Текст книги "Хранители"

– Расскажи нам про Гил-Гэлада, – попросил Мерри, когда окончилась повесть о древнеэльфийских царствах. – Вот «Песня о гибели Гил-Гэлада» – ты ведь ее знаешь?

– Да уж, конечно, знаю, – отвечал Бродяжник. – И Фродо тоже знает: его эта древняя история прямо касается.

Мерри и Пин поглядели на Фродо, а тот смотрел в костер.

– Нет, я очень немного знаю – только то, что Гэндальф рассказывал, – задумчиво проговорил он. – Знаю, что Гил-Гэлад – последний из могучих эльфийских царей Средиземья. «Гил-Гэлад» по-эльфийски значит «звездный свет». Вместе с воинством друга эльфов Элендила он выступил в грозный поход и вторгнулся в край…

– Ладно! – прервал его Бродяжник. – Об этом, пожалуй, не стоит рассказывать, когда прислужники Врага рыщут неподалеку. Доберемся до чертогов Элронда – там и услышите всю повесть с начала до конца.

– Ну, расскажи хоть что-нибудь про тогдашнее, – взмолился Сэм, – про эльфов расскажи, какие они тогда были. Про эльфов-то сейчас очень бы не худо послушать, а то уж больно темень поджимает.

– Расскажу вам про Тинувиэль, – согласился Бродяжник. – Коротко расскажу, потому что сказание очень длинное, а конец его забыт и никому теперь, кроме Элронда, неведомо даже, был ли у него конец. Красивая повесть, хотя и печальная, как все древние сказания Средиземья; и все же на душе у вас, пожалуй, станет светлее.

Он задумался, припоминая, а потом не заговорил, а тихонько запел:

 
Над росной свежестью полей,
              В прохладе вешней луговой,
Болиголов, высок и прян,
              Цветением хмельным струится,
А Лучиэнь в тиши ночной,
              Светла, как утренний туман,
Под звуки лютни золотой
              В чудесном танце серебрится.
 
 
И вот однажды с Мглистых гор
              В белесых шапках ледников
Усталый путник бросил взор
              На лес, светившийся искристо
Под сонной сенью облаков,
              И сквозь прозрачный их узор
Над пенным кружевом ручьев
              Ему привиделась зарница
 
 
В волшебном облике земном.
              Тот путник Берен был; ему
Почудилось, что в золотом
              Лесу ночном должна открыться
Тропинка к счастью; в полутьму,
              За чуть мерцающим лучом,
Светло пронзавшим кутерьму
              Теней, где явь и сон дробится,
 
 
Он устремился, будто вдруг
              Забыв о грузе тяжких лиг
Далекого пути на юг,
              Но Лучиэнь легко, как птица,
Как луч, исчезла в тот же миг,
              А перед ним – лишь темный луг,
Болиголов, да лунный лик,
              Да леса зыбкая граница…
 
 
С тех пор весеннею порой,
              Когда цветет болиголов —
Могучий, пряный и хмельной, —
              Он часто видел, как рябится
Туман над чашами цветов
              В прозрачном танце, но зимой
Не находил ее следов —
              Лишь туч тяжелых вереницы
 
 
Тянулись над Ворожеей.
Но вскоре песня Лучиэнь
Затрепетала над землей
И пробудила, словно птица,
Весенний животворный день,
И по утрам, перед зарей,
Стирающей ночную тень,
Поляны стали золотиться
 
 
Под светоносною листвой.
              И он вскричал: – Тинувиэль! —
Хотя нигде ее самой
              Не видел в тишине росистой, —
И звонким эхом: – Соловей! —
              Откликнулся весь край немой,
Озвучив тишину полей
              Чудесным именем эльфийским.
 
 
И замерла Тинувиэль,
              Прервав свой танец и напев,
Звеневший, словно птичья трель
              Иль по весне ручей речистый:
Ведь имена бессмертных дев,
              Как и названья их земель
Заморских, как немой распев
              Потусторонних волн пречистых,
 
 
Несущих смертных в мир иной, —
              Все это тайны; и она
Решила, что самой судьбой,
              Весенним эхом серебристым
В дар Берену принесена,
              Что, даже жертвуя собой —
Ей смерть со смертным суждена, —
              Посмертно счастье воскресит с ним.
 

Бродяжник вздохнул и немного помолчал.

– На самом-то деле, – заметил он, – это вовсе не рассказ, а песнь: такие песенные сказания у эльфов называются «энн-сэннат». На нашем всеобщем языке они не звучат – вы слышали дальнее, неверное эхо. А рассказывается о том, как Берен, сын Бараира, встретил Лучиэнь Тинувиэль. Берен был смертный, а Лучиэнь – дочь Тингола, который царствовал над эльфами в самые древние, самые юные века Средиземья; и прекрасней ее не бывало даже в тогдашнем юном мире. Ее прелесть была отрадней звезд над туманами северного края; и нежным сиянием лучилось ее лицо. В те дни Всеобщий Враг, кому и сам Саурон был лишь прислужником, царил на севере, в Ангбэнде, но эльфы Запада вернулись в Средиземье, чтоб войной отнять у него украденные волшебные алмазы Сильмариллы; и предки людей были заодно с эльфами. Однако Враг одолел, и пал в битве Бараир, а Берен чудом спасся и, не убоявшись смертоносных ужасов, прошел сквозь горы к тайному царству Тингола в Нелдоретском лесу. Там он увидел и услышал Лучиэнь: она танцевала и пела на поляне возле чародейной реки Эсгальдуин; и назвал он ее Тинувиэль, что значит на былом языке «соловей». Много невзгод постигло их затем; надолго они расстались. Тинувиэль вызволила его из холодных застенков Саурона, и вместе они радостно встретили страшные испытания, а пройдя их, низвергли с трона самого Врага и сорвали с него железный венец с тремя Сильмариллами, ярчайшими из всех алмазов, и один из них стал свадебным выкупом Лучиэни, поднесенным ее отцу Тинголу. Однако же случилось так, что Берен не устоял перед Волколаком, ринувшимся на него из ворот Ангбэнда, и умер на руках у Тинувиэль. Но она избрала смертную участь, чтобы последовать за ним по ту сторону смерти; и если верить песенным сказаниям, то они встретились там, за Нездешними Морями, и, взявшись за руки, побрели по тамошним луговинам. Так вот и случилось, что одна-единственная из всех эльфов Лучиэнь Тинувиэль умерла и покинула здешний мир, и вечноживущие утратили самую свою любимую. Но это она сочетала людей с древними владыками эльфов. И живы еще потомки Лучиэни, и предречено в сказаниях, что не сгинут они понапрасну. Того же рода и Элронд из Раздола. Ибо от Берена и Лучиэни родился Диор, наследник Тингола; а его дочерью была Светлая Элвин, которую взял в жены Эарендил, тот самый, что снарядил корабль в Нездешние Моря и выплыл из туманов нашего мира, блистая Сильмариллом в венце. А от Эарендила пошли князья Нуменора, нашего Западного Края.

И пока говорил Бродяжник, они неотрывно разглядывали его странное, горделивое лицо, смутно озаряемое алыми отблесками костра. Глаза его сияли, и голос звучал дивно и твердо. Над его головой стояло черное звездное небо. И вдруг высоко позади него полыхнула бледным светом вершина Заверти. Располневшая луна медленно ползла по темному склону, и звезды над ними поблекли. Рассказ был кончен. Хоббиты задвигались, потягиваясь.

– Смотри-ка! – сказал Мерри. – Луна встает; должно быть, уже поздно.

Все подняли глаза – и все увидели близ вершины горы черный комочек, явственный в лунном свете. Это, наверно, луна обозначила большой камень или выступ скалы.

Сумрак наливался ознобной темнотой. Сэм и Мерри поежились, встали и пошли подтащить топлива. Было как будто тихо и спокойно, но Фродо вдруг охватил цепкий ледяной страх, и он торопливо пододвинулся к огню. Откуда-то сверху прибежал Сэм.

– Вроде бы и никого, – сказал он. – Только я что-то испугался. Из лощины никуда не пойду. Подкрадываются, что ли?

– Ты кого-нибудь видел? – спросил Фродо, вскочив на ноги.

– Нет, сударь, никого не видел, даже и не смотрел.

– А я пожалуй что видел, – сказал Мерри. – Показались мне две или три черные тени. Как бы не сюда ползли.

– Ближе к костру, спиной к огню! – приказал Бродяжник. – Подберите жерди посуше и подлиннее!

Уселись молча и настороже, вглядываясь в немую темень. Ни шороха; Фродо мучительно захотелось крикнуть во весь голос, чтобы спастись от гнетущей тишины…

– Тише! – прошептал Бродяжник, и тут же Пин задохнулся приглушенным возгласом:

– Что это, что это там такое?

Они скорее почуяли, чем увидели, как из-за края лощины возникла тень: одна, другая, третья… Три, нет, уже четыре зыбкие фигуры застыли над ними на склоне холма, черные, словно дыры в темноте. Послышался змеиный шип; дохнуло могильным холодом. Потом тени качнулись и придвинулись.

Пин и Мерри в страхе бросились ничком на траву. Сэм беспомощно осел рядом с хозяином. А Фродо охватил невыносимый, леденящий ужас… и вдруг он понял, что надо всего лишь надеть Кольцо. Он не забыл Могильники, не забыл предупреждения Гэндальфа, но противиться не было сил. И язык отнялся. Сэм в испуге глядел на него снизу: хозяин в опасности, и никак ему не помочь – ну никак. Фродо закрыл глаза и попробовал устоять, одолеть… нет, невмоготу. Он потянул цепочку, нащупал Кольцо – и медленно надел его на указательный палец левой руки.

Все осталось, как было, в расплывчатой мгле; только черные тени вдруг надвинулись и прояснились. Перед ним возникли пять высоких воинов в серых плащах: двое стояли на гребне холма, трое приближались. Запавшие их глазницы светились острыми, беспощадными взглядами, на сединах – серебряные шлемы, в руках – стальные мечи. Они снова шагнули вперед, впиваясь в него ледяными глазами. Фродо в отчаянии обнажил свой кинжал – и кинжал зарделся, словно раскаленная головня. Двое замерли. Третий был выше всех, шлем его венчала корона. В одной руке он держал длинный меч, в другой – кинжал: клинки отливали мертвенным светом. Он ринулся к Фродо.

А Фродо, упав наземь, сам не зная почему, вдруг вскричал: «О Элберет! Гилтониэль!» – и ударил кинжалом в ногу подступившего врага. Яростный вопль всколыхнул темноту, и ледяное смертоносное жало вонзилось в плечо Фродо. Теряя сознание, он увидел, как из мглы вырвался Бродяжник с двумя факелами в руках. Последним усилием Фродо сорвал Кольцо с пальца и, обронив кинжал, упал навзничь.

Глава XII
Переправа

Фродо очнулся, сжимая Кольцо в руке отчаянной, мертвой хваткой. Он лежал у костра, пламеневшего ярко и высоко; он увидел над собой склоненные встревоженные лица Сэма, Пина и Мерри.

– Что случилось? Где король-мертвец? – выговорил он непослушным языком.

Ему не ответили: у всех троих от радости перехватило дыхание, да и вопрос был непонятный. Потом уж Сэм рассказал, как, откуда ни возьмись, надвинулись страшные тени, и Фродо вдруг исчез, а его, Сэма, сшибло с ног. Он слышал голос хозяина – то ли из дальней-предальней дали, то ли вообще из-под земли, и голос этот выкрикивал что-то совсем непонятное. Искали, шарили, нечаянно наткнулись – лежит ничком, весь окоченел, меч под ним. Бродяжник велел им уложить его у огня и чтоб костер был как следует, а сам исчез: давно уж.

Сэм, видно, снова стал сомневаться насчет Бродяжника и, когда тот угрюмой тенью появился рядом, заслонил Фродо, выдернув меч из ножен; но Бродяжник, как бы не видя обнаженного клинка, опустился на колени возле раненого.

– Нет, Сэм, я не из Черных Всадников, – мягко сказал он, – и не из их подручных. Я хотел узнать, где они затаились – и отчего. Им бы заново напасть, а они отступили. Непонятно мне это. Однако поблизости даже духу их нет.

Услышав пересказ бессвязных речей Фродо, он очень обеспокоился, покачал головой и тяжело вздохнул. И велел Мерри с Пином беспрерывно кипятить воду и все время промывать рану.

– Огонь чтоб так и пылал, и держите его в тепле! – распорядился он, отошел от костра и подозвал Сэма. – Теперь, кажется, кое-что ясно, – сказал он вполголоса. – Враги напали вроде бы впятером: не все, должно быть, собрались, и отпора не ожидали. Отошли они, боюсь, недалеко и назавтра к ночи снова явятся. Им некуда спешить – по их расчетам, дело почти что сделано. Кольцо далеко не уйдет. Да, Сэм, они так понимают, что хозяин твой случайно задержался на пороге смерти, и чем дальше – больше им подвластен. Похоже на то – а впрочем, еще посмотрим!

Сэм беспомощно расплакался.

– Это ты брось! – сказал ему Бродяжник. – И уж изволь положиться на меня. Ваш Фродо куда покрепче оказался, чем я думал; правда, Гэндальф на то и намекал. Его чудом не убили, и теперь ему главное дело – держаться, а он продержится – вот этого-то они и не понимают. А я постараюсь его немножко подлечить. Грейте его и стерегите; если что – кричите во всю мочь и палите все вокруг; я ненадолго.

С этими словами он снова исчез во тьме.

Фродо задремывал и просыпался от холодной, вяжущей боли. У него постепенно омертвело плечо, рука, весь бок. Друзья без устали промывали ему рану и грели-согревали его, как только могли. А ночь тянулась медленно и вяло. Серый предутренний свет уже затопил лощину, когда Бродяжник наконец вернулся.

– Смотрите-ка! – воскликнул он, подняв с земли дотоле не замеченный и распоротый у подола черный плащ. – Вот так прошелся меч нашего Фродо. Плащ-то он распорол, а ранить его не ранил: этого царственного мертвеца простым клинком не достанешь. Вот имя Элберет – оно ему было страшнее, чем удар кинжальчика… А нашему Фродо – да, страшнее не бывает!

Бродяжник снова нагнулся и поднял длинный и тонкий кинжал, холодно блеснувший в рассветной мгле. Конец зазубренного жестокого клинка был обломан, и кинжал на глазах истаял тонким дымом – лишь рукоять уцелела.

– Плохи наши дела! – заметил он. – Нынче почитай что и некому врачевать такие страшные раны. Сделаю, конечно, что смогу, но могу я немного.

Он сел на землю, положил на колени черную рукоять и пропел над нею медленное заклинание на незнакомом языке. Потом отложил рукоять в сторону, пригнулся к Фродо и проговорил ему на ухо какие-то странные слова. Из поясной сумки он извлек длинные листья.

– Это целема, – объяснил он, – по-древнему ацэлас. На здешнем каменистом Угорье она не растет, я отыскал ее в темноте по запаху далековато отсюда, в чащобе к югу от Тракта.

Он растер лист в пальцах, и разнеслось сладкое, тонкое, стойкое благоухание.

– Что называется, повезло, – сказал он. – Здесь у нас, на севере, мало кто слышал о целеме – разве что Следопыты. Они ее ищут и находят возле древних стойбищ. Растение-то волшебное, но и оно если поможет, то ненадолго… Тяжелая рана.

Он заварил листья и промыл терпко-душистым отваром раненое плечо Фродо. Благоуханная свежесть успокаивала и проясняла душу. И у Фродо боль слегка утихла, но оледенелая, неподъемная рука словно примерзла к боку. Он горько корил себя за то, что надел Кольцо по велению Врага. Он-то теперь, наверно, останется калекой на всю жизнь, а дальше как быть? Сил ведь нет двинуться…

Между тем обсуждалось именно это – как быть дальше. Решено было немедля покинуть Заверть.

– Дело ясное, – сказал Бродяжник. – Место это, значит, давно уже под вражеским надзором. Если и был здесь Гэндальф, то был и ушел, отбившись от врагов. А если мы пробудем здесь еще ночь, то тут нам и конец, где угодно лучше, чем здесь.

Как только рассвело, они наспех перекусили и собрались. Фродо идти не мог, и его ношу разделили на четверых, а самого усадили на пони. За последние дни заморенный конек поправился на удивление: потолстел, окреп и привязался к новым хозяевам, особенно к Сэму. Видно, Бит Осинник так его заездил, что даже самый трудный путь был ему не в тягость по сравнению с прежней жизнью.

Путь их лежал на юг, и прежде всего надо было, увы, пересечь Тракт, чтобы как можно скорее добраться до лесистых мест. Иначе под рукой не будет хвороста: а Бродяжник велел все время обогревать Фродо, тем более ночью – да и всем им огонь послужит какой-никакой защитой. И еще он хотел выгадать время, опять-таки срезав размашистую дорожную петлю: от восточного подножия Заверти Тракт круто и надолго сворачивал к северу.

Скрытно и осторожно обогнули они юго-западный склон горы, подобрались к Тракту, перебежали его – он был пуст на всем видимом протяжении, – и над головами их перекликнулись два замогильных голоса. Пригибаясь, они со всех ног метнулись в густой кустарник. Шли они под уклон, но кругом не было ни тропки, и приходилось то продираться сквозь кусты и заросли цепких, чахлых деревец, то брести по вязким проплешинам. Трава торчала редкими, серыми, скудными пучками; деревца осыпали их вялой, трухлявой листвой. Безотрадные это были места, и продвигались они медленно и уныло. Верховой Фродо тоскливо оглядывал тяжко понурившихся друзей – даже Бродяжник казался усталым и угрюмым.

Плечо Фродо наливалось ледяной болью, но жаловаться не годилось: он помалкивал и, стиснув зубы, терпел что было сил. Миновали четыре тяжких, однообразных дня. Заверть медленно отдалилась, дальние горы немного приблизились. После той переклички на Тракте враги не объявлялись, и не понять было, следят или следуют они за ними. Темнота их страшила, и ночами они сторожили по двое, с дрожью ожидая, что серую, мутную лунную мглу вдруг пронижут черные пятна. Но никаких пятен, сколько ни гляди, не было, и слышался только сухой шелест жухлой травы. Близкой и страшной беды, какую они почуяли на Заверти, как не бывало. Неужели же Всадники так вот сразу и сбились со следа? Вряд ли: наверняка затаились, выжидают, готовят новую засаду.

Вечерело в пятый раз, и начался еле заметный подъем: они пересекали широкую-широкую долину. Бродяжник опять свернул на северо-восток; на шестой день они одолели долгий пологий склон, и вдали показалось лесистое взгорье. Где-то внизу виднелся Тракт; справа в жидком солнечном свете поблескивала тускло-серая река. Другая река угадывалась совсем уж далеко, в затуманенной каменистой ложбине.

– Боюсь, придется нам, хочешь не хочешь, немного пройти по Тракту, – задумчиво сказал Бродяжник. – Перед нами, вон она, речка Буйная, по-эльфийски Митейтиль. Она берет начало в Эттенблате, в излюбленной логовине троллей к северу от Раздола, и там, на юге, впадает в Бесноватую. Когда они сливаются, их начинают именовать Сероструй. Широкое у него морское устье. И никак эту Буйную не обойдешь ниже эттенблатских истоков. Один путь – Последний Мост, а по нему-то и идет Тракт.

– А другая какая река виднеется? – спросил Мерри.

– Да там-то уж Бесноватая, Бруинен, там и до Раздола рукой подать, – отозвался Бродяжник. – Но оттуда до Последнего Моста еще идти и идти, Тракт хорошие петли выделывает. Как мы брод перейдем, этого я еще не придумал. На первый случай хватит с нас и одной реки. Нам и то повезет, если Последний Мост покамест свободен.

Рано поутру путники снова приблизились к Тракту. Бродяжник и Сэм отправились на разведку – никого: ни пешеходов, ни всадников. Тракт пустой, и конских следов нет – два дня назад здесь, в предгорье, шел дождь, так, может, смыло, а с тех пор не проезжали.

Прибавили шагу, торопились изо всех сил, и через милю-другую вдалеке под крутою горой показался Последний Мост. Того и гляди, из-под горы возникнут черные… – да нет, ничего такого не видать. Бродяжник велел им спрятаться в кустах, а сам пошел вперед – и вскоре вернулся.

– Врагов у Моста нет и не было, – сказал он. – Хотел бы я знать, куда они подевались. Зато вот что я нашел – а это совсем уж непонятно. – Он вытянул руку с бледно-зеленым камнем на ладони. – Лежал на Мосту в грязи посреди дороги. Это эльфийский берилл. Положили на виду – а может, и обронили, – но все-таки обнадеживает. Так что через Мост рискнем, а там… там посмотрим, но дорогой не пойдем, пока не будет указания пояснее.

Медлить не стали ни минуты и благополучно миновали Мост. Кругом стояла тишь, только река клокотала под тремя огромными арками. Прошли с милю; Бродяжник свернул налево в узкую лощину и зашагал еле заметной тропой по редколесью у подножия угрюмых холмов.

Хоббиты пробирались между сумрачными деревьями и радовались, что тоскливая низина и страшный Тракт остались позади; но и здесь места были дикие, глухие, зловещие. По сторонам все выше громоздились горы. На выступах и вершинах виднелись остатки древних стен, развалины башен – они точно таили в себе какую-то неясную угрозу. Фродо ехал на пони и мог оглядываться и размышлять. Он припоминал описания из книги «Туда и Обратно», рассказ про мрачные башни на горах к северу от Тракта, в той лесистой стороне, где водились тролли и где случилось первое настоящее приключение Бильбо. Не в те ли края они попали, а может, и в те же места?

– А здесь кто живет? – спросил он. – И кто эти башни выстроил? Это что, Троллистое плато?

– Оно самое, – сказал Бродяжник. – Только строили не они: тролли строить не умеют. Теперь здесь никто не живет: жили люди, нынче их нет. Легенды гласят, будто их поработил ангмарский царь-чародей и они предались злу, а во время Великой войны сгинули вместе со своим повелителем. Их уже и горы давно забыли, а тень злодейства, видите, не рассеялась.

– А ты-то это откуда знаешь, раз людей давным-давно уже здесь нет? – спросил Перегрин. – Если даже горы забыли, то ведь звери и птицы такого не расскажут?

– Наследники Элендила хранят память о былом, – отвечал Бродяжник. – Да и в Раздоле многое помнят, куда больше, чем я вам могу рассказать.

– А ты в Раздоле часто бывал? – полюбопытствовал Фродо.

– Бывал, – отозвался Бродяжник. – Когда-то я там и жил, и возвращаюсь туда всякий раз, как выпадет случай; но, видно, не судьба мне там оставаться, не живется мне, вечному страннику, в дивных чертогах Элронда.

Горы обступали их все теснее. Далеко позади остался торный путь к реке Бруинен. Путники зашли в длинную долину, сущее ущелье, темное и тихое. Над каменными взлобьями нависали деревья, обнажая узловатые, старчески цепкие корни; выше по склонам густел сосняк.

Хоббиты вконец выбились из сил. Шаг за шагом пробирались они по нехоженой низине, загроможденной рухнувшими деревьями и обломками скал. Низом они шли не только из-за Фродо, которому невмоготу было вскарабкаться на кручу: зачем карабкаться-то? Все равно там не пройдешь. А на второй день засмурело. Ровный западный ветер нагнал с моря беспросветную хмарь, и на темные вершины гор заморосил обмочной дождь. К вечеру на них нитки сухой не осталось, и ночлег их был безрадостный, даже огня не развели. Наутро горы показались еще выше и круче, а долина уводила на север, куда вовсе не надо. Бродяжник, видно, тоже встревожился: уж десять дней, как с Заверти, и припаса всего ничего. А дождик сеял и сеял.

Заночевали на уступе, в каменной пещерке, скорее выемке скалы. Фродо мучился. От холода и сырости рана разнылась хуже некуда, и мертвенная, леденящая боль спать не давала. Он метался, ворочался и с ужасом прислушивался к ночным шумам и шорохам: ветер свистел в расселинах, струилась-капала вода, кряхтели горы, скатывались камни. Он вдруг почувствовал, что черные призраки – вот они, здесь, сейчас конец всему на свете; сел и увидел спину Бродяжника, который стерег их в бессонном бдении и курил трубку. Он откинулся на спину и забылся смутным сном, гуляя по свежей, пахучей траве своего садика – там, в Хоббитании, – и все это было бледно и странно, а по-настоящему четко чернели одни высокие призраки у входа в пещеру.

Когда он проснулся утром, дождик уже перестал. Тяжко нависшие облака расползались, и сквозило бледно-голубое небо. Ветер снова менялся. Вышли вовсе не спозаранок. После холодного, невкусного завтрака Бродяжник отлучился и велел им покамест носа из пещеры не казать. Взберется, сказал он, куда-нибудь повыше – и оглядится.

Принес он недобрые вести.

– Далековато занесло нас на север, – заметил он. – Непременно надо южнее податься, а то, чего доброго, забредем в Эттенблат, в северную глухомань. Там тролли хозяйничают, и места мне незнакомые. Можно бы, конечно, попробовать выйти на Раздол с севера, если прямиком; но опять же и путь долгий, и дороги я толком не знаю, да и припасов не хватит. Придется, хочешь не хочешь, выбираться к Бруиненской переправе.

Остаток дня они карабкались по осыпям. Нашли ущелье, которое вывело их в долину, пролегавшую на юго-восток, в самом подходящем направлении; но под вечер путь им преградил скалистый хребет, выщербленный, на фоне небесной темени, точно обломанная пила. Либо назад, неизвестно куда, либо уж, куда ни шло, вперед.

Попытались одолеть его с ходу, но не тут-то было. Фродо спешился и старался не отстать от друзей, а ноги дрожали и подкашивались. Пони великими трудами затягивали на кручи; а сами они то и дело теряли тропу, да и была ли она, эта тропа, неизвестно, а поклажа тяжелая. Почти что стемнело, и сил у них не было никаких, когда они наконец взобрались на вершину. Между зубцами оказалась узкая седловина, и впереди был крутой спуск. Фродо упал замертво – и лежал, вздрагивая и закусывая губу. Левая рука безжизненно свисала; мертвая хватка ледяной боли впивалась в плечо и в грудь. Деревья и камни казались смутными тенями.

– Дальше идти нельзя, – сказал Мерри Бродяжнику. – Фродо, сам видишь, на ногах не стоит. Очень я боюсь за него. Ну и что нам делать? Ты думаешь, как – в Раздоле-то его сумеют вылечить, если мы туда доберемся?

– Там посмотрим, – сказал Бродяжник. – Я больше ничего сделать пока что не могу; из-за его раны я вас так и подгоняю. Но сегодня – это ты прав – дальше нельзя.

– А что такое с хозяином? – тихо спросил Сэм, умоляюще глядя на Бродяжника. – Ранка-то была махонькая и уже затянулась: только белый шрамик на плече.

– Фродо пронзило оружие Врага, – отозвался Бродяжник. – Ядовитое, гибельное, колдовское оружие. Мне это черное чародейство неподвластно. Что еще я могу тебе сказать? Держись, Сэм!

Холодная выдалась ночевка на высоком уступе, хотя и развели костерок под скрюченными корнями громадной сосны: здесь, наверно, когда-то глину брали. Хоббиты съежились и прижались друг к другу. Свистел ледяной ветер, и слышны были стоны и вздохи нижних деревьев. Фродо одолел полусон: ему мерещилось, будто над ним плещут черные крылья, а на крыльях – мертвецы, отыскивающие, где это он укрылся.

Забрезжило ясное, прозрачное утро; воздух посвежел, и промытые дождем бледные небеса источали неяркий свет. Путники приободрились: вот бы еще солнышко пригрело, а то руки-ноги совсем окоченели. Как только рассвело, Бродяжник, прихватив с собой Мерри, отправился обозревать окрестности на восточный пик. Когда они вернулись с просветлевшими лицами, солнце уже сияло вовсю. Шли они почти что правильно, и теперь нужно было спуститься крутым откосом и оставить горы по левую руку. Бродяжник опять углядел вдали серый отблеск Бруинена, а путь к переправе хоть пока и не виден, но пролегает неподалеку от реки, вдоль ее ближнего берега.

– Надо нам снова выбираться на Тракт, – сказал он. – По горам не пройдем. Будь что будет, а торного пути нам никак не миновать.

Наспех позавтракали и сразу тронулись в путь. Медленно спускались по южному склону: но он оказался вовсе не так уж и крут, не то что вчерашний подъем, и вскоре Фродо снова усадили на пони. Бывший одер Бита Осинника на диво сноровисто выбирал путь и даже почти не встряхивал седока, точно заботился о нем. Путники мало-помалу повеселели. Даже Фродо под лучами утреннего солнца словно бы полегчало, но в глазах у него то и дело мутилось, и он поспешно протирал их обеими руками.

Пин шел чуть впереди прочих. Вдруг он обернулся и крикнул:

– Эй, здесь тропа!

Подошли – верно, тропа: она, виясь, выползала из нижних перелесков и терялась на пути к вершине. Местами она совсем заросла, ее загромоздили сброшенные валуны и поваленные стволы; но, видно, когда-то по ней очень и очень хаживали. Проложил ее какой-то дюжий тяжелоступ: старые деревья были срублены или сломаны, и огромные скалы расколоты или отодвинуты.

Они пошли по тропе, потому что по ней легче всего было спускаться, но шли они очень осторожно, особенно когда забрели в тенистый лес, а тропа стала шире и отчетливей. Вынырнув из густого ельника, она устремилась вниз по склону, а потом исчезла за могучей скалой. Они свернули вслед и увидели, что тропа ринулась под тяжелое взлобье, обросшее деревьями. В каменной стене была дверца, приоткрытая и висевшая на одной петле.

Перед этой дверцей они все остановились. За нею виднелась то ли пещера, то ли чертог, утопавший в пыльной мгле. Бродяжник, Сэм и Мерри, нажав изо всех сил, растворили застрявшую дверцу, и Мерри с Бродяжником вошли внутрь. Там были груды истлевших костей, пустые кувшины и разбитые горшки.

– Как есть логово троллей! – возгласил Пин. – А ну-ка, выбирайтесь из пещеры, и ноги в руки. Теперь-то нам известно, кто тропу протоптал, – вот и припустимся от них подальше!

– Куда торопиться, – сказал Бродяжник, выходя из пещеры. – Логово-то логово, но уж очень заброшенное. Бояться, по-моему, нечего. Спустимся потихоньку, а там уж и припустимся, если на то пошло.

От натоптанной площадки у дверцы тропа вела круто вниз, лесистым склоном. Не желая трусить на глазах у Бродяжника, Пин побежал вперед и присоединился к Мерри. Сэм с Бродяжником шли за ними по бокам пони, везшего Фродо: тропа была такая широкая, что хоббиты могли при желании шествовать строем по четыре или по пять.

Но прошествовали они недалеко: Пин вернулся бегом, а за ним и Мерри, оба насмерть перепуганные.

– Тролли, ну тролли же! – вопил Пин. – Там, внизу, прогалина, и мы увидели их из-за деревьев. Огромные-то какие!

– Пойдем поглядим, – сказал Бродяжник, подобрав суковатую дубину. Фродо промолчал; Сэм таращил глаза.

Солнце поднялось высоко и пронизывало почти безлистные ветви, ярко озаряя прогалину. Они подобрались к ней и застыли, затаив дыхание. Вот они, тролли: три громадных чудовища. Один склонился, а два других смотрели на него.

Бродяжник пошел к ним как ни в чем не бывало.

– Ну, ты, каменная дохлятина! – сказал он и обломал свою дубинку о задницу склонившегося тролля.

И хоть бы что. Хоббиты так и ахнули, а потом даже Фродо расхохотался.

– Ну и ну! – воскликнул он. – Хороши, нечего сказать: забываем собственную семейную историю! Это же те самые трое, которых подловил Гэндальф, когда они спорили, как вкуснее изготовить тринадцать гномов и одного хоббита!

– Вот уж не думал, что мы в тех местах! – удивился Пин. Он прекрасно знал семейную историю: сколько раз ему рассказывали ее что Бильбо, что Фродо; но, по правде-то говоря, он ей ни на грош не верил. Да и теперь тоже он очень подозрительно глядел на каменных троллей, ожидая, что они вот-вот оживут.

– Ладно там ваша семейная история, вы хоть бы о троллях что-нибудь помнили! – усмехнулся Бродяжник. – Время за полдень, солнце сияет, а вы туда же: тролли, мол, в прогалине засели! Дела не знаете – пусть; ну как не заметить, что у одного за ухом старое птичье гнездо. Хорош был бы живой тролль с таким-то украшением!

Всех одолел хохот. Фродо точно ожил, радостно припоминая первую удачную проделку Бильбо. И солнце правда так тепло сияло, и муть перед глазами немного рассеялась. Они сделали привал в этой прогалине: так вкусно было закусывать в тени огромных ног тролля.