Текст книги "Вот я"

Нет еще

Сэм с Билли сидели в хвосте автобуса, через несколько пустых рядов от остальных.

– Хочу тебе кое-что показать, – сказала Билли.

– Давай.

– На твоем айпаде.

– Я оставил его дома.

– Серьезно?

– Мама заставила, – пояснил Сэм, жалея, что не выдумал объяснения посерьезнее такого детского лепета. – Статью какую-нибудь прочла или еще чего?

– Она хочет, чтобы в поездке я был типа «с нами».

– Кто расходует десять галлонов бензина, не трогаясь с места?

– Кто?

– Буддистский монах.

Сэм посмеялся, не понимая шутки.

– А ты видел ролик, где аллигатор кусает электрического угря?

– Ага, охуительно.

Билли вынула обычный, нелепее, чем взрослый на мопеде, планшет, подаренный родителями на Рождество, и стала что-то писать.

– А видел ведущего погоды со стояком?

Они посмотрели вместе и посмеялись.

– Самый прикол, когда он говорит: «Наблюдаем подъем».

Билли загрузила новое видео.

– Гляди, сифилис у морской свинки.

– По-моему, это хомяк.

– Ты за деревьями не видишь язвы на гениталиях.

– Ужасно, я ворчу, как мой папаша, но не дурдом ли, что нам открыт доступ ко всей этой херне?

– Это не дурдом. Это наш мир.

– Ну, тогда не дурдом ли этот мир?

– Не может быть по определению. Дурдом – это про других.

– Мне правда очень нравится, как ты рассуждаешь.

– Мне правда очень нравится, что ты это говоришь.

– Это не я говорю: это правда.

– И еще одно: мне правда очень нравится, что ты не можешь себя заставить сказать слово на букву «л», потому что боишься, как бы я не решила, будто ты говоришь такое, чего ты на самом деле не говоришь.

– А?

– Очень, очень, очень нравится.

Он ее любил.

Она перевела планшет в кому и сказала:

– Эмет хи ашекер а-това бейотер.

– Это что?

– Иврит.

– Ты говоришь на иврите?

– Как ответил Франц Розенцвейг на вопрос, религиозен ли он: «Еще нет». Но я подумала, что одному из нас следовало бы немного просветиться в честь твоей бар-мицвы.

– Какой Франц? И погоди, а что значит-то?

– Правда – это самая надежная ложь.

– А, ладно: Аната ва субете о рикай сите иру баай ва, гокай суру хитсуё га аримасу.

– И что это должно означать?

– «Если ты все понимаешь, значит, ты плохо информирован». Японский вроде. Это был эпиграф к игре «Зов Долга: Секретные операции».

– Ага, я японский изучаю по четвергам. Просто не поняла твое произношение.

Сэму захотелось показать ей новую синагогу, над которой он работал две последние недели. Он гадал, была ли эта работа лучшим выражением всего лучшего в нем, и гадал, могла ли бы она понравиться Билли.

Автобус остановился у «Вашингтон Хилтон» – отеля, где теоретически через две недели должен был пройти прием по случаю бар-мицвы Сэма, если из него выжмут извинения, – и дети, выйдя из него, рассыпались по площадке.

В фойе висел большой баннер: «Добро пожаловать на конференцию „Модель ООН-2016”». В углу были свалены несколько десятков чемоданов и сумок, почти в каждой лежало то, чего там быть не должно было. Пока Марк пытался пересчитать детей по головам, Сэм отвел в сторонку мать:

– Когда будешь говорить, не раздувай, пожалуйста, ладно?

– Не раздувать что?

– Да ничего. Просто не раздувай.

– Ты боишься, что будешь за меня краснеть?

– Да. Ты заставила меня сказать.

– Сэм, мы сюда приехали зажечь…

– Не говори зажечь.

– …И меньше всего мне хочется, чтобы было тоскливо.

– И тоскливо.

Марк показал Джулии большой палец, и она начала говорить:

– Могу я попросить минуту внимания?

Никто и ухом не повел.

– Йу-хху!

– И йу-хху, – прошептал Сэм, ни к кому не обращаясь.

Марк пустил в ход баритон, превращая бубенчики танцовщицы в китайские наддверные колокольцы.

– Закрыли рты, смотрим сюда, быстро!

Дети притихли.

– Отлично, – сказала Джулия. – Как вы, наверное, знаете, я мама Сэма. Он просил меня не раздувать, поэтому я сразу перехожу к делу. Во-первых, хочу сказать, что я просто балдею, как классно мне быть здесь с вами.

Сэм закрыл глаза, приказывая себе выключить реальность.

– Нам предстоит интересное, трудное и захватывающее дело.

Она увидела, что Сэм закрыл глаза, но не могла понять, что такого сделала.

– Итак… кое-какие бытовые мелочи, прежде чем я раздам ключи, которые, как я понимаю, не ключи, а карточки, но мы будем называть их ключами. Вы убедитесь, что я очень спокойный человек. Но спокойствие – это улица с двусторонним движением. Я понимаю, что вы приехали сюда наслаждаться жизнью, но не забывайте, что вы еще и представляете нашу Джорджтаунскую среднюю школу, не говоря уж про нашу островную родину, Федеративные Штаты Микронезии!

Она подождала аплодисментов. Или чего-нибудь. Билли вспугнула тишину одиноким хлопком, и тут же неловкость горячей картофелиной обожгла ей ладони.

Джулия продолжила:

– Значит, я уверена, никому не нужно напоминать, что никаких легких наркотиков никто не употребляет.

Сэм потерял власть над мышцами шеи, его голова склонилась к груди.

– Если вам что-то выписал врач, это, конечно, допустимо, но только если вы не принимаете лекарство как допинг и не злоупотребляете им. Дальше: я понимаю, что большинству из вас нет и тринадцати, но я хочу еще затронуть вопрос о сексуальных отношениях.

Сэм отошел в сторону. Билли последовала его примеру.

Марк, видя, к чему все клонится, вмешался:

– Полагаю, основная мысль, которую хочет донести миссис Блох, – не делайте ничего такого, о чем вы не хотите, чтобы мы сообщили вашим родителям. Потому что я расскажу об этом вашим родителям, и тогда вам точно не поздоровится. Понятно?

Школьники закивали.

– Курт Кобейн вышиб себе мозги из-за кого-то вроде моей матери, – прошептал Сэм Билли.

– Ты к ней слишком строг.

– Неужели?

Раздавая карточки-ключи, Марк объявил:

– Отнесите вещи, распакуйтесь, телевизор не включайте и не прикасайтесь к мини-бару. Встречаемся в моем номере, одиннадцать – двадцать четыре, ровно в два. У кого с собой гаджеты, запишите: одиннадцать – двадцать четыре, в два. Нет гаджета, попробуйте использовать мозг. Теперь, как умные и целеустремленные молодые люди, вы используете это время, чтобы еще раз изучить установочные документы и четко отработать на вечерней мини-сессии. У вас есть номер моего мобильного на случай, и только на тот случай, если стрясется что-то неожиданное. Знайте, что я вездесущ. Иначе говоря, даже если меня нет рядом, я все вижу и слышу. До встречи.

Разобрав карточки, дети разбежались по комнатам.

– И тебе, – сказал Марк, протягивая карточку Джулии.

– Президентский люкс, я полагаю?

– Точно. Но боюсь, президента Микронезии.

– Спасибо, что выручил.

– Спасибо, что выставила меня крутым перцем.

Джулия рассмеялась.

– Не хочешь хлопнуть стаканчик? – спросил Марк.

– Серьезно? Прям стаканчик-стаканчик?

– Питьевой релаксант. Ага.

– Мне надо узнать, как там у стариков Джейкоба. Они забрали Бенджи на выходные.

– Миленько.

– А то вернется латентным Меиром Кахане в фазе формирования.

– А?

– Он был оголтелым правым…

– Тебе нужно прям стаканчик-стаканчик.

И внезапно не осталось никаких организационных задач для решения, никакой пустой болтовни, а только подползающая тень их разговора в злосчастной мебельной галерее, и все то, что Джулия знала, но не стала бы ни с кем делить.

– Ну иди звони.

– Да это пять минут, не больше.

– Ну, сколько бы ни было. Напиши мне, как будешь готова, и встретимся в баре. Времени у нас навалом.

– Не слишком рано для выпивки?

– В истории тысячелетия?

– По времени дня.

– В твоей жизни?

– По времени дня, Марк. Ты уже опьянен своим холостячеством.

– Пьяный человек не сказал бы тебе, что холостяком называется тот, кто никогда не был женат.

– Ты опьянен своей свободой.

– Ты имеешь в виду одиночество?

– Я попыталась сказать твоими словами.

– Я опьянен своей новой трезвостью.

Джулия считала, что она проницательнее многих, когда речь идет о мотивах других людей, но тут не могла разобрать, что делает Марк. Заигрывает с женщиной, которую хочет? Ободряет человека, которому сочувствует? Невинно дурачится? А что делает она? Любые угрызения совести, которые она могла бы испытать по поводу флирта, теперь были столь далеко за горизонтом, что полностью пропали из виду. Если на то пошло, ей было жаль, что Джейкоб этого не видит.

У них была своя система тайных знаков, секретного обмена сообщениями: при младших детях говорить беззвучно, при Исааке шепотом, писать друг другу записки о содержании текущего телефонного разговора, жесты и гримасы, естественно сформировавшиеся за годы. Например, в кабинете рава Зингера Джулия потерла бровь двумя пальцами и слегка покачала головой, одновременно раздувая ноздри, что означало: смирись. Они умели найти способ понять друг друга, несмотря на все барьеры. Но им нужны были барьеры.

Ее мысли метнулись в другую сторону: Джейкоб однажды усадил Сэма слушать подкаст о почтовых птицах в Первую мировую войну, и тема захватила воображение мальчика – он попросил на день рождения домашнего голубя. Умиленная оригинальностью просьбы и, как всегда, стремясь не только сделать все ради благополучия детей, но и показать, что она все ради этого делает, Джулия отнеслась к просьбе серьезно.

– Они прекрасно живут в доме, – сообщил Сэм. – Есть такие.

– В доме?

– Да. Нужна большая клетка, но…

– А как же Аргус?

– …Немного дрессировки…

– Отличное слово.

– Мам. Немного дрессировки, и они прекрасно подружатся. А когда…

– А как быть с пометом?

– Они носят голубиные трусы. Ну, фактически подгузники. Меняешь раз в три часа.

– Ну, совсем никаких проблем.

– Я бы мог менять.

– Ты уходишь в школу дольше, чем на три часа.

– Мам, это будет так весело! – воскликнул Сэм, вскидывая кулаки в той манере, которая однажды заставила Джейкоба задуматься, а нет ли у мальчика синдрома Аспергера в легкой форме. – Мы могли бы брать его в парк, или в школу, или к бабушке, да хоть куда, прицепить к его ошейнику записку, и он доставит ее прямо домой.

– А могу я спросить, что тут веселого?

– Серьезно?

– Объясни своими словами.

– Если это не понятно, то я не знаю, как можно объяснить.

– А трудно их обучать?

– Легче легкого. В принципе, нужно просто устроить ему классный дом, и он будет охотно туда возвращаться.

– А что такое для них классный дом?

– Ну, он просторный, светлый и окружен сеткой, мелкой: чтобы голубь не мог просунуть сквозь нее голову и застрять.

– Как-то не очень весело.

– А пол выстилается дерном, который регулярно меняют. И ставят ванночку, которую надо регулярно мыть.

– Ага.

– Ну и всякие вкусные угощения типа цикория, ягод, гречки, льняного семени, пророщенной золотистой фасоли, вики.

– Вики?

– Не знаю, я это читал.

– Ну а просторная клетка, это какая?

– Совсем классно будет шесть на девять.

– Шесть на девять чего?

– Футов. Шесть футов в длину и в ширину, девять в высоту.

– И где мы поставим такую просторную клетку?

– В моей комнате.

– Придется поднимать потолок.

– А это разве возможно?

– Нет.

– Ну, тогда она может быть чуть пониже, но все равно хорошая.

– А если ему не понравится его дом?

– Понравится.

– Но если нет?

– Мам, ему понравится, потому что я буду делать все, что надо делать, чтобы получился отличный дом, который голубь полюбит.

– Я просто спрашиваю, что, если нет.

– Мам.

– Я не могу задать вопрос?

– Наверное, он тогда не возвращается. Так? Улетает и остается летать.

Прошла всего неделя, и Сэм забыл о существовании почтовых голубей – он узнал, что на свете существуют ружья «Нерф», – но Джулия не забыла, как он тогда сказал: Улетает и остается летать.

– Почему бы нет? – сказала она Марку, жалея, что рядом нет подходящей поверхности, чтобы постучать костяшками пальцев. – Давай хлопнем стаканчик-стаканчик.

– Всего один?

– А пожалуй, ты прав, – ответила она, поправляя перышки перед полетом, который проверит ее клетку на удобство. – Для этого уже поздно.

Иная жизнь другого человека

Прошло больше восьми часов с тех пор, как они в молчании приехали от ветеринара, четыреста девяносто минут избегания друг друга в одном доме. Продукты были, но возиться у плиты не хотелось, поэтому Джейкоб разогрел в микроволновке буррито. Выложил дюжину морковок-младенцев, не имевших ни шанса быть съеденными, и основательный ком хумуса, чтобы Джулия, вернувшись, увидела – из контейнера взяли немало. С подносом он отправился к Максу, постучал в дверь и вошел.

– Я не сказал, что можно войти.

– Я не спрашивал разрешения. Просто даю тебе время выдернуть пальцы из носа.

Макс сунул палец в нос. Джейкоб опустил тарелку на письменный стол.

– Чего поделываем?

– Ничего не поделываем, – ответил Макс, переворачивая планшет экраном вниз.

– Серьезно, что?

– Серьезно, ничего.

– Ну, грязное видео? Или покупаешь вещи моей кредиткой?

– Нет.

– Ищешь рецепты эвтаназии в домашних условиях?

– Не смешно вообще.

– Что тогда?

– «Иная жизнь».

– Не знал, что ты в нее играешь.

– В нее никто не играет.

– Ладно. Не знал, что ты ею занимаешься.

– Вообще-то я – нет. Сэм не дает.

– Но кот за порог…

– Ну, вроде.

– Я тебя не спалю.

– Спасибо.

– Ты все понимаешь? Кот за порог? Не спалю?

– Конечно.

– Но что там вообще? Это игра?

– Нет, не игра.

– Нет?

– Это сообщество.

– Ага, я этого не знал, – сказал Джейкоб, не в силах не включить самый уничижительный тон.

– Да, – сказал Макс, – ты не знал.

– Ну, а не похоже это больше – как я, во всяком случае, понимаю – на сборище людей, которые вносят ежемесячный членский взнос, чтобы собираться и вместе исследовать, ну, я не знаю, какую-то воображаемую местность?

– Нет, это не как в синагоге.

– Уделал.

– Спасибо за еду. Пока.

– Ну, так или эдак, – сказал Джейкоб, не сдаваясь, – а выглядит клево. Насколько я могу разглядеть. Издалека.

Макс плотно занялся буррито.

– Серьезно, – продолжал Джейкоб, заискивая, – мне интересно. Я знаю, что Сэм играет в нее – ну в смысле, живет в ней – круглые сутки: охота посмотреть, что там и как.

– Ты не поймешь.

– А давай попробуем.

– Ты не поймешь.

– Ты учитываешь, что я в двадцать четыре года получил Национальную премию за лучшую еврейскую книгу?

Макс перевернул планшет, зажег экран мазком пальца и сообщил:

– Как раз набираю рабочие валентности для крупного апгрейда. Потом обменяю на какую-нибудь психооболочку…

– Психооболочку?

– Интересно, а обладателю настоящей Национальной книжной премии пришлось бы спрашивать?

– А это ты? – спросил Джейкоб, дотрагиваясь до эльфоподобного существа.

– Нет. И не трогай экран.

– А кто ты?

– Никто из них.

– А кто Сэм?

– Никто.

– Кто Сэмов герой?

– Его аватар?

– Ну, пусть так.

– Вон там. У торгового автомата.

– Что? Вон та смуглянка?

– Она латиноамериканка.

– Почему Сэм – латиноамериканка?

– А почему ты белый мужчина?

– Потому что у меня не было выбора.

– Ну, а у него был.

– Можно погонять?

Макс терпеть не мог, когда отец клал руку на его плечо. Это было ему отвратительно – ощущение из середины спектра, на полюсах которого яйца всмятку и тридцать тысяч человек, требовавших удовлетворения, когда джамботрон «Камеры поцелуев»[17]17
   Камера поцелуев – игра на спортивных состязаниях: камера выхватывает в толпе двух сидящих рядом разнополых зрителей и выдает изображение на огромный экран («джамботрон»), после чего попавшие в кадр двое должны поцеловаться.


[Закрыть] захватил его с матерью на стадионе «Нэшнлз».

– Нет, – ответил он, стряхивая с плеча отцовскую ладонь, – нельзя.

– А что такого страшного я могу натворить?

– Ты можешь ее убить.

– Ясное дело, такого не будет. Но даже если бы убил, чего я не допущу, разве ты не можешь просто докинуть несколько двадцатипятицентовиков и продолжить с того же места?

– Сэм четыре месяца потратил на развитие ее скиллов, вооружение и психический ресурс.

– А я потратил сорок два года.

– Вот поэтому ты никому не должен отдавать рычаги управления собой.

– Макси…

– Макс – нормально.

– Макс. Давший тебе жизнь умоляет тебя.

– Нет.

– Я приказываю тебе дать мне возможность поучаствовать в Сэмовом сообществе.

– Две минуты, – сказал Макс, – и только просто потоптаться.

– Просто Потоптаться – мое второе имя.

С великой неохотой Макс протянул планшет Джейкобу:

– Чтобы ходить, просто веди большим пальцем в направлении, куда хочешь идти. А что-нибудь взять…

– Большой палец, широкий на конце, так?

Макс не отреагировал.

– Просто шучу, чувак.

– Внимательно смотри, куда идешь.

В детстве Джейкоба в играх была одна кнопка. Они были простыми и занимательными, и никто не думал, что там чего-то не хватает. Никому не нужна была возможность приседать на корточки, вращаться вокруг себя, менять оружие. У тебя ствол, ты мочишь всякую пакость, салютуешь друзьям. Джейкобу ни к чему было множество кнопок – чем больше доступно рычагов, тем меньше власти, казалось, было в руках.

– У тебя, короче, отстойно выходит, – сказал Макс.

– Может, это игра, короче, отстойная?

– Это не игра, и она в один день делает больше денег, чем все книги, изданные за этот год в Америке, вместе взятые.

– Уверен, это не правда.

– А я уверен, правда, потому что так написано в статье.

– В какой?

– В разделе искусств.

– В разделе искусств? С каких пор ты читаешь раздел искусств и с каких пор видеоигры – это искусство?

– Это не игра.

– И даже если она делает такие деньги, – продолжил Джейкоб, вставляя ноги в стремена своего высокомерия, – что с того? Что это вообще показывает?

– Сколько денег она сделала.

– Что есть чего показатель?

– Не знаю. Того, насколько она важна?

– Не сомневаюсь, ты понимаешь разницу между доминированием и важностью.

– Не сомневаюсь, ты понимаешь, что я даже не знаю, что такое доминирование.

– Кейн Уэст культурно не более значим, чем…

– Нет, более.

– …Чем Филип Рот.

– Во-первых, я об этом человеке никогда не слышал. Во-вторых, Кейн, может быть, не важен для тебя, но он точно более важен для мира.

Джейкобу вспомнилось время, когда Макс помешался на сравнении ценности – Ты бы выбрала полную руку алмазов или полный дом серебра? На мгновение, которое тут же улетело, он увидел меньшего Макса.

– Видно, мы по-разному смотрим на вещи, – сказал он.

– Точно, – подтвердил Макс. – Я смотрю на вещи правильно. А ты нет. Вот и разница. Сколько людей смотрит в неделю твой сериал?

– Это не мой сериал.

– Сериал, для которого ты пишешь.

– Не простой вопрос. Есть люди, что смотрят первый эфир, есть зрители последующих показов, а еще записывают на видеорекордер…

– Несколько миллионов?

– Четыре.

– В эту игру играют семьдесят миллионов человек. И им пришлось ее покупать, а не просто врубить телик, когда лень воспитывать детишек или возиться с женой.

– Тебе сколько лет?

– В принципе, одиннадцать.

– Я в твоем возрасте…

Макс указал на экран:

– Смотри, что делаешь, пап.

– Смотрю, конечно.

– Только не…

– Все под контролем.

– Пап…

– Да, да, ага, – отозвался Джейкоб, затем вновь перенес внимание с экрана на Макса. – Они просто грабители.

– Папа!

– Ну ты впрямь унаследовал мамин талант беспокоиться.

И тут раздался звук, какого Джейкоб никогда прежде не слышал: что-то между скрежетом шин и стоном умирaющего животного, которого только что переехали.

– Черт! – закричал Макс.

– Что?

– О, черт!

– Погоди-ка, это что, моя кровь?

– Это кровь Сэма! Ты его убил!

– Да нет же. Я просто понюхал какой-то цветок.

– Ты понюхал Букет Погибели!

– Зачем вообще там был букет погибели?

– Чтобы у мудаков была возможность умереть дурацкой смертью.

– Полегче, Макс. Это была честная ошибка.

– Да кому какое дело, честная, нечестная.

– И при всем моем уважении…

– О, черт, черт, черт…

– …Это игра.

Не стоило Джейкобу этого говорить. Точно не стоило.

– И при всем моем уважении… – сказал Макс с пугающим хладнокровием, – иди на хер.

– Что ты сказал?

– Я сказал… – Максу не хватало духу смотреть отцу в глаза, но свои слова он повторить не испугался: – Иди на хер.

– Не смей со мной так разговаривать.

– Вот жаль, что я не унаследовал мамин талант проглатывать всякое дерьмо.

– Это как прикажешь понимать?

– Никак.

– Не похоже на никак.

– Всё, ничего.

– Нет, не всё. У мамы талантов много, но проглатывать дерьмо туда не входит. Да, я понимаю, что ты говорил не в буквальном смысле.

Слышал ли и Макс их ругань? Звон стекла? Или он просто зондирует, смотрит, каков будет ответ? А какого он хочет? А чем готов ответить Джейкоб?

Джейкоб, шагнув к двери, обернулся:

– Когда надумаешь извиниться, я буду в…

– Я умер, – ответил Макс. – Мертвые не извиняются.

– Ты не умер, Макс. На свете есть настоящие мертвецы, и ты к ним не относишься. Ты огорчен. Огорчен и умер – это разные состояния.

Зазвонил телефон – тайм-аут. Джейкоб ожидал, что это Джулия: в отъезде она всегда звонила, пока дети не легли спать.

– Алло?

– Привет.

– Бенджи?

– Привет, пап.

– У вас все хорошо?

– Да.

– Поздно уже.

– Я в пижаме.

– У тебя там все, что надо, есть, дружище?

– Да. А у тебя?

– У меня все хорошо.

– Ты просто хотел сказать привет перед сном? Ты позвонил мне.

– Вообще-то я хотел поговорить с Максом.

– Сейчас? По телефону?

– Ага.

– Бенджи, – сказал Джейкоб, протягивая трубку Максу.

– Дашь нам поговорить? – спросил Макс.

Перед абсурдностью этой ситуации, ее мучительностью и красотой Джейкоб готов был пасть на колени: эти два самостоятельных сознания, ни одно из которых не существовало еще десять с половиной лет назад, и теперь существующие лишь благодаря Джейкобу, не только могли свободно действовать без его вмешательства (это он знал давно), но и требовали свободы.

Джейкоб взял планшет и оставил своих отпрысков беседовать. Тыкая в айпад, он нечаянно развернул окно, лежавшее под «Иной жизнью». Там оказался форум, тема обсуждения – «Можно ли гуманно умертвить собаку в домашних условиях?». В первом же комментарии, на который упал взгляд Джейкоба, говорилось: «У меня была такая же проблема, но со взрослой собакой. Ужасно грустно. Мама отвезла Чарли к нашему знакомому, фермеру, живущему за городом, который сказал, что сможет его пристрелить. Для нас это было намного легче. Он повел Чарли гулять, говорил с ним и во время прогулки застрелил».