Текст книги "Вот я"

Выдуманная тревога

Вместо того чтобы узнать, как там Бенджи, у которого, конечно же, все хорошо, Джулия повозилась с волосами, повтягивала щеки, поправила блузку, придирчиво проверила макияж, потерла живот, прищурилась. Написала Марку – пожалуй, лишь затем, чтобы пригасить ненависть к себе самой: «Проверила – ребенок жив. Готова в любое время». Спустившись в бар, она застала Марка уже за столиком.

– Просторно разместили? – спросил Марк, пока Джулия располагалась напротив.

– Ты про мой номер? В духовке просторнее.

– Похоже, ты на семьдесят пять лет опоздала родиться. – И тут же, притворно поморщившись: – Гадкая шутка?

– Давай посмотрим. Мой свекор сказал бы, что все совершенно нормально, при том условии, что у шутника нет ни капли гойской крови. А Джейкоб заспорил бы. Потом они поменялись бы позициями и дальше грызлись вдвое жарче.

Подошел официант.

– По бокалу белого? – предложил Марк.

– Отлично, – согласилась Джулия. – Один тебе?

Марк со смехом выставил два пальца.

– Как там Ирв? Похоже, влез в дерьмо.

– В этом он спец, да. Но альтернатива – прозябать в забвении.

– Лучше, чтобы все поливали?

– Говорить о нем – именно это он хотел бы, чтобы мы сейчас делали. Давай не станем идти у него на поводу.

– Едем дальше.

– Ну так как оно?

– Что? Развод?

– Развод, твой вновь обретенный внутренний монолог, все вместе.

– Это процесс.

– Не так ли Чейни определил пытку?

– Ну ты же помнишь старый анекдот: «Почему развод – это такие расходы?»

– И почему?

– «Потому что дело того стоит».

– Я думала, это говорят про химиотерапию.

– Ну что ж, лысеешь и от того, и от другого, – сказал Марк, приглаживая ладонью волосы.

– Ты не лысый.

– Боже, прошу, только не льстить.

– Тут нет никакой лести.

– Просто я выше своих волос.

– Все вы так: вечные эксперименты как поизящнее выбрить бородку, паника по поводу редеющих волос, когда ничего не редеет. И полное равнодушие к брюху, переливающемуся через ремень.

– Я вообще-то довольно лысый. Но речь не об этом. Речь о том, что развод весьма дорого обходится – эмоционально, энергетически, финансово – и он того стоит. Но не более того.

– Не более того?

– Ну, не крушение. Можно выстоять.

– Но платишь-то жизнью, верно?

– Лучше выбраться из горящего дома с ожогами девяноста процентов кожи, чем сгореть в нем. Но еще лучше выйти из этого дома до пожара.

– Да, но на улице холодно.

– А где твой дом горит? В Нунавуте?

– Пожары я всегда представляю себе зимой.

– Ну а ты? – спросил Марк. – Какие новости на Ньюарк-стрит?

– Перемены не только у тебя.

– И что происходит?

– Ничего, – ответила Джулия, разворачивая салфетку.

– Нунавут?

– Что?

– Не хочешь рассказывать?

– Да правда, не о чем рассказывать, – отозвалась она, вновь складывая салфетку.

– Ну и ладно.

– Мне не стоит об этом говорить.

– Видимо, не стоит.

– Хотя мы еще не начали пить, у меня уже психосоматический кайф, все плывет.

– Ну это будет прямо бомба, да?

– Но я могу тебе доверять, верно?

– Ну, думаю, это зависит…

– Серьезно?

– Только заслуживающий доверия человек признает собственную ненадежность.

– Все, забыли.

– Я в прошлом году нахимичил в налоговой декларации, годится? Сильно. Я вычел за офис, которого у меня вообще нет. Теперь, если что, сможешь меня шантажировать.

– А зачем ты химичишь?

– Потому что это честь – помогать нашему обществу успешно функционировать, но лишь до некоторой степени. Потому что я козел. Потому что мой бухгалтер козел и показал, где можно схимичить. Не знаю.

– На днях я была дома и услышала жужжание. Оказалось, на полу валяется сотовый телефон.

– О, черт.

– Что такое?

– Ни одна история про сотовый телефон не заканчивается хорошо.

– Я его открыла, и там оказались довольно откровенные эротические сообщения.

– Тексты или картинки?

– А есть разница?

– Картинка – это то, что есть. А текст может быть чем угодно.

– Слизывание спермы с очка. Такого плана.

– Картинки?

– Слова, – сказала Джулия. – Но если ты требуешь деталей, я звоню в налоговую.

Официантка принесла вино и тут же испарилась. Джулии хотелось бы знать, многое ли та услышала и услышала ли вообще, что могла бы рассказать администратору, чтобы та молодая и свободная женщина благодаря семейству Блох нынче вечером смогла немного посмеяться.

– Я потребовала у Джейкоба объяснений, и он сказал, что это все только треп. Такой нехило закипевший флирт.

– Закипевший? Слизывать сперму с очка – это просто Дрезден.

– Ничего смешного.

– И кто был на той стороне?

– Режиссер с его студии.

– Не Скорсезе…

– Не смешно.

– Прости, Джулия, мне правда очень жаль. И я в шоке.

– Может, все к лучшему. Как ты говоришь, дверь должна открыться, чтобы осветить темную комнату.

– Я такого не говорил.

– Не говорил?

– Ты ему поверила?

– В каком смысле?

– Что это были только слова.

– Да.

– И ты действительно видишь разницу?

– Между разговорами и действиями? Конечно, да. И это имеет значение.

– Насколько большое?

– Не знаю.

– Он изменил тебе, Джулия.

– Он не изменил мне.

– Слишком громкое слово для секса с другой женщиной?

– У него не было секса с другой женщиной.

– Конечно, был. И даже если не был, то все равно был. И ты это знаешь.

– Я не извиняю и не преуменьшаю того, что он сделал. Но разница-то есть.

– Писать такое другой женщине – это измена, без всяких сомнений. Прости, но я не могу молча сидеть и позволить тебе думать, будто ты не достойна лучшего.

– Это были лишь слова.

– А если бы ты написала такие «лишь слова»? Как, ты думаешь, он бы к этому отнесся?

– Если бы он знал, что мы с тобой пьем вино, у него случился бы эпилептический припадок.

– Почему?

– Потому что он настолько ревнив.

– В браке с тремя детьми?

– Он четвертый.

– Я не понимаю.

– Чего?

– Если он просто патологически ревнив, ладно. Такой уж он есть. И если бы он просто изменял, то, пожалуй, я бы предложил способ все наладить. Но все это вместе? Как ты с этим живешь?

– Из-за мальчиков. И потому что мне сорок три. Потому что у нас за спиной почти двадцать лет жизни, почти полностью счастливой. Потому что, какой бы жестокой или глупой ни была эта его ошибка, он, в сущности, хороший человек. Хороший. Потому что, хотя и никому не писала откровенных сообщений, я тоже флиртую и фантазирую. Потому что я не всегда веду себя как хорошая жена, причем нередко намеренно. Потому что я слабая.

– Только слабость и аргумент.

Явилась мысль, воспоминание: как осматривали детей, проверяя, нет ли на них клещей, на крыльце летнего домика в Коннектикуте. Они с Джейкобом передавали детей друг другу – искали в подмышках, в волосах, между пальцами ног, – перепроверяя друг друга и обязательно находя клещей, пропущенных другим. Джулии хорошо удавалось вытаскивать клеща целиком, а Джейкоб ловко отвлекал внимание детей, смешно изображая, как их мать делает покупки в супермаркете. Почему вдруг ей это вспомнилось?

– А о чем ты фантазируешь? – спросил Марк.

– Что?

– Ты сказала, что тоже фантазируешь. О чем?

– Не знаю, – ответила Джулия, отпивая вина. – Я просто так сказала.

– Ясно. А я просто так спросил. И о чем ты фантазируешь?

– Это тебя не касается.

– Меня не касается?

– Вообще.

– Упиваешься своей слабостью?

– Ты не кажешься мне милым.

– Конечно, нет.

– Или обаятельным. При всем старании.

– И стараться не надо, чтобы быть таким необаятельным.

– Или привлекательным.

Марк долгим глотком допил остававшиеся полбокала и сказал:

– Уходи от него.

– Я не собираюсь уходить от него.

– Почему?

– Потому что от брака так легко не отказываются.

– А от жизни?

– И потому что я не ты.

– Нет, но ты – это ты.

– Даже в глубине души я никогда не жалею, что не одинока.

Но едва эти слова вылетели в мир, Джулия поняла, что они лживы. Она вспомнила свои идеальные дома с одной спальней, подсознательные планы ее ухода. Они появились раньше телефона на несколько лет.

– И я не стану разрушать свою семью, – добавила она, и это стало в одно и то же время non sequitur и логичным завершением последовательности ее мыслей.

– Разрушить путем налаживания?

– Путем прекращения.

В этот самый момент, лучший или худший из всех возможных, вбежала задыхающаяся и ошалевшая Билли:

– Простите, что врываюсь.

– Все живы?

– У Микронезии есть а…

– Помедленнее.

– У Микронезии есть ата…

– Выдохни.

Билли взяла один из бокалов и глотнула оттуда.

– Это не вода, – сказала она, прижимая к груди ладонь.

– Это шардоне.

– Я нарушила закон.

– Мы замолвим за тебя словечко, – сказал Марк.

– У Микронезии есть атомное оружие!

– Что?

– В прошлом году Россия вторглась в Монголию. В позапрошлом был птичий грипп. Обычно тут ждут до вечера второго дня, но… У нас есть бомба! Как здорово! Вот повезло!

– Как это у нас есть бомба? – не понял Марк.

– Надо собрать всю делегацию.

– Что?

– Расплачивайтесь за напитки и пойдемте со мной.

Марк оставил на столе деньги за вино, и все трое поспешили к лифту.

– Кураторы программы дали информацию, что в аэропорту Яп задержан торговец оружием, пытавшийся провезти портативный ядерный боеприпас.

– В аэропорту Яп?

– Да, я не знаю, как-то так он называется.

– Зачем же через Микронезию? – спросил Марк.

– Именно, – сказала Билли, хотя ни один из троих и близко не понял, к чему это относилось.

– Мы уже начали получать предложения от Пакистана, Ирана и, вот странность, – из Люксембурга.

– Предложения? – спросил Марк.

– Просят продать бомбу. – И тут же к Джулии: – Вы понимаете, верно?

Джулия неуверенно кивнула.

– Ну тогда объясните ему позже. Это же совсем другие пироги!

– Давай соберем детей, – сказала Джулия Марку.

– Я собираю одиннадцатый этаж, ты двенадцатый. Встречаемся в твоей комнате?

– Почему в моей?

– Хорошо, в моей.

– Нет, в моей нормально, я просто…

– В комнате Марка, – подвела итог Билли.

Марк двинулся к лифту. Билли на секунду задержала Джулию.

– Все хорошо? – спросила Билли, когда двери лифта закрылись.

– Непонятно, что делать с этим ядерным оружием.

– Нет, у вас.

– А что у меня?

– Все хорошо?

– А к чему вопрос?

– Кажется, будто вы вот-вот заплачете.

– Я? Нет.

– О, хорошо.

– Да я вроде не?..

Но может, и правда. Может, выдуманная тревога высвободила потаенные эмоции, связанные с тревогой настоящей. У нее в мозгу был центр травмы – она это знала и без доктора Силверса, потому что есть интернет. Самые неожиданные ситуации могли активировать этот центр, и тогда все мысли и все внимание устремлялись к нему. В его сердцевине скрывалось увечье Сэма. А в сердцевине сердцевины – воронкой, засасывающей все мысли и впечатления, – момент, когда Джейкоб внес Сэма в комнату со словами «у нас происшествие» и Джулия увидела больше крови, чем было на самом деле, но не услышала вопль Сэма и на мгновение, всего на мгновение, утратила власть над собой. На мгновение разорвалась связь со здравым смыслом, с реальностью, с ее собственным «я». Душа покидает тело в момент смерти, но есть и более полное опустошение – тело Джулии покинула всякая жизнь, когда она увидела текущую кровь своего ребенка.

Джейкоб посмотрел на нее сурово, холодно, как бог, и сказал, произнося каждое слово как отдельное предложение: «Возьми. Себя. В руки. Сейчас же». Все, за что она его ненавидела, собранное воедино, никогда не перевесит любви к нему в этот момент.

Он передал Сэма ей на руки и сказал:

– Позвоним доктору Кайзену по дороге в неотложку.

Сэм смотрел на мать с первобытным ужасом в глазах и вопил:

– Зачем это? Зачем это? – И умоляюще взывал: – Смешно. Смешно же, правда?

Она перехватила взгляд Сэма, решительно удержала его и не сказала «все будет хорошо» и не промолчала. Она сказала:

– Я люблю тебя, я с тобой.

Все, за что она себя ненавидела, собранное воедино, никогда не перевесит в ее сознании того, что в самый ответственный момент жизни ее ребенка она была хорошей матерью.

И тут, столь же мгновенно, как захватил, центр травмы отпустил ее. Может, он устал. Может, пожалел ее. Может, она отвела глаза, а когда вновь посмотрела, то вспомнила, что находится в реальном мире. Но как пролетели последние полчаса? Шла ли она по лестнице или ехала на лифте? Стучала в дверь к Марку, или там было открыто?

Обсуждение было в полном разгаре. Заметил ли кто-нибудь ее отсутствие? А ее появление?

– Краденое ядерное оружие не может быть товаром для обмена, – сказала Билли. – Мы хотим, чтобы эту штуку обезвредили, и без промедления, точка.

– Мы ее не крали. Но я полностью согласен с тем, что ты говоришь.

– Ее надо просто захоронить.

– Мы можем как-то использовать ее в мирных целях?

– Нужно отдать ее Израилю, – предложил мальчик в ермолке.

– Мать твою, давайте ее захороним в Израиле.

– Позвольте на секунду вмешаться, – сказал Марк. – Моя роль здесь не предлагать решения, а помогать вам ставить провокационные вопросы, и я предлагаю вам взять на зуб вот такой: нет ли какого-то важного варианта, который мы еще не рассматривали? Что, если мы оставим бомбу себе?

– Оставим бомбу? – спросила Джулия, явно обозначая свое присутствие. – Нет, оставить ее себе мы не можем.

– Почему не можем? – спросил Марк.

– Потому что мы ответственные люди.

– Давайте просто проиграем этот вариант.

– Неуместно играть, когда обсуждается судьба ядерной бомбы.

– Дай ему сказать, – вмешался Сэм.

Марк заговорил:

– Может, это шанс наконец самим решать свою судьбу? На протяжении почти всей своей истории мы зависели от внешних сил: были разменной монетой в игре португальских и испанских торговых колоссов, были проданы Германии, захвачены Японией, потом Штатами.

– Мы сейчас все платки промочим, – сказала Джулия, обращаясь к детям.

Ее шутки никто не понял.

Марк понизил тон, удерживая внимание слушателей:

– Я лишь говорю, что мы никогда не были независимы.

– В мировой истории не было ни одной полностью независимой страны, – сказала Джулия.

– О, вас уделали, – сказал Марку какой-то мальчуган.

– Исландия полностью независима, – возразил Марк.

– О, вас уделали! – сказал тот же мальчуган Джулии.

– Никто никого не уделал, – урезонил его Марк. – Мы думаем, как бы нам урегулировать весьма непростую ситуацию.

– Исландия – дыра, – сказала Джулия.

– Смотри, – продолжил Марк, – если я идиот, то единственный вред моего трепа – это три потерянные минуты.

– Я получила эсэмэс от Лихтенштейна, – объявила Билли, поднимая телефон, будто это факел, а сама она – статуя Свободы. – Предлагают сделку.

– Ну вот, ясно, что у нас просто нет никакой атомной программы…

– Лихтенштейн это страна?

– …И не будет ни средств, ни оснований приобретать ядерное оружие на черном рынке.

– Ямайка хочет поучаствовать, – провозгласила Билли, салютуя следующей эсэмэской. – Предлагают триста миллиардов долларов.

– Они в курсе, что речь идет о бомбе, да? Не об атомном бонге? Ну, где моя «Аллилуйя»?

– Ксенофоб, – буркнул кто-то.

– И вдруг, – продолжил Марк, – мы неожиданно оказываемся в ядерном клубе, получаем возможность, если только решим ее использовать, вступить в число фактически независимых стран – стран, которые могут диктовать свои условия, которые не подчинены ни другим странам, ни превратностям собственной истории.

– Ну да, – сказала Джулия, ее знаменитое хладнокровие испарилось, – чтобы добавить себе головной боли и чтобы жизнь не казалась медом, и хэй-хо, как оно будет, щелкаем своими урановыми каблуками, и – бум! – вышибала на празднике жизни пропускает нас на самую клевую из всех вечеринок.

– Он не это предлагает, – вмешался Сэм.

– Он предлагает непонятно что. – А потом, обращаясь к Марку: – Непонятная бомба, вот ты кто.

– Я пытаюсь предложить, чтобы мы это рассмотрели хотя бы затем, чтобы отвергнуть потенциальные плюсы обладания бомбой.

– А давайте кого-нибудь забомбим! – воскликнул кто-то.

– Давайте! – тут же отозвалась Джулия. – Кого? И важно ли это вообще?

– Конечно, важно, – сказала Билли, озадаченная и расстроенная поведением Джулии.

– Мексику? – спросила какая-то девочка.

– Очевидно, Иран, – подсказал Мальчуган-Ермолка.

– Может, – продолжила Джулия, – надо скинуть бомбу на какую-нибудь разоренную войной, изнуренную голодом африканскую страну, где сироты такие худые, что пухнут?

Гомон стих.

– Зачем нам это делать? – спросила Билли.

– Потому что мы можем, – ответила Джулия.

– Боже, мам.

– Не говори Боже, мам!

– Мы никого не будем бомбить, – заявил Марк.

– Но ты же видишь, будем, – возразила Джулия. – Эта история всегда кончается одинаково. Или ты страна, которая никого не бомбит, или страна, оставляющая за собой такую возможность. А если оставляешь возможность, то бомбить будешь.

– Джулия, это уже ни в какие ворота.

– Только потому что ты мужчина, Марк.

Дети стали переглядываться. Раздалось несколько нервных смешков. Сэм не смеялся.

– Отлично, – сказал Марк, принимая и поднимая ставку Джулии. – Тогда вот еще идея: давайте разбомбим сами себя.

– Зачем? – спросила Билли, мучительно смущенная.

– Потому что Джулия…

– Миссис Блох.

– …Лучше умрет, чем будет спасать свою жизнь. Зачем на этом топтаться?

– Видишь, что ты наделала? – сказал Сэм матери.

– Ямайка поднимает до четырехсот миллиардов, – сказала Билли, размахивая телефоном.

Кто-то отозвался:

– Ого.

Кто-то заметил:

– У Ямайки нет и четырехсот долларов.

Кто-то добавил:

– Надо запрашивать настоящие деньги. Которые можно увезти домой и купить на них что-нибудь.

Сэм, взяв за руку, вывел мать в коридор, как она прежде не раз выводила его.

– Что ты делаешь? – спросил он.

– А что я делаю?

– Я говорил папе, что не хочу, чтобы ты ехала с нами сюда, и ты стала раздувать, когда я просил не раздувать, и тебя больше заботит выставить себя крутой мамашей, чем быть на самом деле хорошей матерью.

– Что, прости?

– Ты хочешь, чтобы все вертелось вокруг тебя. Все и всегда вокруг тебя.

– Вообще не понимаю, о чем ты говоришь, и ты не понимаешь.

– Ты заставляешь меня извиняться за слова, которых я не писал, чтобы я мог пройти бар-мицву, которую только ты хочешь, чтобы я прошел. Ты не только проверяешь, что я ищу в интернете, ты стараешься при этом скрыть, что следишь за мной. И ты, наверное, думаешь, я не замечаю, как карандаши у меня на столе затачиваются сами собой?

– Я о тебе забочусь, Сэм. Поверь, мне не доставляет удовольствия краснеть перед равом или разгребать свинарник у тебя на столе.

– Ты всех дрючишь. И это тебе в радость. Ты счастлива, только если контролируешь нашу жизнь до последней мелочи, потому что ты не контролируешь свою жизнь.

– Где ты подобрал это слово?

– Какое слово?

– Дрючишь.

– Все знают это слово.

– Это не детское слово.

– Я не ребенок.

– Ты мой ребенок.

– Уже достаточно бесит, когда ты своих детей дрючишь, как детишек, но когда папу…

– Полегче, Сэм.

– Он говорит, ты не можешь с собой ничего поделать, но что это меняет, я не могу понять.

– Полегче.

– Или что? Я узнаю, что в интернете есть порно, проткну палец карандашом и умру?

– Прекрати сейчас же.

– Или я нечаянно скажу то, что все и так уже знают?

– И что бы это могло быть?

– Полегче, мам.

– Что все знают?

– Ничего.

– Ты знаешь меньше, чем тебе кажется.

– Что мы все тебя боимся, и всё. Мы несчастливы, потому что не можем жить своей жизнью, потому что ты всех дрючишь и мы тебя боимся.

– Мы?

Билли вышла в коридор и двинулась к Сэму:

– У тебя все хорошо?

– Уйди, Билли.

– Что я сделала?

– Ты ничего не сделала, – сказала Джулия.

Сэм давил на мать через Билли:

– Пожалуйста, ты не можешь заняться своими делами хоть на три секундочки?

– Я что-то не то сказала? – спросила Билли у Джулии.

– Ты здесь лишняя, – сказал ей Сэм, – уходи.

– Сэм?

С полными глазами слез Сэм бросился прочь. Джулия осталась на месте ледяной скульптурой из застывших слез.

– Ну вообще смешно, да? – сказала Билли, из глаз ее потекли слезы, которым не дали пролиться мать с сыном.

Джулия вспомнила, как ее покалеченный ребенок умоляюще повторял: Это смешно? Это смешно?

– Что смешного?

– Дети пинают тебя изнутри, а потом родятся на свет и снова принимаются пинать.

– У меня так и было, – сказала Джулия, и ее ладонь скользнула к животу.

– Я это прочла в одной из книг по воспитанию, у родителей.

– Чего ради ты это читаешь?

– Пытаюсь их понять.

Чужая иная смерть

Джейкоб вышел в интернет, но не стал искать сенсационных новостей в мире недвижимостного порно, дизайнерского порно или простого порно, не стал серфить счастливые судьбы людей, которым завидовал и о которых предпочел бы прочесть, что они умерли, и не стал тратить полчаса на утешение в маленьком уютном мирке Боба Росса. Он сразу нашел службу технической поддержки «Иной жизни». Вполне ожидаемо ему пришлось прокладывать путь через автоматический сервис – сидячий Тезей с телефонным шнуром вместо нити Ариадны.

– «Иная жизнь»… айпэд… Не знаю… Не представляю… Не знаю… Помогите… Помогите…

После нескольких минут долбежки «Не знаю!» и «Помогите!» на манер притворяющегося человеком пришельца Джейкоб дождался ответа от парня, который говорил с таким акцентом, что едва можно было понять слова, и всеми силами старался скрыть, что он индус, притворяющийся американцем.

– Да, добрый день, меня зовут Джейкоб Блох, и я звоню от имени сына. У нас происшествие с его аватаром…

– Добрый вечер, мистер Блох. Я вижу, что вы звоните из Вашингтона, округ Колумбия. Вы там наслаждаетесь не по сезону теплой погодой этим поздним вечером?

– Нет.

Джейкоб не просто потерял терпение, которого и вначале было не много: этот вопрос, заданный, чтобы отметить, будто звонок не международный, неожиданно озлобил его.

– Сожалею, мистер Блох. Добрый вечер. Меня зовут Джон Уильямс[18]18
   Джон Уильямс (р. 1932) – американский композитор, автор музыки к ряду фильмов Стивена Спилберга.


[Закрыть].

– Серьезно? Мне так нравится ваша работа в «Списке Шиндлера».

– Спасибо, сэр.

– А в «Мире юрского периода» уже не так.

– Чем я могу вам помочь сегодня?

– Как я сказал, случилась неприятность с аватаром моего сына.

– Какая именно неприятность?

– Я нечаянно понюхал Букет Гибели.

– Погибели?

– Ну, все равно. Я его понюхал.

– Могу я спросить, зачем вы это сделали?

– Не знаю. Зачем люди вообще хотят что-то понюхать?

– Да, но Букет Погибели предусматривает моментальную смерть.

– Ну да, нет, я это понимаю – понимаю сейчас. Но я был новичком в игре.

– Это не игра.

– Хорошо. Мы можем это как-то исправить?

– Вы пытались убить себя, мистер Блох?

– Конечно, нет. И это не я. Это мой сын.

– Ваш сын понюхал?

– Я понюхал за сына.

– Да, я понял.

– Бывает в «Иной жизни» вторая попытка или что-то такое?

– Вторая попытка?

– Ну да.

– Если бы обходилось без последствий, это была бы просто игра.

– Я писатель, так что понимаю всю серьезность фатального исхода, но…

– Вы можете перевоплотиться, но без прежней психооболочки. То есть это как начать заново с нуля.

– Ну, а что бы вы мне посоветовали?

– Вы можете заново приобрести психооблочку за вашего сына.

– Но я не умею играть.

– Это не игра.

– Я не знаю, как это сделать.

– Просто ищите и поедайте низко висящие плоды стойкости.

– Искать где?

– На аптечных виноградниках.

– Я не знаю, как.

– Это чрезвычайно долгий, но совершенно не сложный процесс.

– Насколько долгий?

– Предполагая, что вы довольно быстро наловчитесь, я бы предположил шесть месяцев.

– Всего шесть месяцев? Ну, это чудесная новость, а то я уж подумал, там правда долгая песня. Но это чудесно, ведь у меня времени нет сходить к врачу показать разросшуюся родинку на груди, но я, несомненно, смогу просидеть тысячу часов, передавливая запястные туннели, изничтожая свои мозговые клетки за поиском низко висящих плодов стойкости по аптекарским виноградникам, что бы эта херня ни значила.

– Или вы можете приобрести полное возрождение.

– Что-что?

– Мы можем вернуть профайл вашего аватара в нужный момент времени. В вашем случае – в момент непосредственно перед тем, как вы понюхали Букет Погибели.

– Какого черта вы до сих пор молчали?

– Некоторых людей эта опция оскорбляет.

– Оскорбляет?

– Некоторые считают, что она размывает самый дух «Иной жизни».

– Ну, полагаю, что немногие отцы в моей ситуации будут так думать. А мы можем это сделать прямо сейчас? По телефону?

– Да, я могу принять платеж и дистанционно запустить полное возрождение.

– Ну, это лучшая новость, которую слышал за… может быть, за всю жизнь. Спасибо вам. Спасибо. И простите, что я только что был таким кретином. Так много стоит на кону.

– Да, я понимаю, мистер Блох.

– Просто Джейкоб.

– Благодарю, Джейкоб. Мне понадобится некоторая информация об аватаре и о дате и времени возвращения. Но давайте подтвердим: вы приобретаете полное возрождение за тысячу двести.

– Простите, вы сказали тысяча двести?

– Да.

– То есть: единица, двойка и два нуля, без запятой?

– Плюс налог. Да.

– Сколько стоит ваша игра?

– Это не игра.

– Бросьте, Уильямс.

– «Иная жизнь» распространяется бесплатно.

– И это что, какая-то шутка? Тысяча двести долларов?

– Это не шутка, Джейкоб.

– Вы сознаете, что мы живем в мире, где голодают дети и люди страдают волчьей пастью?

– Я это сознаю.

– И все равно считаете этичным запрашивать тысячу двести долларов за исправление ошибки в видеоигре?

– Это не игра, сэр.

– Чтобы заплатить вам тысячу двести, мне нужно заработать две четыреста. Это вы понимаете, верно?

– Сэр, не я устанавливаю цены.

– Я могу услышать менеджера?

– Желаете ли вы осуществить полное возрождение, или цена этой опции непривлекательна для вас?

– Непривлекательна? Лейкемия непривлекательна. Да это ебаный грабеж. Да как вам не стыдно?

– Я так понимаю, что вы не хотите приобрести полное возрождение.

– Понимайте это как коллективный судебный иск, который я подам на вашу компанию растлителей. Я знаю таких людей, которых ваши хозяева должны бояться как огня. Я знаю серьезных юристов, которые сделают это для меня в порядке дружеской услуги. И я напишу об этом в «Вашингтон пост» – в раздел стиля или в обозрение, – и там опубликуют, вот увидите, и тогда вы пожалеете. Не на того, блядь, нарвались!

Джейкоб учуял запах собачьего дерьма, но вообще-то он часто ощущал запах собачьего дерьма, когда злился.

– Прежде чем мы завершим звонок, Джейкоб, считаете ли вы, что я удовлетворил ваш запрос?

Мистер Блох дал отбой, затем прорычал:

– На хуй «ваш запрос». – Он глубоко вдохнул зловонный воздух, вновь взял в руку телефон, но не стал набирать никакого номера. – Помогите, – сказал он в пустоту. – Помогите.