Текст книги "Горбачев и Ельцин как лидеры"

В своих речах на открытии и закрытии съезда, а также в более коротких выступлениях между ними Горбачев играл на преобладающих опасениях консервативных и неопределившихся делегатов, что общество выступит против них и поступит с ними соответственно в отсутствие успешных реформ. Это было предупреждение достаточно убедительное, поскольку прозвучало оно непосредственно после краха коммунистических режимов в Восточной Европе. Горбачев представлял себя единственным и незаменимым лидером, который сможет спасти партию и страну от такой участи. Когда делегаты пригрозили вотумом недоверия руководству, Горбачев предупредил их, что такой бунт может настолько разделить партию, что она никогда не восстановится: «Если вы хотите похоронить партию, разделить партию, просто продолжайте так действовать. Но серьезно об этом задумайтесь!»[136]136
  ТАСС. 1990. 7 июля; The New York Times. 1990. July 8. P. A4.


[Закрыть]Ленинистам особенно был близок этот принцип политической жизни: раскол элит приводит к угрозам снизу. Подводя итоги своему переизбранию на пост генерального секретаря, Горбачев ясно дал понять, что требует от партии не мешать дальнейшей радикализации реформ. Единственный реальный выбор был между демонополизацией и маргинализацией: «Успех партии зависит от того, осознает ли она, что общество уже изменилось. В противном случае другие политические силы вытеснят ее, и мы потеряем свои позиции»[137]137
  Радио Москвы. 1990. 10 июля; The Wall Street Journal. 1990. July 11. P. A10.


[Закрыть]. Он призвал делегатов «навсегда положить конец этой монополии»[138]138
  The New York Times. 1990. July 11. P. A6.


[Закрыть]. Такой подход, вероятно, помог обеспечить эффект присоединения к большинству среди делегатов съезда, которые, очевидно, больше опасались маргинального будущего без Горбачева, чем радикализированного конкурентного будущего с ним у руля. Напротив, для радикальных демократов внутри партии страх в ней остаться явно превышал их опасения оказаться изолированными от организационных ресурсов партии.

Горбачев на защите своего лидерского потенциала

Горбачев был не просто специалистом по решению национальных проблем, научными методами искавшим золотую середину, баланс между реформами и стабильностью, а также новыми целями и традиционными ценностями. Он также был политиком, которому приходилось защищать свой авторитет от придерживавшихся мнения, что растущие противоречия в обществе доказывают его некомпетентность, вину и даже его несостоятельность как лидера[139]139
  В данный период времени Горбачев уже не укреплял свой авторитет. Скорее он отчаянно пытался вернуть себе утраченное.


[Закрыть]. Как и его предшественники, Горбачев укреплял свой авторитет, пытаясь представить себя незаменимым в деле решения проблем и создания политических коалиций. По мере того как становились очевидными уязвимые места его программы, ему, как и любому политическому деятелю, приходилось беспокоиться о том, как они повлияют на его политический авторитет. Эта озабоченность очевидно проявлялась в его выступлениях в 1989–1991 годах, на третьем этапе правления, когда он (как и его предшественники) занимал в политике оборонительную позицию. Она приняла форму постоянных попыток защитить себя от обвинений в том, что он все испортил.

Еще в 1988–1989 годах Горбачев часто защищал перестройку от ее критиков как справа, так и слева. Но только в 1990 году в его речах зазвучала настоящая тревога, отражающая растущую поляризацию, которая представляла угрозу как общественному миру, так и политическому положению Горбачева. В своем выступлении на первой конференции Коммунистической партии РСФСР (перед враждебной, реакционной аудиторией) в июне 1990 года Горбачев почувствовал необходимость полностью оправдать себя и свою политику Он начал с того, что выразил тревогу по поводу роста политической поляризации:

Одни за перестройку, а другие уже предают ее анафеме. Но и это не все. Последнее время наблюдается желание перейти от заявлений к действиям. Предпринимается попытка объединить недовольство людей <…>, использовать остроту текущего момента в качестве тарана для удара по самой перестройке <…>. С каких бы позиций такие атаки ни предпринимались, истинный их смысл – разрушительный…[140]140
  Правда. 1990. 20 июня. Впоследствии похожие выражения тревоги см.: Правда. 1990.11 дек.; 18 дек. («Мы в тяжелом положении»); Труд. 1990.21 дек. («Главное не паниковать»); ТАСС. 1991. 16 марта; 7 апр. (в Японии); Правда.
  1991.27 апр. В своем выступлении 26 апреля на пленуме ЦК, опубликованном на следующий день в «Правде», Горбачев изображает себя новым Лениным: «Ситуация напоминает социальную и психологическую атмосферу, которая возникла в партии, когда В. И. Ленин резко повернул партию и страну к нэпу. <…> Ленина обвиняли в отступлении от дела Октября, от интересов рабочих и крестьян, в отходе от принципов социализма. Сталинская диктатура со всеми известными последствиями утвердилась в партии и стране, так давайте же все вместе постараемся не дать эмоциям столкнуть наш пленум с позиций политического здравого смысла» (Правда. 1991. 27 апр.).


[Закрыть]

За этими предупреждениями, словно защищаясь, Горбачев переходит к перечислению успехов своего правления. Основная мысль: посмотрите, как много мы сделали за такое короткое время!

Ныне же мы за один 1987 год создали такие предпосылки реформы, которые далеко превзошли все предыдущие, а затем за 2 года реализации реформы прошли на практике подготовительный класс, который вплотную подвел нас к формированию рыночной экономики, регулируемых социальных ее аспектов. Таким образом, за 3 года полностью исчерпано все, что было предметом долгих дискуссий, экспериментов, предпринимавшихся 30 с лишним лет. <…>

Ныне мы за 2 года после XIX партийной конференции сделали то, что десятилетиями добивались прогрессивные люди страны. Партия отказалась от присвоения функций государства. В самом государстве на деле реализуется разделение властей. Подлинно свободными и народными стали выборы. Мы находимся по сути на пороге настоящего политического плюрализма. Мощным оружием прогресса сделалась гласность. Понятие социалистической демократии из пропагандистской фразы превратилось в действительность. <…>

Сегодня мы можем сказать: за пять лет в идейно-политической сфере совершено то, чего добивались и не могли добиться целые поколения. Тем самым, несмотря на ясе издержки, крайности, негативные явления, потери, в том числе идейного и нравственного характера, все же расчищается почва для духовного возрождения общества и человека[141]141
  Правда. 1990. 20 июня. См. также: Правда. 1990. 18 дек.


[Закрыть].

Горбачев на этом не остановился. Он был готов признать в духе «самокритики», что совершал ошибки. Вместо того чтобы вернуться к традиционной советской привычке винить в кризисных явлениях местные кадры и «антигосударственную деятельность», он взял часть ответственности на себя:

Если говорить о последних годах, то партия, ее ЦК, Политбюро, стремясь преодолеть тяжелый груз прошлого, разворачивая преобразования по обновлению общества, не избежали просчетов и даже ошибок. Мы не всегда успевали за событиями, находили точные политические решения тех или иных проблем… <…>

В порядке самокритики надо признать, что мы недооценили сил национализма и сепаратизма, скрывавшихся в недрах нашей системы, их способность соединиться с популистскими элементами, создавая социально взрывоопасную смесь[142]142
  Правда. 1990. 20 июня. Далее похожую самокритику из уст Горбачева см.: Правда. 1990. 18 дек.; см. также: Associated Press. 1991. September 10.


[Закрыть].

После 1989 года Горбачев занимал оборонительную позицию и по поводу результатов своей внешней политики, но похоже, что в этой сфере он находился в менее сложном положении. Во-первых, его атаковали только с одного конца политического спектра – реакционного экстремизма. Радикальные демократические силы в целом одобряли его мягкую внешнюю политику и «новое мышление» в международных отношениях. Во-вторых, призрак гражданского конфликта внутри СССР или вероятный распад страны внушали гораздо более серьезные опасения, чем даже такие неудачи во внешней политике, как крах коммунистических режимов в Восточной Европе. Следовательно, во внешнеполитических высказываниях Горбачева в этот период отсутствовали как чувство тревоги, так и самокритика, характерные для защиты им своей репутации во внутренней политике. Советский лидер ограничивался утверждениями, что новое мышление работает, что мир все еще отвечает ожиданиям, заложенным в новом мышлении, и что потенциал, скрытый в международном порядке, реализуется в значительной степени благодаря его руководству.

Например, 1 августа 1989 года Горбачев докладывал Верховному Совету СССР о своих недавних поездках на Запад и недавней встрече с главами стран Варшавского договора. Он отметил важность своей собственной роли лидера в построении нового мирового порядка: «Я чувствую, как быстро меняются наши отношения с западным миром. <…> Как теперь всем ясно, элемент личности имеет огромную важность для современной политики»[143]143
  ВВС. 1989. August 3.


[Закрыть].

Выступая на конференции компартии РСФСР в июне 1990 года, Горбачев заявлял:

Широко известны и не требуют особых аргументов глубокие преобразования в сфере международных отношений. Положен конец изнуряющей и бесперспективной эпохе конфронтации. Это привело к значительному оздоровлению всей мировой ситуации, укрепило нашу безопасность и создало условия для уменьшения оборонных расходов с тем, чтобы направить их на улучшение условий жизни народа[144]144
  Правда. 1990. 20 июня.


[Закрыть].

Чтобы не возникло никаких разговоров о том, что эти изменения снизили безопасность Советского Союза за счет поощрения потенциальных противников, Горбачев добавил: «Мы никому и никогда не позволим вмешиваться в наши дела». И чтобы эта суровая аудитория не забыла базовый принцип «взаимной безопасности» и односторонней сдержанности, лежавший в основе «нового мышления», Горбачев продолжал: «…но, безусловно, признаем такое же право на свободу выбора за каждым народом»[145]145
  Правда. 1990.20 июня; см. также обращение Горбачева к IV Съезду народных депутатов (Правда. 1990. 18 дек.).


[Закрыть]. Однако по сравнению с растущей тревогой в выступлениях Горбачева по внутренним вопросам это прозвучало вполне умеренно.

Маятниковая защита авторитета

Кажущаяся победа Горбачева на XXVIII съезде партии в июле 1990 года обернулась пирровой победой. Ему удалось победить консерваторов и усилить контроль над высшими органами власти, но лидеры наиболее радикального крыла КПСС (Ельцин, А. А. Собчак, Г. X. Попов) сдали свои партбилеты. Более того, реакционные силы сосредоточились на захвате новой Коммунистической партии РСФСР. КПСС, несмотря на все усилия Горбачева, все-таки оказалась расколотой.

Несомненно, дни радикального реформатора с его «центристской» политической тактикой были сочтены, а уровень политической поляризации достиг той точки, когда в политическом истеблишменте и среди мобилизованных общественных сил оставалось мало «центристов» (то есть умеренных).

Однако в этих пределах Горбачев пытался справиться с происходящей вокруг него поляризацией сил. Ранее, на начальных этапах кризиса власти (с конца 1989 до середины 1990 года), он постоянно шел на уступки радикалам, пытаясь удержать эти уступки в определенных рамках. Приноравливаться он не желал. После XXVIII съезда партии советники Горбачева представили ему программу радикальной реформы советской экономики и создания функционирующей рыночной экономики в течение 500 дней. Другие советники, однако, сделали ему встречное предложение по реформе, не заходившее столь далеко в направлении децентрализации и подразумевавшее меньшую вероятность усиления центробежных сил в союзных республиках. После нескольких дней размышлений Горбачев велел соперничающим командам экономистов работать вместе, согласовывать свои предложения друг с другом: это было в интеллектуальном и практическом отношении невозможно[146]146
  Комментарий Горбачева к ранним и поздним версиям этих планов см. в: Международная панорама. 1990. 4 сент.; ТАСС. 1990. 17 сент.


[Закрыть]. В отсутствие такого примирения Горбачев не желал проталкивать какую-либо радикальную программу экономических реформ.

Это был признак того, что Горбачев меняет тактики, вероятно, из-за отсутствия уверенности, какая из них может сработать. Он решил, что слишком сильно связал свою судьбу с радикалами. Так началась маятниковая фаза тактики поддержания авторитета Горбачевым. Теперь он стремился укрепить власть консерваторов. Он уволил нескольких своих наиболее либеральных советников и соратников и назначил на их место консерваторов, многие из которых впоследствии помогли организовать переворот против него в августе 1991 года. Именно в этих обстоятельствах в декабре 1990 года подал в отставку Шеварднадзе, после эмоционального выступления, в котором он обвинил реакционные силы в перехвате инициативы и критиковал Горбачева за то, что тот не сделал достаточно, чтобы защитить его от их обвинений[147]147
  Известия. 1990. 29 дек.


[Закрыть]. Горбачев также стал более консервативен в своем подходе к сохранению сплоченности Советского Союза. Он порвал с радикалами, с которыми вел переговоры о децентрализации Союза, и занял позицию сдерживания. Был ли он причастен к применению силы против сепаратистов в Латвии и Литве в январе 1991 года, остается предметом спора историков[148]148
  Браун [Brown 1996: 279] обосновывает непричастность Горбачева к этим решениям.


[Закрыть]. Но, вероятно, не случайно, что произошло это во время корректировки курса Горбачева в сентябре 1990 – апреле 1991 года. Ибо если он сам и не отдал приказа применить военную силу – что вполне вероятно, учитывая его неприязнь к силовым методам, – то он безусловно создал политический контекст, в котором те, кто был более склонен к применению силы, почувствовали большую свободу поступить так за его спиной.

Горбачев признал этот сдвиг политической стратегии в своем выступлении на IV Съезде народных депутатов в декабре 1990 года. Он утверждал, что пора усилить исполнительную власть на всех уровнях системы и восстановить порядок:

Самое необходимое сейчас для преодоления кризиса – восстановить в стране порядок. Это упирается в вопрос о власти. Будут твердая власть, дисциплина, контроль за исполнением решений, тогда сумеем наладить и нормальное продовольственное снабжение, накинуть аркан на преступников, остановить межнациональную вражду. Не добьемся этого – неизбежны усиленно разлада, разгул черных сил, распад государственности. <…>

Именно ради этих целей нужна сильная исполнительная власть на всех уровнях – от главы государства до исполкомов в городе и на селе, власть, умеющая добиваться соблюдения законов, выполнения решений, способная поддерживать должный порядок и дисциплину. <…> На президенте лежит ответственность за безопасность страны[149]149
  Правда. 1990. 18 дек.


[Закрыть].

Ничто из этого не поспособствовало ни экономической реформе, ни сохранению единства СССР. Вместо этого движение Горбачева вправо только привело в ярость радикалов и усилило центробежные силы как в центре, так и в республиках. Между центром и периферией усилилась «война законов» по поводу того, кому принадлежит юрисдикция в республиках и областях. В марте 1991 года Горбачев объявил общенациональный референдум с целью выяснить мнение общества о том, должно ли сохранение Союза оставаться ключевым приоритетом, и хотя он заручился во всех голосующих республиках поддержкой большинства в пользу сохранения СССР, формулировка вопроса референдума настолько вводила в заблуждение, что, по мнению многих радикалов, его результаты плохо отражали фактические предпочтения общественности.

Затем Горбачев внезапно решил, что его поворот вправо был непродуктивным, а может быть, даже контрпродуктивным. В апреле 1991 года он снова повернул влево в вопросе сохранения Союза (но не в отношении экономической реформы), объединившись с радикалами, на этот раз на их условиях. Таким образом, вместо того чтобы вернуться к промежуточной позиции и попытаться достичь компромисса между противоборствующими силами, как сделал бы в 1989–1990 годах, Горбачев возобновил переговоры о конфедеративных отношениях между центром и республиками. Это означало «сильные регионы – слабый центр», серьезное отступление от его прежней более сбалансированной формулы федерализма.

Горбачев оставался последовательным в своей стратегической решимости сохранить существование СССР, найти «третий путь» между государственным социализмом и капитализмом и выработать синтез коллективистской и индивидуалистической концепций демократии. Что изменилось за последние полтора года его пребывания в должности, так это его понимание того, какой политической стратегии необходимо следовать для сохранения власти и восстановления авторитета при достижении этих целей. Перед лицом быстро поляризующейся ситуации он вернулся к тактике последовательного заключения союзов с теми крайними силами, которые он считал на данный момент преобладающими.

Ранее мы наблюдали пример подобного качания маятника как средства восстановления авторитета. Хрущев поддерживал одну политическую группу в 1961–1962 годах, но отказался от нее после октября 1962 года, когда шок от кубинского ракетного кризиса заставил его переоценить риски – как внутри страны, так и за рубежом, – сопряженные с продолжением этого пути. Затем он повернул в противоположном направлении, столкнувшись с военно-промышленным комплексом у себя дома и добиваясь уступок в разрядке с Соединенными Штатами. Точно так же Горбачев отказался от жесткой коалиции, когда пришел к выводу, что риски устойчивого союза слишком велики, а выгоды слишком малы в контексте быстро поляризующегося общества и неуклонно распадающегося СССР. Он вернулся в лагерь радикалов в надежде спасти конфедеративный компромисс.

Прошло два года, прежде чем пересмотренная стратегия Хрущева провалилась; в октябре 1964 года он был свергнут кликой соратников. В 1991 году все пошло быстрее. Через четыре месяца после того, как Горбачев снова сдвинулся влево, клика его реакционных соратников поместила его под домашний арест и взяла бразды правления в свои руки[150]150
  Большинство путчистов утверждает, что Горбачев ввел их в заблуждение, заставив поверить, будто он хотел, чтобы они ввели чрезвычайное положение, от которого он бы отмежевался, но от которого в конечном итоге также выиграл бы. Об этом говорили в интервью несколько путчистов в Москве в июне 1999 года на конференции, в которой участвовал автор. Некоторые западные ученые также считают, что Горбачев не был невинной жертвой переворота. См., напр., [Knight 1996: 12–37; Dunlop 1993]. Однако Браун это отрицает, равно как и Черняев в послесловии к английскому изданию своей книги «Шесть лет с Горбачевым» [Brown 1996:294ff.; Chernyaev 2000:401–423]. См. также предисловие к этой книге Джека Ф. Мэтлока-мл., тогдашнего посла США в Советском Союзе [Chernyaev 2000: vii-xiv].


[Закрыть]. Путч позорно провалился через три дня. Вернувшись в столицу, Горбачев провел несколько месяцев, пытаясь восстановить свою роль эффективного политика и работая над предотвращением распада СССР.

Но он уже не мог контролировать ход событий. На Украине поляризация зашла настолько далеко, что 1 декабря 1991 года подавляющее большинство населения проголосовало за независимость. Вскоре после этого президенты России (Ельцин), Украины (Кравчук) и Белоруссии (Шушкевич) встретились в лесу под Минском и завершили формальный роспуск СССР. Горбачев узнал об этом постфактум; он был в ярости, но ничего не мог поделать. Смирившись с неизбежным, он ушел в отставку 25 декабря 1991 года. Как и Хрущев, он был вынужден покинуть свой пост в результате заговора. Но случай Горбачева уникален тем, что он стал жертвой двух заговоров – справа и слева. Сначала он был посажен под домашний арест сторонниками существующего порядка, а позже его страна и его должность были упразднены противниками этого порядка. Такая последовательность заговоров стала ярким отражением степени поляризации, которая стала возможна благодаря политике Горбачева. Отразила она и уменьшение размеров центристской политической базы, на которую Горбачев опирался при поддержании своего политического авторитета.

Глава 6
Ельцин против Горбачева

Крах попыток Горбачева следовать компромиссным курсом в сторону системы смешанного типа внутри страны и за рубежом был в значительной степени обусловлен общественными силами, высвобожденными его политикой в СССР и Восточной Европе. Но если и существовал человек, который действовал при развертывании этого процесса как самостоятельная побудительная сила, то это Б. Н. Ельцин. Первоначально, в 1986–1988 годах, Ельцин просто вынуждал Горбачева предпринимать большие усилия по укреплению авторитета. Однако в 1989–1991 годах он стал эффективно пресекать все попытки Горбачева вернуть утраченное доверие. Когда Горбачев в 1985 году только перевел Ельцина с позиции первого секретаря свердловской партийной организации на руководящую должность в Москве, он не понимал, какие неприятности на себя навлекает. Стратегия Горбачева по укреплению авторитета на тот момент все еще оставалась довольно консервативной, и в 1986–1987 годах он предпочитал сочетать радикализацию с контролируемым и эволюционным ходом изменений. Эта стратегия предусматривала создание новых политических арен и преобразование языка политики, но только с той скоростью, которую диктовал генеральный секретарь. Ельцин обнаружил, что темпы перестройки в каждой сфере остаются неприемлемо медленными.

Ельцин, Горбачев и этап смены власти (1985–1986)

Политбюро перевело Ельцина в Москву в апреле 1985 года, назначив его сначала главой отдела строительства ЦК КПСС, а затем секретарем ЦК по вопросам строительства. По его собственному признанию, он ненавидел эту деятельность, поскольку центральный партийный аппарат оставил ему слишком мало возможностей, чтобы управлять делами так, как он считал нужным. Хотя он трудился долго и упорно и доводил своих сотрудников до изнеможения своей одержимостью работой, он чувствовал себя на этой офисной работе как птица в клетке [Yeltsin 1990: 91]¹. Горбачеву и Лигачеву стало известно о недовольстве Ельцина, и они решили перевести его на новый пост. Они позаботились о его назначении в декабре 1985 года первым секретарем Московского горкома партии, а это была одна из наиболее значительных должностей в стране; одновременно они сделали его кандидатом в члены Политбюро. Московская партийная организация, которой много лет руководил В. В. Гришин, во времена Брежнева погрузилась в трясину коррупции. Горбачев хотел, чтобы на этой должности был кто-то, кто смог бы очистить политический аппарат Гришина и придать московской парторганизации силы для дела административной и политической рационализации. Послужной список Ельцина в Свердловске подсказывал, что он мог бы это сделать.

Ельцин приступил к работе быстро, как мастер на все руки, каким он себя представлял. Невзирая на то что он боялся показаться провинциальным болваном в кругах столичной элиты [Ельцин 1990: 69][151]151
  См. также пространные мемуары девяти бывших советников Ельцина, сотрудников и министров правительства: Ю. М. Батурина, А. Л. Ильина, В. Ф. Кадацкого, В. В. Костикова, М. А. Краснова, А. Я. Лившица, К. Ф. Никифорова, Л. Г. Пихои и Г. А. Сатарова [Батурин и др. 2001: 40–41].


[Закрыть]<sup>[152]152
  Батурин и его соавторы говорят, что московские чиновники называли его чужаком [Батурин и др. 2001: 41].


[Закрыть]</sup>, это его не сдерживало; он был полон решимости перевернуть Москву. Ему дали работу, напишет он позже, потому что Москва нуждалась в спасательной операции. По словам Ельцина, Горбачев «знал свой характер, был уверен, что я смогу разгребать старые нагромождения, бороться с мафией; имея определенный характер и мужество, смогу капитально поменять кадры». И Горбачев был прав, потому что «надо было начинать практически с нуля», потому что «было запущено абсолютно все» [Ельцин 1990: 84,85,91–93]. Далеко не ясно, хотели ли Горбачев или Лигачев, чтобы Ельцин перевернул Москву с ног на голову. Но Горбачев все же дал понять, что ищет серьезного человека, способного провести капитальный ремонт[153]153
  Горбачев сказал в июле 1986 года, что Москве нужен «большой бульдозер, чтобы разгрести дорогу» [Aron 2000: 134].


[Закрыть]. Ельцин как исполненный энтузиазма «штурмовик» взялся за работу с максимально полной отдачей.

Стиль руководства Ельцина в Москве напоминал его популизм в Свердловске, но популизм этот стал еще более масштабным и еще более угрожающим традиционным ценностям в контексте горбачевской политики «ускорения». Он ездил в автобусах и метро, совершал набеги на магазины в поисках товаров, хранившихся под прилавком, встречался с москвичами, долго отвечая на их вопросы. Он возил по городу членов муниципального партийного и государственного руководства, как для ознакомления, так и для ответов на вопросы общественности. Он призывал к более активной публичной критике недостатков. Он даже открыто объявил, что ходит в обычную поликлинику, а не в положенную ему по рангу кремлевскую больницу [Colton 1997: 572–578; Aron 2000: 135–170]. Так пуританин из провинции дал сигнал, что в город прибыл «человек из народа» – тот, кто не принимает традиционных способов ведения дел, тот, кто не будет рассматривать политику как полностью личное дело, тот, кто не принимает системы привилегий, благодаря которой куплена лояльность и сплоченность правящей элиты, тот, кто не поддерживает идею, будто коррумпированная московская знать партийных и государственных чиновников должна иметь иммунитет от разоблачения и ответственности. Это было в новинку для Москвы и стало глотком свежего воздуха для тех ее жителей, которые ожидали чего-то нового. В политическом плане это был горючий материал, выходящий далеко за рамки того, что говорил и делал Горбачев на этапе своего прихода к власти.

Популизм Ельцина как лидера в Москве был ленинским по духу, аналогичным хрущевскому после смерти Сталина. В главе второй, размышляя о раннем периоде жизни Ельцина и его руководстве Свердловском, я отмечал, как много общего существует между стилями Хрущева и Ельцина. Ельцинское руководство Москвой еще раз подчеркивает это сходство. Оба принадлежали к такому особому типу личности в рамках ленинской системы, как «штурмовик». Такой штурмовик открыто ненавидит бюрократию, не приемлет способность чиновников низкого уровня уклоняться от ответственности за невыполнение своих обязательств, пытается решить проблемы путем усиления давления на кадры (и кадровые чистки) и использует для выявления плохо работающих или коррумпированных чиновников комбинацию из управляемой пропаганды и мобилизации масс. Находясь на должности политического руководителя, штурмовик берет на себя ответственность за выполнение задач, что только усиливает его стремление к безотлагательному достижению результатов. Это чувство безотлагательности заставляет его становиться все более авторитарным, пытаться вдохновить людей на достижение казавшихся недостижимыми плановых целей, самоотверженно реорганизовывать бюрократию и искать универсальные средства для решения практических проблем. В конце концов, как и в случае с Советским Союзом Хрущева и Москвой Ельцина, штурмовик в итоге обнаруживает, что такие методы ограничены в своей возможности способствовать улучшению системных показателей или выполнению обещаний[154]154
  Арон подводит итоги полугодового ельцинского ударничества: «Результат был удивительно, жалко и поразительно ничтожным» [Aron 2000:170]. После полутора лет результаты на всех фронтах лучше не стали [Aron 2000:197–198].


[Закрыть].

Хрущев пришел к власти, будучи готов расшевелить болото и заставить номенклатуру измениться. При этом в течение 1953–1956 годов он проявил многие из описанных выше тенденций. То же можно сказать и о Ельцине в Москве 1986–1987 годов[155]155
  Подобно Хрущеву, давая поражающие своей нереальностью обещания, Ельцин в 1986 году «пообещал к 1990 году устанавливать телефоны в течение года после заявки <…> [и] удвоить протяженность маршрутов метро в следующие пять лет» [Aron 2000: 149].


[Закрыть]. Каждый из них дополнительно использовал штурмовщину как средство давления на соратников в руководстве, чтобы заставить их действовать по-своему. Так, Хрущев выходил к людям и призывал их быть более требовательными к чиновникам; затем возвращался на официальные встречи с элитой и призывал ее принять его политику, чтобы не столкнуться с гневом людей, которые, по его словам, становились все более требовательными! [Breslauer 1982: 37–38]. Так же и Ельцин заявил на собрании городской партийной элиты в январе 1986 года, через месяц после своего назначения первым секретарем московского горкома, что москвичи «не просто жалуются. Они возмущены» [Morrison 1991: 47; Aron 2000: 136–138]. Подобные отсылки к опасным настроениям масс были рискованной и провокационной тактикой. Они могли разбудить ожидания народа, усугубить его разочарование и быть истолкованы как призыв заявить о себе, выступив против режима. Но такая стратегия в ленинской системе была одним из способов достижения цели и усиления политического влияния.

И Хрущев, и Ельцин относились к особому типу штурмовиков: они были эгалитарными популистами. Они были неутомимыми трудоголиками, презирали рутинную конторскую работу, предпочитали находиться среди людей, подбадривая их и даже работая вместе с ними. Также оба заявляли, что презирают коррупцию, прибегали к унаследованной вместе с идеологией эгалитарной риторике и критиковали социально-экономические привилегии, предоставляемые плохо работающим чиновникам[156]156
  «Эгалитарный» здесь означает – не приемлющий крайностей номенклатурных привилегий. Это не означает одобрения радикальной эгалитарной «уравниловки» в оплате труда, хотя нередко подразумевает предпочтение коллективных материальных вознаграждений перед чисто индивидуальными.


[Закрыть]. Штурмовик такого типа, разочаровавшись, потенциально может стать критиком номенклатурной системы. И Хрущев, и Ельцин, хотя и при очень разных обстоятельствах, развивались именно в этом направлении – хотя Хрущев, в отличие от Ельцина, никогда не переступал черту.

Усилия Ельцина по возрождению Москвы предвещали (как и в случае с Хрущевым), что будет осуществляться поиск способов обойти коррумпированную бюрократию путем привлечения широкой общественности к кампании против нее. Призывы к более серьезной критике равносильны призыву к общественности раскрывать правонарушения. Тем не менее такие призывы сами по себе вряд ли могли поколебать или даже разрушить стену взаимной поруки, защищавшую окопавшихся на своих местах чиновников; поэтому лидер мог почувствовать необходимость пойти дальше: расширить как масштаб критики, так и арену, на которой она происходит. В случае с Хрущевым первоначальные призывы к критике натолкнулись на немедленное сопротивление со стороны защищающих себя чиновников. Хрущев ответил им началом своей антисталинской кампании; затем он начал публиковать протоколы заседаний ЦК и приглашать на них беспартийных. В то же время он начал кампанию по передаче некоторых функций общественным организациям, независимым от чиновничества. Затем последовали еще более радикальные доктринальные нововведения («Партия всего народа»), политика ограничения срока пребывания партийных деятелей в должности фиксированным сроком полномочий и предварительное рассмотрение вопроса о выборах с участием нескольких кандидатов [Breslauer 1982: chs. 2, 4, 5, 6].

Ельцин вскоре столкнулся с тем, что достижимое традиционными методами имеет свои пределы. Горбачев обвинил его в зачистке большой сети коррумпированных политических сателлитов Гришина. Это было несложно: Ельцин, заняв должность, немедленно начал увольнять высокопоставленных чиновников московского горкома. Но чем больше людей он увольнял, тем больше, по его словам, оставалось тех, кого следует уволить. Сеть простиралась по всему городу, как по вертикали, так и по горизонтали. Подчиненный одного был покровителем другого на более низком уровне или в другой бюрократической иерархии. Коррумпированный директор магазина должен был иметь множество защитников в разных секторах и на разных уровнях партийного и государственного аппарата. В течение полутора лет Ельцин зачистил около 60 % всех районных партийных руководителей в крупной московской партийной организации – цифра ошеломляющая [Mikheyev 1996: 57; Aron 2000: 166]. На встрече с общественностью в апреле 1986 года Ельцин выразил обеспокоенность тем, что, несмотря на чистки, коррупция оказалась бездонной ямой, а также проблемой более серьезной, чем ожидалось. Он увольнял одних, заменяя их другими, которые тоже оказывались коррумпированными[157]157
  Выписка из выступления Ельцина Б. Н. перед пропагандистами города Москвы // Радио Свобода. Архив Самиздата. № 5721 (апрель 1986 г.); см. также воспоминания Ельцина [Ельцин 1990: 89–90].


[Закрыть]. На этой встрече Ельцин не дошел до того, чтобы открыто объявить коррупцию проблемой системы как таковой, но вполне можно было прийти к такому выводу. Вместо этого он просто выразил свое беспокойство, а также решимость продолжать очищаться от всех тех, кто поддался искушению.

Ельцин уже чувствовал, что у проблемы имеются более глубокие причины, которые потребуют качественно новых политических действий для своего устранения. В Свердловске он провел ограниченного масштаба кампании против коррупции и социально-экономических привилегий чиновничества. Эти привилегии, по всей видимости, оскорбляли его представления о социальной справедливости и противоречили его собственному образу жизни; он утверждал, что личная материальная роскошь его не интересует [Ельцин 1990: 78][158]158
  В английском переводе это утверждение сильно смягчено [Yeltsin 1990: 90].


[Закрыть]. Неизвестно, понимал ли он полностью связь между привилегиями и коррупцией, хотя для этого большого ума и не требовалось[159]159
  Батурин и другие [Батурин и др. 2001:43–44] полагают, что Ельцин прекрасно понимал эту связь и что это понимание способствовало его рвению.


[Закрыть]. Институционализированные привилегии являлись сводом правил. Они обеспечивали как лояльность элит, так и безнаказанность чиновников по отношению к угрозам снизу. Коррупция, с другой стороны, официально не санкционировалась; в принципе к ней относились как к девиантному поведению, даже когда московское руководство закрывало на это глаза. Но коррупция чиновничества при Брежневе так укоренилась именно потому, что Политбюро защищало чиновников от угроз их прерогативам и льготам. Если бы новый лидер подверг сомнению привилегии элиты, это означало бы конец подобной безнаказанности. Потому не случайно, что, даже когда Хрущев расширял арены и рамки критики, чтобы подорвать влияние бюрократии и увеличить собственное политическое влияние, он также проводил политику, направленную на снижение социально-экономических привилегий номенклатуры.