Текст книги "Горбачев и Ельцин как лидеры"

Глава 4
Господство Горбачева

Радикализация программы и политической стратегии Горбачева началась в конце 1986 года, когда была дана отмашка на то, что расширенное определение гласности теперь является «линией партии». Это был сигнал редакторам журналов, что цензура будет ослаблена и что они станут гораздо свободнее в своей критике. Кроме того, в этот период Горбачев начал превозносить достоинства общественных объединений («неформалов»). Чтобы наглядно продемонстрировать, как внутри страны, так и за рубежом, это расширение права общественных сил на автономную мобилизацию, в декабре 1986 года Горбачев лично позаботился об освобождении из-под домашнего ареста А. Д. Сахарова, ставшего героическим символом инакомыслия. В следующем месяце он представил на пленарном заседании ЦК широкомасштабную программу «демократизации», включавшую предложения о проведении тайных выборов на альтернативной основе в партийные, советские и управленческие органы. В том же месяце он объявил, что Советский Союз откроется для мировой экономики, и разрешил создание на советской земле совместных предприятий с иностранными компаниями.

Вскоре последовали новые законы о кооперативах и «индивидуальной трудовой деятельности», которые предоставляли новые возможности для легального предпринимательства, а в июне 1987 года – Закон о государственных предприятиях, давший толчок к демонтажу командной экономики. Почти все эти инициативы во внутренней политике были лишь первыми робкими шагами – шагами, которые лишали легитимности прежние ценности и в принципе оправдывали совершенно новые подходы к организации хозяйствования и к мировой экономике. Почти все они в течение 1987–1988 годов подверглись дальнейшей радикализации. Наиболее существенно то, что в ходе внеочередной партийной конференции в июне 1988 года, которая транслировалась по общенациональному телевидению, были намечены планы внутренней демократизации КПСС, передачи основных полномочий по принятию решений от партийных органов советам на всех уровнях и создания всенародно избранного законодательного органа – Съезда народных депутатов, на который в марте 1989 года будут проведены состязательные гласные выборы. Действительно, по словам исследователя, июнь 1988 года – это момент, когда Горбачев превратился из реформатора в преобразователя советской системы [Brown 1996, ch. 6].

Эти новые инициативы, представленные в течение краткого времени – за несколько месяцев, – значительно расширили предыдущие программы Горбачева. Теперь он утверждал свою политическую идентичность: реформаторское (а не пуританское или технократическое) видение будущего.

Горбачев радикализировал и внешнюю политику. Основываясь на изменениях в политике, объявленных в 1986 году, он сделал ряд ошеломляющих односторонних уступок, отступив практически ото всех советских переговорных позиций, чтобы сделать возможным подписание Договора о РСМД («евроракетах») в Вашингтоне в декабре 1987 года. В январе 1988 года он объявил, что Советский Союз, невзирая на последствия, выведет свои войска из Афганистана к маю 1989 года. Он добился прорыва в сокращении обычных вооруженных сил в Европе, объявив в ООН в декабре 1988 года о крупном одностороннем сокращении советских войск. Он заверил, что это произойдет, даже если Соединенные Штаты и НАТО не поступят аналогичным образом. В той же речи он пообещал, что Советский Союз больше не будет прибегать к военному вмешательству в дела восточноевропейских стран. Кроме того, в 1988 году Горбачев начал призывать консервативные восточноевропейские элиты пойти на уступки либеральным силам в своих обществах и осуществить свою собственную перестройку, пока не стало слишком поздно¹.

В общем, на этом этапе его правления дальнейшая радикализация гласности, перестройка, демократизация и «новое мышление» стали основой стратегии Горбачева по укреплению авторитета. Они отразились на его всеобъемлющей программе и на изложенном им видении будущего. Он был вовлечен в непрекращающийся процесс открытой десакрализации и частичного разрушения брежневского политико-экономического и социально-политического строя. Десакрализация устоявшегося порядка фактически лишила аппаратчиков и чиновничество иммунитета от публичной системной критики и тем самым вдохновила интеллигенцию и широкие массы поверить в то, что такую резкую критику теперь можно распространять беспрепятственно. Трансляция дебатов партийных деятелей на партийной конференции в июне 1988 года одновременно стала средством демистификации политики, разрушения представлений о том, что «монолитная» партия обладает уникальным пониманием «правильной линии», просвещения населения в отношении альтернативных способов мышления и предоставления людям возможности поверить в то, что политическая инициатива и вовлеченность в политику теперь будут поощряться.

Такая публичная критика также помогала Горбачеву в его действиях против необрежневских и новых консервативных сил в Центральном комитете и Политбюро. Такие пуритане, как Лигачев, и технократы, как председатель Совмина Рыжков, на данном этапе его руководства все больше разочаровывались в Горбачеве. Их разочарование в эволюционирующих горбачевских определениях перестройки только усиливалось, по мере того как генеральный секретарь позволял гражданским свободам распространяться на сферы вероисповедания, свободы передви– [75]75
  По последнему пункту см. [Dawisha 1990: 219–220; Levesque 1997, ch. 4].
  У Левека глава именуется «Вторая половина 1988 года: перелом».


[Закрыть] жения, эмиграции, свободы слова и средств массовой информации [Рыжков 1995: 77, 86, 185–188, 200][76]76
  Лигачев посвящает много страниц критике члена Политбюро Яковлева как злой силы внутри Политбюро, продвигавшей реформы Горбачева во все более радикальных и неприемлемых направлениях [Ligachev 1993]. Об охлаждении Лигачева к реформам см. также [Черняев 1993: 97, 201–205]; об объединении Лигачева и Рыжкова против некоторых форм радикализации см. [Черняев 1993: 236]. Рыжков также пишет о жарких обсуждениях на заседаниях Политбюро в 1987 году, «горячих, яростных, бесконечно долгих», «до ругани доходящих» [Рыжков 1995: 199].


[Закрыть]. По мере расширения границ дозволенного росла и смелость журналистов, ученых, писателей, художников и политических активистов. Их действия и те независимые общественные организации, которые они помогали создавать или расширять, выходили за рамки той степени свободы слова и собраний, которая была официально и публично санкционирована Горбачевым. Нежелание Горбачева устанавливать и применять ограничения все чаще отталкивало от него тех членов ЦК, которые привыкли считать, что альтернативой порядку станет анархия.

Примечательна параллель между поведением Хрущева в 1958–1960 годах и Горбачева в 1987–1989 годах. Оба достигли высших позиций в руководстве. Оба выдвинули комплексные программы для достижения чрезвычайно амбициозной цели, основанной на прогрессивных воззрениях, которые выходили за пределы прежнего опыта[77]77
  Доводы в пользу того, что на протяжении всей советской истории лидеры в период своего восхождения руководствовались идеологическим побуждением «преодолеть» ограничения реального мира, см. в [Hanson 1997].


[Закрыть]. Хрущев, как и Горбачев, расширял арены политических дискуссий и рамки допустимых обобщений критики системы ради преодоления укоренившихся препятствий на пути к переменам.

Однако содержание их воззрений совершенно отличалось. Хрущев продвигал и обещал ни больше ни меньше, как «полномасштабное строительство коммунизма», основанное на том, чтобы «догнать и перегнать» капитализм по показателям роста и потребления, а также добиться решительного сдвига в глобальном соотношении сил в пользу социализма и вскоре прийти к «полной и окончательной победе социализма» в мировом масштабе. Но Хрущев не стремился уменьшить, а тем паче преодолеть пропасть между ленинизмом и процедурной демократией. Он стремился лишь сделать ленинскую систему несколько более открытой и значительно менее бюрократизированной, что, как он утверждал, вдохновило бы население и помогло бы построить общество материального изобилия и политического консенсуса. В его программах 1958–1960 годов не нашлось места для альтернативных, тайных выборов, пропаганды антисистемной критики, плюрализма как идеала или добровольных объединений, независимых от партийного контроля. Хрущев ставил своей целью начало процесса социально-политической и социально-экономической гомогенизации, тогда как Горбачев поддерживал и развивал плюрализм и неоднородность (хотя и не индивидуализм как таковой) в этих сферах. Хрущев видел политику плебисцитарной и популистской и в такой политике был неоспоримым лидером. Горбачев же был последователем политики институциональной и представительной, где он видел себя ведущим политическим посредником и гарантом прогресса, а не лидером, которого считают невосприимчивым к критике или вызовам.

Оба признавали, что реформирование системы потребует организационных и идеологических вызовов тому наследию, в рамках которого они действуют. Но только Горбачев был готов синтезировать ленинизм с вариантом процедурной демократии, подчиняя чиновничество автономным механизмам публичной ответственности[78]78
  Хрущев в последние годы своего правления двинулся в еще более радикальном направлении, хотя не приближаясь при этом к уровню радикализма Горбачева: тогда он находился в сложной политической ситуации и искал способы заставить систему работать и одновременно не дать возможности потенциальным соперникам объединить свои силы. См., напр., [Yanov 1984; Zimmerman 1969: 99-101, 152, 196–205, 222ff., 259–269].


[Закрыть]. И только Горбачев был готов отказаться от «антиимпериалистической борьбы» за рубежом.

Обоснование и начало внутриполитической трансформации

На протяжении 1987–1989 годов Горбачев трансформировал идеологию и организацию советской политики – то, что я назвал языком и аренами политики. Он радикализировал и развил реформаторские концепции, которые в 1984–1986 годах лишь осторожно продвигал. Теперь он критиковал «догматическое, бюрократическое и волюнтаристское наследство» [Горбачев 1987–1990, 6: 64][79]79
  Пленум ЦК в феврале 1988 года. «Волюнтаризм» здесь означает возможность партийных чиновников вести себя безнаказанно, что подразумевает необходимость заставить их формально отвечать за свои действия.


[Закрыть], что фактически было недвусмысленным посланием не желавшим адаптироваться к новому социально-политическому порядку [Горбачев 1987–1990, 6: 394][80]80
  Партконференция в июне 1988 года.


[Закрыть]. Но он не отказывался и от тех элементов своих публичных заявлений, которые нравились как пуританам, так и технократам. Не игнорировал он и других чиновников, которые усвоили марксистско-ленинские категории и суждения, но признавали при этом необходимость значительных изменений в свете того кризиса, в котором оказалась страна. Напротив, Горбачев в своих выступлениях смещал значимость этих акцентов, последовательно пытаясь продемонстрировать, что, будучи реформистом, он сохраняет верность идеологической традиции. В каком-то смысле он проделал замечательную работу, не пересекая пропасть между ленинизмом и процедурной демократией, а стоя двумя ногами на одной и другой стороне этой пропасти.

Горбачев добился этого, в частности, тем, что сформулировал видение реформированного советского социалистического общества – такого, которое оставалось бы верным традиционному марксистскому социализму, романтическому ленинизму периода «Государства и революции» (1917) и ленинизму реформаторскому периода НЭПа (1921–1927), порвав с элитарными и диктаторскими чертами системы, развившимися с тех лет. Так, в речах и текстах 1987–1988 годов Горбачев постоянно превозносил и цитировал Ленина, чтобы оправдать свои самые радикальные предложения. В равной степени превозносились достоинства и потенциал социализма – потенциал, который, как он утверждал, будет раскрыт и реализован его политикой. Иногда это приводило к формулировкам, которые стороннему наблюдателю могли показаться загадочными и запутанными: «Суть перестройки именно в том и состоит, что она соединяет социализм и демократию, теоретически и практически полностью восстанавливает ленинскую концепцию социалистического строительства» [Горбачев 1987: 31]. Но для членов ЦК в этих словах прозвучало знакомое предупреждение о потенциально опасной политике.

Это не могло вызвать энтузиазма по поводу перемен среди тех чиновников, которые переживали из-за последствий общественной критики, децентрализации и конкурентных выборов. В то же время, учитывая знакомую риторику, многие чиновники, уже несколько напуганные напористостью Горбачева и изначально в себе неуверенные, могли прийти к заключению, что запущенные процессы в принципе можно контролировать. Это также позволило им уверовать в то, что сам Горбачев привержен идее удерживать эти процессы в определенных рамках. Горбачев пытался их успокоить: он утверждал, что его курс направлен на «углубление социалистического самоуправления народа. Речь, разумеется, не идет о какой-то ломке нашей политической системы. Мы должны с максимальной эффективностью использовать все ее возможности…» [Горбачев 1987–1990,4: 317][81]81
  Январский пленум ЦК 1987 года. Показательные примеры того, как Горбачев в 1987–1988 годах превозносил социализм и ленинизм, встречаются практически в каждой его речи, напр., [Gorbachev 1987:18–19,22,36, 72,82]; к годовщине революции в ноябре 1987 года [Горбачев 1987–1990, 5:411], на пленуме ЦК в феврале 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 61–67]; на партконференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 335, 394, 395].


[Закрыть]. Так или иначе, подразумевалось, что демократия – это социалистическая демократия, а плюрализм – социалистический плюрализм. Ничто из того, что он предлагал, не имело целью свести на нет «социалистическую идею» и «социалистический выбор» советского народа.

Горбачев также заверял свою аудиторию, что с уважением относится к достижениям советской истории – даже несмотря на то, что стремился «резко порвать» с прошлой практикой, – и намерен сохранить лучшие черты унаследованной им системы. Так, наряду с призывами к критике прошлого и заполнению «белых пятен» в истории и литературе, он защищал действия партии в крайне сложных исторических обстоятельствах (Великая Отечественная война, холодная война) и давал высокую оценку советским достижениям [Горбачев 1987–1990, 4: 373–374][82]82
  Встреча в ЦК в феврале 1987 года.


[Закрыть]. Он представлял свои реформы как продолжение прежних усилий прогрессивных сил внутри партии, пытавшихся, пусть и безуспешно, реализовать потенциал социализма еще в 1953, 1956 и 1965 годах [Горбачев 1987–1990,6:351,383,399–400][83]83
  Партконференция в июне 1988 года.


[Закрыть]. Точно так же, обсуждая решения, принимаемые в период перестройки, он всегда называл их коллективными, а не индивидуальными решениями руководства, и заверял свою аудиторию, используя марксистский лексикон, что руководство остается полностью ответственным за эволюционный процесс, который не выйдет из-под контроля:

Хочу подчеркнуть, <…> что перестройка – это не отрицание, а если и отрицание, то диалектическое. Выстраивая нашу линию на ускорение, на перестройку, мы стоим не на каких-то скользких болотных кочках, а на тверди, которая сформировалась усилиями многих поколений советских людей, в результате борьбы на нашем пути первопроходцев [Горбачев 1987–1990, 5: 210][84]84
  Встреча в ЦК в июле 1987 года. См. также речь на пленуме ЦК в январе 1987 года [Горбачев 1987–1990, 4: 327].


[Закрыть].

Для технократов у Горбачева тоже нашлись слова, чтобы сформулировать предлагаемые им изменения. Он апеллировал к научному рационализму, имеющему глубокие корни как в марксизме, так и в советской истории. Напоминая об увлечении Ленина американской эффективностью и индустриализацией, он провозгласил, что цель перестройки заключается в «придании социализму самых современных форм» [Горбачев 1987–1990,5:410][85]85
  Юбилейный доклад к столетию Октябрьской революции.


[Закрыть]. У современности уже были институциональные формы, но у социализма – политическое и культурное содержание! Перестройка «привяжет» одно к другому, не разрушая сущности – самого духа – системы. Также «перестройка – это решительный поворот к науке, умение поставить любое начинание на солидную научную основу. Это соединение достижений научно-технической революции с плановой экономикой» [Горбачев 1987: 30].

Упор Горбачева на «правовое государство» также мог оказаться привлекательным для потенциальных рационализаторов советской экономики. Эти люди стремились создать более предсказуемую процедурную основу для государственного управления и, подобно своим собратьям-пуританам, считали коррупцию и произвол чиновников врагами административной рационализации. И пуритане, и технократы хотели избежать возврата к автократическому руководству Политбюро, будь то сталинский деспотизм или хрущевский произвол. Это также было для них важно – в той мере, в какой закон ограничивал произвол их лидеров (то есть «давал надежные гарантии против возврата к культу личности», как говорили и Хрущев, и Горбачев) [86]86
  Эту фразу Хрущев произнес на съезде партии в 1961 году, чтобы оправдать усиление антисталинской кампании. Горбачев расширил идею, включив в нее необходимость гарантий от регресса для перестройки в целом. Так, на XIX партийной конференции в июне 1988 года он заявил: «Дело обновления нуждается в гарантиях, нуждается в защите. Такие гарантии надо создавать, укреплять…» [Горбачев 1987–1990, 6: 392].


[Закрыть]. Правовое государство для технократов и пуритан не означало замену авторитарного режима всеобъемлющей демократией. Но в той мере, в какой правовая кодификация способствует рационализации управления и недеспотичному руководству, для таких чиновников могло найтись что-то привлекательное в программе демократизации Горбачева[87]87
  О правовом государстве см. [Gorbachev 1987: 91–95]; доклад на партконференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 354–357, 373–376].


[Закрыть].

Даже называя перестройку революцией, Горбачев говорил на языке эволюции, определяя изменения как долгосрочный процесс, требующий адаптации к непрерывным изменениям. Ленинцы, говорил он, должны быть творческими личностями, как сам Ленин. С одной стороны, он заверял, что система не рухнет, а «реализует свой потенциал»; с другой стороны, настаивал на том, что повторение «застоя» эпохи позднего Брежнева неприемлемо и фактически станет верным путем к гибели системы. Идея прогрессивных изменений имеет глубокие корни в марксистской и ленинской традициях. На деле эти традиции уходят корнями в учение об исторических изменениях, согласно которому застой рассматривается как регресс, а изменение – как нормальное состояние человеческого общества [Tucker 1969; Hanson 1997]. Безусловно, идеологическая традиция предполагала, что переход от одной системы к другой (например, от капитализма к социализму) требует насильственной революции снизу. Но Горбачев не считал перестройку переходным периодом; напротив, социализм все еще «развивается», и перестройка поможет реализовать его потенциал, что приведет не к появлению новой исторической системы, а к более прогрессивному, нравственному и свободному варианту социализма[88]88
  Об этом он говорил пленуме ЦК в феврале 1987 года [Горбачев 1987–1990, 4: 370, 371]; в юбилейной речи к столетию революции [Горбачев 1987–1990, 5: 410–411]; на пленуме ЦК в феврале 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 63]; на партконференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 395]. «Перестройка – процесс революционный, ибо это – скачок в развитии социализма, в реализации его сущностных характеристик» [Gorbachev 1987: 37]. Браун цитирует интервью, которое Горбачев дал в 1992 году и в котором он описывал процесс перестройки как «революционный по сути, но эволюционный по темпам» [Brown 1996: 94].


[Закрыть].

Комплексная программа Горбачева основывалась на идее, что культуру следует преобразовать даже быстрее, чем политическую и экономическую организацию, если необходимо, чтобы структурные изменения укоренились и привели к новому типу поведения. По этой причине он сделал упор на то, что назвал «человеческим фактором»; он говорил о нем еще в декабре 1984 года и подробно изложил свое понимание на XXVII съезде партии в феврале 1986 года [Горбачев 1987–1990,3:217]. 8 апреля 1986 года он утверждал, что культурные изменения – как среди элиты, так и среди масс – являются предварительным условием для успешной экономической реформы: «Скажу откровенно, если мы сами не перестроимся, я глубоко убежден в этом, то не перестроим и экономику, и нашу общественную жизнь» [Горбачев 1987–1990, 3: 166][89]89
  Быстрее перестраиваться, действовать по-новому. Речь на встрече с трудящимися города Тольятти 8 апреля 1986 года.


[Закрыть]. Этот аргумент встречал теплый прием на этапе смены политической власти, так как он нравился и пуританам, и технократам – до тех пор, пока Горбачев не уточнил содержание предлагаемых изменений в отношении к работе и ее стилю. Советская традиция и прежде включала этап и понятие «культурной революции». КПСС всегда постулировала себя как организацию, активисты которой будут постоянно обучать и воспитывать менее сознательные массы. Следовательно, когда Горбачев призывал уделять больше внимания сознанию масс и той роли, которую они могут сыграть в формировании более яркого, динамичного и эффективного общества, он использовал стилистику, знакомую чиновникам партийного государства.

На этапе своего восхождения Горбачев сохраняет приверженность культурным изменениям, но придает им более радикальное, преобразовательное содержание. Теперь образованные массы становятся источником мудрости, а не просто глиной, которую лепят партийные чиновники. Теперь официальные лица будут нести формальную ответственность перед сознательной общественностью, с тайным голосованием и множеством кандидатур на альтернативных выборах. Теперь «плюрализм мнений» и системная критика считаются здоровыми явлениями, которые наилучшим образом должны помочь обществу в целом обнаружить «истину». Гласность и демократизация теперь подразумевают равенство статуса между чиновниками и народными массами, а также формальную отчетность чиновников перед массами. Трудно было скрыть угрожающие последствия этих идей и практики их реализации от чиновников ленинского режима, независимо от их ориентации. Горбачев попытался уменьшить сопротивление, установив процедуры, позволявшие чиновникам оказывать непропорционально большое влияние на процесс выдвижения кандидатов и обеспечивали определенную степень корпоративного представительства в новом парламенте. Однако Горбачев за завесой преемственности скрывал и куда более радикальные последствия.

Один из способов заключался в том, чтобы периодически заявлять, что критика и массовая инициатива, будучи предпосылками успеха перестройки, не являются абсолютом. Целью должна стать «сознательная дисциплина» [Горбачев 1987: 27]. В критике «смелость» должна сочетаться с «принципиальностью», что в советском лексиконе означало следование «верной линии [партии]» [Горбачев 1987–1990, 4: 326]. В феврале 1987 года он затронул вопрос о том, насколько далеко может зайти критика в эпоху перестройки. Он заявлял, что она не должна быть беспочвенной, а должна быть «партийной, правдивой <…> чем острее, тем более ответственной» [Горбачев 1987–1990, 4: 371][90]90
  Пленум ЦК в феврале 1987 года. См. также выступление на пленуме ЦК в январе 1987 года [Горбачев 1987–1990, 4: 359]; юбилейную речь в ноябре 1987 года к столетию Октябрьской революции [Горбачев 1987–1990, 5: 415].


[Закрыть]. «Правовое» государство создает основу для «ответственной» гражданской позиции, а не для неограниченной вседозволенности [Горбачев 1987: 93–94]. Подобным же образом Горбачев вторил своим предшественникам, говоря о приверженности нормативным определениям общественных интересов: «Мы поддерживаем и будем поддерживать то, что служит социализму, и отвергаем все, что противоречит интересам народа» [Горбачев 1987–1990, 6: 61][91]91
  Пленум ЦК в феврале 1988 года. См. также выступления на пленуме ЦК в январе 1987 года [Горбачев 1987–1990,4: 327] и на партийной конференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 393].


[Закрыть]. Это было далеко от принципов либеральной демократии, поскольку предполагало, что общественные интересы должны определяться просвещенной элитой и защищаться этой элитой от граждан, которые не являются принципиальными, дисциплинированными и ответственными.

Горбачев также заверял членов ЦК, что, пока они на стороне побеждающей перестройки, им не стоит бояться масс. Он неоднократно утверждал, что люди лояльны к партии, перестройке и системе. Они получили хорошее образование в советских учреждениях, обладают большим опытом. Им нужно доверять. Их активности опасаться не следует[92]92
  Выступления на XXVII съезде КПСС в феврале 1986 года [Горбачев 1987–1990, 2: 235]; в июле 1986 года [Горбачев 1987–1990, 4: 35–36, 50–51]; на пленуме ЦК в январе 1987 года [Горбачев 1987–1990, 4: 359]; на пленуме ЦК в июне 1987 года [Горбачев 1987–1990, 5: 130]; на пленуме ЦК в феврале 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 70]; на партийной конференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 394–395]. См. также [Gorbachev 1987: 54–57].


[Закрыть]. Сомневающихся в лояльности масс Горбачев заверял, что могущественное и в основе своей легитимное партийное государство, возглавляемое решительным генеральным секретарем, по-прежнему желает и способно налагать ограничения: «Неужели мы с такой мощной партией, с таким патриотичным народом, преданным идеям социализма, своей Родине, не сможем справиться, если кое-кто попытается воспользоваться широкой гласностью, демократическим процессом в своекорыстных и антиобщественных целях, в целях очернительства?» [Горбачев 1987–1990,4: 358][93]93
  Речь на пленуме ЦК в январе 1987 года.


[Закрыть]. Принимая во внимание, что сплоченность и потенциал КГБ и других механизмов контроля оставались в период правления Горбачева на высоком уровне, многие чиновники партийного государства должны были счесть это утверждение заслуживающим доверия.

Помимо успокоения элиты, Горбачев играл на ее неуверенности, чтобы запугать пассивных зрителей и заставить их сотрудничать. В своей «предвыборной» речи в декабре 1984 года он определил необходимость фундаментальных изменений как императив национальной безопасности, если только СССР хочет «войти в XXI век как великая держава», имея при этом в виду, что страна находится на пороге предреволюционной ситуации [Горбачев 1987–1990, 2: 86]. Придя к власти, он смягчил эти страшные пророчества, но они возникли снова, когда его программа стала более радикальной. «Мы живем в критическое время», – предупреждал он в сентябре 1986 года [Горбачев 1987–1990, 4: 88]. «Судьбы социализма» зависят от того, чтобы избежать повторения ошибок 1970-х – начала 1980-х годов [Горбачев 1987–1990, 4: 300][94]94
  Речь на Пленуме ЦК в январе 1987 года. См. также речь на пленуме ЦК в июне 1987 года [Горбачев 1987–1990, 5: 130]; на пленуме ЦК в феврале 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 77]; на партийной конференции в июне 1988 года [Горбачев 1987–1990, 6: 326, 394]. «Речь идет о судьбе страны, о судьбе социализма. И мы обязаны разъяснить остроту ситуации тем, кто еще не осознал ее» [Горбачев 1987–1990, 6: 394].


[Закрыть]. «Альтернативы нет»; перестройка – «объективная необходимость» [Горбачев 1987–1990,4: 300].

Результат этих усилий, заверял Горбачев своих слушателей, будет благоприятным и понятным для тех, кто присоединится к побеждающему перестроечному движению. Он не мог подробно объяснить, как будет выглядеть эта новая система, но заверял их, что она будет соответствовать высшим идеалам марксистской традиции. Как он выразился в конце своего выступления на партийной конференции в июне 1988 года:

Да, мы отказываемся от всего того, что деформировало социализм в 30-е годы и что привело его к застою в 70-е годы. Но мы хотим такого социализма, который был бы очищен от наслоений и извращений прошлых периодов и вместе с тем наследует все лучшее, что рождено творческой мыслью основоположников нашего учения… <…> Социализм мы видим как строй высокой культуры и морали. Он наследует и приумножает лучшие достижения духовного развития человечества, его богатый нравственный опыт. Это – общество полнокровной и насыщенной в материальном и духовном отношениях жизни человека труда, отвергающее потребительство, бездуховность и культурный примитивизм [Горбачев 1987–1990, 6: 395–396].

Хотя таких людей, как Лигачев и Рыжков, радикализация Горбачева отталкивала все больше и больше, их возможность совместно противодействовать горбачевским инициативам была ограниченна из-за того, что каждого из них смущали разные аспекты его программы. Пуритане были преимущественно озабочены утверждением ведущей роли партии и ортодоксальных ценностей в культуре, политике и управлении. Технократы больше всего беспокоились о рационализации госуправления, то есть об уменьшении вмешательства партийных чиновников в работу министерского аппарата и о большей рационализации плановых показателей. Так, из информативных мемуаров Черняева мы узнаем, что на заседании Политбюро в декабре 1986 года Рыжков и Лигачев спорили о желательности и необходимости повышения розничных цен [Черняев 1993: 122–123]. Мы также узнаем, что в ноябре 1987 года Рыжков ругался с Лигачевым из-за политики экономических реформ:

Е. К. [Егор Кузьмич] олицетворяет собой вал, погоняловку, разносы, накачки, давай-давай. <…> Нашего премьера можно понять, он и взорвался. Налицо совершенно явная и еле сдерживаемая личная неприязнь, которую он [Лигачев] вызывает (давно уже) не только у Рыжкова [Черняев 1993:202].

Кроме того, при обсуждении публикации в «Советской России» статьи Н. А. Андреевой (весна 1988 года) состоялось «сильное эмоциональное выступление» Рыжкова против Лигачева. Рыжков «предложил даже освободить Лигачева от курирования идеологии» [Черняев 1993: 205–206][95]95
  См. также [Рыжков 1995: 96–97, 102].


[Закрыть].

Из воспоминаний Рыжкова также видно, что он не сходился ни Лигачевым, ни с Горбачевым по ключевому для технократического мышления вопросу: оценке возможностей. Рыжков осуждает антиалкогольную кампанию как пример политики, ставящей идеологию выше практических соображений: «Трагедия кампании состояла в стремлении форсировать выполнение по существу долгосрочной программы. В этом проявился характер Горбачева и Лигачева – решать вопросы немедленно и быстро, не считаясь с реальными возможностями» [Рыжков 1995: 102]. И все же именно склонность Горбачева к агитационному, кампанейскому подходу во всей своей политике, включая перестройку, позволяла ему в меньшей степени выглядеть воплощением разрыва с прошлым, чем это было на самом деле. В результате в течение 1987–1989 годов Горбачеву удавалось позиционировать себя как посредника между коалициями сторонников и несогласных внутри Политбюро. Уравновешивая свою политическую поддержку реформистов, пуритан и технократов, Горбачев сумел предотвратить создание устойчивой коалиции противников своей внутренней политики.