Текст книги "Горбачев и Ельцин как лидеры"

Реконсолидация политической власти

Ни один советский партийный лидер не мог принимать свою власть как должное; они не избирались на фиксированный срок полномочий, а годы во власти начинались с борьбы за эту самую власть. Напротив, в выборной демократии борьба за власть предшествует формальному приходу к власти. По этой причине советские лидеры не представляли публике комплексных программ до тех пор, пока не достигали стадии господства после победы в борьбе за власть. Между тем они стремились не только создать выгодный для себя общий климат в Центральном комитете, но и мобилизовать сторонников внутри ЦК, его аппарата управления и в региональных партийных организациях.

На первом этапе своего правления Горбачев шел этим традиционным путем. В 1985–1987 годах он ввел своих сторонников в Политбюро, поставил их на должности в центральном партаппарате и региональных партийных организациях, одновременно сместив оттуда прежних чиновников. Он также заменил редакторов крупных СМИ и руководителей крупных культурных союзов (Союза писателей, Союза театральных деятелей и др.). Эти издания и учреждения стали инструментами гласности, укреплявшими его способность мобилизовывать социальную базу для проведения в жизнь значительных изменений.

Хотя Горбачев по привычным советским меркам консолидировал свою власть исключительно быстро, радикальная политика, которую он проводил на этапе своего господства, подрывала лояльность его давних коллег в партийном аппарате. Политика демократизации, проводившаяся им в 1988 году, явно (и предсказуемо) угрожала материальным интересам партийных чиновников, которые были чувствительны к публичной критике и совершенно не желали быть смещенными в результате публичных выборов. Таким образом, радикализация политической программы Горбачева привела его как к ослаблению, так и к чистке институтов, с помощью которых он добился успеха в борьбе за престолонаследие. Так, в октябре 1988 года он упразднил почти все отраслевые экономические отделы ЦК, снизил роль Секретариата ЦК в принятии решений на высшем уровне и учредил шесть новых комиссий ЦК (с неясными полномочиями) для выполнения функций, ранее осуществлявшихся Секретариатом. В апреле 1989 года Горбачев продавил уход из ЦК 98 членов и кандидатов в члены ЦК партии; некоторые из них на уровне Политбюро представляли собой наследие прежнего режима; в их числе бывший министр иностранных дел Громыко и бывший премьер-министр Н. А. Тихонов.

Тем не менее, даже когда Горбачев лишал полномочий те самые органы партаппарата, где он пользовался властью распределения выгодных должностей, он наращивал силу альтернативных институтов, внутри которых он не обладал такими иерархическими полномочиями. Его программа предусматривала неуклонную передачу политической власти от партийного аппарата вновь создаваемым законодательным институтам. Съезд народных депутатов стал результатом всенародных выборов в апреле 1989 года. Он избрал своим основным рабочим органом Верховный Совет. Депутатским голосованием Горбачев был избран председателем этого Верховного Совета.

Так Горбачев сделал шаг к подрыву тех институтов, с помощью которых он укреплял свою власть всего двумя годами ранее. Затем он содействовал созданию нового института, в котором парламентарии были подотчетны людям, а не политическому боссу на вершине политической иерархии. Его председательство в этом институте и усилия по укреплению (путем уговоров и убеждений) в нем своего имиджа сильного лидера стали попытками создать альтернативные источники власти, с помощью которых он мог бы добиться того, чтобы подлинная демократизация не привела к его свержению.

Так было и десять месяцев спустя (в феврале 1990 года), когда Горбачев обратился к ЦК с требованием отменить статью 6 советской конституции, которая постулировала «ведущую роль» КПСС в политическом устройстве. Этого шага давно требовали радикальные политические движения под эгидой «Демократической России», мобилизовавшие десятки тысяч своих сторонников на публичные демонстрации. Отмена права КПСС быть единственной легальной политической партией являлась предпосылкой для легализации многопартийной (а не просто альтернативной) конкуренции в избирательном процессе. Горбачев компенсировал это дальнейшее ослабление партии своим собственным избранием на пост президента СССР. Вместо того чтобы участвовать в публичных выборах, он позволил себе стать президентом, избранным путем голосования на Съезде народных депутатов. Вместо того чтобы уйти в отставку с поста лидера партии, в результате чего, как он опасался, вся партийная структура достанется враждебным силам, которые смогут использовать ресурсы партийной организации для дискредитации как его самого, так и его реформ, он решил одновременно исполнять обязанности генерального секретаря КПСС и президента СССР[111]111
  Свидетельства рассуждений Горбачева того времени по воспоминаниям единомышленников см. в [Brown 1996: 195–196].


[Закрыть]. После этого Горбачев продолжил ослаблять центральные органы партии. В июле 1990 года он произвел чистку и реорганизацию Политбюро, после чего стал созывать заседания этого органа все реже и реже. Он создал два новых органа для принятия решений на высшем уровне, Президентский совет и Совет Федерации, причем ни у одного из них не было независимых источников власти, через которые можно было бы противостоять ему самому. Новое Политбюро стало маргинальным политическим органом. Без руководителей государственной, военной или полицейской бюрократии Политбюро перестало быть олигархией элит, способной претендовать на то, чтобы диктовать политику во всех сферах жизни или попытаться подчинить Горбачева дисциплине коллективного руководства. Имея доверенного заместителя, отвечающего за повседневные дела партии, Горбачев смог сосредоточиться на государственных делах, будучи уверен, что Политбюро не удастся стать ни единой, ни слишком настойчивой силой. Наконец, будучи избран на пост генерального секретаря съездом партии, а не ее Центральным комитетом, Горбачев создал прецедент, благодаря которому он более не должен был нести ответственность перед ЦК.

Не стоит поддаваться впечатлению, будто Горбачев не осознавал, что для отражения нападок политических врагов нельзя обойтись без грубой силы. Он не был настолько наивен, чтобы полагать, что, опасно балансируя между ними посредством уговоров и риторики, он сможет и дальше «уравновешивать» противостоящие силы в политической элите и обществе. Он, по всей видимости, держал в голове и непредсказуемый фактор в лице КГБ, к которому в 1985–1989 годах относился с осторожностью (возможно, вспоминая ту ключевую роль, которую комитет сыграл в свержении Хрущева) [Tompson 1995, ch. 10]. Его чистки и реорганизация партийного, министерского и военного командования не распространялись на КГБ, хотя в 1988 году он сместил В. М. Чебрикова с поста председателя этой организации после того, как тот поддержал антиперестроечный манифест Нины Андреевой. Хотя многие сотрудники КГБ сетовали на «эксцессы» гласности и демократизации, их функции фактически даже расширились в таких сферах, как внешняя разведка, контрразведка и особенно промышленный шпионаж[112]112
  Об отношениях Горбачева с КГБ в 1985–1989 годах см. [Knight 1990; Rahr 1989].


[Закрыть].

Короче говоря, Горбачев пытался усилить законодательные органы государства, ослабляя исполнительные и законодательные органы коммунистической партии, одновременно укрепляя свои формальные административные полномочия внутри каждой из них и полагаясь на КГБ как средство защиты государства от краха. В случае с новыми законодательными структурами, однако, его способность защититься от их неповиновения осложнялась отсутствием у него полномочий оказывать покровительство этим учреждениям. Горбачев инициировал, а затем ускорил передачу власти от «королей» (компартии) «народу»[113]113
  Сравнение заимствовано мной у [Bendix 1978].


[Закрыть], и таким образом его формальная власть становилась все более зависимой от его способности сохранять легитимность и авторитет как политика и человека, способного решать проблемы. Это было опасно для лидера, который уже переживал кризис власти. Командование КГБ оставалось верным ему только до тех пор, пока он поддерживал это учреждение, чтобы предотвратить распад СССР. После того как Горбачев весной 1991 года снова вступил в союз с радикалами, председатель КГБ Крючков начал подготовку к попытке государственного переворота, состоявшейся в августе 1991 года[114]114
  Поведение Горбачева осенью 1990 года обычно называют поворотом «вправо», а в апреле 1991 года – возвращением «влево». До сих пор я пытался избегать упоминания «левых» и «правых», но по мере поляризации политической ситуации это становится все труднее. Поэтому позвольте мне пояснить, как я использую эти термины. В исторический период до Горбачева советская литература использовала понятие «правое крыло» для обозначения реформистов (например, Бухарина) и «левое крыло» – для обозначения ортодоксальных ленинцев. Однако в западной литературе эпохи Горбачева советская политическая сцена ассимилировалась с западными категориями анализа: к «правым» стали относить традиционалистов того или иного типа, выступавших против радикализации Горбачева; к «левым» относят тех, кто стремится к демократизации и маркетизации во внутренних и ослаблению напряженности в международных делах. В этой книге я буду пользоваться западной терминологией.


[Закрыть].

Изменение направления в стиле руководства Горбачева

Советских лидеров, какими бы ни были их стратегии по укреплению авторитета и консолидации власти, также можно отличить по тому, до какой степени они реализовывали свое персоналистическое лидерство по отношению к своим советникам и коллективному лидерству. Персонализм Сталина был случаем экстремальным: деспотичным и смертоносным. Персонализм Хрущева был капризным и своевольным, но не был ни деспотичным, ни смертоносным. На всех этапах своего правления Хрущев часто объявлял об общественных инициативах, не консультируясь с коллективным руководством, а иногда публично унижал других членов Политбюро. Напротив, Брежнев, будучи «первым среди равных» (в силу своих должностных полномочий) и реализуя лидерство, которое неуклонно повышало его статус в коллективе, вел себя скорее как председатель правления, нежели как персоналистический лидер. Он работал через коллектив, не обходя его.

Где поместить Горбачева в этом спектре, от крайне персоналистического до сугубо исполнительного стиля работы? На первых двух этапах его правления (1985–1989 годы) я бы поместил его где-нибудь в середине континуума, но ближе к исполнительной части. Его радикальные соратники и помощники утверждают, что он проявлял относительно консультативный стиль руководства и был терпим к критике [Brown 1996: 389, fn. 9]. Несмотря на то что он осуществлял новаторское лидерство, он уважал нормы лидерства коллективного, подчиняя себя коллективной дисциплине – например, заранее согласовывая речи и политические инициативы. Горбачев сочетал уверенность в себе и эгоцентризм с выдержкой, рассудительностью и сдержанностью; он проявлял как личную настойчивость в политике, так и уважение к руководящей роли Политбюро. Он обычно не поддавался порывам и публично не унижал членов своего Политбюро. Его способность скрывать свои истинные мысли и заставлять различных членов руководства поверить в то, что он их поддерживает, была манипулятивной, но неконфликтной. Он часто выступал посредником в разногласиях, имевших место в Политбюро. Например, в декабре 1986 года Горбачев объявил перерыв в его заседании без принятия решения, заявив, что дебаты стали настолько жаркими, что он опасается раскола в Политбюро. Спустя какое-то время после дела Нины Андреевой весной 1988 года Лигачев на заседании Политбюро подвергся такой резкой критике, что Горбачев начал его защищать и «пытался примирить обе стороны» [Черняев 1993: 122–123, 207].

В то же время можно ожидать, что мы найдем в стиле горбачевского руководства и персоналистические элементы. Нам известно (из его биографии), что в свои комсомольские дни он был прирожденным лидером, уверенным в себе, напористым, но при этом умел и внимательно слушать собеседника. Его уверенностью в себе и эгоцентризмом можно объяснить некоторые из наиболее патерналистических компонентов его личного общения в то время, когда он уже стал генеральным секретарем. Так, Горбачев обычно обращался на «ты» к коллегам, подчиненным и даже к незнакомым [Черняев 1993:7; Болдин 1995:221–222; Бурлацкий 1997:126]. Он часто говорил о себе в третьем лице [Черняев 1993: 104; Грачев 1994: 181][115]115
  От этой привычки Горбачев не отступает и в своих воспоминаниях, написанных после его вынужденной отставки [Горбачев 1995: 269, 281, 369, 371].


[Закрыть]. Такая его привычка явно раздражала соратников и помощников, которые позже расстались с Горбачевым, и это дало его главному сопернику (Лигачеву) повод сказать, что того привлекает аура «просвещенного монарха» [Ligachev 1993:98,124].

В своих воспоминаниях помощники и соратники Горбачева, как сторонники жесткой линии, так и умеренные, сходятся в том, что он часто настраивал людей друг против друга [Грачев 1994: 132; Болдин 1995: 163, 208, 240][116]116
  Однако указанные авторы расходятся в интерпретации мотивов Горбачева. Грачев рассматривает это как средство получения информации из множества источников и ее истолкования; Болдин считает, что речь идет о способе избежать личной ответственности за неудачу. Я не считаю эти две интерпретации взаимоисключающими, поскольку полагаю, что политики стремятся по возможности согласовать рациональное принятие решений со своими корыстными политическими интересами.


[Закрыть]. Горбачев, как говорит его близкий сторонник, настраивал Лигачева против Яковлева и наоборот: каждый из них делил с другим примерно половину ответственности за идеологию, которая до января 1982 года находилась в руках М. А. Суслова [Грачев 1994: 95]. Точно так же Горбачев якобы предпочитал, чтобы другие делали за него «самоубийственную работу»; им поручалось отстаивать проводимую политику, а затем принимать на себя политический удар, в то время как Горбачев сидел сложа руки и оценивал ситуацию, решая, вступиться за них или от них отречься[117]117
  Соглашаются по этому вопросу также Грачев (сторонник Горбачева) и Болдин (один из главных участников августовского путча 1991 года); см. [Грачев 1994: 133; Болдин 1995: 208]. Лигачев пишет, что Горбачев своекорыстно использовал Яковлева в деле Нины Андреевой весной 1988 года [Ligachev 1993:307].


[Закрыть]. Он также предпочитал, чтобы над одной задачей работали параллельно несколько команд [Грачев 1994: 132]. Этой тактике соответствовала склонность Горбачева к скрытности. Болдин утверждает, что по сложным вопросам Горбачев почти никогда не говорил своим соратникам однозначного «да» или «нет». Скорее его тактика заключалась в том, чтобы прибегать к междометиям, молчать или менять тему разговора [Болдин 1995: 17][118]118
  Многие путчисты утверждают, что Горбачев в 1991 году подавал им неоднозначные сигналы, заставляя поверить в то, что он не будет возражать против введения ими режима чрезвычайного положения, если сам сумеет остаться в стороне [Ligachev 1993: 19].


[Закрыть]. Все эти элементы стиля его работы были манипулятивными, но не являлись проявлениями персоналистического правления.

Однако политическая система и политические обстоятельства, при которых он пришел к власти в Москве в 1985 году, требовали от Горбачева, чтобы он был больше чем просто опытным и склонным к манипуляции председателем правления. Политическая система поощряла как консолидацию власти лидером партии, так и преклонение перед генеральным секретарем как источником мудрости и инициативы. Горбачев пытался сопротивляться подобной лести и даже осудил ее на одном публичном форуме, опасаясь, что традиционный «культ личности» негативно скажется на вере общественности в серьезный характер его программы демократических реформ [Doder, Branson 1990: 119–120]. Но укрепление имиджа партийного лидера шло рука об руку с масштабными политическими нововведениями, и от Горбачева ожидалось, что он возглавит деморализованную политическую элиту. Поэтому во время телевизионных трансляций Съезда народных депутатов в 1989 году Горбачев использовал трибуну съезда, чтобы критиковать или хвалить выступающих, создавая образ «отца», следящего за тем, чтобы дети не вышли из-под контроля. Такое поведение не принесло ему очков у тех, кто не был согласен с его политикой, но послало сигнал о том, что при демократии или нет, но Горбачев считал себя незаменимым лидером.

Когда Горбачев оказался вынужден обороняться, персонали-стические элементы в его стиле управления увеличились пропорционально угрозе. Его повторная консолидация политической власти фактически нейтрализовала Политбюро как средство оценки поведения генерального секретаря. Он все реже и реже советовался с такими советниками, как Черняев, которые поддерживали его на первых этапах его правления. В 1990–1991 годах он сетовал своим помощникам, что на деле может доверять только двоим: министру обороны Д. Т. Язову и председателю КГБ Крючкову [Болдин 1995: 386; Черняев 1993:401]. Е. М. Примаков, тогдашний главный советник Горбачева, советовал ему не слишком доверять информации, полученной от КГБ [Черняев 1993: 452]. И радикалы, и ретрограды чувствовали себя вероломно преданными, поскольку он постоянно манипулировал ими, заставляя поверить в то, что с ними согласен. В конце концов усилившемуся персонализму Горбачева не хватило ни грубой силы, ни политического авторитета, чтобы предотвратить свое смещение с поста.

Сохранение авторитета: дилемма Горбачева

В течение 1989–1990 годов Горбачев все чаще был вынужден занимать оборонительную позицию применительно к проводимой им политике и своей деятельности в качестве лидера. Столкнувшись с растущей критикой как слева, так и справа, Горбачев пытался сохранить свой авторитет, утверждая, что его ключевая концепция срединного пути остается единственной желаемой и осуществимой альтернативой реставрации тоталитарной системы или системному коллапсу и анархии. Он изо всех сил пытался сохранить свой имидж эффективного лидера и часто напоминал политической аудитории, на что он никогда не пойдет в своем стремлении преобразовать Советский Союз.

Начиная с 1988 года критика перестройки нарастала на все более независимых публичных аренах: в средствах массовой информации, на пленумах ЦК, на партийной конференции в июне 1988 года, на съезде партии в июле 1990 года, в Верховном Совете, на Съезде народных депутатов, на демонстрациях на улицах Москвы, в только что основанной (1990) Коммунистической партии РСФСР (то есть России) и на несанкционированных забастовках шахтеров, проходящих по всей стране (1989 и 1991). Хотя многие из этих критических замечаний и событий исходили от тех самых общественных сил, которые Горбачев высвободил для продвижения процесса трансформации, теперь он почувствовал необходимость установить им границы. Он стремился найти равновесие между преобразованиями, традиционными ценностями и политической стабильностью.

Так, на Первом съезде народных депутатов (1989), где некоторые ораторы говорили о коммунистической партии как о главном препятствии на пути демократизации, Горбачев назвал партию «гарантом этого революционного процесса» (то есть перестройки) и защитницей его от «как консервативных, так и ультралевых элементов» [Горшков и др. 1992:131][119]119
  В этой книге собраны речи Горбачева и Ельцина с 1986 по 1991 год.


[Закрыть]. В то время как как гласность все более радикализировалась, в 1988 году он говорил представителям СМИ: «Нам нужны, как воздух, порядок, ответственность и инициатива», и провозглашал, что «гласность в интересах народа, в интересах социализма должна быть безгранична. Повторяю, в интересах народа, в интересах социализма»[120]120
  Правда. 1988. 25 сент.; [Горбачев 1987–1990, 6: 572, 575].


[Закрыть]. Перед лицом вызовов «руководящей роли» КПСС он заявлял, что без партии, без ее фундаментального влияния на все аспекты общественной жизни перестройка не будет успешной[121]121
  Советская Россия. 1989. 30 сент.


[Закрыть]. В том же выступлении он резюмировал свою позицию следующим образом:

…перестройка – это обновление социализма, но не его демонтаж. <…> Это революционное преобразование, устранение деформации социализма, но не реставрация капитализма <…> Это возрождение творческого марксизма, новое осознание ленинских идей <…>, утверждение новых подходов и методов работы[122]122
  Там же.


[Закрыть].

Точно так же, когда республики бросили вызов авторитету Москвы, принимая законы о суверенитете, которые противоречили законам, принятым центральными властями, Горбачев настаивал на важности Союза, объединенного «преобразованной коммунистической партией» [Горшков и др. 1992:208–209]. Когда руководство РСФСР потребовало суверенитета от диктата центра, Горбачев утверждал, что изолированная Россия – это не решение [Горшков и др. 1992: 209]. Когда радикалы призывали к упразднению партийных ячеек в армии и органах безопасности, Горбачев настаивал на том, что коммунисты имеют право на автономные организации [Горшков и др. 1992: 215–216, 221]. Когда радикалы настаивали на легализации частной собственности на землю, Горбачев заявлял о своем несогласии на том основании, что коллективная и государственная собственность должна ограничивать сферу сугубо частного предпринимательства[123]123
  Известия. 1990.19 авг.; Советская Россия. 1990.22 сент., 9 окт., 1 дек. См. также сообщение ТАСС от 17 сентября 1990 года: «Не национализация всего и вся, а создание свободных ассоциаций производителей, акционерных обществ, производственных и потребительских кооперативов, ассоциаций арендаторов и предпринимателей – вот верный путь к подлинному обобществлению производства на принципах свободы воли и экономической целесообразности. Именно здесь кроется истинная социализация нашей экономики».


[Закрыть]. Даже после августовского путча 1991 года Горбачев, вернувшись в Москву, призывал не обвинять миллионы рядовых членов партии в грехах партийного аппарата[124]124
  Правда. 1991. 23 авг.


[Закрыть]. Также он настаивал на том, что «социалистический выбор» и «социалистическая идея» не были дискредитированы и что они остаются стержнем как его политической философии, так и единственного жизнеспособного и качественного общественного порядка[125]125
  Правда. 1991. 23 авг.; Советская Россия. 1990. 25 мая, 9 окт.


[Закрыть].

На протяжении 1990–1991 годов, когда центробежные силы росли, Горбачев неоднократно предупреждал, что Советский Союз просто необходимо сохранить, пусть и в некоей пересмотренной форме. После апреля 1991 года он стал более терпим к конфедеративным формулировкам, отмечая, что федерализм («сильный центр – сильные регионы») больше не приемлем для региональных лидеров, независимо от того, верил ли он в глубине души, что конфедерализм когда-либо сможет обеспечить устойчивое равновесие. «Новые, беспрецедентные» формы государственности были для него терпимы, даже желательны, пока они не предполагали формального отделения и разобщения составных частей ранее существовавшего государства. Все что угодно, лишь бы сохранить формальную преемственность и юридическое существование государства; все что угодно, лишь бы избежать формального распада и конфликтов, которые, как он утверждал, могут возникнуть; и конечно, все что угодно, чтобы сохранить должность, которую он занимал, и положение дел, без которого его пост прекратит существовать[126]126
  Акцент Горбачева на государственности (на деле его одержимость ею) красной нитью проходит через его речи, даже когда его логика кажется надуманной. 29 марта 1991 года он предупреждал, что призывы к роспуску коммунистической партии будут означать «разрушение всех элементов государственности» (Радио России. Москва, 29 марта 1991 г.). 24 июля 1991 года он предостерегал представителей республик от конфронтации, которая может привести к «краху советской государственности» (ТАСС. 24 июля 1991 года). 2 августа 1991 года, незадолго до неудавшегося путча, он защищал новый Союзный договор как «реформу советской государственности» и указывал на институциональные механизмы, которые он обеспечил бы для совмещения разделения полномочий с координирующими функциями (Московское центральное телевидение. Программа «Время». 2 августа 1991 г.). 20 ноября 1991 года Горбачев жаловался, что одним из последствий путча был крах перспектив подписания Союзного договора. Следовательно, властям придется начать все сначала перед лицом «угрозы уничтожения нашей государственности» (Радио «Маяк». 20 ноября 1991 г.). Две недели спустя (Известия. 3 декабря 1991 г.) он заявил в Верховном Совете, что проблема номер один – это «кризис нашей государственности», который парализует действия властей, «угрожая экономике и нравственности». Он возлагал надежды на возрождение Союзного договора, который спасет страну от распада. Союзный договор, по его словам, предлагает «новую, беспрецедентную государственность», но «любая потеря времени может иметь катастрофические последствия». См. также: Московское телевидение. 5 декабря 1991 г.: «Вопрос государственности – жизненно важный вопрос». Еще 18 декабря Горбачев направил послание лидерам «суверенных государств» (до запланированной на 21 декабря встречи), в котором призвал сделать акцент на преемственности по мере продвижения к «созданию новой формы государственности» (ТАСС, 19 декабря 1991 г.).


[Закрыть].

Защита Горбачевым советской государственности значила нечто большее, чем просто защиту политико-организационной формы; речь также шла о защите весьма ценной политической общности. Он четко сформулировал концепцию такой политической общности, которая являлась бы интернационалистической и этнически инклюзивной и представляла бы собой «уникальную цивилизацию» с «общей судьбой». В своей риторике он превозносила Советский Союз как цивилизацию, которую стоит сохранить, и предупреждал об ужасных последствиях попытки разъять компоненты органически естественного образования. Таким образом, сохранение общей государственности он считал предпосылкой для объединения народов, проживающих на территории СССР. В феврале 1991 года он отмечал:

Идя на референдум, обдумывая свою позицию, каждый из нас должен понимать, что по сути речь идет о судьбе нашего государства и каждого народа, о нашей общей судьбе. <…> Можно с полным основанием сказать, что в стране сложилась уникальная цивилизация, являющаяся итогом многовековых совместных усилий всех наших народов[127]127
  Правда, Известия. 1991. 7 февр.; см. также: Центральное ТВ, Первый канал, программа «Время». 2 августа 1991 г.


[Закрыть].

Неохотно покидая свой офис 25 декабря 1991 года, Горбачев высказал нации свои наибольшие опасения: «Самое губительное в этом кризисе – распад государственности. И сегодня меня тревожит потеря нашими людьми гражданства великой страны – последствия могут оказаться очень тяжелыми для всех»[128]128
  Независимая газета. 1991. 27 дек. На протяжении 1990–1991 годов Горбачев апокалиптическим слогом говорил о последствиях распада Советского Союза, называя это «преступлением» с «разрушительными» последствиями, которые приведут к эскалации гражданского конфликта. См., напр.: Правда. 1990. 15 февр., 20 июня, 11 дек., 18 дек.; ТАСС. 1991. 16 марта; Правда. 1991. 27 апр.


[Закрыть].

В защиту перемен

В этот период Горбачев также чувствовал, что необходимо ответить на реакционные вызовы, поскольку последние грозили сорвать перестройку и полностью остановить процессы преобразований. Таким образом, он отвергал рациональные доводы тех, кто «ударился в панику» перед лицом все более автономных общественных сил, кто заявлял, что «и демократия, и гласность – это чуть ли не бедствие», тех, которые «теряют уверенность, сдают позиции», кто «видит чуть ли не угрозу социализму» [Горбачев 1987–1990, 6: 568; 7: 477, 487–490], рассматривает эти изменения как крушение, распад и крах всего, как настоящий конец света, кто поддался необоснованным опасениям[129]129
  ТАСС. 1990. 17 сент.; Правда. 1990. 18 дек.


[Закрыть].

Как объяснял Горбачев, такие люди не понимали, что перестройка – это путь к более справедливой, гуманной системе, в которой будут достигнуты и сохранены самые заветные цели социализма. Но коммунистическая партия сможет сохранить свою ведущую роль – де-факто, если не де-юре, – только при условии, что она сама изменится. Консенсус в отношении такой ее ведущей роли может быть достигнут только в том случае, если компартия изменит свои методы правления. Такое самопреобразование должно гарантировать, что партия и ее кадры сохранят свою гегемонию в рамках существующего политического строя:

Теперь же, когда все общество пришло в движение, когда процесс демократизации пошел вглубь и вширь, когда он выносит на поверхность общественной жизни и новые силы, и новые проблемы, требующие обсуждения и решения, на этом пути мы все чаще наталкиваемся на инерцию старого мышления, на желание прибегнуть к старым методам, притормозить идущие процессы. Вот где противоречие возникает!

А кое-кто даже начинает паниковать и видит чуть ли не угрозу социализму, всем нашим завоеваниям от такого разворота демократических процессов в стране.

Нет, товарищи, мы должны сегодня заботиться не о том, чтобы притормозить народную инициативу и самодеятельность. Задача как раз в том, чтобы партия возглавляла процесс нарастания общественной активности народа, задавала тон и укрепляла в нем созидательные начала в интересах революционного обновления социалистического общества, в интересах перестройки. Вот в чем суть вопроса [Горбачев 1987–1990, 7: 487–490].

Ставки были высоки. Если партия пойдет по этому пути, она «получит еще большую поддержку трудящихся». Если этого не сделать, то «будет нанесен непоправимый ущерб» [Горбачев 1987–1990, 7: 490]. Отвечая тем, кто рассматривал это как ослабление руководящей роли партии, Горбачев был резок:

Диалог партии с трудящимися – это не слабость и не превращение КПСС в дискуссионный клуб. Если слабость в том, чтобы вести диалог со всеми слоями общества, то я тогда не знаю, что такое мужество. <…> А не действовать по схеме: разрешить – не разрешить, пустить – не пустить. Это все прошло уже [Горбачев 1987–1990, 7: 491][130]130
  См. также: Советская Россия. 1989. 30 сент. (обращение к пленуму ЦК компартии Украины); Правда. 1989.13 дек.; Правда. 1990.20 июня (выступление на конференции компартии РСФСР); Правда. 1990.18 дек. (выступление на съезде народных депутатов).


[Закрыть].

Ту же логику Горбачев использовал и в отношении экономической реформы. Выступая перед аудиторией из партийных кадров, он настаивал на том, что переход к рыночной экономике просто необходимо ускорить. Это не будет означать реставрацию капитализма; при этом он не откажется от социалистических ценностей. Ускорение объективно необходимо для повышения уровня жизни. Времени на раскачку нет:

Выход из сложившейся ситуации мы видим в ускоренном переходе к регулируемой рыночной экономике. Нам надо, наконец, преодолеть колебания в этом отношении… и понять, что переход к рынку нужен не сам по себе, а для того, чтобы выйти на новые формы экономической жизни… <…> Необходимо договориться по этому вопросу, товарищи, хорошо понять суть перехода к рыночной экономике и обязательно договориться. Другого не дано. <…>

Обществу навязывается представление, будто движение к рынку – это возврат к капитализму. Ничего более несуразного трудно придумать[131]131
  Правда. 1990. 20 июня. См. также: ТАСС. 1990.17 сент.; Правда. 1991. 27 апр.


[Закрыть].

Но даже предупреждая радикалов о недопустимости отделения от СССР, Горбачев также предупреждал реакционеров и консерваторов, что Советский Союз больше не может позволить себе оставаться унитарным тоталитарным государством. Промежуточное решение, сказал он на встрече с представителями компартии Украины в сентябре 1989 года, могло бы снять многие межэтнические противоречия. Это решение должно быть основано на «демократии и равенстве, взаимном уважении и свободном развитии народов»; оно должно было бы сформировать новый образ нашей Советской федерации, гармонично сочетающий интересы национального суверенитета и развития с общими интересами союза народов нашей страны[132]132
  Советская Россия. 1989. 30 сент.


[Закрыть]. Чтобы остановить конфликты, угрожавшие разорвать страну на части, потребовалось «ускорить радикальную трансформацию Советской федерации» – в сочетании, признавал он, с «решительными мерами» (то есть с принуждением под угрозой силы)[133]133
  Правда. 1990. 15 февр. Более поздние примеры такой промежуточной позиции см.: Правда. 1990. 18 дек.; ТАСС. 1991. 16 марта; Правда. 1991. 27 апр.


[Закрыть].

Горбачев – центрист под огнем критики: XXVIII съезд КПСС (июль 1990 года)

Горбачев построил свой авторитет, заявив о своей способности объединить умеренные силы на левом и правом фланге советского политического спектра. По мере того как уровень политической поляризации рос и все больше и больше центристов перемещалось ближе к краям политического спектра, политическая база Горбачева становилась все слабее. В его интересах как политика было выработать представление о том, что сохранению существования сильной центристской коалиции нет альтернативы. XXVIII съезд партии в июле 1990 года продемонстрировал усилия Горбачева а) по предотвращению формального раскола в коммунистической партии, чтобы сохранить свою роль центриста, и б) по продвижению партии и ее политики в более радикальном направлении, чтобы идти в ногу с растущей поляризацией.

Отбор делегатов был поручен региональным партийным комитетам, в результате чего съезд оказался гораздо более консервативным, чем состав партии в целом. В результате в первые дни дебатов Горбачев и его союзники-реформаторы подверглись широкой, обильной и жесткой критике, а Лигачев выступил с обвинениями с консервативных позиций. В свете преобладания реакционеров на съезде Коммунистической партии РСФСР, прошедшем всего за месяц до этого, сторонним наблюдателям представлялось, что Горбачев, возможно, будет вынужден отказаться от своих планов по дальнейшей реструктуризации руководящих органов партии. Выяснилось даже, что его могут сместить с поста генерального секретаря или ему придется разделить власть с жестким противником. Как минимум, создавалось впечатление, что сторонники жесткой линии консолидируют свои силы, чтобы помешать Горбачеву и его программе преобразований.

Однако к концу съезда Горбачев остановил и переломил консервативные тенденции. Подавляющим большинством голосов он был переизбран на пост генсека, а в борьбе за пост заместителя генерального секретаря КПСС его кандидат В. А. Ивашко наголову разбил Лигачева. Политбюро было полностью перестроено и расширено за счет включения первого секретаря каждой республики и ряда второстепенных членов. Лигачев уехал в Сибирь, не сумев добиться даже переизбрания в ЦК. Один ликующий делегат заключил: «Чудовище консерватизма убито!»[134]134
  Рой Медведев. Цит. по: The Pittsburgh Press. 1990. July 15. P. A4.


[Закрыть]

В то же время Горбачев умиротворял консерваторов, отказываясь отменить демократический централизм, распустить партийные ячейки на предприятиях, в армии и милиции или согласиться с другими подобными требованиями «Демократической платформы» – радикальной фракции КПСС и съезда. В результате Ельцин и многие радикальные депутаты, в том числе главы администрации Москвы и Ленинграда, вышли из КПСС, чтобы бросить вызов партийному порядку извне.

Горбачев явно надеялся избежать отдаления радикалов. Его тактика сводилась к нейтрализации или чистке пуритан и технократов, сплотившихся вокруг Лигачева, чтобы сместить центр тяжести партии влево и убедить левых радикалов поверить в то, что он воспользуется своими новыми полномочиями в интересах радикальных реформ. Он преуспел в первых двух отношениях, но при этом потерял радикалов. Тем не менее, если угроза доминирования консервативных сил на съезде действительно существовала, то первые две цели были для Горбачева важнее, чем третья.

Если же говорить о политическом содержании, то съезд отразил борьбу трех основных тенденций внутри партии. Одна из них, представленная Лигачевым, означала готовность борьбы за сохранение монополистического положения партии в обществе, экономике и государстве. Вторая, представленная Ельциным, являлась аболиционистской и требовала от партии отказа от руководящей роли в политическом и организационном плане путем роспуска партийных ячеек в неполитических учреждениях и передачи организационных ресурсов партии независимым госорганам, которое перераспределили бы их между разнообразными общественными и политическими силами. Горбачев занял центристскую позицию: антимонополистическую и антиаболиционистскую. По его словам, «[на] вопрос о том, должны или не должны быть партийные организации на предприятиях, можно ответить очень просто: должны. Это, естественно, в полной мере относится и к членам других партий»[135]135
  ТАСС. 1990. 2 июля; The New York Times. 1990. July 3. P. A5.


[Закрыть]. Горбачев призывал партию занять свою позицию в конкурентной борьбе, и пусть население решит, к каким организациям присоединиться. «Пусть решит общество» – таким, по-видимому, был его посыл. Тем временем он удержит свою позицию и свою политическую роль сторонника сохранения за компартией статуса государственной.