Текст книги "Ледяное сердце"

11

Дом Джульетты Киппер был один из двух уродливых серых боксов, втиснутых на небольшой участок. Никакого заднего дворика. Перед домом – скользкая железобетонная плита. Единственная зелень – волнистый толь, покрывающий крышу.

На окнах решетки. Доступ к владению преграждал ржавый металлический забор. Вдоль тыльной части протянулась желтая лента, колыхавшаяся под натиском океанского бриза. Я вышел из машины. Ворота в заборе были закрыты на замок. Ни дверного звонка, ни переговорного устройства я не увидел. По улице фланировал бритоголовый мальчишка лет шестнадцати, прогуливавший на поводке красноносого питбуля. Как хозяин, так и его пес не обратили на меня никакого внимания, но двое других бритоголовых, проезжавших мимо в «шеви-нова», притормозили и осмотрели меня с ног до головы.

Не имея никакой причины находиться там, я сел в машину, поехал по Пико в сторону Линкольна, а потом на юг к Роуз-стрит, в Венис.

Дом Робин, белый коттедж под защищенной от вибрации остроконечной крышей, выглядел очень привлекательно. Красивые цветы перед фасадом были посажены месяца три назад. Я никогда не замечал, чтобы Робин нравилось работать в саду. Может, Тим имел опыт садовода.

Его «Вольво» стоял на подъездной дорожке за грузовым «фордиком» Робин. Я подумал, не стоит ли уехать.

– К чертям собачьим все это! – выругался я. – Права хозяина дома и все прочее.

Я надеялся, что к двери подойдет Робин, но подошел он.

– Алекс.

– Тим.

Мы напряженно улыбнулись, обменялись небрежными рукопожатиями. На нем, как обычно, была рубашка в клеточку с длинными рукавами, брюки защитного цвета, коричневые мокасины. Мистер Расслабленность во плоти. Очки без оправы придавали его голубым глазам мечтательное выражение. Тим на год моложе меня, но мне приятно думать, что выглядит он старше, потому что лысеет. Оставшиеся пряди цвета жженого сахара слишком длинные – он явно маскирует облысение. В бороде появилась седина. Глаза выражают душевные переживания.

И потом, голос. Самый привлекательный, самый звучный глубокий бас, какой вы когда-либо слышали. Каждое слово Тим произносил четко и с мягкой модуляцией. Живая реклама его ремесла.

Он преподаватель вокала, один из лучших. Работает с оперными певцами, рок-звездами и известными публичными ораторами, много путешествует. Робин познакомилась с ним на сеансе звукозаписи через месяц после того, как мы расстались. Тима попросили помочь одной диве, застудившей гортань, и они с Робин разговорились. Ее тоже позвали по неотложному случаю – несколько инструментов были повреждены во время перевозки.

Я подумал о внутреннем смысле их неотложного вызова. Оба они жили в совершенно чужом мне мире.

Мне уже было известно, что Тим – человек спокойный, покладистый, редко сам начинает разговор, если никто к нему не обращается. Он развелся с женой, тоже преподающей вокал, и имел двадцатилетнюю дочь. Она училась в Джиллиарде и боготворила отца.

Через неделю после знакомства с Тимом Робин позвонила мне. После того как мы обменялись ничего не значащими фразами, я понял, что она просит моего разрешения.

Я сказал, что она не нуждается в нем, пожелал ей всего хорошего и повесил трубку. Потом с головой ушел в свои дела, а через месяц они с Тимом уже жили вместе.

– Итак, – сказал он.

Профессионально модулированный голос наполнил это слово глубиной. Может, он родился с такими дыхательными путями, но это слово вызвало у меня раздражение.

– Как дела, Тим?

– Нормально. А у тебя?

– Тоже.

Он прислонился к дверному косяку.

– Вообще-то я собирался уходить.

– Снова в дорогу?

– Да. В дорогу на Бербанк – звучит как кинофильм Хоупа и Кросби.

– Желаю повеселиться.

– Ты приехал сюда, чтобы…

– Повидаться со Спайком.

– Жаль, но он сейчас в ветлечебнице. Ему чистят зубы.

– Да, есть еще кое-что, о чем мне хотелось бы поговорить с Робин.

Сначала Тим стоял неподвижно, потом отступил.

Я прошел мимо него через небольшую темную гостиную, обставленную его прочной дубовой мебелью и кое-чем из того, что Робин взяла с собой. Старый чулан в коридоре был превращен в проход между отдельными частями дома. Через дверь я слышал звук пилы.

– Алекс? – Я обернулся. – Пожалуйста, не расстраивай ее.

– Я и не собирался.

– Знаю, я буду откровенен с тобой. Ваш последний разговор очень огорчил Робин.

– Эта беседа произошла по ее инициативе. Робин сама приехала ко мне.

Он протянул ко мне руки ладонями вперед, демонстрируя миролюбие.

– Да, Алекс. Она хотела поговорить с тобой о Беби-Бое Ли. Спасибо тебе.

– За что?

– За то, что выслушал ее.

– Однако ты считаешь, что я ее расстроил.

– Извини меня. Мне не следовало ничего говорить. Просто… – Я ждал. – Забудь это. – Тим повернулся, чтобы уйти.

– Ты знал Беби-Боя? – спросил я. Он вздрогнул.

– Я слышал о нем.

– Работал с ним когда-нибудь?

– Никогда.

– А как насчет Чайны Маранга?

– Это имя мне неизвестно.

– Она была певицей, – пояснил я. – Точнее, пищалкой. Поэтому я и решил, что Чайна могла консультироваться у тебя. – Пищалки ко мне обращаются редко.

– Она мертва. Убита, как Беби-Бой.

– Так ты поэтому пришел? Алекс, я в самом деле считаю, что Робин больше не следует подвергать…

– Учту это. – Я направился к двери, соединяющей части дома.

– Прекрасно, – сказал мне вдогонку Тим. – Ты человек бескомпромиссный. Отдать тебе должное. Но может, на этот раз подумаешь о Робин?

«На этот раз». Наживка повисла, я не клюнул на нее и поплыл дальше.

Меня охватили тепло работающей машины и запах твердой древесины. Пол покрывал слой опилок. Несколько изделий – гитар и мандолин разной степени готовности – висели на стене. Робин, стоя ко мне спиной, надвигала на вращающееся полотнище пилы чурбан розового дерева. Волосы она собрала под одним из тех цветных платков, которые коллекционирует. Робин подняла защитные очки и маску-респиратор против пыли. На ней была облегающая белая безрукавка и просторные хлопчатобумажные брюки, на ногах – белые теннисные туфли. Темная древесина издавала свистящий звук и разбрасывала вокруг то, что походило на шоколадные чипсы. Чтобы мое неожиданное появление не испугало Робин, я стоял неподвижно, пока она не щелкнула переключателем и не отошла от пилы, визг которой сменился громким ворчанием.

– Привет, – сказал я.

Робин обернулась, посмотрела на меня сквозь защитные очки, сняла маску и положила обрезанный чурбан розового дерева на верстак.

– Привет. – Она вытерла тряпкой руки.

– Только что встретился с выходящим на улицу Тимом. Он опасается, как бы я не расстроил тебя.

– А ты расстроишь?

– Возможно.

– Пойдем, я хочу пить. – Робин отбросила маску назад.

Я последовал за ней в небольшую кухоньку в тыльной стороне двухэтажной квартиры. Старые приспособления белого цвета, желтый кафель, некоторые плитки склеены. Размеры помещения были в три раза меньше новой красивой кухни, созданной по нашему с Робин проекту. Но, как и в той, здесь так же царила чистота и каждый предмет занимал свое место.

Достав кувшин с охлажденным чаем, Робин налила два стакана и отнесла их на покрытый огнеупорным пластиком стол, едва помещавшийся на кухне. Возле него было лишь два стула. Надо думать, много гостей у них не собиралось. Занимались, наверное, тем, что угощали друг друга…

– Будем здоровы, – сказала она, не проявив при этом никакой радости.

Мы выпили чаю. Робин взглянула на часы.

– Если ты занята…

– Нет, я устала. Работаю с шести часов, и мне пора прикорнуть.

В прежние дни я предложил бы ей прикорнуть вместе.

– Тогда я пойду.

– Нет. Что у тебя на уме, Алекс?

– Чайна Маранга.

– Что с ней?

– Я думал. Она и Беби-Бой. Что между ними общего.

– С Чайной? В каком смысле?

Я объяснил и перечислил основные факты по делу об убийстве Джули Киппер.

Робин побледнела.

– Думаю, что да… но есть и множество различий.

– Ты, наверное, права.

– Карьера Чайны была на подъеме. Ее записи продавались лучше, чем ожидали. Но тем не менее… Алекс, надеюсь, ты ошибаешься. Это было бы ужасно.

– Уничтожение искусства?

– Уничтожение людей искусства потому, что они на пути к успеху.

– Ну вот, я снова в своем амплуа. Приношу тебе дурные вести. – Я встал. – Я ошибался. Тим прав.

– В чем?

– Наша последняя встреча расстроила тебя. Мне следовало быть более осторожным.

– Тим пытается защитить меня. – Робин нахмурилась. – Я была расстроена, но не по твоей вине.

– Что же тебя расстроило? – Все. Состояние мира – все эти перемены. Я знаю, что мы поступили правильно, но… потом Беби-Бой. Сегодня я с ним разговариваю, а завтра его уже нет. Думаю, в то время я была особенно уязвима. Сейчас мне лучше. Разговор с тобой помог.

– Лишь до сегодняшнего дня.

– Даже сейчас.

Она взяла меня за запястье.

– Ты был там ради меня.

– Ради разнообразия.

– Со всем тем, через что мы прошли, ты все еще ждешь комплиментов? – Робин отпустила мою руку. – Сядь, – предложила она, – пожалуйста. Выпей еще чаю. Мы можем оставаться в рамках благопристойности.

Я сел.

– Беби-Бой был моим другом, – сказала Робин. – С Чайной я не имела никаких отношений. Я общалась с ней только раз, в связи с работой, и она ей не понравилась. Помнишь, как Чайна обошлась со мной?

– Обошлась с нами, – уточнил я. – Думаю, это я ей не понравился. Она все время называла меня яппи.

– Чайна вела себя отвратительно… Она очень отличалась от Беби-Боя. Он был милейшим в мире человеком и по-настоящему талантливым. А ее тело было похоронено… нет, я не понимаю этого, Алекс. Думаю, ее подхватил не тот человек, может, она не к месту раскрыла рот и поплатилась за это.

– Разумно. Чайна ушла со встречи взбешенной. А что с ее оркестром? Кто-нибудь из его состава проявлял какие-либо агрессивные наклонности?

– Эти ребята? Едва ли. Они подобны Чайне. Школьники, играющие роль детей-баловников. Да и зачем им убивать Чайну? Когда она умерла, вместе с ней умер и оркестр. А что об этом думает Майло?

– Я пока не спрашивал его.

– Так ты сначала пришел сюда?

– Ты выглядишь значительно лучше.

– Как посмотреть.

– Нет, даже Рик сказал бы, что ты проницательнее. – Я снова встал. – Спасибо и извини, что я нарушил твой биоритм. Поспи хорошенько. – Я направился к двери.

– Они очень важны, правда? – спросила она.

– Что?

– Нарушения биоритмов. Тим относится ко мне прекрасно, но иногда я ловлю себя на том, что говорю про себя что-то тебе… Как у тебя дела?

– Превосходно.

– Хорошо ли она к тебе относится?

– Да. А как Спайк?

– Как жаль, что его здесь нет. Проблемы с околозубной областью.

– Ну надо же.

– Они оставили его на ночь. Ты можешь нанести ему визит. Позвони предварительно и убедись, что кто-нибудь дома.

– Спасибо.

– О'кей. – Робин встала. – Я провожу тебя.

– В этом нет необходимости.

– Есть необходимость в том, чтобы проявить внимание. Мамино воспитание было правильным.

Она проводила меня до обочины тротуара.

– Я подумаю о Чайне еще, поспрашиваю людей. Если что-нибудь узнаю, сообщу тебе. – Она широко улыбнулась. – Эй, взгляни на меня – на детектива в юбке.

– Даже не помышляй об этом. Робин сжала мою руку.

– Алекс, ты меня не расстраивал. Ни тогда, ни сегодня.

– Большая крутая девочка?

Она посмотрела на меня и улыбнулась.

– Я все еще такая же маленькая.

«Однажды ты завладела большим участком моего сердца», – подумал я.

– Только не для меня.

– Тебе всегда это удавалось… заставить меня чувствовать себя человеком важным. Я не уверена, что делала то же самое с тобой.

– Ну, конечно же, делала, – возразил я.

Она великолепна. Что, черт побери, случилось?

Элисон великолепна…

Я отпустил ее руку, сел в машину, завел двигатель и повернулся, чтобы махнуть Робин на прощание рукой. Но она уже вернулась в дом.

12

Партнер. Только этого Петре и не хватало. Но выбора у нее не было. После того как Петра отдежурила половину смены, Шулькопф вызвал ее в свой кабинет и потряс клочком бумаги перед ее лицом. Распоряжение о переводе по службе.

– Откуда? – спросила она.

– Из армии. Он новичок в нашем управлении, но у него есть хороший опыт военного следователя, поэтому не обращайтесь с ним как с несмышленышем.

– Капитан, я и одна неплохо работала…

– Ну и прекрасно, Коннор. Я рад, что служба приносит вам особое удовольствие. Так что дерзайте…

Петра взяла бумажку, но читать не стала и стояла, помахивая ею.

– Идите, – сказал Шулькопф. – Он явится через пару часов. Найдите ему рабочий стол и создайте такие условия, чтобы он чувствовал себя как дома.

– Должна ли я угощать его пирожными собственного изготовления, сэр?

Большие черные усы капитана разошлись в стороны и открыли слишком белые коронки. Прошлым летом он три недели отсутствовал и вернулся невероятно загорелым, с новым расположением зубов и, казалось, с увеличившимся волосяным покровом спереди.

– Если именно в этом состоят ваши девичьи таланты, детектив, валяйте. Лично я предпочитаю овсяные хлопья. – И капитан сделал ей знак удалиться. – С этим армянином дело улажено? – спросил капитан, когда Петра подходила к двери.

– Похоже, так.

– Похоже?

– Все обсуждено с окружным прокурором.

– А чем вы занимаетесь теперь?

– Поножовщиной Нуньеса.

– Это кто такой?

– Мануэль Нуньес, каменщик, замуровавший жену…

– Да да, кровавый известковый раствор. Справляетесь?

– Убийца по этому делу известен, – сказала Петра. – Когда началось посинение, Нуньес держал мастерок.

Петра едва подавила соблазн скорчить этому ублюдку глупую рожу.

– Хорошо. Кстати, о повисших делах. Вам удалось чего-нибудь добиться в расследовании дела об убийстве музыканта, толстяка Ли?

– Нет, сэр.

– Значит, следствие по этому делу зашло в тупик?

– Боюсь, что да.

– Что, какой-то псих пришел и просто задушил его?

– Я могу принести вам дело…

– Не надо. Итак, вы в тупике. А знаете, иногда это идет вам на пользу. Прибавляет немного скромности. – Еще один оскал белых коронок. – Вам еще повезло, что он не был выдающейся знаменитостью. Когда дело касается такой мелкоты, то на неудачное расследование всем наплевать. Как насчет его семьи? Кто-нибудь лезет к вам со своими жалобами?

– У него не было многочисленного семейства.

– И снова вам повезло. – Широкая улыбка Шулькопфа сменилась гримасой ярости. Их отношения с самого начала не ладились, и что бы Петра теперь ни делала, она знала: это все равно плохо.

– Вы довольно удачливая девушка… прошу прощения – женщина, не правда ли?

– Стараюсь изо всех сил.

– Разумеется, стараетесь. О'кей, закончим на этом. Введите рядового Джо в курс дела. Возможно, он тоже окажется удачливым парнем.

Вернувшись в кабинет детективов, Петра привела в порядок нервы и посмотрела на бумажку, надеясь найти там краткий послужной список своего нового партнера. Но Шулькопф нацарапал там только имя: Эрик Шталь.

Эрик. Звучит приятно. Военный. Петра налила себе горячего шоколада из автомата, находившегося этажом ниже, и вернулась наверх. Ее воображение разыгралось. Она представила себе Эрика твердолобым человеком, влюбленным в свое дело, – вроде Клинта Иствуда, возможно, одним из тех солдафонов, подстриженных «ежиком», которые во всем стремятся к четкости. Таким, кому не по душе кабинетная работа, пижоном, занимающимся серфингом, ездой на велосипеде, парашютным спортом; прыгающим с моста с помощью эластичного троса, то есть делающим все то, что повышает содержание адреналина в крови.

Энергичный партнер ей пригодится. Он мог бы водить машину.

Партнер появился через двадцать минут. Петра оказалась права только по части фасона стрижки.

Эрику Шталю было около тридцати; очень худой, сутулый и неуклюжий. С «ежиком» каштановых волос, стоящих торчком и окружавших узкое задумчивое лицо голодающего поэта. Бог мой, этот человек явно принадлежал к категории порядочных! Цвет его лица наводил на мысль, что он слишком много времени проводит в библиотеке. Розовые пятна на щеках, выступившие от нервного возбуждения, казались совершенно неуместными.

Ввалившиеся щеки, острый подбородок, тонкие губы, невероятно глубоко посаженные глаза, такие, словно кто-то втолкнул их в череп двумя пальцами. Карие. Неподвижные.

– Детектив Коннор? – спросил он и представился, не протягивая руки и не двигаясь. Эрик стоял у ее стола в черном костюме и белой сорочке с серым галстуком.

– Привет, не хотите ли присесть? – Петра указала на стул. Шталь подумал и принял предложение.

Его черный костюм хорошо гармонировал с ее одеждой – черной брючной парой фирмы «Вестимента», который она приобрела на распродаже в торговом центре Барни два сезона назад. Похороны. Они оба выглядели как комитет для приветствия посетителей «Форестлаун».

Шталь и глазом не моргнул. Полон энергии. Это лицо… С отросшими волосами, в кожаных брюках и со всякой другой всячиной, которую носят панки, он легко сошел бы за беспутного гуляку из тех, что толпами шатаются по бульвару.

Младший брат Кейта Ричардса. Сам Кейт в худшие дни своего пристрастия к наркотикам.

– Итак, что я могу для вас сделать, Эрик? – спросила Петра.

– Введите меня в курс дела.

– В какой части?

– В любой, в какой сочтете нужным.

Вблизи кожа Шталя казалась мертвенно-бледной. Голос без модуляций. И только пульсирующая на левом виске жилка свидетельствовала о том, что его организм функционирует.

– Можете пользоваться тем столом, – показала Петра. – А вон там ваш запирающийся шкафчик. – Шталь не сделал ни одного движения. Он ничего с собой не принес. – Не хотите ли проехаться по улицам? Я познакомлю вас с участком.

Шталь не шелохнулся, пока Петра не встала. Когда они спускались вниз, он, словно крадучись, двигался позади нее, чем вызывал чувство страха.

Шулькопф подсунул ей в качестве партнера внушающего ужас робота.

Они проехали по темному бульвару. Улицы Голливуда в четыре часа утра населяют ночные бездельники и любители тени. Петра показывала бары, где торгуют наркотиками, нелегальные клубы, постоянные места встреч уголовников, мексиканские притоны, в которых собираются уличные проститутки-трансвеститы. Если Шталя и впечатлило увиденное, он не показал этого.

– Отличается от армии, – заметила Петра. Никакой реакции. – Сколько времени вы служили в армии?

– Семь.

– Где размещалась ваша часть?

Шталь потрогал подбородок большим пальцем и задумался. Это не был вопрос на засыпку.

– Повсюду, – наконец ответил он.

.. – Повсюду дома или повсюду за границей? – И там и там.

– Вы что, – спросила Петра, улыбнувшись, – были каким-нибудь сверхсекретным опером? И если вы раскроете мне свою тайну, меня придется убить?

Она взглянула на Шталя, который вел машину, и все ждала, что серьезное выражение его лица хоть немножко смягчится. Ничего не произошло.

– За границей – это на Среднем Востоке, – ответил Шталь.

– В каких местах на Среднем Востоке?

– Саудовская Аравия, Бахрейн, Джибути, Дубай.

– Эмираты. Шталь кивнул.

– Повеселились? – Не очень. Они ненавидят американцев. Нельзя было иметь при себе Библию и вообще что-либо, выдающее бы в тебе христианина.

– Вы человек религиозный?

– Нет. – Отвернувшись от Петры, Шталь стал смотреть в окно.

– Вы каким-нибудь образом были связаны со взрывом бомбы Коля или с чем-нибудь подобным?

– Ни с чем таким.

– Ни с чем таким, – повторила Петра.

– Думаю, что вон та машина угнана. – Шталь указал на белый «мустанг», опережавший их на два корпуса. Петра не видела ничего подозрительного ни в номерах, ни в том, как водитель управлял машиной.

– В самом деле?

Шталь взял трубку и связался с патрульной машиной полиции. При этом он свободно пользовался как оборудованием, так и кодами Управления полиции Лос-Анджелеса, словно работал в его подразделении многие годы.

Лицо Петры одеревенело от напряжения.

Они провели еще полчала в полном безмолвии, а когда Петра въехала на стоянку, Эрик Шталь спросил:

– Могу ли я сделать сегодня что-нибудь еще?

– Приходите опять, – ответила она, не пытаясь скрыть раздражения.

– Приду. – Шталь ушел со стоянки пешком и исчез в темноте. «Неужели он поехал на автобусе? Или ему не хочется показывать мне, какая у него машина?» – подумала Петра.

Позднее, прежде чем закрыть свой стол, Петра позвонила в отдел угнанных машин и убедилась, что белый «мустанг» был в самом деле угнан.

13

Покинув Робин, я отправился домой и снова сел за компьютер, пытаясь отследить коллег Чайны Маранга по оркестру. Гитариста по имени Скёрт в киберпространстве я не нашел, однако ударника, называвшего себя мистером Сладжем, и контрабасиста Бранкуси отыскать оказалось нетрудно.

Год назад Сладж, он же Кристиан Бэнгсли, был осужден на «странице позора» Всемирной паутины. В музыкальном бюллетене, озаглавленном «Мистер ничтожество», сообщалось: «Бывший музыкант оркестра „Чайна уайтбой“ ликвидирует фирму, занимается пустяками и кончает тем, что превращается в попрошайку, эксплуатируя раковую опухоль прежней славы!!!!»

За три года после убийства Чайны в жизни Бэнгсли произошло много важных перемен. Он переехал в Сакраменто. Инвестировал «небольшое наследство» и в конечном счете стал совладельцем цепи ресторанов семейного типа под названием «Домашний очаг». В бюллетене говорилось о планах Бэнгсли «постепенно усугублять, постулируя, злокачественную опухоль „нарманроквеллизма“ и давать ей пустить вредоносные метастазы во франчайзинг!!! Эта грязная скотина убеждает (sic) себя в том, что теперь чиста, но сейчас она еще омерзительнее, чем когда-либо ранее».

Вместе с этой тирадой помещались фотографии «мистера ничтожество» «до того и после того», и контраст был так разителен, что я усомнился в правдивости истории.

Во время службы в оркестре «грязная скотина» была худосочной ночной тварью со свирепым взглядом. Кристиан Бэнгсли был хорошо откормленным, чистой воды битлом в белой сорочке и при галстуке. А его взгляд излучал полную удовлетворенность.

Бранкуси я нашел на его личном сайте. Его полное имя было Пол Бранкуси. Местный житель, он работал художником-мультипликатором студии «Хайнес-Бернардо продакшнз» в Бербанке, был одним из главных участников передач детского телевидения. В биографии Бранкуси говорилось, что он два года изучал искусство в Стэнфорде и столько же времени проработал музыкантом в оркестре «Чайна уайтбой», а позднее еще один год в калифорнийском гуманитарном учебном заведении, где приобрел специальность по компьютерной графике и анимации.

Бранкуси принимал участие в утреннем шоу под названием «Лампкинсы», которое характеризовалось так: «Нервирующее, но доброе. Воображаемые создания живут на окраине, которая воскрешает в памяти зрителей юмор и смешные ситуации, случающиеся в человеческом общежитии, и порождает ностальгию по ним. Впрочем, в самом Лампкинсвилле воображение и фантазия господствуют в полной мере!» Найдя номер телефона главной конторы корпорации «Домашний очаг» в Сакраменто, я позвонил и попросил к телефону Кристиана Бэнгсли.

Служащая в приемной говорила весело и энергично. Не из-за того ли, что была вскормлена блюдами, приготовленными в домашнем очаге?

– Мистер Бэнгсли сейчас на совещании. Не могу ли быть чем-нибудь вам полезна?

– Я звоню по поводу Чайны Маранга, давнишней подруги мистера Бэнгсли.

– Пожалуйста, произнесите по буквам? Я произнес.

– Что мне сказать мистеру Бэнгсли, о чем пойдет речь?

– Несколько лет назад мистер Бэнгсли играл с мисс Маранга в оркестре «Чайна уайтбой».

– Ах, об этом. Она мертва, так? – Да.

– Так что же мне передать мистеру Бэнгсли?

Я назвался консультантом полиции Лос-Анджелеса и сказал, что хотел бы задать Бэнгсли несколько вопросов.

– Обязательно передам.

Мой телефонный звонок застал Пола Бранкуси за его рабочим столом.

– Прошло столько времени, и наконец дело сдвинулось с мертвой точки? – начал он.

– Полагаете, что в самом начале мы сделали мало?

– Копы так и не узнали, кто это совершил? С самого начала меня беспокоило, что они даже не удосужились поговорить с нами. Хотя мы близко знали Чайну – ближе, чем кто-либо другой, кроме, может быть, ее отца.

– Но не ее матери?

– Ее мать умерла, – сказал он. – Умерла за год до смерти Чайны. Ее отец тоже мертв. Вы, похоже, не очень осведомлены?

– Только начинаю входить в курс дела. Не просветите ли меня? Я готов заглянуть в вашу контору в любое время сегодня же.

– Позвольте-ка разобраться как следует. Вы что, психиатр?

Я дал ему более многословное объяснение, чем секретарше «Домашнего очага».

– Почему именно сейчас? – спросил Бранкуси.

– Смерть Чайны, возможно имеет отношение к другому убийству.

– Неужели? Так теперь она, выходит, стала иметь значение. А я должен разговаривать с вами, потому…

– Потому что я заинтересован в том, чтобы поговорить с вами.

– Какой ужас!

– Всего лишь короткая беседа, мистер Бранкуси.

– Когда?

– Назначьте время сами.

– Через час. Я буду у здания Х-Б, в красной рубашке.

Студия «Хайнес-Бернардо продакшнз» занимала массивное здание из розового кирпича, облицованное голубыми изразцами. Располагалось оно в восточной части бульвара Кауэнга, почти рядом со студиями «Юниверсал», там, где кончается Голливуд и начинается Долина.

У здания не было ни углов, ни симметрии. Сплошные изгибы, резкие падения да параболический авантюризм, подчеркнутый беспорядочно размещенными окнами. Бред карикатуриста-мультипликатора да и только. Трапецеидальную входную дверь цвета виноградного желе обрамляли кокосовые пальмы. Вдоль фасада проходила кирпичная цветочница длиной в сто футов, засаженная бегониями, через силу пробивающимися вверх.

На бордюре цветочницы сидел мужчина в красной фланелевой рубашке слишком большого размера, в мешковатых синих джинсах, неопрятных кедах и посасывал сигаретку.

– Пришли вы быстро, – заговорил он, не поднимая головы, когда я приблизился к нему.

– Есть причина, – ответил я.

Он изучающе посмотрел на меня. Я ответил ему тем же.

Пол Бранкуси изменился меньше, чем Кристиан Бэнгсли. Все такой же костлявый и с болезненным цветом лица. Волосы длинные, плохо причесанные, по цвету напоминающие воду, в которой только что помыли посуду.

Сигарета у него прилипла к нижней обветренной губе. Под горбатым носом я увидел засохшую болячку. На правой руке – татуировка, иссиня-черное изображение креста, в мочке левого уха – серьга из нержавеющей стали. На носу, бровях и подбородке красными пятнами выделялись следы от залеченного пирсинга. Тому, кто никогда не видел Бранкуси, эти ранки могли показаться крупными порами.

Очки, как у Джона Леннона, делали его взгляд мечтательным даже тогда, когда он внимательно разглядывал меня.

Вынув из кармана пачку сигарет с фильтром «Ротманс», Бранкуси предложил мне закурить.

– Спасибо, не нужно. – Я присел рядом с ним.

– Кого еще убили? – спросил он.

– Извините, я не могу разглашать детали дела.

– Тем не менее вы хотите разговаривать со мной.

– А вы хотите, чтобы убийство Чайны было раскрыто.

– То, что я хочу, не всегда совпадает с тем, что происходит. Отсутствующий взгляд сменился суровым. Спина Бранкуси согнулась словно под тяжелой ношей. Подобные внешний вид и манера речи были мне известны. Годы накапливавшихся разочарований. Я представил его склонившимся над чертежным столом, когда он оживляет фигурки Лампкинсов. «Нервирующие, но добрые. Смешные ситуации».

Бранкуси вынул сигаретку и прикурил ее от прежней. Когда он сильно втягивал в себя дым, щеки у него вваливались.

– Что вы хотите знать?

– Прежде всего, есть ли у вас какие-либо подозрения относительно того, кто убил ее?

– Конечно, кто-нибудь из тех, кого она достала. А это около миллиона человек.

– Бросила им вызов своим очарованием.

– Чайна была еще той стервой. И представьте себе, вы первый коп, который спрашивает меня о ней как о личности. А что с другими ребятами? Умственно отсталые, что ли?

– О чем они спрашивали?

– Задавали вопросы подобно Джо Драгнету. Факты и ничего, кроме фактов. В котором часу она ушла из студии, чем занималась несколько предшествующих дней, с кем вместе принимала наркотики, с кем совокуплялась. Никаких попыток разобраться в том, что она собой представляла как человек. – Из его ноздрей вышел дым и быстро рассеялся в воздухе, пропитанном смогом. – Было ясно, что они презирают и нас, и ее и винят во всем стиль нашей жизни.

– Полагаете, ваш образ жизни как-то связан со смертью Чайны?

– Кто его знает? На самом деле я не вижу во всем этом смысла.

– Потерпите меня, – попросил я. – Мне необходимо разобраться в обстановке.

– Какой именно?

– В той, которая позволит заключить, что дела оркестра шли в гору. Были разговоры о контракте с ведущей фирмой звукозаписи. Это правда?

Бранкуси сел прямее. Ностальгия прибавила ему энергии.

– Более, чем разговоры. Нам действительно повезло. Сделали показательное выступление у «Мадам Бо», где присутствовали представители «А энд Р»note 4Note4
  «А энд Р» – «Артисты и репертуар».


[Закрыть]. В тот вечер мы были по-настоящему в ударе. На следующий день нас вызвали на беседу с Мики Джиттльсоном. Знаете, кто это такой? – Я отрицательно покачал головой. – Ведущий импресарио. Ведущая клиентура. – Бранкуси быстро перечислил оркестры; среди них несколько знакомых мне. – Ему очень хотелось представлять «Чайна уайтбой». Если бы он оказал нам поддержку, дела быстро пошли бы в гору.

– Вы сказали «хотелось».

– Умер, – пояснил Бранкуси. – В прошлом году. Рак легкого. Этот идиот слишком много курил.

Он стряхнул пепел и хихикнул.

– Как пошли дела с Джиттльсоном?

– Чайна сорвала первую встречу. Разыграла настоящий припадок. Заявила, что Джиттльсон представляет все самое порочное в музыкальном бизнесе, и она не станет предательницей. Это удивило, поскольку во время показательного шоу именно Чайна пришла в возбуждение, увидев сидящего в зале Джиттльсона, и сообщила нам за кулисами, что это именно тот человек, который нам нужен. Во время второго отделения она подошла к его столику, заговорила с ним, желая познакомиться, только что на колени к нему не садилась. Вреда от этого никакого не было бы. Джиттльсону, старому козлу, нравилось трахать талантливых див.

– Чайна флиртовала, – заметил я, пытаясь представить себе эту картину.

Бранкуси засмеялся.

– Чайна не владела легким женским флиртом. Но при желании она могла разыграть сексуальное представление.

– Игра по методу Станиславского?

– Что вы имеете в виду?

– Это было реальным или только изображалось? Насколько активна она была в сексуальном плане?

– Весьма активна. И все с девушками. Ее интересовали только девушки. – Рассматривая движущиеся по Кауэнге автомобили, Пол, похоже, начал терять интерес к беседе. – Типичная Чайна.

– Легко поддающаяся переменам настроения, – добавил я. Он бросил сигарету на тротуар, и она лежала там тлея. – Вы говорили о первой встрече. Джиттльсон не отрекся от вас совсем после первоначального отказа?

– Он отнесся к этому спокойно. Считая нас перспективным оркестром, он назначил нам новую встречу. Однако месяц спустя Джиттльсон уехал в Европу и обещал встретиться с нами после того, как вернется. Он предложил нам сделать несколько новых записей. Именно поэтому мы и были тогда в студии. Нам хотелось записать в качестве образца такой компакт-диск, от которого Джиттльсон просто ошалел бы. И у нас получалось. Лабали во всю силу. Мнение Чайны изменилось – теперь Джиттльсон был клевым парнем. Теперь Чайна была согласна, у нее появился побудительный мотив. Вот такая она. Даже под кайфом она умела сосредоточиться.