Текст книги "Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг."

Эти три института, хотя ни в коей мере и не охватывают каждую деталь, которую мы могли бы упомянуть, являются наиважнейшими политическими элементами, которые привнес в современную цивилизацию германский народ. Великая система свободного самоуправления, которую создали англосаксы на этом фундаменте, завоевывает мир. После множества экспериментов в других направлениях все современные нации во главе с французами, принявшими конституционное правительство, возвращаются к англосаксонской модели в ее либо английском, либо американском виде, внося изменения, либо необходимые, исходя из местных условий, либо в силу еще не изжитых местных предрассудков. То, что политическое будущее мира принадлежит англосаксонским институтам, почти не вызывает сомнений[67]67
  То, что сегодняшние немцы нередко самым решительным образом отрицают, насколько они обязаны англосаксонским институтам, весьма характерно для временной фазы роста, через которую проходит Германия и которая представляет собой весьма интересную тему для того, кто интересуется сравнительной политикой. Это симптом того же рода, что и насмешка в адрес парламентского правительства, которую порой можно слышать с кафедры немецкого университета – одна из нескольких черт, столь ярко подмеченных Либером во Франции времен Второй империи, которая не менее ясно проявляется и в Германии.


[Закрыть].

Еще один специфический институт древних германцев заслуживает упоминания в данной главе по причине его влияния на последующие эпохи. Это comitatus – отряд молодых воинов, связанных особенно сильными узами верности с вождем, который обеспечивал их, а они сопровождали его на войну. Раньше считалось, что этот институт породил феодальную систему. Считалось, что германский вождь брал завоеванные земли и делил их среди членов своего comitatus, и поскольку они оставались связанными все теми же узами верности ему как своему господину, как только они получили свою землю, сразу же сложилась феодальная система. Однако такие великие институты, как феодализм, никогда не появляются одним махом, и эта теория его происхождения давно забыта учеными континентальной Европы, хотя и живет в английских книгах. В дальнейшем мы увидим, какое важное влияние comitatus оказал на феодализм в отдельных аспектах, но все же это не один из тех источников, из которых возникли более крупные институциональные особенности феодальной системы.

Многое также было написано и о влиянии некоторых идей древних германцев, таких, как их богословские и этические концепции и уважение к женщине, и, по правде, написано гораздо больше, нежели позволяют факты.

То, что они питали большое уважение к женщинам по сравнению с классическим миром своего времени, не вызывает никаких сомнений, однако все же оно было не больше, чем у арийских народов вообще – у самих классических наций, – находящихся на том же этапе цивилизации, и в целом достаточно будет сослаться на уже сказанное по этому вопросу в главе о влиянии христианства.

Что касается влияния их этических идей и их несколько возвышенного представления о Боге, максимум, в чем может быть хоть какая-то уверенность, так это в том, что у них были идеи, которые делали христианское учение не совсем чуждым для них и которые, вполне возможно, облегчили переход к христианству. Однако даже такое утверждение – всего лишь умозаключение из видимых обстоятельств, а не из задокументированных фактов, и та теория, что эти идеи привели их к более совершенному пониманию христианства или к более благоприятному его развитию, чем было бы без них, не имеет исторических оснований.

Приход германцев поставил лицом к лицу четыре главных элемента нашей цивилизации: греческий с его искусством и наукой, хотя большая их часть на время была забыта; римский с его политическими институтами и юридическими идеями, а также империей как общей основой, на которую встали остальные; христианский с его религиозными и нравственными идеями; и германский с другими политическими и юридическими идеями, со своей свежей кровью и жизнью. К концу VI века все они существовали бок о бок в номинальной Римской империи. Труд оставшихся веков Средневековья заключался в том, чтобы объединить их в единое органическое целое – фундамент современной цивилизации.

Но введение последнего элемента, германского, было завоеванием, которое стало возможным благодаря неспособности старой цивилизации защититься от их посягательства. Это одно из чудес истории, что такое завоевание, насильственный захват империи нашествием народа, стоящего на более низкой ступени, произошло со столь малым ущербом для цивилизации, с таким полным поглощением завоевателей завоеванными. Следует указать некоторые причины, в силу которых германское завоевание Древнего мира имело намного меньшие последствия, чем можно было ожидать.

Говоря коротко, причина заключается в том впечатлении, которое завоеванный ими мир произвел на германцев. Они захватили его и отнеслись к нему как к побежденному миру. Они разрушили и разграбили то, что им понравилось, и это была отнюдь не мелочь. Они завладели землей и на месте римских создали собственные племенные правительства. И все же в некотором роде они, даже худшие из них, признавали свою неполноценность по сравнению с побежденным народом. Со всех сторон они обнаруживали признаки господства над природой, которого никогда не знали: города, здания, дороги, мосты и корабли; богатство и искусство, мастерство в механике и в управлении, которым они никогда не владели; уверенность в том, что римское устройство установлено Богом и навечно; церковь со строгой организацией и внушительными ритуалами, где служат почтенные и праведные люди, которая говорит с неодолимой уверенностью и устрашающей властью, не уступающей и самому могущественному варварскому королю. Впечатление, которое все это произвело на ум германцев, неизбежно было очень глубоким. Иначе никак нельзя объяснить результат. Их завоевание было физическим завоеванием, и как физическое завоевание оно было полным, но почти не пошло дальше. Правительство и законы мало изменились по сравнению с римскими; религия и язык – вообще никак. Другие институты, например школы и торговые заведения, германцы были бы рады поддерживать на римском уровне, если бы знали как. Полубессознательно они восприняли веру в основанную Богом и вечную империю и каким-то смутным образом признавали ее существование даже после того, как сами же ее опрокинули. Со временем они стали более близко отождествлять себя с людьми, идеями и институтами старой цивилизации, их вера в вечность империи прояснилась и послужила основой для Римской империи Карла Великого и для Священной Римской империи, которая выросла из нее, будучи мощной объединяющей силой в самый хаотичный период средневековой истории.

С одной точки зрения, кажется странным, что столь многое осталось от Рима, но если посмотреть на это сквозь призму превосходства античной цивилизации и того очевидного впечатления, которое она произвела на германцев, в свою очередь кажется странным, что столь многое уцелело от германцев. Это один из самых основополагающих фактов в истории цивилизации, что этот союз на почти равных условиях между римлянами и германцами способствовал формированию нового целого и положил начало новому прогрессу.

Итак, собрав воедино все главные элементы средневековой истории, мы теперь должны обратиться к первому великому движению, которое непосредственно относится к этой истории – трансформации примитивной христианской организации в монархическую церковь.

Глава 5
Формирование папства

Века, которые мы кратко рассмотрели, были веками мрака и отчаяния для патриотов-римлян. Казалось, мир рушится вокруг них. Беда следовала за бедой без передышки. Чума, голод, землетрясения, бунты и вражеское вторжение беспрерывно шли друг за другом по пятам. Мир подходил к своему концу. Римляне были неспособны увидеть, как мы видим сейчас, что в то же время закладывались основы будущих государств, более великих, чем их государство, и что живые элементы новой и высшей цивилизации прибавлялись к старой. Они могли видеть лишь одну очевидную истину – что великая политическая держава истории покидает мир.

Но не все древнее общество разделяло это чувство безнадежности. Значительная часть римских граждан с надеждой смотрела в будущее и не боялась, что все, достигнутое человеком, будет утрачено, и они, как и германцы, закладывали новые основы, широкие и прочные, для будущего строительства. Мы рассмотрели раннюю историю христианской церкви, ее незаметное начало, ее конфликт с язычеством и окончательную победу, а также новые, привнесенные ею идеи. Однако история ранней церкви как религии является лишь небольшой частью ее истории. На фундаменте, заложенном простой и слабо организованной общиной, сложившейся после сошествия Святого Духа на апостолов, постепенно, под действием причин, существенно отличавшихся от всего, о чем говорилось в четырех Евангелиях, строилось здание самой долговечной и самой могущественной организации в истории – Римской католической церкви. Во все темные дни германского Переселения и последовавшей за ним политической неразберихи она была самой эффективной консервирующей и ассимилирующей силой из действовавших тогда, и, хотя все остальные великие творения Средневековья – Священная Римская империя и феодальная система – ушли из мира, оставив за собой лишь тень, она просуществовала вплоть до наших времен, будучи силой, охватившей весь мир, с грандиозным и живым влиянием, несмотря на утрату многого того, на что когда-то предъявляла права. Потому, изучая историю цивилизации, чрезвычайно важно проследить шаги, через которые примитивная церковь, как описывает ее Новый Завет, преобразовалась в это огромное и в высшей степени усовершенствованное «создание человеческой политики», как справедливо назвал ее Маколей.

Я не стану вдаваться в вопрос о происхождении епископата, который принадлежит истории первой церкви. Достаточно сказать, что, какой бы простой и свободно организованной ни была первая церковь, ко времени обращения Константина те главные силы, которые превратили ее в иерархическую организацию, уже действовали, и их результаты очевидно проявились во все большем отъединении духовенства от мирян как отдельного института с особыми правами и привилегиями, разделенного внутри себя на ранги с разными чинами и полномочиями. В этой главе мы проследим дальнейшее действие этих и других причин, превративших эту организацию начала IV века, на тот момент более аристократическую, чем монархическую по характеру, в теократический абсолютизм последующих столетий. Процесс не успел завершиться за тот период, который охватывает данная глава, но он шел полным ходом, и лишь какой-нибудь революционный разворот исторических течений мог бы помешать ему завершиться.

Когда, по всей вероятности, кто-то из духовенства того или иного города сумел приобрести власть над остальными и положить начало чину епископа в его позднем значении, то затем было естественно совершить и следующий логичный шаг, и епископ самого важного города или столицы провинции распространил свою власть на других епископов провинции и положил начало чину архиепископа. Оставалось сделать еще один шаг, не менее логичный: ко г-да епископ важнейшего города крупного региона – Александрии или Антиохии – или имперской столицы распространил власть на архиепископов и епископов и основал церковную монархию.

Однако это указывает лишь на общую тенденцию и ничего не говорит нам о причинах, которые позволили формирующемуся устройству действительно пойти в ту сторону, куда вела эта тенденция. Если бы обстоятельства того времени не способствовали росту по этой линии, то эти начинания, даже самые многообещающие и естественные, не привели бы ни к какому результату. В таком случае, чтобы назвать реальные причины сложившегося в церкви монархического правления, мы должны обратиться к тем благоприятным обстоятельствам, которые все как бы соединились вместе, чтобы выпестовать эту естественную тенденцию, к тем условиям, в которых оказалось это развивающееся церковное устройство.

Приступая к их рассмотрению, нужно прежде всего четко уяснить тот факт, что христианская религия не была одной из этих причин. Нет такой формы правления или организации, к которой она как религия непосредственно вела бы.

Более того, неизъяснимо важно и здесь, и на протяжении всего хода истории отделять церковь от христианства. Есть три совершенно разные вещи, связанные с историей этой религии, каждая из которых берет свое начало, свою возможность для роста в самом раннем христианстве, но все они порождены абсолютно противоположными причинами и живут практически независимой жизнью, во всяком случае жизнью, которой ни в коей мере не управляют остальные.

Одной из них является христианство, которое мы считаем просто религией; та личная вера и любовь к божественному Спасителю и божественному Отцу, раскрытому им, которая приводит индивида в сознательное единство с Богом и становится для него непревзойденной помощью в праведной жизни; та личная вера, которая существует, по-видимому, с равным совершенством и равно полными результатами при любой церковной системе и в любой форме догматического вероучения. То, что такая сила существует и что такие результаты проистекают из этих причин, ясно следует из подавляющего множества доказательств, ясных для любого, кто углубится в исторические детали, независимо от того, какая бы жгучая ненависть или смертельная жестокость ни вырастала из теологических разногласий, независимо от любого лживого интриганства, свойственного церковным распрям.

Вторая из них – церковь как организация, церковная система, правящий или политический институт. Основанная на группе людей, исповедующих христианскую религию, она тем не менее является результатом их политических, правовых, организационных побуждений, а не всего того, что связано с религией как религией. Казалось бы, это должно быть совершенно ясно любому, кто помнит, как прекрасно проявлялась одна и та же религиозная жизнь, как достигались одни и те же религиозные результаты при самых разных мыслимых формах организации. Ксаверий, Уэсли и Вулман[68]68
  Ксаверий Франциск – католический святой и активный миссионер XVI в.; один из основателей ордена иезуитов; Уэсли Джон – английский протестантский проповедник XVIII в. и основатель методизма, вдохновитель реформ, направленных на поднятие духовного и морального уровня церкви; Вулман Джон – странствующий квакерский проповедник в США XVIII в., сторонник отмены рабства и равноправия рас. (Примеч. пер.)


[Закрыть], невзирая ни на какие недостатки характера или нрава, равно являются примерами преобразующего и вдохновляющего влияния одной и той же силы.

Третья – система догматов, корпус богословских убеждений того или иного века или народа. Также основанная на главных фактах христианской религии, она не создается и не обуславливается ничем, связанным с христианством исключительно как с религией, а является всего лишь результатом научного инстинкта, естественной и неизбежной попыткой разума объяснить эти главные факты и оформить объяснения в разумной и логичной системе. Эти объяснительные теории очень отличаются друг от друга, и это неизбежно, поскольку они формируются при различных философских предпосылках и различных условиях веков и народов, но эти различия научных систем ни в малейшей степени не подразумевают каких-либо различий в главных фактах и переживаниях, которые они пытаются объяснить. Неоспоримо, что христианские секты, не отличаясь друг от друга какими-либо существенными религиозными истинами, вели между собой немало кровопролитных гражданских войн. По слабости их еще не полностью цивилизованной или христианизированной человеческой натуры разногласия казались им жизненно важными, столь же важными, как сам фундаментальный факт, который они пытались объяснить, и потому они сжигали и пытали ради того, чтобы спасти души людей.

Эти догматические и церковные системы вырастают из потребностей человеческой природы. Разум не может не искать философских объяснений знакомым фактам, и группа людей, находящихся под влиянием одних и тех же желаний и мотивов, не может не организоваться таким образом, который кажется им самым естественным. Но ни догматическая, ни церковная система любого времени и места не равны христианству. Причины, создавшие одну, не те, что создали другую, и на один комплекс причин нельзя возлагать ответственность за результаты, последовавшие из другого. Это различие настолько важно, что не может быть никаких заслуживающих доверия рассуждений о христианской истории, если они не принимают его во внимание; причины и следствия неразрывно переплетаются друг с другом, и итогом часто становятся ненужные ошибочные и ожесточенные споры.

Можно сказать, это избитые истины для современного религиозного мышления, но в исторических исследованиях и сочинениях ими так часто пренебрегали, что следует их подчеркнуть, даже рискуя повториться.

Что касается прямых причин, которые способствовали уже проявившейся в церкви тенденции к монархическому устройству, то самые сильные и действенные можно разделить на две группы: перемены, произошедшие в популярном понимании самого христианства, и влияние Рима.

В течение первых двух веков христианство, сравнительно, оставалось простой и духовной религией своих первых дней. Были сделаны две очень серьезные попытки изменить его характер, но безуспешно. Одной из них была попытка объединить его со старой еврейской системой, и если не принудить неиудея-христианина стать почти иудеем, то по крайней мере заставить христианство принять некоторые характерные формы и понятия иудаизма. Признаки этой борьбы между новым и старым можно увидеть в Новом Завете. Другой была попытка навязать христианству некоторые идеи восточной философии о природе сверхъестественного и устройстве Вселенной. Она породила ересь, известную как гностицизм, и привела к долгому и суровому соперничеству, закончившемуся, как и предыдущая борьба, сохранением всех существенных моментов раннего христианства.

Тем временем с самого незаметного начала первых дней развивалась богословская система и ритуалы. В обоих этих аспектах две первые попытки изменить характер христианства сыграли большую роль. Каждая ересь, достаточно сильная для сопротивления, решительно повлияла на развитие богословия, принуждая его к большей определенности вероучения и ясности утверждений.

Однако самой мощной силой, превратившей скудный теологический запас примитивных документов в обширную и сложную догматическую систему, была греческая философия. Мыслительные склонности греков не позволили им остановиться на нескольких простых фактах, которым учило христианство. В каждом мыслящем разуме они поднимают вопросы, которые они не могли не попытаться решить, и в этом труде на помощь себе они призвали свой философский гений и уже сформированную философию. К моменту обращения Константина эта теологическая система уже приобрела широкий масштаб, и уже шло обсуждение некоторых ее самых сложных вопросов.

Но, несмотря на все эти атаки на христианскую религию и дополнения к ней из внешних источников, она до середины III века оставалась практически без изменений. В нее приходили люди, не считаясь с трудностями и опасностями, потому что она отвечала на их религиозные потребности, и ее власть над ними была властью духовной веры.

Но христианская церковь начала быстро разрастаться, и ее социальное положение улучшилось, когда священники и епископы стали занимать влиятельные и властные позиции и управлять значительными финансовыми потоками, тогда люди стали приходить в нее и по другим мотивам, кроме убеждения, потому что это было модно или потому, что она предлагала заманчивые возможности для честолюбцев. Когда христианство стало религией двора и государства, эта тенденция значительно усилилась. Массы людей стали считаться христианами, не понимая, что это такое, принося с собой грубые религиозные концепции и привычки язычества, не способные понять духовные истины христианства, не участвуя во внутренней духовной жизни христианина.

Результат можно было легко предсказать. Никакая система, религиозная, политическая или философская, не способна пережить вторжение столь чуждого материала, не совпадающего с ее фундаментальными принципами, без серьезных потерь. Христианство неизбежно должно было опуститься до уровня язычества. В любых обстоятельствах нелегко сохранять живое восприятие высших духовных истин внутри человеческой массы. В такой же ситуации это было совершенно невозможно, и хотя, может, лучшие духовные люди никогда не теряли этих истин из виду, они постепенно уходили из религиозного сознания народа, а на их место приходило нечто более понятное и отвечающее более низким религиозным потребностям.

Пожалуй, самой яркой иллюстрацией этого процесса объязычивания является введение культа святых. Язычнику, воспитанному в политеистических представлениях, со своим божеством на каждую сферу жизни, было трудно понять христианскую монотеистическую идею. Единый Бог казался ему далеким и холодным, труднодоступным для молитв обычного человека. Ему нужно было поставить между собой и Богом более близкие и более человечные божества рангом ниже, знакомые ему по прежней религии, до которых ему было легче достучаться. Так появился христианский политеизм, который иногда ставил какого-то святого человека из прошлого на пьедестал языческого божества и приписывал ему особое покровительство над теми же занятиями или местностью, а иногда, как мы теперь уже можем видеть, превращая само языческое божество в христианского святого.

Этот процесс, безусловно, сопровождался общей варваризацией римского общества, которая происходила в то же время и проявилась в языке, искусстве, военной тактике, да и почти во всех сферах жизни; а христианство она затронула главным образом через массу по существу не христианизированного материала, пришедшего в церковь. Получившийся в результате продукт, несомненно, оказал невероятно возвышающий и очищающий эффект на язычество империи. Истины, которые проповедовались через него и оставались в памяти благодаря ему, были намного выше и лучше всего, что было в прежней системе. Он, пожалуй, показал единственно возможную дорогу, по которой людские массы могли прийти к пониманию более совершенных идей, которым они должны были научиться, и у католической церкви есть некоторое оправдание для весьма схожего образа действий, который она приняла более сознательно в последующие времена при обращении в христианство языческих народов. Но, несмотря на все это, процесс обозначил весьма решительный поворот к более низкому уровню в народном понимании христианства.

Однако, хотя введение культа святых ярко иллюстрирует это объязычивание христианства, другой его результат был гораздо более важным в развитии устройства церкви, и это то, что называют экстернализацией христианства – его превращение из религии духовного в религию внешнего.

На место внутренней духовной жизни как определяющей характеристики христианина все больше и больше, по мере того как духовный аспект отходил на задний план, вставали формы, убеждения и принадлежность к зримой церкви. Если кто-то принимал теологию церкви, выполнял ее положения и регулярно ходил в какую-то из местных ортодоксальных церквей, он был христианином. Если он отказывался принять какой-то богословский момент и изгонялся из церкви или если по какой-то причине отсутствовал в пределах ее видимого круга, значит, он не был христианином независимо от своей конфессии[69]69
  «Неужели, собираясь, они думают, что и Христос находится с ними, когда они собираются вне Церкви Христовой? Да хотя бы таковые претерпели и смерть за исповедание имени, пятно их не омоется и самой кровью… Не может быть мучеником, кто не находится в Церкви… Не могут пребывать с Богом не восхотевшие быть единодушными в Церкви Божией» (Св. Киприан Карфагенский. О единой Вселенской Церкви, гл. 13 и 14).


[Закрыть]. Такую проверку было намного легче понять и применить, нежели прежние духовные концепции.

По мнению некоторых, трудно понять, как христианство вообще могло бы сохраниться в течение последовавших веков без этой плотной организации и без этого огромного корпуса богословия, считавшегося настолько важным, что его хранили перед лицом всех опасностей, и, поскольку оно было чисто интеллектуальным, его было гораздо легче сохранить во времена общего упадка, чем более глубокие духовные истины религии. Но все последствия заключались в том, что христианство в мире превратилось в определенную, зримую организацию, резко отделенную от нехристиан и еретиков, отличающуюся повсюду одними и теми же легко узнаваемыми внешними признаками и отметками, так что ее численность можно было легко подсчитать и измерить.

Когда идея такого четкого единства стала преобладать и когда она начала выражаться в общих церемониях и общем вероучении, тщательно подогнанных под признанные стандарты, совершенно естественно и даже неизбежно, что христианство сделало следующий шаг, чтобы сам факт образования столь универсального сообщества стал мощнейшим фактором в создании органа закона и администрации; иными словами, общего церковного правительства, которое должно было соответствовать комплексу уже сформированных ритуалов и доктрин, охранять его и регулировать. Постоянное стремление к идеальному единству привело к созданию реального.

Второй из двух главнейших причин, приведших к образованию единовластной церкви, был Рим – как комплекс влияний и идей, выросших из истории и положения Рима и Римской империи. Настолько важными и руководящими были эти влияния и идеи, что без них, можно сказать, единовластная церковь никогда не возникла бы.

Во-первых, Рим был столицей политического мира. Что может быть естественнее, чем то, что его стали считать и религиозной столицей мира? Тот факт, что патриарх Константинополя был епископом фактической столицы государства, был, пожалуй, самой важной причиной, которая распространила его власть над Востоком. Но даже после основания Константинополя Рим по-прежнему в каком-то особом смысле считался центральным городом и мировой столицей, и настроения, которые помогли епископу Константинополя, гораздо сильнее помогли епископу Рима, хотя он сам, возможно, и отказался бы признать этот факт.

Во-вторых, римский империализм был единственной моделью устройства, которой располагала ранняя церковь. По мере того как она начала перерастать в общую организацию широко разделенных провинций, едва ли она могла поступить иначе, чем принять форму единственного знакомого миру правительства и скопировать не просто названия, такие как диоцез[70]70
  То же, что епархия в православной церкви. (Примем, пер.)


[Закрыть], но и его структуру и методы. Интересно, однако, что это было отнюдь не бездумное копирование, и наряду с ним также действовал и свободный политический гений, изобретая новые институты для новых потребностей, как, по крайней мере в самых характерных чертах, следует из значительной эволюции церковного совета.

В-третьих, опять-таки, как древнегреческий философский дух пробудился к новой жизни и силе в развитии богословской системы ранней церкви, так и былой римский гений политической организации и управления нашел новую область для действия и создал новую империю в лице института папства. В политической сфере для него уже не оставалось никаких возможностей. Его работа там закончилась, но в истории западной церкви прошла последовательность великих деятелей, людей с имперскими идеями и гением, которая напоминает ряд государственных деятелей ранних дней Рима, проделавших аналогичный труд. Римские епископы Юлий, Иннокентий, Лев и Григорий, каждый из которых первым носил это имя, и Амвросий, епископ Медиоланский – всего лишь примеры тех, кто, независимо от того, велики или малы были предоставленные им шансы усилить власть своего поста и создать определенные конституционные прецеденты, увидели в нем наиполнейшие возможности и использовали их к максимальной выгоде. Таковы были умы этих людей и атмосфера Рима, где любое влияние было императорским и все традиции – имперскими, и именно там впервые оформилась идея, что у единой великой церкви должен быть один глава, ее божественно рукоположенный примас в лице епископа Рима, сначала, конечно же, смутно, а затем все более сознательно – достаточно сознательно, чтобы создать согласованную рабочую модель, несмотря на все переменчивые обстоятельства их правлений.

Сюда же стоит включить и юридическую склонность римского интеллекта. Именно ей больше, чем чему бы то ни было, обязано возникновение колоссального корпуса богословия, соответствующего по характеру западному уму, системы не такой изощренно абстрактной, как восточная, но практичной, юридической и четко систематизированной. Она дала Западу как определяющему и организующему ядру совокупность собственных доктрин, независимых от восточных, и уверенную позицию отдельной церковной организации. Более того, гений его великого созидательного богослова, Блаженного Августина, одного из величайших в интеллектуальной истории мира, превосходит даже гении его великих созидательных понтификов. Труд Августина состоял в том, чтобы дать западной церкви, только начинающей обретать отдельное существование, кристаллизующий корпус мысли, необходимый для того, чтобы выразить в четких и научных тезисах то, за что она выступает и чем оправдывается ее отдельное существование. Церковь не осталась верна всем учениям Августина, и все же роль его богословия в эпоху строительства римской церкви можно легко понять по тому сильному конструктивному влиянию, которое оно оказало в последующий, более знакомый нам век, когда церковные организации прошли через новую стадию формирования в период Реформации.

Опять же сильнейшим влиянием обладала идея божественной и вечной империи Рима. В языческом сознании эта идея сформировалась под действием обширных завоеваний Рима, несомненно, в смутных поисках разумного объяснения столь необыкновенных успехов и столь беспрецедентного могущества. Эту же идею восприняли христиане и превратили в еще более широкую концепцию, добавив к ней мысль, которой были привержены так сильно, о растущем Царстве Христа, которое должно охватить собой весь мир. При этом они заложили основу того, что, по меньшей мере в смысле определенности концепции, справедливо было названо первой философией истории[71]71
  Идея святого Августина о двух градах, двух противоположных общностях, существующих на протяжении истории, Божьем граде праведности и сатанинском граде нечестия, представляет собой ясно задуманную философию истории, причем она по сию пору сохраняет свою власть над многими умами, даже в буквальном смысле слова, в том виде, в котором он ее изложил. Фактически в ней нужно лишь немного изменить термины и определения и почти не менять описания вечного конфликта между добром и злом, чтобы те, кто придерживается какой-либо из современных теорий, признали ее вполне верным описанием того, чем является история.


[Закрыть].

Рим был для христианина, как и для язычника, основанной Богом империей, которой было суждено существовать вечно. Однако единый Бог занял место языческих в качестве божественного создателя, и его конечная цель, по вере христиан, состояла не в великой политической империи, а в одном великом духовном и религиозном единстве мира, которое возможно только в политической империи. Рим подготовил путь и предвосхитил Царство Христа. Влияние этой концепции на идею христианской церкви как образующей всемирное единство, организованное в едином правительстве, вряд ли можно переоценить. Тот факт, что сейчас мы можем облечь эту мысль в более определенные слова, чем мог даже Блаженный Августин в любом отдельном фрагменте, не говорит о том, что ее влияние не было глубоким, и нет никаких сомнений, что эта «идея Рима» была одной из самых могущественных сил в создании этой концепции необходимого церковного единства в вере и организации, которая является одним из краеугольных камней, более того, единственным основополагающим фундаментом римско-католической монархии.

В тесной связи с этой идеей божественной цели в истории следует, пожалуй, упомянуть возникшую в церкви веру, хотя мы не можем убедительно доказать, что она выросла из нее в особое положение, которое занимал апостол Петр. Более или менее сознательная вера в необходимое церковное единство, несомненно, должна была распространиться еще до того, как сложился подобный образ Петра, но как только он сложился, то стал сильнейшим фактором в установлении подлинного единства и превращении Рима в его центр. В отсутствие убедительных исторических доказательств трудно избежать вывода, что вера, будто провидение предназначило Риму быть религиозной столицей мира, была единственной основой предания о том, что Петр был его епископом. Две линии веры, безусловно, шли бок о бок, о чем свидетельствует следующее: буквальное толкование некоторых отрывков Нового Завета очевидно указывает на то, что Христос дал Петру власть над другими апостолами, поэтому церковь Петра должна иметь власть над другими церквями. Но божественный план истории превращает Рим в политическую столицу всего мира, следовательно, так предначертано Богом, поскольку политическое существует для религиозного, чтобы Рим стал мировой религиозной столицей. Итак, Петр, князь апостолов, основал свою церковь в Риме, столице, и по прямому указанию Христа, а также в силу очевидного божественного плана истории римская церковь возвышается надо всеми другими церквями.