Текст книги "Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании"

На момент полевых исследований в городе Канегасаки проживало около 16 000 человек и насчитывалось 4800 домохозяйств. Хотя плотность населения здесь сравнительно низка – примерно 89 человек на квадратный километр, что по японским меркам делает Канегасаки довольно малонаселенным, – он характеризуется многими факторами, обычно ассоциируемыми с урбанистическо-индустриальными обществами. Так, местную жизнь характеризуют приверженность использованию техники, высокий уровень мобильности (особенно среди молодежи), растущая зависимость от более крупных государственных учреждений и бюрократия, а также рост числа временных приезжих как из других частей Японии, так и из других стран [Anderson 1962; Gmelch, Zenner 1988: 3]. В 1995 году в Канегасаки проживало более 150 иностранцев, большинство из которых были работавшими по временным контрактам строителями из Китая. Зависимость от крупных государственных и неправительственных организаций особенно очевидна в том, что многие фермеры, работающие неполный или полный рабочий день, полагаются на многоцелевые сельскохозяйственные кооперативы, под чьим управлением находится множество компаний по кредитованию, маркетингу, закупкам, страхованию, а также парки техники, элеваторы и перерабатывающие предприятия [Higuchi, Kawamura 1987: 109]. Сельскохозяйственные кооперативы играют особенно важную роль в сбыте фермерской продукции, выручка от которой поступает непосредственно на банковские счета фермеров в этих кооперативах [Там же: 107]. Притом что существуют фермерские хозяйства полного рабочего дня (в основном молочные), большинство занятых в этой сфере в Канегасаки занимаются сельским трудом только часть рабочего дня. Обычно это старшие члены домохозяйства, младшие же в это время работают в магазинах или компаниях либо в городе, либо в соседних городах – эта схема распространена в Японии [Jussaume 1991]. Упомянутая ранее зависимость проявляется также в растущей роли государственных учреждений в оказании медицинской помощи пожилым членам общества.

Рис. 2.3. Пирамида населения Канегасаки во время полевых исследований в июне 1995 г.

Несмотря на то что Канегасаки обладает многими признаками промышленного города, большинством его жителей он воспринимается как сельская местность, или «инака» (irmka), и этот образ многие японцы ассоциируют с префектурой Иватэ в целом. Это сложное понятие, восприятие которого имеет тенденцию меняться в зависимости от возраста и места жительства. Для горожан «инака» часто подразумевает ностальгическое чувство принадлежности к общности в контексте деревни, примером которой являются рыбацкие деревушки и селения, где выращивают рис, в которых людей объединяет совместный труд в натуральном хозяйстве [Creighton 1997: 242]. Такое ностальгическое чувство часто связывается с другим понятием, «фурусато» (furu-s.to), которое Крейтон точно переводит как «родная деревня» (поскольку оно вызывает в воображении картины сельской жизни), но под которым в более общем смысле также может пониматься родной город. Для японцев «фурусато» ассоциируется с ощущениями детства, умиротворения (Крейтон также предполагает, что это понятие имеет отношение к материнской любви) и сельских пейзажей, вне зависимости от того, где человек вырос на самом деле [Там же]. В этих ощущениях содержатся представления о правильном и здоровом образе жизни, связанные со стереотипными представлениями о японских моральных ценностях, – вопрос, к которому я скоро вернусь.

Понятие «инака» может применяться к региону в целом, такому как Тохоку по сравнению, например, с Токио. В этих случаях оно подразумевает не только сельскохозяйственные или лесные районы, но и большие города, такие как Сендай. Это понятие могут использовать, когда речь идет о небольшой территории, такой как Канегасаки, в сравнении с соседним городом, таким как Мидзусава. Что интересно, люди, живущие в центре города Канегасаки, будут называть «инака» сельскохозяйственные и горные районы того же самого города, предполагая, что этим местам лучше, чем их собственному району, подходит понятие «деревенский». Этот термин также может использоваться по отношению к человеку, и люди иногда называют себя или других «инакамоно» (гпакатопо, человек-«инака»). В подобном значении слово используется для описания кого-то, кому не хватает городской искушенности, и может иметь оттенок гордости, смущения, шутливости или даже насмешки в зависимости от человека или контекста, в котором говорит конкретный человек. Но в большинстве случаев при использовании этого слова в описании человека или места имеет место намек на некоторую отсталость.

Последнее особенно важно для молодых людей, для которых термин «инака» часто имеет негативные коннотации, а описываемый ими образ Канегасаки является важным мотивирующим фактором при принятии решения об отъезде. После окончания средней школы молодежь часто оказывается привлечена очарованием города, особенно Токио. Люди уезжают отчасти потому, что стремятся вырваться из сельской среды, которую многие считают отсталой и скучной, а отчасти для того, чтобы получить высшее образование и найти хорошую работу.

В отличие от того, как «инака» воспринимается молодежью, пожилые жители Канегасаки, в основном те, кому за пятьдесят, обычно относятся к этому понятию положительно. Пожилые японцы часто негативно отзываются о городах, особенно о Токио, поскольку, по их мнению, темп жизни там слишком напряженный, люди недружелюбны или холодны («цумэтай», tsumetai) и вокруг полно опасностей. Таким городам противопоставляется «инака», где жизнь более размеренная, люди дружелюбны или с ними легко ладить («ясасии», yasashit), а улицы безопасны. Действительно, если вспомнить такие происходившие в начале 1990-х трагедии, как зариновая атака в токийском метро, опасность города и безопасность «инака» сравниваются достаточно часто и серьезно.

Короче говоря, в основе локальных представлений о больших городах как среди молодежи, так и среди пожилых людей лежит моральный дискурс. Но если молодежь часто воспринимает большие города в положительном свете как среду, полную возможностей и радостных переживаний, пожилые люди часто ассоциируют их с опасностью и в конечном счете с образом жизни если не порочным, то по крайней мере неправильным. Временами этот моральный дискурс, противопоставляющий не только городское и сельское, но и промышленное общество аграрному, поднимается до уровня национальной озабоченности. Например, в статье, опубликованной в Kahoku Shimpo_y районной газете, издаваемой в Сендае, семидесятипятилетний мужчина написал, что молодые сельские женщины считают жизнь на ферме неприятной и поэтому хотят выйти замуж за «белого воротничка» (корпоративного работника) и покинуть ферму. Он заявил, что такая ситуация разрушает японское общество, потому что «сельское хозяйство является основой [японской] нации» [Shinohara 1995]. Возникающая в результате нехватка женщин в сельском хозяйстве порождает необходимость привлечения невест, готовых выйти замуж за фермеров, из-за границы. Чтобы решить эту проблему и сохранить японское сельское хозяйство (то есть традиционные японские ценности) в XXI веке, автор статьи умоляет фермерские семьи: «Пожалуйста, учите своих дочерей с рождения, чтобы они стали фермершами» [Shinohara 1995]. Моральный дискурс, выражаемый в рамках этой статьи, устанавливает контрасты между сельскохозяйственным и индустриальным аспектами, «инака» и городской средой, старшим и младшим поколениями и связывает сельскохозяйственную жизнь с «истинной» японской культурой и ценностями, в частности со стереотипными представлениями о социальных связях внутри японского домашнего хозяйства, или «иэ» (ie).

Этот моральный дискурс тесно связан с представлениями о распаде традиционной, т. е. семейной структуры, в которой старший сын, или «тёнан» (сйоиаи)[10]10
  Японская идеология, связанная с родством, пр ед у см атрив ае т, что старший сын является преемником, однако на практике преимущество часто получают другие дети. Иногда младшие сыновья или дочери, в зависимости от таких обстоятельств, как недееспособность старшего сына или отсутствие наследников мужского пола, также могут становиться главой семьи. См. [Hamabata 1990], особенно главу 5, где подробно описаны вариации моделей наследования в Японии. См. также [Brown 1966, 1968].


[Закрыть], его супруга и дети проживают совместно с его родителями. В конце концов старший сын берет на себя управление семейным делом или фермой и в то же время становится главой семьи [Brown 1966; Brown 1968; Dore 1978; Jus-saume 1991].В сельских районах Японии наследники семейного дела после окончания средней школы часто уезжают из дома на несколько лет, и ожидается, что они потом вернутся, чтобы взять на себя роль главы семьи, управление делами или фермой.

В некоторых случаях это может подразумевать преемственность поколений. Как сказал Накано-сан, старший сын в семье, которому на момент нашей беседы было за тридцать:

Когда я учился в старшей школе, я очень хотел поехать в город, чтобы получить высшее образование. Мой дед сказал мне, что оплатит мое проживание и учебу в Токио. Но это он обещал при условии, что я буду учиться делать очки и в конце концов вернусь к работе в семейном магазине очков в Мидзусаве.

Накано-сан рассказал мне, что откладывал свое возвращение в «инака» как можно дольше, «потому что это немодный район», следовательно, продавать очки здесь не интересно: «Я хочу жить там, где больше молодежи, где я могу зарабатывать больше денег и получать удовольствие от общения с клиентами». В конце концов господин Накано уступил давлению со стороны своих родителей, бабушек и дедушек, а также чувству вины за то, что не выплатил свой долг. Однако пока он жил в Токио, он женился и у него появился сын. Его жена отказалась поселиться вместе с его родителями, поэтому после некоторых переговоров земля, принадлежащая семье, была использована для строительства отдельного жилища, чтобы Накано могли жить отдельно от его родителей на другом конце города.

Отношение к разрушению или ослаблению традиционной идеологии преемственности имеет особенно большое значение среди фермерских семей, где люди часто связывают идею «иэ» с самой землей. В разговоре с пожилой парой (обоим за семьдесят), чьи сыновья живут в Токио, супруг заявил:

Люди, которые всю жизнь занимались сельским хозяйством, имеют особенно сильное «чувство земли», даже если их нынешняя жизнь сильно отличается от прошлой. Все больше людей уходят из деревни, они больше не занимаются сельским хозяйством и не живут так, как раньше. Но все же в этих местах люди ощущают привязанность к земле. У человека, имеющего землю, передаваемую из поколения в поколение, в сознании есть сильное чувство родства с «иэ».

У стариков еще остается ощущение, что у них есть своя земля и собственное «иэ», частью которого они являются, потому что выросли здесь, но в наши дни молодых людей побуждают идти учиться и становиться более образованными, чем их родители. Так что они знают и другой мир. Как следствие, они не обязательно оказываются привязаны к своему родному городу и к своей родовой земле. Таким образом, концепция «иэ» и его связи с землей не имеет особого значения для молодых людей. Когда сегодняшние старики были детьми, их родители говорили «тДзёнан», что они станут главой семьи, – их жизнь была предопределена родителями. Но когда они сами стали родителями, они разрешали своим детям делать все, что те хотели, поэтому в результате люди не возвращаются домой [из городов].

Преобладание этого морального дискурса таково, что, когда меня спрашивали, почему я решил проводить исследования и жить в Канегасаки, люди часто говорили, что это, должно быть, потому, что я заинтересован в изучении «истинной» японской культуры, которую демонстрирует «инака», в отличие от городов, менее показательных в отношении «истинных» японских ценностей и образа жизни. Что-то подобное пережил Кларк, которому сказали, что для того, чтобы найти настоящую Японию, он должен покинуть Токио [Clark 1994: 69].

Важно отметить, что, хотя отношение к идее «инака» различается и у многих молодых, и у пожилых людей, делать обобщения в этом плане сложно. Мне встретились жители Канегасаки молодого и среднего возраста (от тридцати до сорока лет), у которых было очень негативное представление о Токио и положительное представление об «инаке». Многие из этих людей не хотят жить в Токио, но могут стремиться переехать в соседние города. В некоторых случаях молодые люди вернулись жить в Канегасаки после долгого отсутствия, потому что им не понравилась жизнь в Токио. Одна женщина, Имада-сан, у которой свой бизнес по заказу модной одежды у дизайнеров в Токио и доставке ее в Иватэ, рассказала о своем возвращении в Канегасаки следующее:

Отец [школьный учитель на пенсии] настоял, чтобы я поехала учиться в Токио: он хотел, чтобы я стала медсестрой. Мне не очень хотелось уезжать, но Токио мне понравился, и я захотела там остаться. Через несколько лет работы у меня возникла проблема с почками, которая потребовала операции. В результате я вернулась в Канегасаки, чтобы восстановить силы. Я обнаружила, что мне нравится более медленный темп жизни, зелень и свежий воздух, и теперь у меня совсем нет желания возвращаться жить в Токио, хотя мне нравится регулярно ездить туда по работе. Канегасаки расположен очень удачно, прямо на сверхскоростной железнодорожной ветке и шоссе, недалеко от двух городов. Сейчас мне очень нравится жить здесь.

Мало кто из пожилых людей хочет жить в Токио или в других городах. Большинство довольны своей жизнью в «инаке» и часто говорят о том, как их радуют зелень, чистый воздух и открытые пространства. Из всех представителей старшего поколения, с которыми я беседовал, только одна женщина заявила, что хотела бы переехать в Токио. Хотя она выросла в Канегасаки, большую часть своей взрослой жизни ей довелось прожить, переезжая вместе с мужем – банковским служащим, которого переводили в разные отделения. Она заявила, что находит город скучным и что ей не о чем поговорить со своими соседями, потому что все их разговоры сводятся к садоводству и сельскому хозяйству – темам, в которых она ничего не понимает и которые ее не интересуют.

Несмотря на явный разрыв в представлениях о жизни в Канегасаки между молодыми и пожилыми жителями, старшее поколение не обязательно противится миграции молодежи в города. Как отмечают, описывая Латинскую Америку, Кардона и Симмонс, сам факт того, что во многих социокультурных системах чаще всего меняет место жительства именно молодежь, связан с представлением родителей о том, что их дети могут найти в городах больше возможностей [Cardona, Simmons 1975:25]. Это можно сказать и о Канегасаки. Несколько жителей старшего возраста рассказали мне, что они поощряли своих детей идти в жизни своим путем и переезжать в столицу или другие города, если это необходимо для получения образования и работы, как это было с Имада-сан, о которой говорилось ранее.

Некоторые из тех, кто уезжает, в конце концов возвращаются, чтобы взять на себя роль главы семьи или ухаживать за престарелыми родителями. Однако для тех, кто вырос в Канегасаки и уезжает, чтобы продолжить карьеру в городе, вернуться, даже если они хотят сделать это, становится очень трудно без значительных жертв с точки зрения удовлетворенности от работы, дохода и доступа к желаемым ресурсам, таким как известные учебные заведения, модные магазины или развлечения. Я спрашивал у нескольких супругов-пенсионеров относительно вероятности того, что кто-либо из их детей вернется, чтобы взять на себя домашнее хозяйство и заботиться о них, если они ослабеют к старости. Они ответили, что, хотя им и хотелось бы, чтобы их старшие сыновья (в частности) вернулись, это маловероятно. Большинство комментариев были подобны тому, что сказал мне один человек, сокрушаясь о том, что ни один из его сыновей, оба из которых стали учеными и работали в Токио, никогда не вернется в родной дом:

Мои дети связали свою жизнь с наукой, и единственная работа для них есть только там, где они сейчас живут. Если человек окончил в университете литературный факультет, он может найти работу в Канегасаки, например, в таких местах, как администрация, но так не получится в том случае, если вы работаете в научной сфере.

Молодые люди, которые все-таки возвращаются, могут делать это неохотно и не обязательно довольны своей жизнью в Канегасаки. Например, Тиба-сан, 35 лет, который после окончания средней школы в Канегасаки переехал в Токио, чтобы поступить в колледж, специализирующийся на подготовке стенографистов, недавно вернулся в дом своих родителей (теперь он живет в соседнем городе). Он рассказал, что в течение десяти лет родители регулярно звонили ему и просили вернуться домой, а в последние пять лет, по его словам, это стало еженедельным ритуалом. К своему тридцатому дню рождения он начал чувствовать возрастающую вину за невыполнение своих обязанностей старшего (и единственного) сына и наконец вернулся, бросив карьеру стенографиста, потому что в Канегасаки или в окрестностях не было такой работы. По возвращении в Канегасаки по причине возраста ему было очень трудно найти работу, и после нескольких месяцев поиска он наконец устроился клерком в государственную контору в соседнем городе. За эту работу платили в три раза меньше того, что он когда-то зарабатывал в Токио, и она совершенно не имела отношения к его карьерным целям – просто это была лучшая работа, которую он смог найти в районе Канегасаки. Многие назвали бы его возвращение актом «он» (ои, «благодарность») и «оя-коко» (оуа-коко, «сыновняя почтительность») по отношению к своим родителям. Эти понятия имеют положительный оттенок, указывающий на то, что человек выполняет свои обязанности по отношению к родителям с искренней благодарностью за то, что они его воспитали. Тиба-сан, однако, видел в своем возвращении результат «гири», термина, подразумевающего обязательство, которое необходимо выполнить, но не обязательно добровольно и без какого-либо глубокого чувства благодарности. На самом деле, он говорил, что несчастлив на своей работе, называл скучной свою жизнь в «инаке» и довольно прямо заявлял, что если его родители умрут завтра, он как можно скорее вернется в Токио. Через два года после нашей первой формальной беседы, когда я снова спросил его, хочет ли он вернуться, он немедленно заявил: если бы у него была такая возможность, он вернулся бы в Токио сразу же.

Фурухата-сан, женщина 25 лет, которая родилась поблизости от Канегасаки и на момент нашего разговора была замужем около двух лет, описала свое возвращение в этот район так:

Я познакомилась со своим мужем через «омиай» (omiai, «договорной брак»[11]11
  Более точное определение – «свидание с целью найти пару для брака». – Примеч. пер.


[Закрыть]) в Токио. Первый год все было замечательно, с ним было легко ладить. Но через некоторое время он решил вернуться в Канегасаки, потому что был в семье старшим сыном. Он просто сказал: «Я старший сын, поэтому я вернусь». Я была очень зла на это, потому что до нашей свадьбы он ничего не говорил мне о возвращении на родину. До этого не было и намека на то, что он хочет вернуться. В Токио у меня была хорошая работа – я была диктором на радиостанции, – но мне пришлось бросить ее из-за замужества. Он сказал мне, что не хочет, чтобы я работала после того, как мы поженимся, поэтому я уволилась. На самом деле, я предпочла бы жить в Токио, но решение было принято без моего согласия, поэтому у меня не было выбора в этом вопросе, и я решила согласиться. Теперь я не знаю, смогу ли вести такой образ жизни до конца своих дней.

Японские мужчины почти не изменились. Они те же, как и в период Эдо [1600–1867]. В частности, старший сын считает себя «эрай» (erai, «человек высокого статуса») и главой семьи, который может командовать другими членами семьи. Мужчины своенравны, упрямы и настойчивы в том, чтобы все делалось так, как они хотят. Я занималась в семье денежными вопросами, пока он не сказал, что хочет делать это сам. Так что я позволила ему взять это на себя, и мы начали терпеть убытки каждый месяц. Вместо того чтобы позволить мне работать для того, чтобы компенсировать эти убытки, он решил просто попросить денег у своих родителей.

Мне не нравится жить с его родителями. Но когда я рассказала об этом своим родителям, они назвали меня эгоистичной («вагамама», wagamama) и сказали, что я должна просто терпеть это («гаман суру», gaman suru).

Когда я говорил с ней, Фурухата-сан жила в Канегасаки уже примерно год и была так удручена своим положением, что вернулась в свой родной дом в соседнем городе. Она серьезно подумывала о разводе и возвращении в Токио, где, как она считала, смогла бы без труда вернуться в сферу вещания.

Несомненно, помимо желания жить в городе, а не в «инаке», в обоих примерах есть и другие проблемы и вопросы, питающие недовольство этих людей возвращением в Канегасаки. Оба моих собеседника вернулись в результате давления со стороны семьи, и, вероятно, не будь этого давления, остались бы в Токио. Более того, их неудовлетворенность связана не просто со скукой, а еще и с потерей независимости и изоляцией от друзей и образа жизни, который они находят привлекательным. Самая распространенная проблема молодых людей, живущих в «инаке»， – недостаток личного пространства. Тиба-сан заявил:

Здесь [в «инаке»] другой стиль жизни, другой образ мыслей. Самое интересное время в жизни – когда тебе от 20 до 30 лет. Есть собственные деньги и возможность жить по-своему и делать то, что хочется. Но здесь, когда вам исполняется тридцать, если вы продолжаете вести такой образ жизни, окружающие начнут делать по этому поводу замечания. В Токио такой проблемы нет. Когда я снова приехал сюда, вернуться к прежнему образу жизни (mukashi по sei-katsu, «мукаси но сейкацу») было очень сложно. Родственники и соседи постоянно спрашивают, когда ты женишься. Культура в Токио и здесь действительно сильно отличается. Условия жизни абсолютно другие. Например, быть одиноким [здесь] – это реальная проблема. Если родители не пристают к вам все время, в Токио вы можете жить по-настоящему свободной жизнью. Жить в столице невероятно интересно. У вас просто море свободы делать то, что вы хотите.

В этих примерах есть два ключевых момента. Во-первых, для некоторых возвращение связано с самопожертвованием и нереализованными амбициями, а не мотивировано желанием жить в Канегасаки: жизнь в большом городе по-прежнему притягивает этих людей. Во-вторых, старшее поколение может сохранять достаточно большую власть над своими детьми (и семьями своих детей), особенно в применении к старшим или к единственным сыновьям, которые по меньшей мере чувствуют ответственность и зачастую хотят вернуться в родной дом. В случае Фурухаты-сан она предполагает, что ее муж вернулся из-за желания жить в среде, где ему ни в чем не отказывают, и она сказала, что, вернувшись в дом своих родителей, муж «начал вести себя как их ребенок», а не как ее супруг. Зависимые отношения «родитель-ребенок» сформировались или были восстановлены после его возвращения в родной дом, и, по ее мнению, эти отношения не подходят для брака. Описываемые ею образы феодальной Японии подразумевают, что властный подход ее мужа к решению об их возвращении – это не те супружеские отношения, которые она связывает с хорошим браком; возвращение в «инаку» было для Фурухаты-сан возвращением к моделям семейных взаимоотношений, которые она связывает с устаревшей Японией прошлого.