Текст книги "Укрощение забвения. Старение тела и страх перед одряхлением в японском массовом сознании"

Рис. 3.3. Усыновление Канэтака Овари

Этот вид усыновления, подчеркивающий кровные отношения, не ограничивается бывшими самурайскими семьями. Канэтака Овари был последним ребенком среди десяти братьев и сестер в семье, многодетной даже по меркам того времени (он родился в 1925 году). При этом биологическая мать Канэтаки, вышедшая замуж и переехавшая в домохозяйство в соседней Мидзусаве, получила за многодетность награду от правительства. У двоюродной сестры Канэтаки (дочери сестры его матери) не было детей, поэтому его усыновили в родовой дом его матери, чтобы продолжить семейную линию. Поэтому свою двоюродную сестру, которая его воспитала, он называет матерью (рис. 3.3).

Другой пример будет полезен для понимания важности отношений кровного родства в преемственности домохозяйства. На краю владений всех самурайских семей и некоторых новых семей несамурайского происхождения в Дзёнаи можно увидеть небольшой камень в форме здания синтоистского храма (рис. 3.4). Такие камни олицетворяют синтоистского бога Мёдзина, предназначением которого является защита людей и имущества (дома, земли, сада и т. д.) домохозяйства. Многие из этих алтарей стоят уже несколько сотен лет, будучи установлены, когда семьи впервые прибывали в Дзёнаи, но заменены в случае их разрушения погодой и временем или неудачного первоначального расположения.

В одном самурайском домохозяйстве, в доме Уэмото Нобору (подтвержденные родственные связи с Уэмото Сэнтаро и Юкико отсутствуют), есть довольно новое по сравнению со многими другими в деревне святилище. На его месте находился более старый алтарь, который заменили двумя поколениями ранее. Супружеская пара девятого поколения этого домохозяйства не могла иметь детей. В результате они приняли в семью мужчину и его жену с целью завести детей и, таким образом, сохранить преемственность домохозяйства. Ни приемный муж, ни приемная жена не были кровными родственниками усыновляющей семьи, и, по-видимому, их решили усыновить в качестве крайней меры, поскольку кровных родственников не было.

Хотя преемственность домохозяйства сохранилась, это сказалось на семье в социальном плане в связи с утратой преемственности по крови – утратой, которая требовала символического признания. Поэтому при усыновлении взамен старого алтаря был куплен новый, старый же был закопан там, где стоит нынешний. Другими словами, в том месте, где родословная прервалась, алтарь, стоявший на этом месте с тех пор, как семья прибыла в деревню, был заменен новым, символизирующим изменение родословной при сохранении преемственности домохозяйства.

При анализе преемственности японского домохозяйства необходимо учитывать определяющую роль предков. В Дзёнаи они формируют родословную, которая отражает иерархическую систему из двух компонентов, структурирующих передачу владения домохозяйством. Когда преемственности домохозяйства что-то угрожает, например невозможность произвести потомство, становится необходимой корректировка. Лучшим решением указанной проблемы является усыновление кровного родственника; но, когда это невозможно, в семью принимают человека или супружескую пару, не являющихся родными по крови, и это предпочтительнее, чем утрата домохозяйства.

Рис. 3.4. Алтарь Мёдзина, охраняющего домохозяйство в Дзёнаи

Почему это предпочтительнее? Если говорить кратко – все дело в предках. Предки традиционно являются неотъемлемой частью повседневной жизни семьи. В большинстве домов в Дзёнаи есть специальная отдельная комната, в которой на видном месте установлен алтарь для почитания предков («буцудан», butsudan). На этот алтарь в качестве подношения предкам (рис, фрукты, конфеты и т. д.) каждый день кладут пищу и посмертные таблички («ихай», ihai) с именами почивших членов семьи. В деревне каждая семья делает ежедневные подношения предкам и молится у алтаря. У людей могут быть очень разные мнения относительно предков, но большинство этих людей, особенно старшие сыновья, считают себя обязанными защищать полученный от этих предков дом и заботиться об их нуждах. Кто-то предполагает, что в отношениях с предками имеется обратная связь: живущие заботятся об умерших, а умершие помогают защищать дом.

МОРИТА ХИРОСИ: Важно защищать («мамору», mamoru) «иэ». Будет нехорошо, если наш дом прекратит существование. Кто-то должен заботиться о доме, семье, саде, рисовых полях, «охаке» [ohaka, «семейном кладбище»] и о предках. Кто-то должен это защищать. Если отказаться от своей ответственности как потомка, все развалится – все эти вещи будут разрушены и семья перестанет существовать. Не могу себе представить, чтобы кто-то был рад утрате «иэ», по крайней мере не в наших краях.

МОРИТА ЮКИЭ: Предки защищают «иэ». Когда мой муж отправляется в поездки в другие страны, а делает он это охотно, я специально прошу предков защитить его, и они всегда защищают «иэ».

Вопрос защиты домохозяйства является ключевым в понимании роли предков в мире их живых родственников, однако вызывает среди последних споры. Например, вышеупомянутая супружеская пара сильно расходилась во мнениях относительно того, могут ли предки откликаться на просьбы живых. Жена заявила, что предки могут играть активную роль в жизни живых, защищая конкретных людей, когда их об этом просят. И большинство опрошенных говорили, что так или иначе предки защищают дом, даже если нельзя сказать точно, что они делают для его защиты.

Морита-сан, однако, после слов его жены о том, что предки могут защищать живых, добавил: «Не думаю, что, если ты сложишь руки перед семейным алтарем и попросишь о чем-то, предки ответят». Но когда его спросили, почему бы не выбросить семейный алтарь, он ответил: «Ну, хотя помощи вы и не получаете, это полезно для вас лично с точки зрения "кокоро" [какого, духовного центра, сознания"]. Вы совершаете "омайрп [omairi, молитву"] за себя и за свой "кокоро. Но просить о чем-то конкретном бесполезно».

Хамабата указывает, что в некоторых домах семейные собрания проводятся в комнате, где находится семейный алтарь. Алтарь при этом открыт, чтобы предки могли участвовать в празднествах [Hamabata 1990]. Другими словами, предки являются частью жизни домохозяйства. Но для нашего анализа более важным может быть то, что роли живых также исторически определены. Они живут в том числе и для предков – как их потомки, защитники имущества и жизни, которые они от них получили. В частности, в бывших самурайских домохозяйствах люди упоминают, что у них есть обязательства перед предками за то, что они получили от них «дзайсан» (z.iscm), или состояние. Домохозяйство как исторически определенный центр преемственности для группы прямых потомков, (предпочтительно) находящихся в родстве с живыми и умершими, их имущества, а в некоторых случаях и определенного рода занятий требует заботы и защиты со стороны живых. Именно живым доверяют предки эту задачу, чтобы потом, в свою очередь, те доверили ее будущим поколениям.

Этот момент стал особенно очевиден в разговоре с одним мужчиной 79 лет, Уэмото Коити, который является главой бывшей самурайской семьи, состоящей из трех поколений (Уэмото и его жена, его старший сын с женой и их дети). Летом 1995 года он так усердно работал на семейных рисовых полях, что на восстановление здоровья ему пришлось потратить почти месяц, потому что у него больное сердце, о чем он хорошо знал, когда отправлялся работать.

УЭМОТО-САН: У меня десять рисовых полей. Это примерно один гектар.

Дж. У. Т.: Примерно сколько времени в году Вы проводите на рисовых полях?

УЭМОТО-САН: Ну первое, что мы делаем в году, это «тау-ти» (tauchi); это занимает около двух дней. Для этой работы нужен трактор. Сначала вспахивают рисовое поле. Далее идет «такаки» (takaki), т. е. поле поливают водой. Это занимает около трех с половиной дней. Примерно в это же время делают «танэмаки» (tanemaki^y это высевание семян в ящики. Я не могу сделать это один, но с машиной это занимает примерно день. Без машины это было бы дольше.

За этим следует «тауэ» (taue), то есть фактическая пересадка риса. Это занимает три дня. Далее идет «дзёсодзай» (jo-sozai), распыление гербицида. Мы делаем это один раз, и это занимает два дня. В то же время мы также распыляем химикаты, чтобы предотвратить заболевания рисовых кустов. Когда рис созрел, мы делаем «инэгари» (inegari), то есть срезаем и связываем рисовые кусты и кладем их на палки для просушки. Это занимает четыре дня. 1103же в течение четырех дней мы занимаемся «инэгоки» (inegoki) – обмолотом риса, или отделением зерен от стеблей. Это тоже делается с помощью машины. В случае, если у кого-то есть комбайн, «инэгари» и «инэгоки» выполняются комбайном одновременно, но у нас нет комбайна[12]12
  Термины «инэгари» и «инэгоки» являются диалектным вариантом стандартных японских терминов «инэкари» и «инэкоки».


[Закрыть]. Затем мы погружаем рис в грузовик и перевозим на хранение.

Наконец, рис отправляется в продажу. В этом году мы продали в общей сложности ПО мешков по 30 кг по цене 9000 иен каждый. После этого осталось около 1000 кг. Мы уже раздали около 200 кг и, наверное, будем раздавать еще, так как не можем съесть весь рис. Мы посылаем какую-то часть нашей дочери в Токио и другим членам семьи.

Дж. У. Т.: Получается, рис приносит большой доход.

УЭМОТО-САН: Ну я бы не сказал. Мы получаем около 100 000 иен за то, что продаем с десяти ар, или одного тана (или 10 000 долларов с одного гектара), что не так уж и много. Дж. У. Т.: На что Вы тратите эти деньги?

УЭМОТО-САН: Просто обычные расходы на жизнь.

Дж. У. Т.: Что Вы делаете с оставшимся рисом?

УЭМОТО-САН: Ну что-то я отдаю своим братьям и сестрам, что-то своим детям, что-то более дальним родственникам. Дж. У. Т.: Но если у Вас остается 800 кг, это много.

УЭМОТО-САН: [Смеется.] Да, это много. Мы не можем съесть все это. В течение года мы отправляем его разным людям. Дж. У. Т.: Поскольку у Вас много остается, а работа такая трудная, почему бы Вам не производить меньше риса? Почему бы не засаживать восемь рисовых полей вместо десяти? У Вас все равно будет оставаться достаточно, чтобы раздавать членам семьи.

УЭМОТО-САН: Я получил землю от родителей. Здесь люди обычно получали землю в наследство от своих родителей. Самое главное, что люди не хотят ослушаться родителей. Это связано с тем, чтобы быть хорошим ребенком («оя ко-ко», оуа коко), хочется быть хорошим сыном.

Дж. У. Т.: Итак, если бы Вы не занимались посадкой риса, Вам было бы не по себе?

УЭМОТО-САН: [Смеется.] Верно, так и было бы. Я получил эту землю от родителей и чувствую, что должен ею заниматься.

Дж. У. Т.: Разве у Вас не слабое сердце?

УЭМОТО-САН: Да.

Дж. У. Т.: Тогда не лучше ли перестать?

УЭМОТО-САН: Ну я уже сказал это своему старшему сыну, но он еще не включился в работу. Он еще хитрит. Он не хочет этим заниматься, так что по факту он еще ничего не сделал. Он говорит: поскольку дедушка [Уэмото] все еще работает, ему не нужно это делать.

Сын Уэмото-сана работает учителем, а его внуки заняты в школе, поэтому у них нет времени помогать ему в поле. Жена Уэмото-сана не может помочь с какой-либо тяжелой работой из-за проблем со спиной, но она помогает пропалывать сорняки как на рисовых полях, так и в их большом саду возле дома. 1103же Уэмото-сан сказал, что его сын на самом деле помогает с самой трудной работой, а его невестка берет отпуск в наиболее загруженные периоды, чтобы помочь с выращиванием риса. Однако большую часть работы Уэмото-сан делает либо сам, либо с помощью жены.

Роберт Дж. Смит утверждает, что одной из характерных черт предков в Японии является то, что они являются «категорией мертвых, оказывающих покровительство некоторой социальной группе», будь то домохозяйство, «хан» (han), деревня, село или нация [Smith 1974: 212]. Как исторические сущности, время от времени под власть предков попадают отдельные лица, семьи и более крупные социальные группы. Для пожилых жителей деревни, в частности, большое значение имеет их чувство долга перед предками, т. е. обеспечение сохранности связанных с этими предками символов и забота о них, – о фотографиях, «ихай», рисовых полях, домашнем имуществе и деревне в целом. Это означает, что, даже имея проблемы со здоровьем, как в случае с Уэмото-саном, они считают, что нужно продолжать не просто владеть рисовыми полями, но и обрабатывать их, чтобы они были постоянно задействованы, – во многом так же, как предки остаются активной частью домохозяйства посредством символов «ихай» и фотографий. Оставить рисовые поля без обработки означало бы символически оставить на произвол судьбы как целостную историческую сущность само домашнее хозяйство, это было бы оскорблением предков, давших человеку жизнь и благосостояние.

Для пожилых людей, таких как Уэмото-сан, предки могут оказаться тяжелым бременем. Сильное чувство ответственности за то, что они получили от своих предков, в сочетании с тем, что дети и внуки либо уезжают, либо не желают помогать в сельском хозяйстве, оказываются для пожилых людей таким бременем заботы о хозяйстве или садовых землях, с которым те могут физически не справляться. Однако необходимость поддержания преемственности домохозяйства, т. е. сохранения домохозяйства как активного субъекта, оказывается значительнее этих проблем. В трудную минуту (обычно при крайней нужде) особенно тяготятся указанным бременем пожилые люди, не имеющие родственников поблизости. В такие моменты помощь приходит не от семьи, а от соседей.

Дзёнаи подразделяется на шесть подгрупп, называемых «хан», которые представляют собой наименьшую социальную группу, следующую после домохозяйства (на рис. 3.5 показано шесть хан Дзёнаи). Каждый «хан» состоит примерно из двадцати домохозяйств. Эти домохозяйства связаны между собой как социальная группа на основе территориальной близости и исторически сложившейся системы взаимных обязательств. Хан является важным источником дружбы и социальной поддержки для человека, особенно в трудные времена.

Когда, например, человек умирает, члены хана, к которому принадлежал покойный, из людей, не являющихся членами семьи, будут наиболее активными участниками похорон. Женщины из «хана» готовят еду для различных церемоний, на которых присутствуют гости, а мужчины участвуют в круглосуточном бдении с воскурением благовоний в комнате дома умершего (чтобы скрыть его запах) и подготовкой тела к кремации.

Рис. 3.5. Карта Дзёнаи

На похоронах присутствует старшая супружеская пара от каждого домохозяйства в «хане» и по одному представителю от каждого домохозяйства в соседнем «хане». Самые интимные процедуры в процессе похорон, длящихся от трех до пяти дней, происходят в доме умершего или его родственника и в крематории. В этих процедурах принимают участие члены семьи и «киндзё но хито» (kinjo по hito), люди, живущие в «хане» умершего.

Во время тех этапов похоронной церемонии, которые проходят в храме, присутствуют представители всех домохозяйств деревни, если только смягчающие обстоятельства (например, болезнь) не препятствуют тому, чтобы домохозяйство отправило представителя. Однако церемонии, которые происходят в доме, обычно посещают только члены семьи, родственники и члены «хана» (которые также могут быть членами семьи). Одной из самых важных церемоний, связанных с похоронами, является «нэмбуцу» (nembutsu), которое проводится в ночь «церемонии проводов» («кокубэцу сики», kokubetsu shiki), происходящей в местном буддийском храме.

В Дзёнаи есть две ассоциации («нэмбуцу ко», nembutsu ко), которые проводят этот ритуал. Хотя обеими руководит один и тот же человек (поскольку глава одной из ассоциаций умер, и никто не был заинтересован в том, чтобы взять на себя руководство), есть некоторые различия в процедуре выполнения ритуала в зависимости от того, какая ассоциация была выбрана. Эти две ассоциации сформированы по территориальному принципу: одна ограничена жителями «хана» под названием Датэкодзи, а другая объединяет все остальные «ханы» деревни, которые обычно называются вместе Омотэкодзи, хотя это название только одного «хана» (самого большого) из них.

В обеих ассоциациях ритуалы схожи: члены хана приходят в дом вечером в день церемонии проводов и повторяют нараспев «наму амида буцу» (пати amida butsu)[13]13
  Фраза переводится как «имя Будды Амиды». В буддийской секте Дзёдо вера сосредоточена на том, что искреннее произнесение имени Будды Амиды является средством, с помощью которого можно попасть в Чистую Землю, или на буддийские небеса [Bloom 1965].


[Закрыть] в течение примерно двадцати минут, при этом ведущий звонит в колокольчик и напевает слова, а остальные участники повторяют за ним. Основное различие между двумя ассоциациями заключается в том, что в Датэкодзи участники сидят в кругу по краям комнаты и во время пения передают из рук в руки огромные деревянные буддийские молитвенные четки («дзюдзу», juzu), состоящие из 851 бусины, нанизанной на веревку. По словам жителей, четки принадлежат «хану» примерно триста лет. У Ассоциации Омо-тэкодзи нет таких четок, поэтому каждый член ассоциации держит в руках во время пения свои четки. По словам участников, цель этого ритуала состоит в том, чтобы жители «хана» помогли умершему (умершей) попасть на небеса или помогли ему (ей) на пути.

Отсутствие на церемонии человека, который по своему социальному статусу и месту проживания в деревне должен там быть, считается невежливым по отношению к умершему. Например, однажды на похоронах двое членов «хана» не смогли прислать для участия в ритуале «нэмбуцу» своих представителей. Присутствовавшие шептались о том, почему домохозяйства не прислали кого-нибудь, а некоторые говорили, что не прийти на похороны – это оскорбление.

Пожалуй, самое яркое свидетельство сплоченности «хана» как социальной группы можно увидеть в ритуале кремации. Практически повсеместно в Японии за кремацией следует ритуал, во время которого родственники умершего, держа в левой руке церемониальные палочки, выбирают его кости из пепла и кладут в коробку. Действие левой рукой распространено в похоронной практике, потому что оно противоречит тому, что считается нормальным, – праворукости – и символизирует противопоставление жизни и смерти. В Дзёнаи этот ритуал необычен тем, что в сборе костей участвуют не только родственники, но и жители «хана». На вопрос об этом один житель ответил, что

поскольку мы [наши семьи] живем здесь так долго, мы все, вероятно, все равно уже породнились, но в любом случае мы ощущаем, что независимо от того, родные мы или нет, «хан» для нас как семья. Так что участвуют все в «хане».

Хотя атмосфера кремации отнюдь не праздничная, весь ее процесс, который занимает около двух часов, – это время, когда семья и жители «хана» общаются, а мужчины пьют пиво или саке, ожидая завершения этого процесса.

Принадлежность к «хану» в значительной степени определяется географически, хотя не полностью зависит от того, где человек живет. В дополнение к локации существует основанная на исторических бытовых связях социальная ориентация на принадлежность к определенному «хану». Например, в Датэкодзи за последние двадцать-тридцать лет появилось несколько новых семей. В нижнем углу «хана» находится религиозный памятник, посвященный Фудо и Ямано-ками, Фудо – хотокэ (hotoke), или буддийскому богу, который, по мнению жителей, служит для защиты «ками» (катг), синтоистских сущностей, название которых обычно переводится как «боги» или «божества», хотя этот перевод недостаточно полно передает значение термина [Nelson 1996]. Ямано-ками предназначена для женщин и связана с плодородием. В деревне есть посвященная Ямано-ками Ассоциация женщин, однако по причине своего преклонного возраста встречаются они редко.

Каждый год 28 апреля некоторые жители Датэкодзи участвуют в ритуале, проводимом священником из храма Канегасаки. Это делают только люди из Датэкодзи, которые являются членами семей самурайского происхождения. Другими словами, это делают только те семьи, которые живут в деревне от 200 до 400 лет. Новым семьям, вступающим в общину, не разрешается ни участвовать в ритуале, ни быть членами ассоциации, которая управляет проведением ритуала и ухаживает за храмом. Объяснение этому состоит в том, что земля, на которой расположен храм, находится в совместной собственности старых домохозяйств. Новые члены общины не могут участвовать в храмовых ритуалах, поскольку им не принадлежит часть общей долевой собственности, хотя их дети участвуют в очистке храма в рамках рабочих обязанностей Детской ассоциации деревни (см. главу 5) и молиться в храме может, если пожелает, любой.

После ритуала проводится собрание Ассоциации Фудо, на котором его участники обсуждают финансы организации и любую работу, которую необходимо выполнить в храме. Во время встречи в 1996 году также велась долгая дискуссия о том, что делать с теми домохозяйствами, преемники которых не собираются возвращаться в Дзёнаи. Руководители ассоциации связались со всеми входящими в нее семьями, которые уехали из «хана», но сохранили в нем имущество, чтобы узнать, кто планирует, а кто не планирует вернуться. Членство в ассоциации определяется домохозяйством, и отдельные лица этого домохозяйства не имеют права удалить его название из списка членов. Члены платят ежегодные взносы, но многие из тех, кто переехал из деревни, платить перестают, поэтому сохранение их членства в ассоциации стоит под вопросом. Некоторые члены ассоциации предложили исключить из нее уехавших неплательщиков, но другие возражали, заявив, что они не имеют права кого-либо исключать, поскольку устав ассоциации такого изменения не разрешает. Некоторые также предположили, что, возможно, те, кто не собирается возвращаться, могут изменить свое решение с течением времени. Никакого решения достигнуто не было.

Эти примеры наводят на мысль, что принадлежность к «хану», по крайней мере для более старых домохозяйств, следует понимать не только в территориальном, но и в социальном и историческом контексте. Более старые домохозяйства связаны общим самурайским прошлым. В частности, их связывают отношения с семьей Омати, которой многие до сих пор выражают благодарность за полученное в свое время имущество. Исторические обстоятельства, объединившие изначально группу домохозяйств, все еще имеют некоторое влияние на тех, кто остался в деревне.

Считается, что нельзя допустить распада этой первоначальной группы, даже если некоторые из семей-основоположников покинули деревню.

В дополнение к формальному разделению деревни на «ханы» Дзёнаи можно условно разделить на три отдельных района, которые примерно соответствуют местам расположения «ханов». На рис. 3.5 обозначены существующие в деревне «ханы». Районы, называемые *акодзи, Сирайто и Кария, в основном представляют собой новую застройку, созданную семьями, которые живут в деревне от 20 до 100 лет. Датэкодзи и Омотэкодзи в основном состоят из гораздо более старых семей, которые живут в деревне от 200 до 400 лет. Приток новых семей был обусловлен главным образом разделом и продажей собственности бывших самурайских семей, в том числе связанных с семьей Омати. Одна часть этой собственности была превращена в парк, а другая – в жилье.

Раздел имущества не всегда происходит в благоприятных условиях. Самые последние перемены произошли после раздела собственности одного домохозяйств а, в результате чего в течение пяти лет в деревню въехало пять новых семей. На углу района новой застройки стоит двухкомнатный дом, в котором живет Тида Итиро, старший сын семьи, владевшей упомянутой недвижимостью изначально. По словам соседей, семья Тида когда-то занимала один из самых больших участков в деревне. Но несколько лет тому назад умерла мать Тида-сана, и его отец женился во второй раз на женщине, у которой были свои планы на семейное состояние. Когда отец умер, она продала все имущество, ничего не оставив детям. В судебном разбирательстве старший сын отвоевал небольшой участок земли, на котором теперь стоит его домик, где он живет один. Остальную часть участка занимают пять больших современных домов, которые принадлежат теперь семьям мужчин, работающих в одной из компаний городского промышленного парка. Маловероятно, чтобы эти новоприбывшие появились в деревне, если бы ситуация сложилась по-другому.

Здесь я хочу подчеркнуть значительную историческую преемственность состава хозяйств деревни: новые жители появлялись здесь группами, а периоды без таких появлений были длительными. Несколько районов деревни заняты семьями, которые живут здесь уже целых четыреста лет. Сравнивая исторические карты с современными, можно увидеть, что тридцать три семьи, живущие в настоящее время в деревне, занимают те же земли, которые их прямые предки занимали в 1688 году, а несколько других семей переселились в другие части деревни.

Долгая история обитания на одной территории базовой группы бывших самурайских семей и присутствие там нескольких других семей, живущих в деревне не менее пятидесяти лет, означает наличие между домохозяйствами обширной сети социальных связей. Взаимные обязательства формируются не только на основе родства – жизнь на одной территории сама по себе является одним из факторов, способствующих появлению взаимосвязей семей, живущих по соседству.

Эта сеть связей является важной частью жизни стариков Дзёнаи. Пожилые женщины и мужчины деревни постоянно ходят друг к другу в гости, чтобы поболтать и посплетничать за традиционным чаем и домашними соленьями, которые предлагают гостям. Кроме того, соседи заботятся о нуждающихся. Далее приводится выдержка из полевых заметок, описывающая жизненную ситуацию одной пожилой жительницы Уракодзи, Фукай Ута. Беседа, которая легла в основу этого отрывка, состоялась в середине зимы, когда на улице было около 20 °F[14]14
  Приблизительно -6,7 °C – Примеч. пер.


[Закрыть].

Фукай-сан живет в очень маленьком одноэтажном доме на углу главной дороги и дороги, ведущей в У]ракодзи. Дом в плохом состоянии. Некоторые окна в нем разбиты и заделаны кусками пластика. Внутри – старые деревянные панели, покрытые пятнами, как объяснила мне Фукай-сан, от многолетнего курения и использования керосиновой печи. Она сказала, что изначально потолок был из белого дерева, но теперь он темно-бурый. Раздвижные двери, разделяющие комнаты, покрыты коричневыми разводами, как будто они были вытащены из воды. Бумага других раздвижных стен побурела от времени, а многие деревянные панели сломаны или продырявлены. Татами на полу очень старые, с прилипшим к ним мусором, а стены грязноваты. В гостиной почти нет мебели: табуретка, «котацу» (стол с подогревом и прикрепленным к нему одеялом), телевизор, телефон, небольшая полка, на которой хранятся ножи, чай и немного еды, и еще одна полка.

Из гостиной очень отчетливо слышен шум дороги; такое впечатление, будто одно из окон открыто. В комнате небольшой сквозняк и довольно холодно. Когда я пришел, Фукай-сан использовала «котацу» только для того, чтобы укрыться, она зажгла керосинку не сразу, хотя температура снаружи была ниже нуля, а только через некоторое время, когда стало настолько холодно, что изо рта во время разговора шел пар.

Фукай-сан одета в повседневное кимоно, на плечи накинута шаль. Ее волосы все еще по большей части черные, но в них видны седина и проплешина сзади. По дому она ходит легко, но на улицу выходит с тростью. Она говорит, что ей девяносто лет. Она очень маленького роста, что-то около 4 футов 10 дюймов[15]15
  1,47 метра. – Примеч. пер.


[Закрыть], немного сгорблена, но не так заметно, как некоторые женщины в этом районе, и постоянно улыбается, обнажая единственный передний зуб. Подавая к столу несколько яблок, ей пришлось нарезать их довольно мелко и заметить, что жевать одним зубом неудобно.

Муж Фукай-сан служил в армии и во время войны попал в Маньчжурию. Вернувшись, он работал в банке в Мидзусаве. После большого пожара, уничтожившего почти всю У]ракодзи, они купили землю и построили дом, в котором она живет. Это было 35–40 лет назад. Ее муж погиб в железнодорожной катастрофе вскоре после того, как они переехали. С этого момента она и ее единственный сын жили в этом доме, пока сын не умер в возрасте сорока лет, примерно через двадцать лет после своего отца. С тех пор (более двадцати лет) она живет в доме одна.

После смерти мужа ей пришлось содержать себя самой, поэтому она работала дома – шила кимоно (японская традиционная одежда). Она смогла зарабатывать на жизнь шитьем и продолжала шить кимоно, пока три года назад ее зрение не испортилось настолько, что она больше не смогла шить. Она также сказала, что за эти годы количество заказов значительно сократилось, потому что люди стали носить одежду западного стиля. Раньше, по ее словам, все носили кимоно, и дела шли хорошо.

Фукай-сан живет только на государственную пенсию («ко-кумин ненкин», kokumin nenkin), получая 67 000 иен в месяц. По ее словам, основные расходы, такие как керосин, электричество, телефон и т. д., обходятся ей примерно в 50 000 иен в месяц, а на оставшееся ей нужно еще покупать еду. Она сказала, что посещает врача каждые десять дней, для чего ездит в местную больницу в центре Канегасаки, менее чем в миле от ее дома, на такси. Но поездка на такси стоит около 570 иен в одну сторону. Так что это дорого, учитывая ее бюджет. Ее доходов недостаточно для удовлетворения ее нужд. Чтобы компенсировать разницу, Фукай-сан использует свои сбережения, которых, по ее расчетам, хватит ей еще примерно на пять лет. Она не знает, что будет делать, когда деньги закончатся, но ожидает, что получит помощь от города.

Относительно еды, поскольку ей нелегко добраться до продуктового магазина, она полагается на автолавку, которая каждую неделю привозит на продажу продукты. Что касается сырых продуктов, таких как рыба, то их покупают и приносят ей соседи. Ей также в значительной степени помогает находящийся рядом с ее домом небольшой огород, о котором она заботится в той степени, в какой ей позволяет ее состояние здоровья. Еще несколько лет назад она сама выращивала там овощи, но теперь это стало слишком тяжело. Последние несколько лет огородом занимается живущая через дорогу Ямадзато-сан, она отдает часть овощей Фукай-сан. Из-за очень маленькой пенсии ей нужен огород, чтобы прокормиться [Полевые заметки от 29.12.1995].

Соседи Фукай-сан регулярно навещают ее, а Ямадзато-сан, живущая через дорогу, ухаживает за ее огородом. Между ними нет формальной договоренности о том, как делить урожай. Фукай-сан работает в огороде, когда может, а Ямадзато-сан обычно приходит ежедневно в 5 утра, чтобы полоть сорняки и ухаживать за овощами. Фукай-сан может взять столько овощей, сколько ей нужно, а Ямадзато-сан берет то, что хочет. Такое распространено повсеместно. Когда весной 1995 года еще одна жительница деревни попала в больницу, соседи позаботились о том, чтобы по мере необходимости сажать в ее огороде овощи и пропалывать его, пока она не смогла ухаживать за овощами сама.