Текст книги "Ледяное сердце"

– Под сильным кайфом?

– А есть какой-нибудь другой?

– Ну и что же случилось?

– Сеанс звукозаписи шел прекрасно. Чайна начала возбуждаться по какому-то поводу, может, в связи с тем, что кто-то что-то сказал по поводу аудиосистемы. В подобное состояние Чайну могло привести все, что угодно, например, занавески, висящие не по ее вкусу. У Чайны начался нервный припадок, она бросила нас и исчезла.

– Ни слова не говоря о том, куда она пошла?

– Ни слова, только «пошли вы все на…». Мы решили, что Чайна вернется, как это с ней всегда случалось. Периодические приступы ярости были стилем ее жизни. – Он вынул еще одну сигарету и прикурил ее от зажигалки типа «Дональд Дак». – Оппозиция, – пояснил Бранкуси, помахав зажигалкой, прежде чем потушить ее.

– Что стало с номерами, записанными вами в тот вечер? – спросил я.

– Они бесполезны. Я попытался сам торговать ими, но без Чайны, которая отправилась в турне, нас не хотели знать ни Джиттльсон, ни кто-либо другой. Несколько месяцев спустя мы уже стали достоянием истории. – Снова хихиканье. – Слишком много пафоса, да? Это вроде того шведского корабля «Ваза». Слыхали о нем когда-нибудь? – Я покачал головой. – В прошлом году я был в Швеции по делам. Они, возможно, дадут лицензию на демонстрацию у себя «Лампкинсов». И шведский аниматор показал мне Стокгольм. Странный город, все эти большие белокурые зомби шатаются по улицам и выглядят так, словно не спали многие годы. Это все из-за проблем со светом. Летом у них никогда не темнеет. Зимой – все время темно. Дело было летом. Мы вышли из одного клуба в полночь, а на улице – светло как днем. Так или иначе, этот парень на следующий день повел меня к кораблю, к «Вазе» то есть. Это большой деревянный военный корабль, построенный сотни лет назад, огромный, шведы снарядили его пушками для войны с датчанами. Проблема в том, что орудиями они его перегрузили, и когда спустили на воду, посудина сразу же пошла на дно Северного моря. Корабль подняли сорок лет назад в целости и сохранности и построили вокруг него целый музей. Ты можешь подняться на борт, представить себя Лейвом Эриксоном, напиться, поесть селедки, всего, чего угодно. Во всяком случае, парень, который водил меня по городу после того, как мы ушли из музея, посмотрел на меня глазами, полными слез, с такой невообразимой тоской, и сказал: «Пол, дружище, если бы „Ваза“ не пошла ко дну, Швеция была бы великой державой». – Три быстрых затяжки новой сигаретой. Бранкуси задержал дыхание, закрыл глаза, впал в долгий приступ хриплого кашля. Похоже, этот приступ успокоил его. – Мы – музыкальная «Ваза». Если бы Чайну не убили, мы были бы «Аэросмитом», ха-ха-ха.

– Что еще вы можете сказать мне о Чайне?

– Она не могла бы использовать вас. Психически неуравновешенная. Все мы были такими. Я принимаю литий и антидепрессант от амбитимии. Четыре нервные личности; и потом, мы усугубили ситуацию пристрастием к наркотикам. Интересная ситуация.

– В том числе и Кристиан Бэнгсли? – спросил я.

– Господин Корпорация? Особенно он. Ему досталось больше, чем всем остальным. Он происходил из очень богатой семьи и не страдал от нравственной лихорадки. В отличие от нас – тех, кто страдал лишь от слабой нравственной лихорадки.

– Он предал вас?

– Он не предавал нас, это точка зрения упрямого осла. Какая разница в том, как ты устраиваешь свою жизнь – играешь в оркестре, становишься дипломированным бухгалтером, строишь склады или занимаешься чем-то еще? Все это лишь унылый похоронный марш. Крис включил другую скорость, вот и все.

– А где Скёрт?

– Мертв, – ответил он так, словно это должно было сказать мне о многом. – Поехал в Европу и принял чрезмерную дозу героина. В каком-то швейцарском парке. Жил там как бродяга. На опознание тела ушло много недель.

– Вас это не удивляет?

– Скёрт довольно прочно сидел на игле еще до убийства Чайны. После ее смерти он начал буквально грести наркотик лопатой.

– Смерть Чайны травмировала его?

– Вероятно. Он был самым впечатлительным, не считая Чайны, конечно.

– Помимо общей возбудимости были ли у нее стычки с кем-либо или что-нибудь вроде этого за неделю до ее убийства?

– Мне об этом ничего не известно, но если бы это произошло, я не удивился бы. Она была инстинктивно неприятной, впадала в состояние, присущее Грете Гарбо: «Мне хочется остаться одной, и пошли куда подальше вы все за то, что пытаетесь иметь ко мне хоть какое-то отношение».

– А что насчет вашей «приманки»? Бранкуси поднял руки.

– Думаю, вы этого не понимаете. Мы не были звездами и никого не интересовали. Вот что по-настоящему действовало Чайне на нервы. Несмотря на все ее разговоры об отчужденности, на позу отшельницы, она была принцессой из Палос-Вердеса. Чайна пользовалась огромным вниманием в детстве и страстно желала такого же внимания. Вот почему было настоящим безумием отказываться от услуг Джиттльсона. Мисс Шизик. То она бесится оттого, что к оркестру не относятся с таким уважением, которого он заслуживает, то обрушивается с нецензурной бранью на любого, кто на самом деле желает обратить внимание на оркестр, например, на журналистов. Она из кожи вон лезла, чтобы отдалить их, называла жополизами, вводила строгий порядок категорического отказа от интервью. – На свет снова появилась пачка «Ротманса». Еще одно прикуривание от предыдущей сигареты. – Приведу вам пример. Появился один щупленький невзрачный щелкопер, пожелавший написать о нас статью. Чайна послала его на х… Но в газете о нас написали и без интервью. И что делает Чайна? Звонит редактору и выкладывает ему все, что о нем думает. – Бранкуси покачал головой. – Я был там и слышал, что она говорила: «Твоя мать сосет вонючий нацистский х… и заглатывает гитлеровскую молофью». Это, нужно полагать, был резкий отказ, но в чем здесь логика?

– Помните название газетенки?

– Думаете, какой-то щелкопер убил Чайну за то, что она набросилась на него с площадной бранью? Не приведи Господь!

– Уверен, вы правы, – сказал я, – но если редактор был ее поклонником, у него могли появиться определенные мысли.

– Точно не помню. У вас наверняка уйма свободного времени. Что-то вроде «Грув»… или «Груврат», или «Груврэт». Редактор прислал нам экземпляр газеты, и мы сделали вырезку. Дешевая кабинетная поделка. Он сейчас, наверное, уже не удел.

– О чем в основном была статья?

– Нас изобразили гениями.

– Вы сохранили вырезку?

– Еще бы! Храню ее вместе с моими призами и платиновыми дисками.

Бранкуси поднялся, затянулся дымом, прокашлялся и пошел, согбенный, к двери цвета виноградного желе. Сильно дернул ее и вернулся к своим делам.

14

Я подъехал к лотку с газетами и журналами на авеню Сельма, рядом с бульваром Голливуд, и поискал «Груврэт». На огромном лотке длиной в пятьдесят футов лежало множество различных публикаций и газет на паре дюжин языков, но искомой газетенки я не увидел. Я спросил владельца, сикха в тюрбане, и он ответил, что о такой газете ничего не слышал, но мне может повезти тремя кварталами дальше по бульвару в магазине комиксов, где также делают пирсинг.

Я направился к указанному магазину, натолкнулся на объявление «Закрыто», едва различимое за гофрированным фронтоном, и вернулся домой, размышляя, не попало ли в точку замечание Пола Бранкуси о том, что у меня слишком много времени.

Чем больше я думал об этом, тем слабее казалась мне связь между различными убийствами. Я размышлял еще над тремя убийствами, которые нашел в «паутине».

К Лос-Анджелесу имело отношение только убийство старого саксофониста Уилфреда Риди. О том, что жертва вот-вот вернется и его карьера находится на подъеме, ничего не говорилось. Убийца Валери Бруско, искусствоведа по керамике, был пойман и осужден, а Анжелика Бернет, балерина, молодая женщина, которой предложили подъем по карьерной лестнице, умерла в трех тысячах миль отсюда – в Массачусетсе.

Итого – ноль. Беспокоить Майло пока незачем. Он полностью занят расследованием дела Джульетты Киппер, которую, как я не без основания считал, мог убить тот же самый злодей.

Приближалось время обеда, но аппетита не было. Если бы я услышал хоть один человеческий голос, это успокоило бы меня.

Я поступил бы разумно, последовав ее примеру. Занялся какой-нибудь выворачивающей наизнанку все внутренности работой, которая увела бы меня от самого себя на многие мили. Такой работой я занимался много лет назад в онкологическом отделении Западной педиатрической клиники.

Я провел почти десять лет в подобных отделениях, слишком молодой, только что испеченный психиатр, который прикидывался, что знает свое дело. Видел слишком много и слишком рано и чувствовал себя самозванцем.

Оплата долгов. Но это вздор. Онкологи и сестры, специализирующиеся по онкологическим заболеваниям, посвящают этому жизнь, а кто я, черт побери, такой, чтобы вот так возвеличивать себя?

Муж Эдисон умер от рака, и она посвящала один вечер в неделю безнадежно больным.

Не очень утешительное направление мыслей. Я вернулся к размышлениям о смерти Чайны. Ее словесные оскорбления были обычным явлением, но кое-кому такая брань отнюдь не нравится. Когда я попросил Робин подумать, почему убили Чайну, ей сразу пришло в голову, что та столкнулась с кем-то на улице, приняла приглашение прокатиться на машине и слишком откровенно высказалась.

Несмотря на уверения Пола Бранкуси в обратном, фактор пробного диска игнорировать нельзя. Не обязательно быть знаменитостью, чтобы пробудить в ком-то иррациональное чувство привязанности. А взаимоисключающие бюллетени по специализированной тематике порой были не чем иным, как пресс-релизами печально известных клубов поклонников – бюллетенями клубов фанатов.

Не был ли редактор таким тайным поклонником Чайны? Не обошлась ли она с ним так, что его страстное увлечение сменилось приступом гнева?

Мое воображение разыгралось. Вероятно, он мог бы дать Чайне еще один, последний, шанс. Стоял, ждал и наблюдал у студии. Чайна, возбужденная, выведенная из себя, обозленная на свой оркестр, покинула студию, и он последовал за ней.

Радуясь, что она вместе с человеком, который ценит ее, Чайна мирится с ним.

Потом ситуация меняется.

Чайна возвращается в свое обычное состояние.

А с него уже достаточно.

Беспочвенные, по сути дела, размышления, но ничем, кроме них, за исключением интроспекции, я не располагал.

Я загрузил компьютер и начал искать «Груврэт». Ни одного попадания.

Это удивило меня. Любой поставщик бульварных новостей, подверженный самообману, имеет собственный сайт во Всемирной паутине. Так что этот бюллетень оставался более чем в тени. И, как и предсказал Бранкуси, давно не издавался.

Уже войдя в режим онлайн, я решил окончательно убедиться, что о других трех убийствах больше ничего узнать нельзя.

Имя Уилфреда Риди встречалось более ста раз, в основном в дискографиях и хвалебных отчетах об интервью. Два сообщения относились к его трагической гибели. Никаких гипотез. Ни Валери Бруско, ни Анжелика Бернет не упоминались, помимо тех случаев, с которыми я уже сталкивался раньше.

Я ушел из виртуального мира, позвонил в центральное управление и попросил детектива, ведущего дело об убийстве Риди. Клерк не имел ни малейшего понятия, о чем идет речь, и переключил меня на сержанта. Тот спросил:

– Почему вы хотите это знать?

– Я консультант управления…

– Что за консультант?

– Психолог. Я работаю с лейтенантом Майло Стуржисом из управления западного Лос-Анджелеса.

– Тогда пусть он и позвонит.

– Все, что я прошу, это назвать мне имя детектива.

– Вам известен номер дела? – Нет.

Я повторил имя Риди и назвал дату.

– Это произошло четыре года назад, – ответил сержант. – Вам следует обратиться в архив, он находится в деловой части города.

Сигналы отбоя.

Я знал, что не найду в архиве точного времени суток, и перешел к полиции Кембриджа, штат Массачусетс, и к Анжелике Бернет. Человек с южным акцентом просветил меня, что в системе отечественной безопасности наступил новый период. Отныне следует заполнять определенные формы, отвечающие соответствующим требованиям. Когда он осведомился, какой у меня номер в системе социального обеспечения, я назвал его. Пообещав перезвонить, он повесил трубку.

Телефонный звонок в тюрьму штата Орегон и мой вопрос о положении заключенного Тома Бласковича, бывшего любовника Валери Бруско, тоже вызвали подозрение и отпор.

Я повесил трубку. Час любительского сыска закончился. Пусть Майло ведет дело об убийстве Джульетты Киппер, и если наткнется на каменную стену, я, возможно, подопру его.

Я уже собирался наскрести на обед что-нибудь в холодильнике, когда зазвонил телефон.

– Завтра – прекрасно, – сказала Элисон. – Сегодняшний вечер, ну догадайся, он тоже прекрасен. Хоспис организует развлекательный спектакль – пригласил юмориста и джаз-банд, играющий в стиле блуграсс. Ты чем сегодня собираешься заняться?

Когда она подъехала на своем «ягуаре», я уже ждал ее у своего дома. Элисон опустила голову, волосы у нее были в полном беспорядке. Едва она вышла из машины, я обнял ее и крепко поцеловал.

– Ух ты! – засмеялась она. – И я рада видеть тебя. – Мы поднялись по ступенькам в дом, обнимая друг друга – она меня за талию, я ее – за плечи. – Осталось еще что-нибудь от того бордо? – спросила она, когда мы вошли.

– Все, что мы не выпили в прошлый раз, сохранилось. На кухне мы отыскали вино.

– О Боже! – Она оглядела меня с ног до головы. – Ты и в самом деле рад видеть меня.

– Даже не представляешь себе как.

Лежа в темноте, я услышал, как Элисон вздохнула.

– Все в порядке?

– Конечно, – слишком быстро ответила она. Свернувшись калачиком, Элисон лежала спиной ко мне.

Я протянул руку и прикоснулся к ее лицу. Щека была мокрой.

– Что такое?

– Ничего, – ответила она и заплакала. Потом спросила: – Мы уже достигли той степени близости, когда тебе можно сказать все?

– Разумеется.

– Надеюсь. – Но она не сказала ничего.

– Элисон?

– Забудь это. Со мной все в порядке.

– О'кей.

– Вот я лежала здесь, – начала она некоторое время спустя, – и чувствовала, что лучше быть ничего не может, а перед глазами у меня появилось лицо Гранта. Он выглядел счастливым, смотрел ласково, радовался за меня. Бог мой, как мне хочется думать, что он счастлив.

– Конечно.

– А потом пришли мысли. Алекс, мне так его не хватает! И порой, когда ты касаешься меня, когда ласков со мной, когда я нуждаюсь в этой ласке, я начинаю думать о нем. – Она повернулась на спину и закрыла лицо руками. – Я чувствую себя такой неверной. По отношению и к нему, и к тебе. Ведь прошло столько лет. Почему я никак не могу выбросить это из головы?

– Ты любила его. Ты никогда не переставала любить его.

– Никогда, – ответила Элисон. – Может быть, так никогда и не перестану… Ты готов смириться с этим? Ведь это не имеет к тебе никакого отношения.

– Со мной все в порядке.

– Правда?

– Правда.

– Я понимаю, что ты продолжаешь чувствовать по отношению к Робин.

– Это мои чувства, – возразил я.

– Я не права? – Я промолчал. – Вы провели вместе многие годы. Нужно быть совершенно равнодушным, чтобы так просто отбросить все.

– На все нужно время.

Элисон убрала руки от лица, посмотрела на потолок.

– Итак, я, похоже, только что допустила величайшую ошибку.

– Нет.

– Хотелось бы верить в это.

Я подвинулся ближе и обнял ее.

– Все в порядке.

– Хотелось бы верить, – повторила она. – Принимая во внимание то, что есть варианты.

15

Десять дней спустя дал знать о себе Майло. За прошедшее время я настойчиво добивался сведений от полиции Кембриджа, и мне удалось поговорить с детективом Эрнестом Фиорелле. Он начал с того, что внимательно изучил меня, поэтому мы прошли всю старую систему оформления допуска к секретным сведениям. Наконец мне удалось удовлетворить его любопытство присланной по факсу копией моего старого контракта с полицией Лос-Анджелеса, где я значился консультантом, и несколькими страницами моих письменных показаний по делу Ингаллса. Несмотря на это, Фиорелле задавал мне больше вопросов, чем отвечал на мои по делу Анжелики Бернет.

Никаких серьезных зацепок не было, и убийцу не нашли.

– Думаю, это какой-нибудь шизик, – сказал Фиорелле. – Вы психиатр, вот и скажите мне какой.

– Сексуальный психопат? – предположил я. – Обнаружены признаки изнасилования?

– Я этого не говорил. Мертвая тишина.

– Так что же там было от душевного недуга?

– Когда тело молодой красивой девушки режут на куски и бросают в узком переулке, мне это кажется делом рук психически ненормального человека, док. А у вас в Лос-Анджелесе это считается в порядке вещей?

– Это зависит от дня недели. – Он засмеялся коротко и хрипло. – Таким образом, – продолжал я, – никто из коллег Бернет по танцам или из музыкантов не попал под подозрение?

– Нет, сплошные придурки, в основном девки и голубые. Перепуганы до безумия. Все клялись, что любили девушку.

– Даже когда она получила ведущую роль?

– Ну и что?

– Я заподозрил зависть.

– Док, побывав на месте преступления, вы не стали бы думать вообще. Это было… страшно, омерзительно.

Все еще размышляя о возможной встрече Чайны с настойчивым поклонником-преследователем, я спросил его о публичных музыкальных мероприятиях, происходивших в период, когда было совершено убийство.

– Шутить изволите? Это университетский городок, остальное – Гавудnote 5Note5
  Искаженное «Гарвард».


[Закрыть]. Здесь у нас ничего, кроме мероприятий, не бывает.

– Что-нибудь непосредственно связанное с музыкой? Объединения критиков, журналистов, фанатов?

– Нет, не помню ничего подобного. И, док, честно говоря, я не понимаю, что вас заставляет лаять на это дерево.

– Лучшего не дано.

– Ладно, может, вам удастся что-нибудь отыскать. И держите эту муру с шизофрениками там у себя на левом берегу. Нет, я не вижу ничего общего между убийством этой девушки и делами, которые вы расследуете. Я обнаружил более похожее дело в Балтиморе, но и оно повисло.

– Кто был жертвой в Балтиморе?

– Одна секретарша, расчлененная так же, как и мисс Бернет. Какая разница, я же сказал вам, что ничего из этого не получилось. Полиция Балтимора поймала одного лунатика, а он взял да повесился. Мне пора бежать, док. Желаю вам теплой приятной погоды в Лос-Анджелесе.

Я поискал во Всемирной паутине сведения о самоубийствах, совершенных в Балтиморе, но не нашел там ничего схожего ни с убийством Анжелики Бернет, ни с другими убийствами.

Ключевым словом, похоже, стало слово «ничего».

В течение тех же десяти дней случилось кое-что еще. В один из вечеров мне позвонил Тим Плачетте и сказал:

– Извини за небольшую недавнюю стычку.

– Ничего страшного, – ответил я.

– Страшно или нет, но мне следовало помолчать… Она в самом деле дорога мне, Алекс.

– Уверен, что так оно и есть.

– Тебе не нравится этот разговор.

Что-то в его голосе – отчаяние, страх, проистекавшие от глубокой любви, – изменило мое настроение.

– Я ценю твой звонок, Тим. И не собираюсь вставать на твоем пути.

– Я не пытаюсь быть блюстителем порядка, это свободная страна. Если тебе понадобится зайти, заходи.

У меня изменилось настроение. Вот здорово, дружище. Но я понимал, что он прав. Жизнь будет спокойнее для всех нас, если я буду держать дистанцию.

– Нам всем нужно идти вперед, Тим.

– Хорошо, что ты так говоришь… Робин… и еще Спайк… я становлюсь настоящим ослом.

– Так случается, когда в деле замешана женщина.

– Верно.

– Будь здоров, Тим.

– Ты тоже не болей.

Через два дня после этого позвонила Робин.

– Не стоило бы тебя беспокоить, но не хочу, чтобы ты узнал об этом от кого-то другого. Журнал «Гитаристы» публикует мой краткий биографический очерк. Признаться, это безобразно. Я знаю, иногда ты покупаешь этот журнал, поэтому опасалась, что натолкнешься на этот очерк.

– Назови мне номер журнала, и я непременно куплю его.

– Этот номер сейчас готовится к публикации. Я дала им интервью некоторое время тому назад, но они не предупредили меня, что опубликуют его. Сегодня же позвонили и сказали, что оно выходит. Эта публикация, вероятно, усложнит мою жизнь тем, что теперь количество заказов на работу возрастет. Впрочем, какая разница? Оказываться время от времени в свете рампы приятно.

– Ты заслуживаешь этого.

– Спасибо, Алекс. Как дела?

– Движутся.

– Есть что-нибудь новое о Беби или художнице?

– Нет.

Когда мы были вместе, Робби никогда не спрашивала меня о таких вещах. Может, это объясняется ее привязанностью к Беби-Бою. Или тем, что теперь жизнь Робин не зависит от того, что я делаю.

– Уверена, если кто и разгадает эту загадку, так это ты.

– Ах, ну что за ерунда, сударыня.

– Пока, – сказала она, и от веселых ноток в ее голосе день для меня стал немного светлее.

Майло позвонил мне домой в следующий четверг, после девяти вечера. Сиротливый вечер проведенного в одиночестве дня. Я написал свои последние отчеты, собрал данные для моего бухгалтера и занялся домашними делами. Когда зазвонил телефон, я ел ребрышки, доставленные мне из ресторана, и допивал пиво «Гролш». Притушив свет и увеличив громкость телевизора с большим экраном, я просмотрел обе части кинофильма «Магнолия» и в который уже раз убедился, что это работа гения.

Предшествующие две ночи я спал у Элисон, просыпался в ее опрятной девичьей спаленке, улавливал запахи духов и завтрака, клал свой небритый седой подбородок на милые мягкие простыни, а мой разум витал где-то между восторженным наслаждением и полной дезориентацией.

Никаких разговоров ни о Гранте, ни о Робин, и она казалась довольной – или только притворялась. Элисон перенесла назначенные встречи, взяла выходной, и мы поехали вдоль побережья. Остановились на ленч в «Стоун-хаус», в Монтесито. Потом продолжили путь в направлении Санта-Барбары, прогулялись вдоль пляжа и далее по Стейт-стрит к художественному музею, где посмотрели выставку портретной живописи.

Черноглазые, чрезмерно умные дети Роберта Генри, томные, ранимые женщины Рафаэля Сойера, денди и разодетые в пух и прах женщины нью-йоркской богемы Джона Коха.

Бледнолицые, апатичные брюнетки Сингера Сарджента, которые заставили меня выше оценить достоинства Элисон.

Поздний обед на пирсе в Харборе затянулся до одиннадцати часов ночи, так что в Лос-Анджелес мы вернулись к часу. Последние двадцать миль я боролся со сном. Подъехав к дому Элисон, я надеялся, что она не пригласит меня зайти.

– Это было великолепно, – сказала она, – ты был великолепен. Хочешь выпить быстрорастворимого кофе, прежде чем уберешься домой?

– Обойдусь.

Я поцеловал ее и уехал. Теперь ночь была моей. На следующее утро я взял просмотренную по телевизору кинокартину напрокат.

– Я тебя отрываю от чего-нибудь? – спросил Майло.

– От пива, ребрышек и «Магнолии».

– Опять та же картина? Ты смотришь ее десятый раз. Что это значит?

– Третий. Что нового?

– Ты один?

– Ага.

– Тогда я сокращу твои запасы ребрышек.

– Прекрасно. Приезжай покопайся в объедках.

– Не соблазняй меня, сатана. Нет, Рик рано заканчивает свою смену, и мы направляемся в «Джаз-бейкери». В городе объявился Ларри Кориел, ну и ты знаешь Рика. Коко Барнес прислала свой рисунок «рыжеголовой». Боюсь, ты был прав. Это нечто абстрактное – из-за катаракты обоих глаз она ненадежный свидетель. Кроме того, есть кое-что новенькое по Эверетту Кипперу. Особой популярностью малый не пользуется.

– У кого?

– У соседей. Он живет в хорошем районе Пасадены неподалеку от границы с Сан-Марино. Дом крупного ремесленника занимает площадь в целый акр, многовато для одного. Остальная часть квартала – дома семейных и пожилых людей. Соседи Киппера с обеих сторон – люди пожилые и благовоспитанные. Они говорят, что он недружелюбный, замкнутый человек, регулярно ходил в свой гараж поздно по вечерам, учинял грохот, обрабатывая мрамор или что-то еще. В конце концов они вызвали полицейских, и те поговорили с ним. После этого грохот стал потише, но сам Киппер повел себя совсем уж враждебно – перестал отвечать, когда с ним заговаривали. Копы велели ему соблюдать тишину после десяти часов, и, по словам соседей, он точно соблюдает это время и стучит только до десяти. Дверь гаража держит открытой, чтобы грохот наверняка слышали.

– Враждебно настроен и мстителен, – заметил я. – Ваяет и разбивает вдребезги.

– Я беседовал с копами Пасадены, но все они помнят только вызов по поводу того, что он причинял беспокойство соседям. Они направили мне протокол, но в нем нет ничего такого, что проливало бы свет на наше дело. Соседи говорят также, что у Киппера почти никогда не бывает гостей. Но у него довольно часто видели блондинку. Я показал им фотографию Джули, и они сказали, что, возможно, это она.

– Возможно?

– Соседям за восемьдесят, и никто из них не видел ее вблизи. Они запомнили одно: что она блондинка с очень, очень светлыми волосами. Такие и были у Джули. Так что, похоже, Киппер не лгал, утверждая, что они поддерживали отношения.

– Часто ли она там бывала?

– Нерегулярно. Раз или два в месяц. Одна из старушек сообщила мне, что блондинка иногда оставалась на ночь, поскольку она видела, как однажды следующим утром блондинка и Киппер садились в его «феррари».

– Интимные отношения время от времени.

– Возможно, она приходила, чтобы получить алименты, а потом они забывали, из-за чего расстались. Я вспомнил, как ты говорил мне о материальной зависимости Джули. Возможно, она решила, что больше не хочет таких отношений, сказала об этом Кипперу, и дело приняло скверный оборот. Он не стал убивать ее у себя дома, зная, что соседи подглядывают за ним, а полицейский протокол уже подшит в дело. Ты говорил о хитром, расчетливом парне, а он по-настоящему умен. Есть ли у меня какой-нибудь способ доказать это? Увы! Но в моем арсенале вообще больше ничего нет.

– Каково состояние финансов Киппера?

– Я нахожусь в нескольких световых годах от получения ордера на ознакомление с его счетами. Однако то, что бросается в глаза, позволяет заключить: дела у него идут неплохо. Помимо «тестароссы» у него есть большой старомодный «порше», старый «МГ» и вездеход «тойота». Дом у Киппера богатый и красивый, он следит за состоянием сада и дома – все здесь безупречно, начиная от бордюрного камня. Соседи говорят, что одевается он с иголочки даже по обычным дням. Один пожилой тип сказал мне, что Киппер выглядит «по-голливудски». В Пасадене это почти равнозначно слову «преступно». Некая пожилая леди распространялась по поводу приверженности Киппера черным тонам. Она назвала его одежду «униформой гробовщика». Потом в разговор вступил муж и сказал: «Нет, он скорее похож на покойника». Мужу девяносто один год, а он еще шуточки отпускает. Возможно, в них говорил джин с тоником. Они пригласили меня выпить. Похоже, я был для них самым будоражащим сознание существом в «капюшоне со времен покойной Роуз Баул».

– Джин с тоником для стариков. Это изысканно.

– Королева-мать пила джин с тоником и дожила до ста одного года. Но я выпил у них кока-колы. Соблазн был велик, скажу я тебе, они наливали «Бомбей», а я в последнее время веселился не часто. Впрочем, добродетель восторжествовала. Черт бы ее побрал. Во всяком случае, Киппера я пока из поля зрения не выпускаю. Недружелюбный, агрессивный нелюдим. Поинтересовался я высокими бездомными рыжеволосыми девушками. Несколько вероятных лиц обнаружились в районе ответственности Вестсайдского, или Тихоокеанского, управления полиции, но все оказались не теми, кто нужен. В одном голливудском приюте помнят женщину по имени то ли Бернардин, то ли Эрнардин; описание подходит. Высокая, ширококостная, ненормальная, ей около тридцати пяти. Управляющий приютом полагает, что она поддавалась многим соблазнам.

– Почему?

– Когда ее сознание прояснялось, она говорила вполне разумно.

– Фамилия ее неизвестна?

– В отличие от государственных, частные приюты учет ведут не всегда – а это церковное учреждение, «Голубиный дом». Чистая благотворительность и никаких вопросов.

– Когда к Бернардин возвращался разум, о чем она говорила? – спросил я.

– Не знаю.

– А почему?

– Это была пустая трата времени. С делом Киппер я окончательно зашел в тупик.

– Интересно, не была ли она поклонницей искусств?

– Теперь ты вдруг решил, что это стоит расследовать?

– Вообще-то нет.

– Что?

– Забудь, я не хочу, чтобы ты по моей вине попусту тратил свое драгоценное время.

– Сейчас мое время особо драгоценным не назовешь. Сегодня утром звонил дядя Джули Киппер и вежливо спрашивал, уда-лось ли узнать что-нибудь новое по делу. Мне пришлось ответить, что ничего. Что ты задумал, Алекс?

– Я рассказал ему о других убийствах, обнаруженных мною, передал содержание моего разговора с Полом Бранкуси.

– Это Уилфред Риди, я помню, – ответил он. – Еще один любимый джазист Рика. Риди, затаивший злобу на какого-то дилера, или что-то в этом роде.

– Риди был наркоманом?

– Наркоманом был сын Риди. Он принял чрезмерную дозу и умер, а Риди разобиделся на всю систему сделок в районе клубов южной и центральной частей города и поднял шум. Может, я не прав, но это то, что я помню.

– Итак, эта проблема была решена?

– Не знаю, выясню, – ответил Майло. – Таким образом… поводом становится зависть?

– Это одна из реальностей: артистов убивают именно тогда, когда им светит рост популярности. Таких артистов четверо, если к ним прибавить еще Анжелику Бернет. Однако различий больше, чем общих черт. – Уилфред Риди не был на подъеме. Им и так восхищались многие годы.

– Как я и сказал, это трата твоего времени.

– На первый взгляд этого не много, – заметил Майло. – Однако я не шерлокхолмствую в старой манере. Почему я не делаю этого – не звоню по телефону, пытаясь отказаться от той или иной версии? Ведь именно таков научный метод, да? Отбросить все… как они там называются…

– Гипотезы, не имеющие важного значения.

– Вот именно. Я выясню, кто занимался делом Риди, поговорю с руководством Кембриджского управления полиции, выясню, что на самом деле там произошло. Я также проверю, находится ли за решеткой этот гончар-любовник. Как их зовут?

– Валери Бруско и Том Бласкович. Ему дали срок три года назад.

– Еще одна творческая личность?

– Скульптор.

– Такой же, как Киппер, – возможно, еще один злопамятный работник резца. Все из мира искусства. Как я говорю своей матушке, никогда не знаешь, когда твои труды поднимут тебя на очередную служебную ступеньку.