда я представила ее там. Это даже хуже того, как совсем внезапно умерла моя сестра. Мы даже не знали, что она по-настоящему больна. Слегла в постель с головной болью, а утром оказалась мертвой. Как это там однажды сказала Уилма? Мы обе прошли через лишения, поэтому так и похожи. Забавно, но мы настолько сильно походили друг на друга, что могли бы носить одну и ту же одежду. Ее вещи только совсем чуть-чуть великоваты мне в бедрах и груди. Но она ведь была старше – такое вполне можно ожидать с возрастом. Хотя и не была толстой. Просто крепкая. И, если честно, в тот день, когда мы дурачились и я примеряла ее одежду, она выглядела моложе меня.

Как я уже говорила, мне никогда не сыскать лучшей, более верной подруги на всем белом свете.

Я стояла там и думала, что мое сердце вот-вот разорвется, но очень скоро Пол спустился и стал всеми командовать. Так, будто мог сорвать с этого какой-то большой куш. Они уплыли на лодке – Рэнди держал фонарь, а они трое – Пол, Стив и Гил – принялись нырять за ней, как будто от этого мог быть какой-то толк. Прошло слишком много времени, и я знала, что Уилма там, внизу, и знала, что она мертва. Я повторяла это снова и снова: мертва, мертва, мертва. У меня никак не получалось соотнести это с Уилмой. Она была самой живой из всех.

Потом раздались сирены, приехали люди, которые разбираются в таких вещах. Они остановили Пола с этим его глупым нырянием. К тому времени там уже собралось много лодок, которые плавали кругами, обшаривали озеро и пытались подцепить ее на крючок. Я просто не могла больше этого вынести. А кроме того, начала мерзнуть. Наверное, от такого плача снижается сопротивляемость организма. Я отправилась в чудесную комнату, которую она нам отвела, и, когда зашла в нее, это напомнило мне о ней, такой милой, когда она показывала нам с Полом комнату, и от этого слезы снова хлынули в три ручья. До этого я могла их как-то унять, а тут они снова полились без удержу. Тогда я просто повалилась поперек кровати, совершенно измочаленная, и от слез стала кататься туда-сюда. Какое-то время у меня было ощущение, будто я стою у кровати и смотрю на себя, вот так катающуюся в исступлении.

Немало времени ушло на то, чтобы снова унять слезы. Потом я пошла и посмотрела на себя в зеркало. На голове у меня творилось бог знает что. Я распахнула халат и осмотрела бедро – то место, которое поцарапала, вылезая из воды. У меня очень чувствительная кожа. Чуть что – сразу синяк. Остались три маленькие параллельные царапины, словно от кошки, а вокруг них образовывался большой синяк. Мне в какой-то момент даже захотелось, чтобы все было намного хуже, чтобы у меня на теле остался какой-то шрам – на память, хотя это и глупо, потому что я конечно же и так никогда этого не забуду. И не забуду ее.

Я была единственной, кто ей нравился по-настоящему. Из всей этой братии. Они никогда не знали ее. Боже, да чем я была до того, как ее встретила? Просто ничем. Безмозглой девчонкой. Она научила меня быть самой собой. А то ведь я все время мечтала.

Это было какое-то наваждение: с самого детства я всегда что-то себе представляла. Регулярно устраивала вечеринки с куклами. Маленькие тарелочки, настоящая еда, только съедать мне все приходилось самой. Я много играла сама с собой. Наверное, и начала придумывать всякие вещи, потому что мне не нравилось, как все обстоит на самом деле. Я имею в виду то, что меня окружало, – этот район, в котором все дома на одно лицо, в семье шестеро детей – так что у меня никогда не было своей комнаты. Если бы они знали, что я преуспею больше любого из них, возможно, и предоставили бы мне собственную комнату. Взглянуть хотя бы на этого недотепу, за которого вышла замуж Харриет. В униформе он еще смотрелся неплохо, но, как только ее снял, стал самым обыкновенным хлюпиком. Бывало, я до того замечтаюсь, что из головы вылетают все поручения. Дойду до самого магазина, а потом приходится поворачивать обратно и снова выяснять – что я должна купить. Телефона у нас никогда не было. Так что они с меня вообще не слезали. Мэри, подай это, Мэри, принеси то. Больше никто из них не сможет мною помыкать. Но нас теперь осталось всего четверо, да еще старик. Я всегда знала, что у меня будет замечательная жизнь. Лучше, чем у других. В сто раз лучше.

Я смоталась оттуда при первой же возможности, можете мне поверить. Закончила школу бизнеса, а на следующий день у меня уже была работа и собственная квартира. Ну, не совсем квартира. Всего две меблированные комнаты и ванная, которой я пользовалась совместно еще с тремя девицами, которые по утрам торчали там часами, буквально часами, и я каждое утро просто из себя выходила.

Но зато я вырвалась на волю из убогого домишки на той улице, на которой выросла, и уж точно не собиралась туда возвращаться, после того как поменяла имя на Мэвис. Мэри Горт я оставила на той улице, где ей было самое место. Я сказала им: если они хотят меня видеть, им придется приходить ко мне. Я не собиралась туда возвращаться, и единственный, кто пришел ко мне, была моя мама. Она приходила регулярно, до самой своей смерти.

На работе я вкалывала до седьмого пота, потому что не могла позволить себе потерять ее. И в это время еще как-то обуздывала мои фантазии и мечтания, зато уж потом, дома, отрывалась по полной программе. Какое-то время тратила все заработанные деньги на восточный антураж для одной из моих комнат. Купила кимоно с драконом. Курилось благовоние, а я сидела по-турецки и читала сборник китайской поэзии до тех пор, пока у меня не затекали ноги. В конце концов я с этим покончила. Не помню почему. Хотя нет, помню. Из-за Романа. В моих мыслях он начинается с большой буквы "Р". Я думала, что все это так замечательно, но потом пришла эта смешная маленькая женщина, которая как только меня ни обзывала, и потребовала, чтобы я оставила ее мужа в покое. Когда я увидела его в следующий раз, он уже был совершенно другим человеком. До этого выглядел великолепно, а тут вдруг внезапно стал просто потешным мужичонкой. Все оказалось пшиком. Такое случается, когда слишком много мечтаешь. Как говорила Уилма, ты не видишь вещи такими, какие они есть на самом деле.

Роман был единственным мужчиной в моей жизни до моего замужества, потому что никто, будучи в здравом рассудке, не стал бы принимать в расчет того соседского парня по имени Бичер и тот день, когда у него дома никого не оказалось. Это было лишь то, чем постоянно занимаются дети.

В Пола я втюрилась по уши. Все девчонки за ним бегали, а достался он мне. Мы в женской комнате говорили о том, до чего он похож на Рэндольфа Скотта. Сейчас мне это кажется смешным. Всего пару недель назад какая-то женщина снова мне это сказала. А я почти уже об этом и забыла. Мне так не кажется. Он похож на Пола Докерти, и только. Никто, будучи в здравом рассудке, не скажет, что он похож на кого-то еще.

В общем, мы поженились, переехали в Нью-Йорк, и я считала себя счастливой. Правда, Уилма говорила, что это я только так считала, и доказательство тому то, что продолжала мечтать о всяких глупостях. Она мне объяснила: будь я по-настоящему счастлива, то была бы удовлетворена тем, что имею, и не стала бы воображать себя кем-то еще. Так или иначе, Пол посмеивался надо мной. Больше уже не посмеивается. Например, гуляли мы где-нибудь, и я воображала, что мы богатые американцы с Юга, сбежали в Нью-Йорк от революции, потом говорила что-нибудь с акцентом, а он смеялся. Иногда Пол даже пытался играть в мои игры, но обязательно все портил. Это потому, что ему все время нужно оставаться важной шишкой.

Когда он нашел себе работу получше, я думала, что это означает лишь жить чуть получше и откладывать немного больше, потому что он всегда откладывал. Но потом ко мне стала благоволить Уилма. Поначалу мне с трудом в это верилось. Что она во мне нашла? Такая женщина! Но, предоставленная самой себе, не знающая, чем себя занять, поскольку Пол целыми днями работал, я стала часто с нею видеться. Уилма разговаривала со мной. Никогда не забуду некоторых вещей, которые она мне говорила.

– Вряд ли Пол хочет, чтобы ты самовыразилась, Мэвис. Он, похоже, придерживается викторианских представлений о женщинах. Но ты – яркая натура и не должна удовлетворяться ролью сателлита при муже, постоянно вращаясь вокруг него.

Это звучало очень разумно. Пол держал меня взаперти. Вот я и начала самовыражаться. И мы постепенно стали приближаться к достойному уровню жизни.

– Твоя фигура – убийственное оружие, Мэвис. Тебе нужно ее использовать, демонстрировать должным образом, хорошенько за ней ухаживать, пользоваться ею как оружием, и наступательным и оборонительным.

И верно, благодаря этому стало легче добиваться от Пола, чтобы он покупал те чудесные вещи, которые мне хотелось заполучить. Это была куда лучшая игра, чем разные там выдумки.

– Надеюсь, ты не будешь против, дорогая, если я как следует поработаю над тобой? Я хочу подправить твой выговор и модуляции твоего голоса. А также твою походку, манеру садиться и вставать из кресла. А еще я собираюсь познакомить тебя с первоклассными косметологами.

Я не возражала. Это не уязвляло меня. Девушка должна себя совершенствовать, а я была вроде как слепа к самой себе. И тут же увидела, что меня можно во многом усовершенствовать.

– Мэвис, дорогая, многие твои представления ужасно провинциальны. В тебе есть задатки чего-то большего, нежели недалекая, скучная домохозяйка. Твой инстинкт не подвел тебя в том, что касается детей. Они конечно же стали бы последней ловушкой. Но у тебя все еще остается отношение к супружеской неверности в духе мыльной оперы. Дорогая, это не трагедия. Это развлечение. Конечно, некоторые люди, вроде бедняжки Рэнди, слишком уж болезненно на это реагируют. Мне хотелось бы, чтобы ты проявила более континентальный подход. Господи, ведь к этому времени брак твой наверняка уже отцвел. Любовник придал бы тебе уверенности в себе. Заставил бы тебя ощутить себя более живой.

Я вроде как соглашалась с ней, но это немножко меня пугало. Казалось, роман на стороне все сильно усложнит. А потом, все это делается как-то по-тихому, а я так часто виделась с Уилмой – всякий раз, когда могла, всякий раз, когда она не была занята, – что у меня просто не оставалось времени на то, чтобы все это устроить. Вокруг вертелось достаточно мужчин, которым я нравилась, но я была о них не слишком высокого мнения. Поэтому решила, что не смогу отнестись к этому с таким же холодным равнодушием, как она. Возможно, в данном вопросе мы немножечко различались. Это просто должно было случиться, и я собиралась позволить этому случиться, когда наступит подходящий момент, потому что, как она говорила, кому же хочется быть провинциальной и недалекой?

Пол делался мрачным, устраивал мне громкие сцены из-за того, что мы ходили к ней в гости. Он – просто серость. Ему не нравятся все эти интересные личности – писатели, поэты, музыканты, которые обитают в реальном, живом мире, а не сидят взаперти, в унылой конторе в Джерси. Он даже никогда не мог заинтересоваться чем-нибудь, что не имело непосредственного отношения к его работе. К примеру, когда эти люди приносили на вечеринки к Уилме барабаны, те, по которым надо бить ладонями, а мы танцевали, он вел себя так, будто наблюдал за чем-то отвратительным. Как говорила Уилма, у него менталитет типичного ротарианца[4]4
  Ротарианец – член клуба «Ротари», бизнесмен, деловой человек, благонамеренный обыватель, буржуа.


[Закрыть].

Ну что же, в конце концов это случилось, но совсем не так, как я себе представляла. Это было ужасно и ни на что не похоже. Уилма по телефону сказала мне, что будет дома. Я поехала к ней на квартиру, поднялась наверх, дверь открыл Гил и объявил, что она уехала до конца дня. Но сообщил уже после того, как я зашла внутрь. Прежде он мне не нравился. Когда я несколько раз с ним танцевала, он всегда смотрел на меня так, будто я какая-то грязная. Но, сдается мне, он на всех так смотрит. Уилма говорит, он известный художник. Гил полез ко мне целоваться, и, наверное, я, не подумав, повела себя по-провинциальному. Потом он остановился, и я получила время на то, чтобы вспомнить, о чем мне толковала Уилма. Тогда я сказала, что Уилме это не понравилось бы, а он мне заявил: если я считаю, что Уилме это не понравилось бы или что ей есть до этого хоть какое-то дело, то я не слишком хорошо ее знаю. Гил отвел меня в спальню, и я снова стала провинциальной, а он показал мне, что я ему наскучила. Я не могла себе представить, чтобы Уилма нагоняла на кого-то скуку. Поэтому снова попыталась стать континентальной, и тогда все случилось. Правда, это не походило на любовь. На то, как мужчина и женщина любят друг друга. Это походило на то, как ведут себя люди, когда они злятся друг на друга.

Я убедила себя, что приобретаю какой-то светский опыт. Гил ужасно сильный. Он сделал мне больно. Потом я оделась, а он зевнул и велел мне идти домой – он, видите ли, собирался вздремнуть. И закрыл глаза. Я стояла и смотрела на него, а потом ушла. На следующее утро Уилма предложила мне зайти. Я должна была рассказать ей об этом. Она втирала себе в лицо какой-то новый крем. Просто втирала и втирала его, едва заметно улыбаясь. Я сказала ей, что очень сожалею.

Уилма посоветовала мне не волноваться на этот счет, потому что Гилман Хайес – что-то вроде тех игрушек, которые вы заводите и ставите на ковер. Она просто идет – и все. Сказала, что он побежит за любой юбкой, и при этом употребила довольно крепкие словечки. Заявила, что устала от него и все равно собиралась от него избавиться. Потом стерла крем с лица и сообщила, что тут и прощать-то нечего. А в доказательство встала и поцеловала меня. Поцеловала как-то странно. Так что я залилась краской и почувствовала себя дурочкой. Затем она меня выпроводила.

Я послушно ушла, хотя мне хотелось спросить ее кое о чем. О том, почему накануне, на обратной дороге, после близости с Гилом, я разревелась на улице, как идиотка. Хотя, пожалуй, я и так знала, как она ответит. Опять эта провинциальность. Когда я увидела Гила в следующий раз, он посмотрел на меня так, словно мы незнакомы. Возможно, так оно и было. У меня возникло такое ощущение.

Но, возвращаясь домой в тот раз, я плакала не так, как плакала сейчас. Через некоторое время вошел Пол. От этого у меня все началось по новой. Он встал возле кровати и проговорил с отвращением в голосе:

– Ох, ради бога. – Потом взял другой пиджак и снова вышел. Как какая-нибудь важная персона. Как будто он не напился в этот самый день до такого скотского состояния, что Джуди Джоне пришлось буквально тащить его на себе до кровати. Никто из них не знал Уилму. Они не любили ее. Возможно, Рэнди – любил, единственный из всех, но на любовь это не похоже. То, что он к ней испытывал.

Теперь она мертва, и мне даже думать невыносимо о том, насколько скучной станет моя жизнь.

Наконец я села и перестала плакать, потому что задумалась о том, что мне дальше делать. И что посоветовала бы мне Уилма. Если я останусь с Полом, то увязну. Я не могла оставаться с ним. Больше не могла. Уилма хотела бы, чтобы я от него ушла. С тех пор как она изменила меня, мною стали интересоваться гораздо больше мужчин. А Пол заколачивает немаленькие деньги. Так что вполне может позволить себе развод и приличные для меня алименты. А я отправлюсь туда, где люди живые. В какое-нибудь место вроде Майами, Лас-Вегаса или Парижа. Во мне не останется ни одной провинциальной черточки. Вообще ни единой. Я ушла с этой задрипанной улицы, из этого задрипанного района и знала с самого начала, что жизнь у меня будет замечательная. Пожалуй, оглядываясь назад, мне надо быть благодарной Полу за то, что это он свел меня с Уилмой. Но это все, за что я ему благодарна.

Он никогда и близко не стоял рядом с Рэндольфом Скоттом.

Вряд ли я захочу снова выйти замуж. Они все норовят посадить вас в ящик и запереть на замок. Все время ищут вам какое-то занятие. Куда ты положила это? Эй, найди-ка для меня то. Эй, приберись-ка тут. Эй, иди-ка в постель. Будто бы рабыня. Если ты провинциалка, то в этом ничего такого нет. Возможно, ей такое даже нравится. Но я не собираюсь снова увязать. Достаточно посмотреть, как увязла Ноэль. По-своему, она – прелестное миниатюрное создание. Но я бы сказала, что она очень неглубокая. Бьюсь об заклад, ей никогда не приходят в голову те вещи, которые постоянно приходят. Она просто сидит себе и наблюдает, как развиваются события. Наверное, даже не знает, что Рэнди вовсе не одним способом отрабатывал жалованье, которое ему платила Уилма. Готова поспорить, что она настолько глупа. А вот что Уилма нашла в Рэнди – мне никогда не понять. Он такой суетливый, тощий, нервозный и какой-то неряшливый. Единственный человек здесь, у которого есть достоинство, – это чудесный Уоллас Дорн. Такой приятный собеседник. Этот не станет вести себя жестоко и высокомерно, как Гилман Хайес. Хотя танцевать с Гилом мне нравилось. Пока они резались в свои дурацкие игры.

Нет уж, сэр Пол Докерти, прошлой ночью вы в последний раз ко мне прикоснулись. Это был конец, пусть вы еще об этом и не знаете. Глупо, если подумать, – маленький клочок бумаги дает мужчине право делать это с тобой до тех пор, пока ты не превратишься в такую старую клячу, что он больше тебя и не захочет.

Я оделась, остановилась у двери и стала напряженно думать о ней. Думала о ней, пока снова не расплакалась. Потом вышла. В гостиной было совсем темно, и в этом мраке Ноэль разговаривала со здоровенным полицейским. Они не видели меня. Я повернулась и вышла через черный ход. Вроде бы как искала Уолласа Дорна. Потом увидела огонек сигареты в нашей машине и подошла к ней. Пол сидел там в одиночестве. Он так и подскочил, когда меня увидел. Наверное, я застала его врасплох. И сказал:

– Я хочу с тобой поговорить.

Я сама собиралась с ним поговорить, но он меня опередил, так что просто посмотрела на него, повернулась и ушла. Ему нечего было мне сказать. Нечего. Я шла вокруг дома, когда наступила на что-то, покатившееся у меня под ногой, так что едва не села. Я пошарила вокруг, подняла что-то, поднесла к свету, льющемуся из окна, чтобы рассмотреть. На ощупь – какая-то гладкая палка. Оказалось, что это полосатый колышек с одного конца крокетной площадки, колышек, о который нужно стукнуть шаром после того, как провел его через все ворота. Но конец, который втыкается в землю, куда-то подевался, был отломан. Наверное, кто-нибудь споткнулся о него в темноте, сломал и со злости зашвырнул подальше. Я отбросила колышек обратно на площадку.

Мне все не сиделось на месте. Я снова пошла в нашу комнату, затем еще побродила немного, и тут раздались крики, люди побежали к озеру, и я услышала, как кто-то произнес что-то похожее на слова «ее достали».

Я не хотела спускаться туда, но должна была это сделать. Я всегда так поступаю. Потому что должна все видеть своими глазами. Однажды на Мэдисон-авеню собралась толпа, глазевшая на что-то, и надо же было мне, как последней дурочке, протиснуться, чтобы тоже посмотреть. А там лежала толстая женщина, вывалившаяся из окна. У меня едва ленч не выскочил обратно.

Я должна была спуститься и посмотреть, но пошла медленно. Не собиралась бежать, как остальные. Даже несмотря на это, времени у меня было в избытке. Уилма лежала в лодке, прикрытая грязным брезентом. Они приподняли ее и уронили. Я опять заплакала. Невыносимо было видеть, как ее уронили. Я мечтала о том, чтобы у меня нашелся какой-то способ ее оживить. Какие-то волшебные слова, как в сказках. Даже подумала, что если бы сумела ее оживить, то посвятила бы ей всю мою жизнь. И были бы только мы двое. Уехали бы куда-нибудь, и осталось бы только двое – на веки вечные. И никаких мужчин вокруг нас.

Потом остановилась и спросила себя: и зачем я думаю о таких глупостях? Ну, если бы все мужчины походили на Гила, я бы их, конечно, близко к себе не подпускала. Позже я вроде бы случайно увидела, как Стив затащил Ноэль Хесс в свою комнату, запер дверь, и даже услышала, как щелкнул замок. Да, в тихом омуте черти водятся, подумала я. А я-то держала ее за провинциалку. Это лишний раз доказывает – никогда не суди о книге по ее обложке. Хотелось послушать под дверью, но я побоялась, что кто-то меня на этом застукает.

Потом они снова позвали всех нас в гостиную, после того как получили возможность осмотреть тело. Нам полагалось сидеть, пока выступал человек по имени Фиш. Вид у всех был мрачный. Я плакала, ни на кого не обращая внимания, и даже особенно не вслушивалась. А затем Фиш сказал ужасную вещь – ей что-то воткнули в затылок. Убили! Кто-то убил мою Уилму. Одна мысль об этом сделала из меня настоящую тигрицу. Да я бы им мигом глаза повыцарапывала! Я бы вскочила и накинулась на них. Но всем нам полагалось дожидаться там прибытия больших шишек. Я все пыталась припомнить, как мы располагались в воде. Но из этого ничего не вышло, потому что мы все время перемещались с места на место, и я не знала точно, когда это с ней случилось. Ноэль вышла из комнаты, сославшись на головную боль. Ну да, конечно! Я ждала, что Стив отправится за ней следом, но он все доказывал им что-то насчет репортеров, которые вот-вот могли нагрянуть.

Я просто сидела, перестав плакать. Все думала над тем, кто же ее убил. Джуди Джона разговаривала с полицейским. Она взглянула на меня, а потом вроде как показала мне свое неодобрение. Или не мне... Я еще удивилась – что стряслось. Смотрит как-то странно. За моим креслом кто-то есть. Какая-то рука. Никто ни к кому не должен так прикасаться, ну надо же – положить свою поганую лапу мне на грудь, протянув у меня из-за спины, у всех на глазах. Если это Полу вздумалось так пошутить...