Текст книги "Горбачев и Ельцин как лидеры"

Помимо своей импульсивности и нетерпеливости, Ельцин всю свою жизнь был склонен к риску; более того, он нарывался на риск. Возможно, не будет преувеличением сказать, что он был генетически запрограммирован на риск и в процессе развития стал от него зависимым. Его брат Михаил писал, что Борис всегда «жил на грани возможного»[41]41
  Цит. по: [Mikheyev 1996: 66].


[Закрыть]. Первые две автобиографии Ельцина изобилуют примерами, с раннего детства до 1993 года, его склонности жить на грани. Его стремление к риску не проявлялось в технической сфере: как инженер-строитель он тщательно изучал ситуацию, прежде чем приступить к решению сложных задач. Скорее это нашло выражение в его личной и политической жизни. Ельцин сообщает о нескольких случаях, когда он в сталинские годы резко перечил начальству и ему это сходило с рук [Ельцин 1990:22,38,40]. По его словам, когда ему было всего 11, на выпускном вечере в начальной школе он воспользовался случаем, чтобы публично осудить учительницу, которая, по его мнению, несправедливо обращалась с учениками [Ельцин 1990: 22].

Авантюризм Ельцина нередко приводил его вплотную к смерти, а в некоторых случаях и к политическому краху. В детстве он очень хотел попытаться обезвредить ручную гранату, которую они с друзьями украли со склада боеприпасов. Друзья не соглашались, а он взял гранату, которая взорвалась и оторвала ему два пальца [Ельцин 1990: 23]. Я насчитал девятнадцать таких случаев в двух его автобиографиях; не все они столь драматичны, но некоторые вполне сопоставимы с этим инцидентом [Ельцин 1990: 22, 23, 24, 27, 35, 36, 37,161; Yeltsin 1994: 30, 46–47, 61, 93, 117–119, 191–192, 194, 195–196, 239]. Даже если некоторые из этих историй – апокрифы, ни один литературный источник, посвященный Ельцину, даже не пытается опровергнуть общую картину. У человека, который вел такой образ жизни и всегда умудрялся выжить, развивается огромная уверенность в своих способностях к выживанию, даже если ее не было с самого начала. Эта уверенность, в свою очередь, еще больше подогревает склонность поддаваться порывам и рисковать снова. В случае с Ельциным это даже заставило его поверить в собственное предназначение: «Всегда как будто меня кто-то выручал. Я уж и сам начал верить, что нахожусь под какой-то неведомой защитой» [Ельцин 1994: 280][42]42
  См. также [Ельцин 1994:84,120,142,193,205,211; Ельцин 1990:11,130,141].
  В своих последних мемуарах, опубликованных через девять месяцев после его ухода с поста президента, Ельцин писал, что ему нравится гонять на электрокаре: «Причем гоняю будь здоров. Особенно люблю с горки и – прямиком в дерево. В последний момент сворачиваю. Так расслабляюсь» [Ельцин 2000: 311]. Вряд ли Ельцин в своем тогдашнем физическом состоянии этим мог заниматься; использование настоящего времени в этом отрывке более чем сомнительно.


[Закрыть].

Во многих чертах своего характера Ельцин не уникален среди руководителей постсталинского времени. На самом деле они поразительно напоминают Хрущева. Хрущев также был склонен к риску (хотя не к саморазрушению). Он также был импульсивен и страстно желал видеть результаты своих трудов. Он также был капризен и чувствителен к обидам. И правда, Хрущев больше многих других членов Политбюро позднего сталинского периода роптал по поводу унижений сталинского режима, хотя и был достаточно проницателен, чтобы не рисковать своей жизнью, бросая прямой вызов деспоту. И Хрущев также продемонстрировал непредсказуемое поведение в постсталинском партийном руководстве, сначала своей антисталинской кампанией, а затем реакцией на фиаско своей программы. В конце концов его непредсказуемость стоила ему работы. Разница заключалась в том, что в 1950-х и начале 1960-х годов Хрущев был на вершине власти, а Ельцин в 1980-х – младшим членом горбачевского Политбюро[43]43
  Читая книгу Арона о стиле руководства Ельцина в Свердловске, я поражаюсь и другим параллелям с Хрущевым: 1) ельцинское руководство строительными проектами [Aron 2000: 31] напоминает практичность, серьезность, одержимость работой Хрущева, когда он руководил строительством Московского метрополитена в 1930-х годах [Tompson 1995, ch. 2]; 2) оба ненавидели «кабинетное» руководство, желая лично участвовать в строительстве [Aron 2000: 38; Tompson 1995: 45]; 3) оба стремились усилить дисциплинарную ответственность рабочего коллектива и эффект коллективных материальных вознаграждений [Aron 2000: 67; Breslauer 1982, chs. 2, 4]; 4) Ельцин в брежневскую эпоху выдвинул предложение о региональной децентрализации промышленности, что поразительно напоминает хрущевские совнархозы 1957 года [Aron 2000: 76] (Арон отмечает эту параллель с Хрущевым); 5) оба сразу же обвинили в неудачах местных чиновников и немедленно потребовали их увольнения [Aron 2000: 83; Breslauer 1982, chs. 3, 6].


[Закрыть].

По иронии судьбы Горбачеву, находившемуся в 1980-х годах на вершине власти, не давала покоя перспектива того, что, если он будет слишком быстро продвигать реформы, его может постигнуть судьба Хрущева и лишение должности. Ему, похоже, не приходило в голову, что человек с некоторыми хрущевскими чертами характера и взглядами присоединится к его руководящей команде и усложнит его собственную политическую жизнь – и все это потому, что осторожность Горбачева, целью которой было избежать участи Хрущева, так не устраивала неохрущевца Ельцина!

Помимо того что Ельцин и Горбачев были почти одногодками, они обладали и некоторыми сходными личностными чертами: огромной энергией, страстью, напором, уверенностью в себе, эгоцентризмом, трудоголическими наклонностями и очень хорошей памятью. Ельцин также разделял разочарование Горбачева в брежневизме и его стремление усовершенствовать социалистическую систему, начав с чистки коррумпированных кадров. Оба были провинциалами крестьянского происхождения, людьми, чьи семьи сильно пострадали во время коллективизации и Большого террора, и оба были возмущены коррупцией и незаслуженными привилегиями. Оба происходили из простых семей (Ельцин в большей степени, чем Горбачев), но сделали карьеру исключительно собственным тяжелым трудом[44]44
  Действительно, каждый из них носил (и изнашивал) один-единственный костюм на протяжении всей учебы в вузах, которые оба окончили в 1955 году. Но Горбачев рос в лучших материальных условиях, чем Ельцин. Ставропольский край входит в состав плодородного Черноземья. Уральский регион, где вырос Ельцин, был гораздо беднее. Кроме того, поскольку семья Горбачева жила в деревне, а дедушка его был председателем колхоза, с продуктами у них дела обстояли лучше, чем у Ельциных. Показательно это или нет, но если посмотреть на фотографии Ельцина – подростка и студента Уральского политехнического института, то видно, что он был высоким, но худым как палка. Напротив, у Горбачева на снимках, сделанных в студенческие годы, уже пухлое круглое лицо; заметен контраст между его ранними фотографиями и фото свадьбы с Раисой Максимовной [Sheehy 1990]. Фотографии Ельцина приведены в последней автобиографии Ельцина [Ельцин 2000]. Я благодарен Илье Винковецкому за то, что он обратил мое внимание на этот контраст.


[Закрыть]. Как региональные партийные руководители, оба были амбициозными, трудолюбивыми, относительно неподкупными и склонными к новаторству в проведении локальных экспериментов, которые могли бы улучшить работу местной экономики и которые также (как они утверждали) могли быть успешно распространены на всю экономику страны[45]45
  Ср. [Brown 1996: 45–46] и [Aron 2000: 64–69,75-76].


[Закрыть]. Оба выработали более популистский, совещательный стиль руководства своими регионами, чем это было принято при Брежневе. И конечно же, обоим пришлось скрывать свое недовольство посредством лицемерия и двуличия как необходимых условий политического выживания.

Но в остальном они различались. Одно из различий заключалось в их образовании и карьерной лестнице. Горбачев встал на путь политики в студенчестве, тогда как Ельцин избрал карьеру инженера. Горбачев глубоко изучал идеологию и, как казалось, верил в гений марксистско-ленинской теории. Ельцин посвятил себя изучению конкретных инженерных строительных задач, уделяя внимание марксизму-ленинизму лишь в той мере, в какой это требовалось учебной программой или стало потом необходимо для вступления в партию[46]46
  Бывшие советники и соратники Ельцина пишут: «Строитель по профессии, он искал проекты, которые могли дать ощутимые и, возможно, быстрые результаты. Его мало интересовали теория или абстрактные дискуссии на общие темы» [Батурин и др. 2001: 803].


[Закрыть]. Оба со временем стали скептически относиться к расхожим представлениям, не соответствовавшим реалиям жизни вокруг; Горбачев любил цитировать одноклассникам гегелевское утверждение, что «истина конкретна». Но ум Горбачева был склонен к соединению эмпирических наблюдений с результатами абстрактных теоретических обобщений о системе в целом, тогда как у Ельцина он был направлен на постижение повседневных научных и административных практик, которые способны помочь в решении конкретных проблем.

Горбачев стремился к членству в комсомоле и коммунистической партии уже на самых ранних этапах жизни, как только получил право на занятие соответствующих должностей, тогда как Ельцину пришлось вступить в партию, когда он достиг предела карьерного роста в рамках своей профессии, после чего для дальнейшего продвижения требовалось быть партийным. Так, Ельцин, хотя он родился в том же году, что и Горбачев, вступил в партию на девять лет позже (в 1961, а не 1952 году). Ельцин после института тринадцать лет проработал на стройке, прежде чем его взяли в областной партаппарат; и даже после этого первые восемь лет он провел в отделе, курировавшем строительство в области. На первых порах он не был полноценным партработником, и только в 1976 году он был избран на должность первого секретаря Свердловского обкома КПСС. Горбачев, напротив, вплотную занялся комсомольской работой, а затем стал функционером партийного аппарата практически сразу же после окончания университета и шел затем вверх по иерархической лестнице, почти всегда занимая должности политика широкого профиля (а не специалиста по экономике).

Одно из самых ярких различий между биографиями Горбачева и Ельцина состоит во времени, когда они стали испытывать международные космополитические влияния. Это можно назвать началом их «депровинциализации». Горбачев приехал в Москву в 1950 году, в возрасте 19 лет, и следующие пять лет провел, знакомясь с культурой столицы и встречаясь со студентами из Восточной Европы. Ельцин не покидал провинцию надолго вплоть до 1985 года, когда ему было уже 54 года!

Связано ли это с воспитанием или с характером, но личность и менталитет у них также значительно различались в том, как они влияли на их поступки в качестве столичных руководителей. Нетерпеливость, импульсивность, завистливость и чувствительность Ельцина к обидам сделали его непредсказуемой силой внутри горбачевского Политбюро. Никто из тех, кто изучал Горбачева, таких черт ему не приписывает. Если Ельцин был по своему темпераменту требовательным и порой грубым боссом, то Горбачев был более склонен принимать критику со стороны подчиненных и соратников. Если Ельцин был провинциалом, стремившимся овладеть новыми техническими навыками, то Горбачев обладал задатками космополита, стремившегося расширить свое понимание мира за пределы СССР. Ельцин благодаря своему темпераменту любил риск; Горбачев, хотя и не боялся риска, был более осторожен. Трудно представить себе, чтобы Ельцин стал придерживаться такой осторожной политической стратегии в качестве генсека, как Горбачев, если бы Ельцин, а не Горбачев стал лидером партии в 1985 году. Личность и менталитет Ельцина больше подходили для роли разгневанного и решительного революционера, которую он примерил на себя в 1988–1989 годах и исполнял до тех пор, пока не помог низвергнуть и Горбачева, и ту систему, которую Горбачев пытался построить.

Выводы

Я начал эту книгу с замечания, что ее ключевой темой являются стратегии Горбачева и Ельцина по укреплению и поддержанию авторитета в то время, когда они каждый по-своему стремились реформировать, преобразовать, разрушить или изменить советскую систему. Стратегии – это средство, с помощью которого лидеры стремятся преодолеть социальные ограничения в своей среде, как для реализации своего видения общественного прогресса, так и для обеспечения своего авторитета как эффективных политиков и лиц, способных решать проблемы. Выбор, который делают лидеры, частично зависит от того, как они формируют свое видение и как они определяют, насколько гибки ограничения, наложенные на реализацию этого видения. При этом такой выбор также является плодом их отношения к конфликтам, риску и компромиссам.

Выбор политической стратегии – дело не одноразовое; стратегии меняются на протяжении правления лидера. На этапе смены руководства политический конфликт становится интенсивным, и соперники всеми средствами, оттирая друг друга, добиваются выгодного положения. Это ограничивает участника состязания теми вариантами выбора, которые с наибольшей вероятностью помогут ему в борьбе за власть – насколько он может предсказать, какая стратегия окажется выигрышной. В период роста авторитета у лидера появляется больше возможностей для политического маневра и возникает большая свобода действий, так что он может позволить своим личным предпочтениям и предрасположенностям влиять на его программу. На стадии упадка лидер становится мишенью для критики, но вступает в борьбу, занимая господствующее положение и обладая относительно большей властью по сравнению с теми политическими рычагами, которыми он располагал на более ранней стадии борьбы за преемство. Личные факторы играют важную роль в определении выбора, который делает лидер относительно методов борьбы с падением своего авторитета.

Хотя и Горбачев, и Ельцин выросли в советской системе и хотя оба верили, по крайней мере до 1987 года, в «ведущую роль партии», их личности и политические взгляды существенно различались. В главе одиннадцатой я расскажу о том, как эти специфические факторы повлияли на способы, которыми каждый из них проявлял свои власть и лидерство.

Глава 3
Усиление позиций Горбачева

В тот момент, когда Горбачев пришел к власти в марте 1985 года, формальный контекст советской политики существенно не изменился. Он был избран на пост генерального секретаря тайным голосованием Политбюро благодаря совещательным голосам некоторых из наиболее влиятельных региональных партийных лидеров в Центральном комитете [Brown 1996:82–88; Hough 1997: 76–79]. Господствующей идеологией все еще оставался марксизм-ленинизм, а аудиторией для стратегий укрепления власти – представители элиты из ключевых институтов системы. Краткосрочные материальные интересы и политические предпочтения покровителей и клиентов в этих институтах остались в основном такими же, какими они были в течение десятилетий. По этим причинам многие наблюдатели, хотя они и были заинтригованы перспективой появления молодого и красноречивого генерального секретаря, не питали слишком больших надежд на то, что он окажется склонен к трансформации системы или способен это сделать. В конце концов, сам он был ее продуктом, и выдвинули его на эту должность престарелые хранители ленинской системы. Если Суслов, Брежнев и Андропов смогли одобрить его стремительное восхождение к высшей власти, до какой степени мог он быть вольнодумцем?

Что изменилось, так это климат мнений в советском политическом истеблишменте. Этот климат сильно отличался от того, который преобладал на момент свержения Хрущева, и во многом был аналогичен превалировавшему на момент смерти Сталина. И 1953, и 1985 годы были отмечены широко распространенным в Политбюро и Центральном комитете ощущением, что что-то должно отступить, что все не может продолжаться по-прежнему. Каждый из этих периодов был отмечен коллективной утратой уверенности в способности элиты добиться подтверждения своей формулы господства[47]47
  Я впервые выдвинул это предположение относительно 1985 года в [Breslauer 1994: 280]; оно также приводится в [Hough 1997: 15]. См. также [Hollander 2000].


[Закрыть]. В обе эпохи было широко распространено мнение, что текущая траектория внешней и внутренней политики ведет страну в тупик или даже того хуже. Многие официальные лица в указанные периоды опасались внутренних беспорядков, если ситуация усугубится. В 1950-х, так же как и в 1980-х годах, Политбюро и Центральный комитет охватило чувство неминуемой угрозы извне. В оба периода многие чиновники испытывали не только чувство страха, но и чувство недоумения или смущения по поводу стагнации, как экономической, так и идеологической, в которую погрузилась страна. В общем, в оба периода в политическом истеблишменте преобладал негативный консенсус – широко распространенное мнение о том, что все не может продолжаться как прежде, что необходимы новые подходы к решению проблем. Несмотря на то что ни в один из этих периодов не сложился положительный консенсус относительно предпочтительности того или иного набора альтернативных политических мер (кроме консенсуса 1953 года о том, что режим должен обеспечить более высокий уровень жизни населения), ощущалось растущее чувство безотлагательности этих мер, необходимости «заставить страну снова двигаться». В 1982 году (после смерти Брежнева) и в 1984 году (после смерти Андропова) старая гвардия сдерживала эти чувства, но к 1985 году ушло со сцены достаточное количество ее представителей, чтобы такие настроения возобладали[48]48
  Неплохие примеры таких настроений у людей, которые станут ведущими членами горбачевского Политбюро либо главными помощниками генсека, см. в [Черняев 1993: 10–13, 27–29, 31–32, 55–56, 62–63; Рыжков 1992: 42; Рыжков 1995: 42–46; Ligachev 1993: 15–16, 35]. Они проявляют общее отчуждение от брежневского наследия, хотя специфические моменты отчуждения у них разные, как и их эмоциональные реакции. Черняев, например, подчеркивает испытанные им стыд и унижение, Рыжков делает акцент на своем сильном недовольстве блокированием брежневской администрацией экономических реформ, Лигачев – на неодобрении коррупции среди кадров.


[Закрыть].

Конечно, эти две смены власти разделяло более тридцати лет; можно ожидать, что за это время многое изменилось. В 1985 году не стоял «сталинский вопрос», не было необходимости демистифицировать исключительный авторитет предыдущего лидера в качестве предварительного условия для разрыва с его политикой. Аналогичным образом отсутствовало коллективное стремление ограничить власть лидера партии, чтобы избежать возвращения кровавого режима. В 1985 году скорее присутствовало ощущение необходимости энергичного руководства для движения страны в новых направлениях. Еще одно различие было когнитивным, поскольку три десятилетия экспериментов во внутренней и внешней политике привели к большому количеству индивидуальных и коллективных пониманий осуществимости тех или иных политик и программ. Чтобы разрешить дилемму во внутренних и внешних отношениях, программы, которые «продавались» в 1950-х годах, нельзя было адекватно и убедительно изложить основной части политической элиты в 1980-х; точно так же программы, имевшие успех в СССР 1980-х, не удалось бы «продать» в 1950-х годах. Лидер, который попытался бы укрепить свою власть и авторитет в 1985 году, обещая достичь грандиозных результатов в быстром движении к «полной и окончательной победе коммунизма» внутри страны и за рубежом, вероятно, в лучшем случае был бы встречен со скепсисом, а в худшем – со смехом.

К середине 1980-х годов преемники Сталина уже прибегли ко множеству вариантов «незначительных реформ» советской командной экономики, но без особого эффекта. Они перепробовали почти все методы улучшения положения в сельском хозяйстве, за исключением подлинной децентрализации власти, и опять же без особого эффекта. Темпы экономического роста упали до минимума, а в некоторых отраслях достигли нулевого или отрицательного уровня роста. Советские лидеры добились нескольких «разрядок» в отношениях с Соединенными Штатами, все из которых провалились. Они построили огромный военно-промышленный комплекс, но Соединенные Штаты по-прежнему не считали их равными себе в международных делах. Они достигли ядерного паритета, но теперь им угрожала Стратегическая оборонная инициатива Рональда Рейгана («Звездные войны»). Их система альянсов распространилась на многие уголки земного шара, но подвергалась нападкам и была крайне дорогостоящей. После войны во Вьетнаме казалось, что Соединенные Штаты утратили инициативу в мировых делах лишь для того, чтобы возродиться при Рейгане. Хваленая Советская армия увязла в Афганистане, неся там большие потери.

Потеря уверенности в себе – это очень печально. Ощущение, что все не может продолжаться по-старому и что старые представления о прогрессе были дискредитированы как нереализуемые, – это отрицательный урок. Такие настроения и отрицательные уроки логически не ведут к конкретным решениям, необходимым для выздоровления. В самом деле, учитывая разнообразие материальных интересов внутри советского политического истеблишмента, трудно было бы ожидать, что консенсус по поводу преодоления кризиса сформируется легко. У большинства чиновников имелось мало конкретных идей относительно того, как можно было бы заставить систему в целом работать более эффективно. Как это часто бывает в таких условиях всеобщей незащищенности и неопределенности, они искали лидерства, и Горбачев обещал им его дать.

Когда Брежнев находился у власти, за кулисами желавшие реформ интеллектуалы в академическом и журналистском мире вели активный поиск жизнеспособных альтернатив как хрущевскому утопизму, так и брежневскому консерватизму; некоторые из них публиковались подпольно из-за цензуры. Реформаторские эксперименты во внутренней и внешней политике, которые время от времени проводились при Хрущеве, за которые безуспешно выступал брежневский премьер А. Н. Косыгин и которые в свое время поспособствовали улучшению венгерской экономики, в 1970-х помогали сохранять и легитимизировать понятие «обновленного социализма» и поддерживать рабочие отношения Востока и Запада[49]49
  Анализ опубликованных обсуждений альтернатив см. в [Valkenier 1983; Hough 1986; Griffiths 1984; Evangelista 1999].


[Закрыть]. Горбачев слышал об этих дискуссиях и пытался подключиться к ним в частном порядке, когда в конце 1978 года его повысили до должности секретаря ЦК. Его мышление было свободным от предрассудков и эмпирически ориентированным, он стремился впитывать опыт, который помог бы работать лучше, чем политика Брежнева (см. главу вторую). Он был внимателен и восприимчив к событиям в Восточной Европе и к урокам еврокоммунизма. Его знания неуклонно росли благодаря консультациям со специалистами-реформаторами в ходе его карьерного роста в руководстве страны с 1978 по 1982 год. Получив данные о реальном состоянии экономики в начале 1980-х годов, он в 1984 году согласился с Шеварднадзе, что «все прогнило» [Brown 1996: 81; Ekedahl, Goodman 1997: 30]. Накануне вступления в должность генерального секретаря он сказал жене, что «так дальше жить нельзя» [Brown 1996: 81].

Однако Горбачев был не просто ученым-любителем, ищущим решения социальных проблем. Он также был восходящей политической звездой. После смерти Брежнева в 1982 году эти две роли в срочном порядке слились воедино, и череда смен вождей привела к поднятию ставок, связанных с выражением новых идей. Поскольку он стремился стать генеральным секретарем, ему нужно было продумать те решения, которые он мог бы применить в политике и которые укрепили бы его авторитет, легитимность и ресурс доверия как лидера.

Демократическая социалистическая концепция развития внутри страны в сочетании с гибкой стратегией на зарубежной арене – лишь один из нескольких подходов, которые еще не были опробованы на практике и, соответственно, не потерпели провал в СССР. В одной из альтернатив радикальным реформам главной проблемой виделась моральная: это обширная коррупция советского чиновничества в годы правления Брежнева. Выходом представлялась политика смены коррумпированных кадров новой когортой кадров неподкупных. Для этого потребуется определенная степень гласности, чтобы привлечь внимание общественности к данной проблеме и привлечь ее к кампаниям по разоблачению коррумпированных бюрократов. Традиционная партийная «аристократия» времен Брежнева будет заменена кромвелевскими пуританами, которые больше не станут использовать государственные должности для извлечения личной материальной выгоды. Красные директора старого толка или, по крайней мере, те из них, кто испорчен опытом работы в брежневское время, будут заменены честными и эффективными технократами, чье восхождение к власти частично прервалось в 1970-е годы. В рамках этого союза пуритан (таких как партийный секретарь Лигачев) и технократов (таких как премьер-министр Рыжков) большая ответственность за принятие решений может быть передана нижним уровням административной иерархии, при этом без опасения злоупотреблений. В результате можно будет управлять экономикой более эффективно и продуктивно, повысить подлинную социальную и трудовую дисциплину, а значит, и авторитет КПСС. Именно такого подхода придерживался Андропов в период своего короткого пребывания на посту генерального секретаря. Этот подход (и его самого) одобрили в своих мемуарах и Рыжков [Рыжков 1995:43,186,188], и Лигачев [Ligachev 1993: 16–17, 27–30, 51–52][50]50
  Джерри Хаф тоже использует, хотя и вскользь, понятия «пуритане» и «технократы» [Hough 1997].


[Закрыть].

В международных отношениях одной из альтернатив компромиссу между Востоком и Западом была эксплуатация советского ядерного потенциала с целью убедить Запад в необходимости «вести дела» с СССР на равных. Это был бы конфронтационный вариант «наступательной разрядки», лежавшей в основе стратегии Брежнева в отношениях между Востоком и Западом. Но для тех, кто считал такой подход Брежнева неработоспособным, конфронтации имелась альтернатива: ограничение чрезмерного советского присутствия за рубежом. Это была реальная альтернатива продолжению старого пути. Требовалось найти способ выбраться из Афганистана, пусть цели вторжения и не были там достигнуты. Это потребовало сокращения обязательств перед союзниками из третьего мира и некоторыми союзниками в мировом коммунистическом движении, что позволило привести советскую глобальную политику в большее соответствие с недавно обретенным пониманием ограниченности ее возможностей. Это повлекло за собой использование потенциала движения за мир в Западной Европе и Северной Америке в надежде, что эти общественные инициативы вынудят западных лидеров в одностороннем порядке прекратить создание и развертывание новых ракет и систем вооружения космического базирования. Фактически именно такой была политика Андропова в течение пятнадцати месяцев его пребывания у власти (то есть с ноября 1982 года до февраля 1984 года)[51]51
  Рыжков также одобрительно отзывается о некоторых из этих черт андроповской внешней политики [Рыжков 1995: 50].


[Закрыть]. Такой подход нельзя обвинить в том, что он противоречит советской традиции. На протяжении всей советской истории были периоды, когда руководство делало «передышку» в своем глобальном наступлении, чтобы закрепить достигнутые успехи и заняться внутренними проблемами. Так же и стратегия игры на противоречиях внутри империалистического лагеря (и между разными силами внутри капиталистических стран) имела долгую традицию в советской истории.

Таким образом, признавая, что и Хрущев, и Брежнев обещали гораздо больше, чем могли дать, антикомпромиссные и антилиберальные силы в советском Политбюро и Центральном комитете могли с уверенностью утверждать, что обладают альтернативными взглядами, которые еще не были дискредитированы. Наименее авторитетными в этом контексте выглядели «твердолобые» противники перемен: традиционные брежневцы (такие как партийные секретари Г. В. Романов, В. В. Гришин и В. В. Щербицкий), которые защищали свои материальные интересы и делали вид, что все и правда может продолжаться по-старому. Сила этих материальных интересов и приверженности ленинизму в ЦК и Политбюро была столь велика, что Горбачев был избран генеральным секретарем лишь после того, как два других преемника Брежнева (Андропов и Черненко) скончались на посту. Очевидно, что в начале 1980-х годов радикальные реформы не воспринимались как единственная альтернатива брежневизму.