Текст книги "Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании"

Образы Иватэ как несовременного места – не единственные образы, связанные с префектурой. Иватэ и другие места, считающиеся сельскими, часто наталкивают на тоскливые, ностальгические размышления о более простой, более традиционной жизни и месте, удаленном от стрессов и опасностей современности. Действительно, снято немало телевизионных передач, рассказывающих о бизнесменах, которые бросили работу и отправились в деревню, чтобы выращивать клубнику или заниматься каким-либо другим видом сельского хозяйства вдали от напряженной и безнравственной городской атмосферы и индустриального общества.

Но будь то положительная или отрицательная коннотация, как для молодых, так и для пожилых значение понятия «инака» связано с противопоставлением традиции и современности. Люди объясняют это противопоставление по-разному в зависимости от возраста и степени социального вклада человека в сообщество, в котором он живет, но и для молодых, и для пожилых Канегасаки является сельским местом, ценности и идеалы которого отличаются от городской, современной Японии. Как указывает Кит Браун, в национальном масштабе префектура Иватэ часто изображается в японских СМИ как пережиток прошлого Японии – «Японский Тибет» – довольно негативный термин, обозначающий физическую и социальную удаленность префектуры от основных направлений политической, экономической и культурной жизни страны [Brown 1979].

Во многом подобно тому, как префектура представляется пережитком прошлого Японии, живущие там пожилые люди сами часто рассматриваются как представители поколения, оторванного от современности. И так думает не только молодежь: сами пожилые люди часто отмечают, что отстают от современной Японии. Как заметил один учитель на пенсии (79 лет) относительно того, что он чувствует себя оторванным от жизни большинства японцев:

Я люблю читать газеты, чтобы быть в курсе национальных и мировых событий. Но сегодня газеты пестрят словами из английского и других языков, и я, как правило, не знаю, что эти слова означают. Если я хочу прочитать всю газету до конца, мне нужно иметь при себе словарь, чтобы искать слова, которых не знаю.

Окончание войны за господство в Тихом океане часто рассматривается как рубеж, разделяющий две японские возрастные когорты. Те, кто получил образование до окончания войны, известные как «сендзенха» (senzenha), или «предвоенное поколение» [Plath 1980:50], рассматриваются как продукты общества, которое придавало большое значение преданности семье и государству. Этих людей, как указывает Плат, в японской прессе иногда называют «последними конфуцианцами» [Там же]. Те, кто получил образование после войны, рассматриваются как продукты общества, которое больше, чем до войны, уделяет внимание личности. В результате люди, родившиеся в периоды Мэйдзи (1868–1912), Тайсё (1912–1926) и раннего Сёва (1926–1946), часто рассматриваются как люди с иным образом мышления и действия – по сравнению с теми, кто получил образование после Второй мировой войны.

До оккупации в образовании в основном преобладали конфуцианские нравственные концепции, выраженные в Императорском рескрипте об образовании (1890 год). В рескрипте подчеркивалась важность сыновней почтительности, гармоничных отношений в семье и верности государству. Этика, построенная главным образом на основе обязательств перед родителями и государством (или императором), сформировала символическое ядро образовательной программы [Rohlen 1983]. Эмбри, проводивший полевые этнографические исследования в японской деревне в начале 1930-х годов, заметил, что обучение в школах было значительно больше сосредоточено на моральных, чем на интеллектуальных вопросах [Embree 1939:188]. Большие усилия были направлены на воспитание нравственных, послушных граждан, которые к шестому классу «впитали в себя значительную долю национализма и воинственного японского духа посредством военных игр и наблюдения за тем, как юноши занимаются строевой подготовкой на школьном дворе четыре раза в месяц» [Там же: 189].

С оккупацией пришли американские образовательные идеалы, и ради прогресса демократизации были предприняты усилия по трансформации системы образования. Ролен утверждает, что главной характерной чертой этой реформы системы образования был акцент на индивидуализме. Это включало в себя развитие образовательной системы, учитывающей потребности отдельных личностей, и отказ от нравственного воспитания, которое до поражения Японии в войне служило основой образования [Dore 1952; Rohlen 1983: 66]. Следует отметить, что этот процесс не обошелся без споров и разногласий. Безусловно, после войны не прекращались попытки возродить образование, ориентированное на нравственность, и вопрос о том, какую роль должна играть школа в обучении этой нравственности, актуален и по сей день.

Это не должно давать основания полагать, что изменения в философии образования были единственным фактором, способствующим напряженности между людьми разных поколений. Как отмечают Каплан и коллеги, возникновению разрыва между поколениями способствуют изменение моды, отношения к работе и образа жизни [Kaplan et al. 1998:42]. Однако жители Канегасаки, как молодые, так и пожилые, в подавляющем большинстве случаев подчеркивают, что именно изменения в образовании являются основной причиной кардинальных различий в мышлении и поведении пожилых японцев по сравнению с более молодыми. Люди связывают послевоенную эпоху с демократизацией и со снижением значимости конфуцианских ценностей, которые имели большое значение до войны. Другими словами, люди считают, что некоторые элементы обусловливающей поведение базовой логики подверглись переориентации после войны, когда в стране появились новые образовательные методики, – в результате возник разрыв в образе мышления и действия молодых и старых японцев.

Это убеждение является ключевой темой, формирующей представления пожилых людей о современности. Как заявили две женщины чуть за семьдесят, когда их спросили, отличаются ли сегодняшние взгляды молодых людей от взглядов пожилых, современность далека от мира, в котором они выросли:

ЁСИЮКИ-САН: О, да, все совершенно изменилось, не так ли? У них слишком много свободы.

МИХАРА-САН: В наши дни жизнь была действительно тяжелой, поэтому считалось нормальным принимать свою судьбу [ты мало контролируешь свою судьбу]. Если у человека была мысль или мнение по какому-то вопросу, он оставлял их при себе. Вот такие здесь были люди. Возможно, сегодня молодые люди мыслят так же, как и в наши дни, но тогда мы не высказывали своего мнения. Для современной молодежи жизнь очень проста.

ЁСИЮКИ-САН: Молодежь не очень-то интересуется мнением стариков. Сейчас многие старики ничего не говорят [когда они не согласны с тем, что делают их дети]. В любом случае молодые уж точно не хотят ничего слышать о былых временах. Каждый здешний дом может много рассказать о прошлом, но молодежи неинтересно об этом слушать. Они не хотят слышать об истории нашей деревни или своего хозяйства. Нет, им это не интересно.

И Ёсиюки-сан, и Михара-сан использовали фразу «има но хито» (ima по hito), когда говорили о молодых людях (имея в виду поколения их детей и внуков). Это словосочетание, которое буквально переводится как «люди настоящего» и которое они используют, чтобы обозначить различие между молодежью и собой – людьми из прошлого. Многие пожилые люди, говоря о своих мыслях или образе жизни, используют термин «фуруй» (furui), что означает «старый, из прошлого» и может подразумевать что-то неактуальное. Пожилые полностью убеждены, что «има но хито» не интересуются мыслями и жизнью стариков, потому что эти мысли и манеры поведения – «фуруй». У молодежи все слишком просто, и у них слишком много свободы для того, чтобы следовать своим желаниям. В результате они становятся эгоистичными и теряют интерес к образу жизни и мыслей старшего поколения.

Представления о префектуре Иватэ и о стариках как о последних осколках мира, далекого от современной городской Японии, играют важную роль в формировании переживания старения в таких местах, как Канегасаки. Быть старым и жить в «инаке» означает в Японии ассоциироваться с образом жизни, который не идет в ногу с современностью, далек от основного русла японской жизни. Из-за иной направленности образовательных программ того времени старшее поколение было социализировано в другой модели мышления и поведения, и теперь на стариков смотрят, по сути, как на поколение пережитков прошлого, которое многие (как молодые, так и старые) считают имеющим мало общего с современной, урбанизированной Японией.

Глава 3
История и преемственность: семья, сообщество и старость в Дзёнаи

В деревне Дзёнаи практически все пожилые люди пережили процесс старения вместе и прошли через относительно четко определенные и гармоничные этапы этого процесса как одна группа. Они представляют собой хороший пример того, что Плат называет товариществом, или группой людей, которые были связаны друг с другом во времени и с некоторой степенью близости [Plath 1980: 8]. Большинство членов общины прожили в деревне всю свою взрослую жизнь. У них есть общий опыт, похожие жизненные истории, а также устоявшиеся социальные матрицы и модели социального взаимодействия.

В Дзёнаи среди пожилых людей практически нет социального дистанцирования в рамках их возрастной группы. Однако даже при длительном проживании рядом и устоявшихся социальных матрицах сообщество пожилых людей оказывается изолированным и несколько отчужденным от остальных жителей в более широком контексте социального взаимодействия. Это обусловлено тем, что (1)и молодое, и пожилое поколение участвует в мероприятиях, структура которых ограничена концепциями соответствия возрасту и четко определенной системой возрастной градации, и (2) как молодежь, так и пожилые твердо уверены в существовании разрыва между поколениями, возникшего из-за различий в системах образования, применявшихся до и после военных действий на Тихом океане. В результате пожилые жители Дзёнаи живут в атмосфере одновременно и социальной интеграции, и отчуждения. В рамках своей возрастной группы они в высокой степени интегрированы в общество, имеют прочные узы дружбы и взаимозависимости. С течением времени они порой теряют способность оставаться в рамках упомянутых социальных матриц, но все же часто участвуют в групповой деятельности в качестве пассивных наблюдателей (это непрерывный процесс, связанный как с физическим, так и с психическим состоянием).

Однако старшая возрастная группа в целом социально отдалена от младших возрастных групп и в некотором смысле изолирована от более широких структур японского общества. Ее социальное взаимодействие с младшими возрастными группами ограничено. За исключением членов собственных семей, пожилые люди редко общаются с более молодыми. Фактически, по словам тех, с кем я беседовал, даже в собственных семьях, состоящих из нескольких поколений, пожилые мало взаимодействуют с другими членами семьи – часто они живут в разных частях одного и того же дома и даже едят отдельно.

В главах 4 и 5 я вернусь к проблеме смены уклада жизни и сегрегации возрастных групп, исследуя понятия, связанные с возрастом, и практику возрастной градации. В этой главе я уделяю основное внимание анализу того, как пожилые люди в Дзёнаи формируют единое товарищество с четко налаженными связями, основанными на взаимозависимости и истории длительного совместного проживания. Восприятие старения пожилыми людьми в Дзёнаи во многом связано с непрерывавшимися историческими традициями проживания и устоявшейся системой социальных взаимодействий между людьми и семьями, частью которых эти пожилые люди являются.

Дзёнаи – это деревня, в которой в 129 семьях проживает около 410 человек. Деревня расположена на вершине холма с видом на реку Китаками на востоке и рисовые поля и магистральную железную дорогу, ведущую в центр и на север Японии, на юге. Преобладает жилая застройка, единственные же магазины – три небольших бакалейных лавки, упомянутые в главе 2. Они расположены в жилых домах, и их пожилые хозяева живут там же, в задних комнатах. Один из этих магазинчиков работает с эпохи Тайсё (1912–1926) в здании, которое выглядит почти так же, как на фотографиях того времени.

Большинство основных дорог деревни заасфальтированы, но еще десять лет назад некоторые из них все еще были засыпаны гравием. Только главная дорога, которая проходит через деревню и соединяет Канегасаки с Эсаси, достаточно широка, чтобы встречные машины могли разъехаться, не сбавляя скорости. Можно отметить, что самые распространенные виды передвижения в деревне – на велосипеде и пешком. За домами проходит несколько узких пешеходных дорожек, по которым жители ходят ежедневно; зимой, когда эти дорожки заносит снегом, их расчищают лопатами.

Вдоль улиц высажены деревья, и почти у каждого дома есть французский сад, обычно за каменной или шлакоблочной стеной, построенной вдоль границы участка и улицы, а иногда и между участками. Окруженные стенами дома выглядят так, как будто каждый из них спрятан в свою коробку. Кроме того, у большинства домохозяйств где-то рядом с домом или на другом участке семейной собственности поблизости также имеется огород, и у многих – собственные рисовые поля у деревни или в других районах города.

Большинство семей в Дзёнаи состоит из двух человек (табл. 3.1). Чуть более половины домохозяйств, состоящих из двух человек, представляют собой пары старше шестидесяти пяти лет. Среди представителей домохозяйств, состоящих из одного человека, десять – женщины. Средний возраст таких представителей составляет 64 года (диапазон от 25 до 89 лет, о =16), а средний возраст представителей домохозяйств, состоящих из двух человек, составляет 59 лет (диапазон от 18 до 89 лет, о =16,4).

Таблица 3.1. Размер семьи в Дзёнаи

Дзёнаи ничем не отличается от типичных деревень сельской Японии: население уже состарилось до такой степени, что более 25 % его составляют люди старше шестидесяти пяти лет – ситуация, которая сохранится по всей Японии примерно до 2025 года. Рис. 3.1 представляет собой диаграмму Парето количественного распределения населения деревни. Самую большую группу составляют люди в возрасте от 60 до 70 лет, за ними следуют те, кому от 50 до 60 лет. Интересно, что после диапазонов от 90 до 100 и от 80 до 90 следующей по величине группой является группа от о до 10 лет, что отражает низкий уровень рождаемости в Японии и ограниченное число людей детородного возраста в Дзёнаи.

Если посмотреть на график внимательнее, становится ясно, что по состоянию на 1995 год 31 % населения было старше 60 лет, а 17 % – старше 70 лет. Хотя в Дзёнаи меньше пожилого населения, чем в некоторых частях префектуры Окаяма, обнаруженных Джуссоме [Jussaume 1991: 127], – в одной из исследованных им деревень не было жителей моложе 50 лет. Эти данные показывают, что в ближайшем будущем число пожилых людей в Дзёнаи значительно возрастет.

Жители Дзёнаи прекрасно осведомлены о старении своего сообщества и часто с некоторой грустью отмечают, что детей в деревне стало меньше, чем раньше. Хотя здесь продолжают существовать домохозяйства, состоящие из трех поколений, большинство семей состоит из представителей двух или одного поколения. Из 129 домохозяйств 46 (35 %) представляют одно поколение, 51(39 %) – два поколения, и только 32 (24 %) – три поколения. Средний возраст в Дзёнаи – 44,9 лет (N = 410); 53 % населения старше 45 лет и 47 % – моложе.

Рис. 3.1. Диаграмма Парето распределения населения по возрасту в Дзёнаи

Средний размер домохозяйства составляет 3,2 человека при диапазоне от одного человека (шестнадцать домохозяйств) до восьми (одно домохозяйство). В совокупности домохозяйства, состоящие из одного и двух человек, составляют 43 % (55) всех домохозяйств в Дзёнаи. Из них в 71 % случаев (39), по крайней мере, один член семьи старше 60 лет. Иными словами, около 30 % домохозяйств в деревне составляют семьи из одного или двух человек, в которых хотя бы один человек старше 60 лет. В Дзёнаи живет 62 человека в возрасте до восемнадцати лет, что составляет лишь 15 % населения.

Прямо или косвенно, старость является частью жизни практически всех жителей деревни, будь то мужчина на седьмом десятке, ухаживающий за девяностолетним родителем, или двухлетняя девочка, о которой заботится бабушка: встречи со старостью являются частью повседневной жизни.

Преобладание пожилых людей в сообществе не ограничивается демографией. Мужчины в возрасте, особенно те, кому за семьдесят, доминируют на всех публичных собраниях и занимают в сообществе большинство мест, наделенных сколько-нибудь значительным символическим капиталом [Bourdieu 1977]. Например, жители Дзёнаи утверждают, что главой Ассоциации местного самоуправления всегда был мужчина не моложе 65 лет (на момент полевых исследований ему было 67 лет). Два представителя деревенского храма – мужчины далеко за семьдесят, а руководитель общества по сбору налогов – также мужчина на восьмом десятке. Существует небольшая группа пожилых мужчин, которые имеют наибольшее влияние на общественную и политическую деятельность деревни. Женщины в возрасте от пятидесяти до семидесяти лет обычно занимают места, например, в городском комитете здравоохранения, однако возрастная специфика доступных для женщин должностей (относящихся к здравоохранению, социальному обеспечению и образованию) определена значительно менее четко.

По словам представителей старшего поколения, основная причина, по которой пожилые мужчины занимают руководящие должности, заключается в том, что у них есть на это время: молодые мужчины работают полный рабочий день, и поэтому у них мало возможностей для участия в деревенской организационной и управленческой деятельности. При этом мужчины от пятидесяти не имеют в сообществе особого политического влияния и чувствуют, что их отстраняют от принятия важных для этого сообщества основных решений. У большинства этих мужчин есть свободное время по выходным и по вечерам, однако большинство неформальных встреч, связанных с жизнью деревни, планируется на будние дни, что реально препятствует участию молодых мужчин в жизни общества. Мужчины еще моложе, например в возрасте от 30 до 40 лет, практически не участвуют в управлении деревней, за исключением вопросов, которые специально делегированы их возрастной группе. Общественные собрания по планированию деревенской жизни обычно посещает только один представитель от каждого домохозяйства, как правило, старший мужчина, что исторически было нормой во всей сельской Японии [Beardsley et al. 1959]. Иногда в них участвуют и молодые мужчины, однако эти молодые мужчины принадлежат к солидным семействам, имеющим долгую историю жизни в этой деревне. Есть несколько семей, которые переехали в деревню в течение последних пяти лет, но они обычно не участвуют в организационных мероприятиях и управлении деревней.

Практически все общественные собрания, например любование цветущей сакурой или собрание у местного храма в первый день Нового года, посещают в основном пожилые люди. Единственным заметным исключением в плане общественных мероприятий является Бон (Воп), летний праздник, посвященный памяти предков, который проводится в середине августа. Бон посещают люди всех возрастов, в том числе младшие члены семьи, которые ради участия в празднике приезжают из других частей Японии.

Гражданский кодекс Мэйдзи, принятый в 1898 году, распространил семейную систему самураев на все население, требуя, чтобы каждый был зарегистрирован как часть «иэ», или домохозяйства [Lock 1993: 87]. Хотя новый Гражданский кодекс Г 947 года упразднил «иэ» как правовой институт, домохозяйство остается одной из основных социальных структур японского общества. С идеологической точки зрения «иэ» является патриархальным и подчиняется правилам получения его от отца и наследования по старшинству, а также образцам брачных отношений, когда молодожены приходят жить в семью мужа (по крайней мере, в случае старших сыновей) [Hamabata Г990: 33]. «Иэ» представляет собой группу совместно проживающих людей, каждый из которых занимает должность (определенную роль или место), имеющую символический капитал, зависящий от положения человека в этой группе [Lebra 1993:109]. Конкретный «иэ» во многих случаях связан с конкретным занятием, таким как сельское хозяйство, управление магазином, приготовление тофу и т. п. Существует четкое различие между преемником/ наследником (часто старшим сыном) и другими детьми в семье, которые уходят из «иэ» при вступлении в брак [Там же: ПО]. Несмотря на то что в разных семьях это устроено по-разному, в какой-то момент, обычно в возрасте старше пятидесяти лет, преемник/наследник становится главой семьи и берет на себя контроль над семейными делами, хотя его отец, скорее всего, продолжит оказывать влияние на его решения. Отец передает ему все или большую часть имущества, а в обмен на это тот несет основную ответственность за финансовое содержание, жилье и уход за своими родителями по мере их старения.

Иногда домохозяйства объединяются в «додзоку» (dozoku), в котором ветви семьи либо по отцовской, либо иногда по материнской линии («хонкэ» (honke) и «бункэ» (bunke) соответственно) связаны отношениями взаимных обязательств и живут по соседству в пределах общей системы домохозяйств [Brown 1966]. В таких случаях часть семейной собственности может быть передана не являющемуся правопреемником лицу для создания ветви семьи, которая затем сама сможет в какой-то момент создать новые ветви.

«Иэ» действует как нормативная система взглядов, помогающая японцам определять нормы поведения по отношению к семье и другим людям [Hamabata 1990:46]. Однако эта идеологическая система не обязательно реализуется в социуме на практике. Могут существовать значительные расхождения в том, как делится собственность и кто на самом деле берет на себя роль главы и управляет домохозяйством. Хамабата ясно показывает, что стратегические решения могут приниматься в зависимости от того, кто фактически оказывается преемником. Способности или слабости конкретного сына или дочери, равно как и эмоциональные связи между родителями и детьми, могут повлиять на решение родителей о том, кто на самом деле унаследует главенство. При этом руководить может, например, кровная дочь, в то время как видимость патрилинейного уклада будет создаваться за счет ее мужа, некровного родственника [Hamabata 1990].

Некоторые ученые рассматривали «иэ» в основном как хозяйствующий субъект, а не как семейную сущность [Befii 1963; Nakane 1967]. Основная линия и ветви семьи рассматривались как связанные прежде всего экономическими, а не генеалогическими или социальными факторами. С этой точки зрения стремление к сохранению долгосрочных (затрагивающих несколько поколений) экономических отношений взаимозависимости перевешивает кровное родство как основу взаимодействия между домохозяйствами. Родство с этой точки зрения рассматривается в первую очередь как вопрос экономического плана, а не родственных взаимоотношений. По мнению некоторых ученых, это является одним из способов объяснить готовность японцев принимать взрослых людей, не являющихся родственниками, в свое домашнее хозяйство с тем, чтобы обеспечить преемственность домохозяйства с течением времени.

Положение экономического субъекта «ие куа» (ze qua) было поставлено под сомнение на том основании, что «додзоку» может и продолжает существовать как социальный субъект даже при отсутствии значительных экономических связей. Браун утверждает, что хозяйственные сделки в Синдзё (находится в нескольких милях к югу от Дзёнаи)

просто совпадают с генеалогическими и другими отношениями, вовлеченными в разветвление семей. Они не являются неотъемлемыми элементами «додзоку» или смыслом его существования. И отсутствие таких сделок не подписывает «додзоку» приговор [Brown 1968: 123].

«Додзоку» – редкость для Дзёнаи. Это следствие самурайского прошлого деревушки, когда вассалы занявшей замок семьи Омати получили участки земли, слишком маленькие для разветвления родственных линий (2640–3300 м²). Из трех «додзоку» в деревне один – относительно новое домохозяйство, купившее землю и ставшее частью деревни около ста лет назад; второй сын главы семьи, а затем уже его второй сын построили на семейной территории, примыкающей к родительскому дому, новые дома. Два других происходят от исходной группы самураев, но в одном случае семейная ветвь образовалась в XX столетии после того, как домохозяйство купило в деревне новый участок земли. В другом же случае семье известно о том, что в далеком прошлом (не менее двухсот лет назад) от нее отделилась еще одна ветвь, но они не обсуждают свои отношения с этим домохозяйством как связи между основной линией и ответвлением и, по сути, даже не могут точно сказать, где в настоящее время находятся эти родственники. В некоторых случаях члены главной линии семьи не уверены в том, имелось ли в их собственной семейной истории разветвление, и не могут однозначно сказать, является ли их собственная семья основной или ветвью.

Естественно, что между семьями в деревне существуют прочные отношения со взаимными обязательствами, и в некоторых случаях новые люди могут указать на то, что в соседнем селении есть основное или ответвленное домохозяйство, но это было бы трудно описать как «додзоку». Скорее, большинство домохозяйств в деревне связаны сетью обязательственных уз, сформировавшейся в результате длительного совместного проживания и смешанных браков между соседними домохозяйствами. Такие узы долга основаны не на экономических факторах, а на кровном родстве, дружбе и необходимости.

Кровным узам в Дзёнаи придают большое значение: это похоже на модели отношений между семьями, которые Лебра обнаружил среди потомков японской знати в Токио. Примерно в 61 % изученных случаев усыновления кровная связь по семейной линии сохранялась. Даже в случае усыновления мужа («мукоёси», mukoyoshi), когда мужчина берет фамилию жены и переоформляется из своего семейного реестра («косэки») в ее реестр, дочь будет временной главой семьи, место которого в итоге будет передано приемному взрослому, за которого она вышла замуж и который вошел в семью. В своем подробном анализе Лебра ясно показывает, что по крайней мере среди бывшей знати, когда это возможно, предпочтительнее «сделать так, чтобы усыновление не препятствовало сохранению кровного родства» [Lebra 1993:127]. Правило преемственности через наследников мужского пола часто игнорируется, демонстрируя важность естественного родства (отношений кровного родства) в поддержании перехода домохозяйства от поколения к поколению.

Выводы Лебры согласуются с практикой поддержания родственных связей в Дзёнаи. В этой деревне семьи самурайского происхождения обычно знают своих предков на протяжении девяти-двенадцати поколений. Например, Уэмото Сэнтаро, 80 лет, который является приемным мужем (некровным родственником семьи), прослеживает свою родословную (по жене) на девять поколений (включая свое поколение и поколение своего сына), как показано на рис. 3.2.

На диаграмме родства на рис. 3.2 для супружеских пар, в которых муж был усыновлен, мужчины обозначены закрашенными треугольниками. В одной паре приемными были оба, однако жена являлась кровной родственницей семьи (обозначена пунктирной линией). Первое поколение семьи были самураями, которые первоначально прибыли в деревню приблизительно 250–300 лет назад. Об этих ранних Уэмото известно, однако, достоверно то, что у Уэмото в четвертом поколении никогда не было своих детей; хозяйство перешло к приемной дочери, привезенной из другой части семьи; их точная родственная связь неизвестна. Интересно, что Уэмото заверили меня, что она была кровной родственницей, хотя кажется сомнительным, что они могут быть убеждены в этом, поскольку не уверены в родстве между их собственной семьей и ее родом. Это наводит на мысль о том, как много внимания уделяется кровному родству.

Третье поколение представляет для нас особый исследовательский интерес. Во втором поколении родились мальчик и девочка, но сын, который обычно унаследовал бы статус главы семьи и имущество, умер в возрасте восемнадцати лет, прежде, чем смог жениться и произвести на свет детей. В результате имущество домохозяйства перешло к дочери, муж которой был усыновлен семьей. Этот момент важен для понимания понятия преемственности домохозяйства.

Рис. 3.2. Усыновления в генеалогии Уэмото Сэнтаро

Пять из десяти поколений состоят из женщин, родственных по крови и вышедших замуж за усыновленных мужчин. Более того, поскольку супружеская пара в девятом поколении не могла иметь детей, и Уэмото Юкико, и ее муж были усыновлены. Уэмото Сэнтаро вырос не в Канегасаки, а в другой части префектуры, и переехал сюда, когда женился на девушке из семьи Уэмото.

Уэмото Юкико всегда жила в Дзёнаи, при этом по рождению она на самом деле не принадлежит к своему нынешнему дому.

Я родилась на другом конце этой деревни. Это домохозяйство («иэ») было домохозяйством моей бабушки. Но в этом доме не было детей, поэтому, когда я была маленькой, я переехала жить сюда. Я переехала сюда, когда мне был один год и один месяц. Я переехала в родовой дом моей бабушки. Моя бабушка вышла замуж в семью, которая живет на другом конце деревни.

Уэмото-сан переехала из родного дома, чтобы сохранить семейную линию родового дома своей бабушки, поскольку ее приемные родители не могли иметь собственных детей. Усыновление кровных родственников из других семей было и остается обычной практикой среди бывших самурайских семей Дзёнаи. В некоторых случаях мужчины, которые не являлись старшими сыновьями, также усыновлялись семьями их кровных родственников, в которых не было детей.

Такие примеры, как Уэмото Сэнтаро, который после женитьбы вошел в семью своей жены, распространены более всего: примерно четверть пожилых мужчин в деревне, независимо от того, самурайского они происхождения или нет, являются «приемными» мужьями. Это число выше, чем оно обычно оказывалось в течение последних ста лет – например, в 1920 и 1935 годах по всей стране доля браков, в которых мужчина входил в семью жены, составляла 10,0 и 8,5 % соответственно [Mosk 1983: 98]. Это соответствует тенденции, когда после военных действий на Тихом океане по всей Японии усыновление преемников сократилось и снова начало расти лишь в последние годы [Ochiai 1997: 153–154]. Браун обнаружил, что в Мидзусаве количество приемных мужей, присоединяющихся к семье жены и принимающих при вступлении в брак ее фамилию, увеличилось среди сельского населения с 9 % в 1962 году до 16 % в 1995 году [Brown 1998]. Возрождение таких тенденций к усыновлению может быть результатом низкой рождаемости послевоенного времени. Это послужило причиной формирования демографических моделей, подобных существовавшим в истории Японии ранее, когда при высоком уровне младенческой и детской смертности усыновление некровных преемников было необходимо для сохранения семей, не имевших живых наследников мужского пола [Ochiai 1997:153].